Тамара Шаркова
Тринадцатый сонет
Сказал и захлопнул книгу, потому что рассматривал «Данаю» Рембрандта и не хотел, чтобы Вероника это заметила. Нужно сказать, что изображения обнаженных женщин он видел и на других картинах. Но сейчас он смутился так, как если бы кто- то застала его за неприличным подсматриванием.
– Ну, и что ты еще открыл?– спросила Вероника.
– Ма, а Нидерландские художники такие же известные, как итальянские? Кроме Ван Эйка, конечно. Ты знаешь такого живописца Ханнемана? Он в 1653 году жил.
– Этого живописца не знаю. Но «малых голландцев», это шестнадцатый век, я очень люблю. В то время многие нидерландские мастера действительно находились под влиянием художников итальянского Возрождения. Брейгель, например. Но учиться у великих мастеров – это еще не значит слепо им подражать. Питер Брейгель ни на кого не похож. И он великий художник. Ты когда- то любил рассматривать его альбом. Ну, помнишь «Детские игры». Рисованную энциклопедию всех детских забав тех времен.
– Помню. Мне папа лупу дал, и я эту картину до- о- лго рассматривал и человечков считал. Насчитал почти сотню и сбился.
– Там их не сотня, а больше двухсот.
– И еще папа где- то обруч достал, из проволоки держалку сделал, и мы с Коськой и Бобом бегали с ним по двору. Как на той картине. Папа сказал, что у него в детстве тоже был такой обруч. Мне в этом альбоме еще «Страна лентяев» нравилась. Где крыша из пирогов. И картина про каток. Я там тоже любил фигурки рассматривать через лупу. Оказывается, у них в Нидерландах уже тогда фигурное катание было.
– Эта картина называется «Охотники на снегу». А Брейгелей, как и Ван Эйков, тоже была целая династия: Питер- старший, его сыновья Питер- младший и Ян. И еще внук Ян- младший.
За день до начала занятий Веронике позвонила подруга и предложила два билета в Малый зал консерватории. В программе были произведения Шумана и Шопена, а за роялем их любимый пианист. Когда о нем говорили, то обязательно упоