Тамара Шаркова
Тринадцатый сонет
Глава 3
«…миг МЕЖДУ ПРОШЛЫМ И БУДУЩИМ»
«Я, как подарком пользуюсь любовью.
Заслугами не куплена она».
Сонеты. Уильям Шекспир.
Жека проснулся оттого, что Регина взъерошила ему волосы. На пороге Нового года родился Новый День. Он был первым из Дней Солнцеворота, когда Солнце замирает в раздумье перед тем, как вернуть Земле свое расположение, отнимая у ночи хотя бы одну минуту.
Вероника пришла на квартиру к Регине почти одновременно с Жекой. Принесла свитер и теплые носки. Сели на кухне пить чай.
– Достается тебе в новой школе? – спросила она Жеку. Чуткое Женькино ухо не уловило в ее тоне нравоучительного упрека, хорошо замаскированного под сочувствие, а потому охотно и искренне ответил:
– Я, конечно, для них зверь непонятной породы, но только пробовать на мне свои зубки они даже не пытаются. Их директриса чуть ли не на каждом уроке наведывается к нам и лично проверяет, цел ли я, не слопали меня туземцы, как капитана Кука. Вот уж не думал, что у парикмахерши или кем там считается Регина, может быть такое влияние на директоров школ.
– Ну, Рина в этом спальном районе «мастер за все»! Она для местного начальства просто находка. Я дам имею в виду. И прически им делает, и макияж, и с одеждой помогает разобраться.
– Мам, а как Регина в Москве оказалась?
– Приехала из Бийска ухаживать за подругой своей мамы, и та ей квартиру в наследство оставила. Изумительная была женщина. Дина Ивановна. Работала когда- то костюмером в Большом театре. Побывала с театром на гастролях в Англии, во Франции и даже в Японии. Регина у нее многому научилась и очень любила. Называла «мама Дина».
– Ма, – после долгой паузы спросил Женя сдавленным голосом, – почему вы обо всем мне раньше не рассказали?
– Когда?! В три года, в пять лет, в первом классе или этим летом? И что? Что бы изменилось? Стал бы называть нас дядей и тетей? Попросился бы в детдом?
Жека покраснел, дернул головой, отвел глаза в сторону.
– Но ведь… этой… он нашел, когда сказать? – после долгой пауза сказал Женька с вызовом в голосе.
– Кто «ОН»? «Папа» не можешь выговорить? И отчего это ты решил, что инспекторша узнала обо всем от папы?!
– А от кого?!
– Я эту тему за спиной у папы обсуждать не собираюсь. Приезжай домой, и поговорим все вместе.
– Ну, хотя бы скажи, была ли авария или нет, и как я к тем людям попал?
– Авария была. И даже две. Почти в одно время. Я потеряла родителей и оказалась в больнице, а потом и ты там появился. А об остальном папу спросишь. Теперь все. Вечер вопросов и ответов окончен. Я Рину дожидаться не стану, поеду домой. Не хочу, чтобы папа после работы в пустую квартиру возвращался.
– Мам, а… – Женька запнулся.
– Борю и Костю не видела, а Маша вчера приходила, – не задумываясь, ответила Вероника.
– И что? – спросил Жека с тревогой, и его голос вдруг дал петуха.
– Чай пили.
– Просто так?!
– Не просто. С такими же конфетами, какие я вам с Региной привезла.
– А ты дала ей мой новый номер?
– Зачем? Папа на него сразу же деньги положил. Можешь сам позвонить.
Женька замялся. Вероника притянула его к себе, поцеловала где- то за ухом и, не оглядываясь, стала спускаться по лестнице.
Вечером следующего дня Регина и Вероника пили кофе в подсобном помещении Салона красоты «Медея».
– Слушай, Женька и Лёша что, долго еще будут Ивана Ивановича и этого… другого из себя разыгрывать? Кто там из них у Гоголя «Гусак»? – спросила Регина, старательно орудуя пилочкой, чтобы довести до совершенства форму длинных ногтей.
– Ринка, прекрати!
– Подруга! Должна же я знать, как долго мне придется еще лежать между ними Миргородской лужей. Я уже вторую неделю бегаю к Владу на свиданки как «ранетка». Обжимаемся в скоростном режиме на чужих квартирах.
– Рин, ну, ты же…
– Знаю, что «золотое сердце и Женьку люблю как родного». Но тебе давно уже пора раскрыть парню все эти тайны «Мадридского двора».
– Да не могу я! Ты что не помнишь, какой я была, когда Лешка меня в Москву забирал. А Женька уже тогда получил его всего без остатка и в вечное пользование. Нет, обо всем он должен узнать от Алексея.
– Женька опять ультиматум объявил Лешке?
– Опять. Поскольку Леша засомневался в его невиновности, Женька
не хочет с ним встречаться, пока не станет точно известно, как эти снимки попали в Интернет.
– И как это можно сделать? Отец что, частного детектива должен нанять?
Может, пусть Алексей сам сюда приедет? Как- то надо же им объясниться!
– А если Жека не станет с ним говорить, а сбежит неизвестно куда? С него станет. Ты же знаешь, что Женька безумно привязан к Лешке, не меньше, чем отец к нему. Случись что- то подобное год- два назад, он бы сразу же бросился к Алеше в объятия, и после они бы вместе во всем разбирались. А теперь вот устроил это … противостояние. Знаешь, тетя Глаша говорила мне, когда видела, что я измучилась от всяких душевных терзаний: «Потерпи, детка, Господь и не такие узлы распутывал». Вот я и терплю.
– Свихнутые вы все! Лешка какой- то материализм впереди себя поставил! «Не могут фотки выкладываться с мобильника сами по себе»! Идеалист фиговый! Да Женька свой телефон сто раз кому- то давал позвонить. И ты думаешь, он это запомнил? Это же у них каждый день:
« Жека, дай трубу – свою забыл» или «не зарядил», или еще что- нибудь. Ученый великий! Аналитический ум! Ты тоже хороша. До вас обоих еще не дошло, что парень не столько за себя, сколько за девчонку эту обиделся? Хотела бы знать, стоит ли эта девица таких страстей. Ты ее видела?
– Только фотографии те злополучные. Очень интересное лицо. Взгляд взрослый, с Машей не сравнить. И зовут необычно – Эвелина. То ли у семьи польские корни, то ли Короленко у них в чести. Помнишь фильм «Слепой музыкант»?
– Это, где молодой красавчик Шерлок Холмс играет?
– Ринка! Какой Холмс?! Василий Ливанов!
– Ладно. Хорошо хоть девица не Анжела! У нас в спальном районе они через одну. Вот «Регина» – это да! В детстве я думала – это мой крест. Теперь тоже считаю, что крест, но наградной. В девяностые наше заведение называлось просто «Парикмахерской». Маш у нас было трое, да еще и две Насти. На стрижку записывались к одной, а попадали к другой. Потом выясняли, кто у кого клиента увел. А меня наш директор Мисак Мартиросян знаешь, как называл? «Моя Альба Регина»!
– Романтично.
– Ну! Только лучше бы этот паразит «романтично» позвал меня с собой, когда в Канаду на ПМЖ уехал! А любовь крутил как арабский шейх!
– А ты?
– Я девушка строгая, провинциального воспитания. Дальше ресторанного столика с ним не ходила. Но кушала с аппетитом.
Кстати, ты- то, когда Лешку за мужика стала считать, чувственная моя? Столько лет «другом» его обзывала, а потом вдруг ланью трепетной обернулась.
– Считай, влюбилась по уши с одного взгляда.
– Это на двадцатом году знакомства?
– Представь! Я после больницы три года у них жила. И дошла до последней степени стервозности. Умом я понимала, что жизнью обязана тете Глаше и Лешке и должна быть безмерно благодарна. А чувства такие, как у бездомной собачонки, которая отъелась, отогрелась и опять на помойку хочет, лишь бы зависимой себя не чувствовать. А Лешка, как назло, вел себя абсолютно безукоризненно. И никакой назойливости. Когда обострения случались, и я неделями отлеживалась то дома, то в клинике, он все проблемы сам решал. Спокойно и без паники. Хоть бы раз сорвался! А я только что не кусалась. Особенно после того, как тетя Глаша попыталась уговорить меня оформить с Алешей фиктивный брак хотя бы на год. Это ему нужно было, чтобы Женьку усыновить. И стала потихоньку чемодан складывать. Знаешь, мне до сих пор стыдно об этом вспоминать. Но было!
– Господи, прямо как у этой твоей Остин, только наоборот!
– Ринка, ты же ни одного ее романа не читала!
– Я кино смотрела. С Колином Фертом. Там наглядней.
– Ну, конечно! Ничего общего с «Гордостью и предубеждением» в нашем с Лешкой «рОмане» не отмечалось.
– Ладно, факты давай! Я человек конкретный.
– Потерпи. В тот день Алексей и Жека с дачи вернулись. У какого- то знакомого в гостях были. Женька за тетей Глашей в магазин увязался, а Лешка отправился душ принимать. А теперь слушай. Валяюсь я в спальне поперек кровати с книжкой у носа, и вдруг в дверях появляется Алексей. В белой майке. С полотенцем на плечах. «Извини, – говорит, – но можно я фен у тебя возьму?»
Я глаза на него поднимаю – и все!!
– Что «все»? – вскинулась Регина.
– Представь! Как будто первый раз вижу. Незнакомец! Подбородок к шее прижат. Плечи вниз оттянуты, мускулы буграми. По смуглой щеке капля воды медленно стекает. А глаза, как омуты…
Вероника смолкла.
– Дальше. Дальше рассказывай, – заторопила ее Регина.
Ника засмеялась.
– Все! Ты же у нас девушка незамужняя, «ранетка». Рано тебе подробности рассказывать. Да и знаешь ты, что потом. Впрочем, вначале случалось «один шаг вперед – два шага назад». И наоборот. Такой вот эксклюзивный семейный маршрут.
– Слушай, если бы не Петька Свешников, мы с тобой так бы и прожили всю жизнь в одном городе и не увиделись. И про Женьку я от Петьки услышала. Ну, что его родители в аварии погибли. Мне бы и в голову не пришло, что он не ваш с Лешкой.
– Ну, пусть и сейчас не приходит. Наш Женька. И мы его. Каждого из нас сначала в мертвой и живой водах искупали, а потом родными сделали.
– А откуда эта гадюка из милиции все узнала?
– Похоже, коллега Лешин проболтался. Или со злым умыслом сказал. Тужилин Николай Виленович. Оказывается, он тому мальчишке, с которым Жека подрался, дядей приходится. Этот же мальчик, вероятнее всего, и вывесил фотографии Эвелины на сайте для подростков.
Знаешь, мне очень понравилось, как директор себя повел. Во- первых, он сразу сказал: «Фотографии сделаны одним человеком, а подписи – другим. Тот, кто снимал, написал бы под ними: «Я помню чудное мгновенье…»
И инспекторше от него досталось. Она потом подписи у свидетелей собирала, что назвала Женьку приемным ребенком в его отсутствие. Тут ее отчитала учительница русского языка. Вера Павловна ей сказала: «Вас ничему не научили ни жизнь, ни учителя в школе, если Вы не поняли, «что есть слова, словно раны, есть слова, словно суд, и что словом можно убить, и продать, и купить»!
– Прямо стихи!
– Это и есть строчки из стихов, только не ее, конечно, а Вадима Шефнера.
Ладно, Рина, мне домой пора. А ты про сырки не забудь. Лешка когда- то Женьку обманывал: надевал их на палочку и говорил, что это эскимо. У Жеки горло часто болело. А потом все открылось, и была настоящая драма. Леша тогда очень переживал и дал себе зарок, ни в каких даже самых благих целях Ежика сказками не кормить. Потому, какими словами он Женьке обо всех его злоключениях станет рассказывать, ума не приложу.
Тут в дверях показалась молодая длинноногая коллега Регины с патронташем из парикмахерских принадлежностей на узких бедрах.
– Рина! Твоя мадам уже лишних полчаса за ширмой дрыхнет! Храпит так, что клиенты с кресел валятся!
– Так послала бы Стаса, чтобы разбудил ее поцелуем и…
– … превратить в настоящую жабу! – засмеялась девушка.
Регина вздохнула, встала и принялась споласкивать кофейные чашки.
– Представляешь, – обратилась она к Веронике, которая уже надевала пальто. – Жена хозяина какой- то «торговой точки». Не женщина, а борец сумо. Вручает мне три тысячи деревянных, капризничает на миллион и желает, чтобы из нее за пару часов сделали «блондинку в шоколаде». «Абзац», как говорит наша молодежь. Кстати, ты за весь вечер ни одной сигареты не выкурила? Забыла купить? Так я могу у девочек одолжить.
– Не надо. Я бросила.
– ?!
– Пусть у Лешки будет повод хотя бы чему- то порадоваться. Ладно, беги, я буду домой собираться.
Когда Регина выглянула в вестибюль, чтобы попрощаться с Никой, та уже была за стеклянной дверью. Надвинув на лоб капюшон короткой дубленки, она удалялась в темноту, закрываясь варежкой от снега, который сердито швыряла ей в лицо первая метель уходящего года.
Приближались любимые зимние праздники: Новый год, Рождество и между ними Женькин день рождения третьего января. Как у его любимого автора «Властелина колец» Толкиена. Вероника представила себе Жеку в Новогоднюю ночь одного в чужой квартире. Без обязательной двухметровой елки, которую они с Алексеем лет до семи наряжали ночью тайно от него. Потом – Лешку, с невидящими глазами и горькими складками у рта. Так ясно увидела их перед собой, печальных и одиноких, и… заплакала.
«А на улице вьюга
Все смешалось в одно,
И пробиться друг к другу
Никому не дано…»
Вспомнилось, что маленького Жеку всегда завораживала вьюга. Он забирался на подоконник и пятачком прижимал нос к стеклу. И сейчас, наверное, смотрит в снег. А сказку о Кае и Герде не любил. Сердился, не давал читать, захлопывал пухлыми ладошками книгу. Но ведь не мог же он помнить, что роковое событие в его маленькой жизни случилось в метель!
И опять услышала внутри себя:
«Будущего недостаточно,
Старого, нового мало.
Надо, чтоб елкою святочной
Вечность средь комнаты стала».
Идти было неудобно. Узкий тротуар, после того как прошли снегоуборочные машины, был похож на какой- нибудь гористый Сибирский водораздел. А по шоссе все время приходилось идти и оглядываться, уступая дорогу машинам. Потому мысли у Вероники все время путались и обрывались. Вспомнилась фотография над печальным холмиком. Строгие лица не очень молодых людей. А в Женькиной памяти остались длинные светлые волосы и смех
Резкий звук клаксона заставил Нику вздрогнуть, шагнуть в сторону прямо в сугроб. Стояла, пережидая, пока почти вплотную к ней не протиснется в потоке машин какой- то длинноносый служебный автобус.
«Леша сказал: «В одного ребенка два раза. И я тот самый последний снайпер!» Ника опять зашагала по проезжей части.
Сзади вновь посигналили. Какая- то подержанная «иностранка» хриплым вороньим карканьем торопила Нику уступить ей дорогу. Она повернулась лицом к машине, и передние колеса джипа объезжая Веронику, почти коснулись резиновыми волдырями шин ее сапог. Ощутив внезапный приступ страха, Ника, не раздумывая, попятилась в снег и перебралась на тротуар.
«Никакого второго раза! Ни- ка- кого !» – не переставая твердила она про себя то поскальзываясь на ледяных кочках, то проваливаясь в сугробы и не отдавая себе отчета, о чем это она собственно: о своем недавнем испуге на дороге или о Лешиных словах.
В метро Веронике удалось удобно устроиться на сиденье у боковых поручней. Было то вечернее время, когда спальные районы втягивали в себя бесконечное количество усталых, натрудившихся людей, а в центр устремлялись полупустые вагоны. Ника закрыла глаза и постаралась ни о чем не думать. Но вместо этого вдруг разволновалась от странной и неожиданной мысли, любил бы Алексей их собственных детей так же, как Женьку?
« Любил бы, еще как бы любил. Как там написал Фраерман: «Бывают разные виды любви». Лешка даже аспирантам отдает свое чувство в бессрочное пользование безо всяких гарантий и ничего взамен не требует. Слушать умеет. Слушать и слышать. И каждый для него «особенный». Как только терпения на всех хватает! Женька в четвертом классе не захотел учиться в гимназии. Ну и что бы ни заставить его остаться там родительской властью? Нет. Лешка обсуждал с Жекой все его проблемы целую четверть. И в результате сдался. Теперь ведь тоже мог бы схватить мальчишку за шиворот, возвратить домой! Нет! Ужас этот даже представить страшно! Но и ожидать, когда Ежик сам вернется, тоже сил нет».
А внутри нее в ритм движению все повторялось:
Тебе природой красота дана
На очень краткий срок, и потому
Пускай по праву перейдет она
К наследнику прямому твоему.
В заботливых руках прекрасный дом
Не дрогнет перед натиском зимы,
И никогда не воцарится в нем
Дыханье смерти, холода и тьмы.
О, пусть, когда настанет твой конец,
Звучат слова: "Был у меня отец!"
Вероника вздохнула так шумно, что на нее удивленно покосилась и отодвинулась в сторону полногрудая соседка, сидящая в обнимку с хозяйственной сумкой.
Потом Вероника стала думать, почему людям так трудно бывает смириться с тем, что они не знают, кто их кровные родные, даже если судьба их складывалась благополучно. И что значит даже для взрослого человека потеря родителей. Вспомнила, что чувствовала сама после аварии и гибели мамы и папы, когда отпустило острое физическое страдание и началась еще более страшная пытка чувством абсолютного одиночества и сознанием собственной вины, пусть и невольной. Вот ведь захотелось, ненормальной, чтобы они непременно стали свидетелями ее режиссерского успеха! А мама, как предчувствовала, говорила: «Давай мы с отцом на следующий спектакль пойдем. Ему же после инфаркта всякое волнение во вред, даже радостное. А тут премьера!» Так нет! Настояла! Сама такси вызвала!
Ощущение опустошенности после предательства Андрея, своей первой любви, за которым она, двадцатилетняя, поехала, если не на край света, то все же за Полярный круг, не шло ни в какое сравнение с этой космической пустотой внутри. Тогда за плечами были мама, папа и теплый родительский дом. Вот безо всего этого ей стало по- настоящему страшно. Что- то чуть дрогнуло в Нике лишь когда она увидала у своей постели тетю Глашу, мамину подругу. Вдруг яркой картинкой из детства увиделось: тетя Глаша и мама сидят у них дома на диване, а между ними яркой россыпью нитки мулине. Вот это воспоминание и стало тем, что удержало Нику над пропастью безвременья. Желание жить пришло после этого еще не сразу, но Ника уже не ощущала себя перекати- полем. Настоящее вот этими самыми «мулинэ» как корнями прорастало в прошлом и начинало тянуться в будущее. Тогда Вероника впервые заплакала не от боли, а теми слезами, которыми, как говорила когда- то бабушка, «душа умягчается». Теперь странно об этом вспоминать, но Глафира Тимофеевна, мамина подруга, в то время казалась Нике близкой, своей, а ее племянник Леша Нелинов – чужим.
Лешка и Ежик… Может, в какой- то другой жизни она их заслужила? Или в этой что- то для них должна сделать?
– Осторожно, двери закрываются! Следующая станция…
Вероника вскинулась, но, услыхав название следующей остановки, успокоилась и вновь закрыла глаза.
«Маленькой елочке холодно зимой.
Из лесу елочку взяли мы домой…» – послышалось ей вдруг в перестуке колес. Увидела маленького Женьку в белой шапочке с длинными заячьими ушами. Первый маскарадный костюм, который она ему сшила. А он сказал: « Не хочу быть зайцем. Сшей Волка!»
« То есть, почему «Волка»? Ну да, Волка! Но он еще что- то сказал… Мам… Он сказал просто «мам»… в первый раз… У Леши есть ямочка на подбородке… и у Ежика…есть. А у меня – нет. Я – приемная… Но зачем же вы меня отталкиваете! Мы вместе!!!»
– Девушка! – трясла Нику за плечо дежурная. В другой руке она держала длинную ручку с кружком на конце, на котором, как показалось Веронике, был нарисован круглый глаз со зрачком, сведенным от боли в черную точку. – Поезд дальше не идет! Вы слышите?! Вагон освободите!
В это время Женька сидел за кухонным столом, положив перед собой руки, как прилежный первоклассник. Вместо букваря перед ним лежал новый мобильник. Когда они с отцом покупали телефон, который Жека демонстративно разбил в день драки с Витькой, он долго выбирал между двумя образцами, потому что нравились оба. Новая труба была той, отложенной с сожалением. Сейчас, глядя на телефон, Женька невольно подумал: «Папа не забыл». И вдруг почувствовал, что краснеет. Та острая обида на отца, которая требовала своего разрешения в жестоких словах и поступках уже прошла. Теперь немыслимо было произнести слово «папа» даже про себя уже по какой- то другой, не совсем понятной ему причине.
С некоторых пор, прежде чем признать свою вину, Жеке часто приходилось перешагивать через какое- то внутреннее сопротивление и только потом соглашаться с отцом. Но тот порог, который предстояло ему преодолеть сейчас, казался просто неприступной Китайской стеной. И Женька все больше понимал, что выстроил ее сам. Но чем яснее Жека сознавал это, тем с большим упрямством он отказывался от объяснения с человеком, в котором нуждался больше всего.
Ужасные слова, сказанные им Регине, пугали его не только тем, что могли быть услышаны отцом. Страшно было сознавать, что человеком, который произнес эти слова, был он сам, Женька. Да, тогда в школе он на какое- то мгновение ощутил себя кем- то отдельным не только от отца, но вообще от всех. Просто, как будто оказался в открытом космосе без скафандра. Но потом это прошло. И слова «приемный ребенок» стали переживаться им как- то иначе. Они просто усиливали обиду на отца за то, что тот мог сомневаться в его невиновности. «Не поверил! Не понял! И вот даже «неродной»! История собственного рождения в то время интересовала его меньше, чем проблема, как доказать отцу и Эвелине, что он не совершал эту подлость.
В том, что именно Тужилин слил фотографии Эли в Интернет, Женька не сомневался. Но было еще нечто, в чем винить было некого. И это не давало ему покоя. Ведь по существу сам Жека поступил как папарацци. Он подумал об этом только после того, как услышал от Вероники: «Значит, перед этой девочкой виноваты все, кроме тебя? А фотографировать человека без его согласия – это порядочно?» Она сказала это спокойно, без всякой иронии. Но его сразу кинуло в жар. Теперь он понимал, в том, что ему предстояло сделать, чтобы оправдаться перед Эвелиной, самым простым было уличить Витьку. Признаться в собственной вине было гораздо сложнее. Гораздо. Тем более что для нее, как он уже знал, выглядеть безупречной в глазах других было очень важно. Женька не позволял себе оценивать это свойство ее характера, как сделал бы в любом другом случае. И подсознательно понимал, что именно это делает их отношения особенными: готовность принимать все в ней без обсуждения или осуждения.
В тот день, когда случилась разборка у директора, у Женьки было только одно желание: объясниться с Элей. Он должен был убедиться, что она догадалась: драка с Витькой – это не самозащита, это возмездие Её обидчику! Не о себе он думал! Потому, когда услыхал, что отец требует «не относить возможный проступок сына к разряду преступлений», Женька испытал шок. Папа! Папа! мог допустить, что он поступил как последний гад! И тут же услышал: «родные дети…, а у вас приемный ребенок»! Это был облом! Реальный облом! Ничего не хотелось: ни драться, ни кричать, ни слушать! Попытался выбежать из школы без куртки. Охранник затолкал в гардеробную. Потом его догнал Коська. Сидели у него на кухне. Несколько раз звонили родители. Женька передал через Костю, что если они придут, то сбежит. И тогда приехала Регина и забрала его к себе. Но не прошло еще и нескольких дней, как Женька уже не знал, чего в нем больше – переживаний по поводу Витькиной подставы или ощущение себя в каком- то антимире.
На глупые вопросы взрослых, любит ли он маму и папу, Жека никогда не отвечал даже в самом раннем детстве. Он просто не представлял своей жизни именно без них. Даже в последнее время он любил уединяться в своей комнате, но при этом знать, что они дома, рядом. Маме, которую он до школы называл, как отец, «Никой», посвящались все его детские подвиги. Папе – адресовались жалобы на дворовых обидчиков и предъявлялись сбитые колени и синяки. Похвала Вероники до сих пор ценилась им как высокая награда. А папа уже не во всех случаях жалел и заступался, но всегда спокойно, без паники помогал «не потерять лицо». Женька мог сказать, что любил тетю Гашу, любит Регину, приезды дяди Пети из Бийска, уроки литературы и истории, книги Толкиена, глазированные сырки, но родителей? Они всегда были с ним и в нем. Только теперь, отстранившись от них, Жека стал задумываться, почему отец жил только со своей мамой и каково ему было, когда он ее потерял и должен был уехать в другой город к тете Гаше. И что чувствовала мама… Ника, когда, как она считает, по ее вине погибли родители.
Женька никогда особенно не интересовался родословными отца и Вероники. Культа семейных фотоальбомов у них в семье не было. Единственным человеком, о котором он знал больше других со слов тети Глаши, был ее муж, полковник, профессор военно- инженерной академии. Снимок, сделанный в год их «золотой свадьбы» до сих пор стоял в книжном шкафу.
Маленькую карточку своей мамы отец всегда носил в старинном кожаном бумажнике вместе со снимками Женьки и Вероники. Об отце говорил, что он был геологом и погиб при крушении поезда, когда возвращался из экспедиции, торопился увидеть новорожденного сына.
Фотография родителей Вероники появлялась один раз в год в гостиной, и возле нее всегда горела церковная свеча. Но особых разговоров, воспоминаний о своем детстве и родных отец и Вероника при Жеке не вели. И теперь это стало предметом постоянных Женькиных размышлений. Почему так? Может из- за того, что он был для их родственников «чужим по крови»?! Но он не чувствовал себя… этим… «неродным», «приемным». Не чувствовал и все тут! Он, Жека, был папиным! И все, что было в прошлой папиной жизни, относилось и к нему, Жеке, тоже. Об этом он, конечно, ни с кем не говорил, но ведь все и так было ясно.
Отношения с Вероникой складывались иначе, чем с отцом. Он помнил, как только лет шести по собственному желанию стал называть ее мамой. И до последнего времени был уверен, что это произошло из- за её долгой и тяжелой болезни. В раннем детстве его пугали бесконечные визиты врачей в мамину спальню и посещение больниц, где противно пахло и мимо маминой кровати все время ходили туда- сюда чужие тетки в каких- то балахонах и совали ему в руки конфеты и яблоки. Их с Вероникой взаимная любовь была бесконечно надежным чувством, но все же предполагала существование между ними некой дистанции. В отношениях с мамой Жека был более строг к себе и справедлив к Нике, потому что в глубине души почему- то всегда боялся потерять ее расположение.
Неужели все это, вся обычная жизнь ушла от него безвозвратно? Он подумал именно так, потому что ему совершенно конкретно представилась дверь с пятном вытертой дерматиновой обивки вокруг замка и порог дома, в который он может уже не вернуться. Никогда.
Эти мысли так напугали Женьку, что захотелось тут же немедленно выговориться кому- нибудь, но кому? Коське? Бобу? Маке? Нет, только не им! Конечно, то, что случилось, для них не просто развлечение, как для остального класса. Но они никогда не примут его отношение к Эвелине всерьез, так о чем же еще говорить? Коська ведь сразу же сказал ему в тот день: «Ты – идиот, если не хочешь увидеться с родителями из- за какой- то девчонки».
Наконец, измученный Женька решил открыться бывшему однокласснику по гимназии Савве Рындину, с которым его связывали особые отношения.
Жеку и Савелия считали друзьями, но отношения, которые их связывали совсем не походили на те, которые объединяли его с Макой, Бобом и Костей. Савва был старше Женьки почти на два года. Он появился в гимназии во втором классе, пропустив из- за какой- то болезни целый год. На голову выше всех, крупный, с большой лобастой головой, в очках с толстыми линзами, невозмутимый и независимый, он, казалось, попал в начальные классы по ошибке. Когда классная руководительница проверила его знания, то посоветовала родителям перевести его сразу в среднюю школу. Но Савелий отказался. Он устраивался за последним столом и не то дремал, не то мечтал, но за письменные работы всегда получал отличные отметки. Рындина не задирали, как это бывает с новичками, не дразнили и не приставали. Когда Вероника увидела его в первый раз, она сказала: «Господи, маленький Пьер Безухов! Небывалый случай! «Реинкарнация» литературного героя!» Кто такой этот Пьер Женька не знал, но понял, что и Ника видит в Савве мальчика, не похожего на остальных учеников.
Жека тоже был чужим в той среде, где многих детей после занятий ждали личные водители в Лексусах и Мерсах. К тому времени, когда появился Савва, Женька уже научился отстаивать «свое место под солнцем» всеми способами, известными семилетнему мальчику не атлетического сложения, но к этой гимназии так и не привык. Он попал туда после того, как детский сад посетила некая комиссия и предложила детям, как сказал Боб, «пройти тесто». Все обрадовались и решили, что их будут учить делать пирожки. Оказалось, ничего подобного! Ребят из старшей группы стали поодиночке приглашать в комнату, где они обычно занимались рисованием, показывать всякие картинки, задавать странные вопросы и предлагать для чтения скучные книжки без картинок. Женька прошел испытания успешней всех. Мака ни в чем ему не уступала до тех пор, пока толстая тетка с заметным темным пушком над верхней губой ни стала рассказывать ей странную историю про птичек. Эти птички то прилетали и садились на какую- то ветку, то улетали и возвращались. Но не все. Тетка все допытывалась, сколько их, в конце концов, там осталось. Машка сразу же спросила, какие, собственно, это были птички и на каком дереве они сидели. И была ли рядом кошка. Потом она подумала и сказала, что кошки, конечно, не было, потому что тогда бы улетели все птички. Тетка вздохнула, сказала противным голосом: «Хорошая девочка. Можешь идти». И повернулась к Маке спиной.
Знаний, которых Женька получил за четыре года обучения в элитной гимназии, ему хватило, чтобы без всяких усилий быть «хорошистом» почти до седьмого класса в обычной школе, куда Нелинов вынужден был перевести его после долгих и упорных уговоров и переговоров. Это радовало Жеку и расстраивало Нелинова. Он жаловался Веронике, что «из- за этого перевода у Ежика совершенно исчезла мотивация работать на результат, если это требует серьезных усилий». Ника подсмеивалась над ним, потому что у нее самой в школе такой мотивации не было никогда. Она занималась только тем, что ей было интересно, и, блестяще окончив Институт культуры, признавалась, что не могла бы вспомнить ни закона Ома, ни всех вместе, ни по отдельности законов термодинамики. Нелинов огорчался и просил при Жеке этим не хвалиться.
Савва Рындин, очень быстро разглядел в новом классе еще одного «другого», и первым предложил Женьке Нелинову некий вид общения. Вначале это предполагало беседы исключительно на интересующие его, Рындина, темы. Особое внимание со стороны Савелия Женьке безусловно льстило. Но довольно долго он платил за это душевным дискомфортом, потому что, выслушивая монологи умного приятеля, часто чувствовал себя абсолютным дебилом. Наконец, самолюбивый Жека нащупал слабую сторону Рындина, и это спасло их отношения от разрыва. Дело в том, что при «неплохом фонетическом слухе», отмеченном англичанкой, Савелий не имел представления о музыке вообще: ни классической, ни попсовой. Он рос в семье социологов, математиков, экономистов и философов, и каждому из нее известно какой медведь почему- то из поколения в поколение наступал на уши. Жека стал приглашать Савву к себе домой и давал прослушивать свои любимые записи. Савелий терпеливо выслушивал их с невозмутимым лицом. Но однажды Савелий сразил приятеля одной фразой. Выслушав ре- минорную токкату и фугу Баха в третий раз, он произнес: «Это похоже на дерево, которое растет вверх корнями». И попросил больше ничего не ставить. Только Баха. Жека пытался обмануть его, но Савелий быстро разоблачил приятеля. Он отверг Генделя и Гайдна, Бетховена и Вагнера и остановил запись «Арабесок» Шумана словами: «Ну, это уже совершенно несерьезно».
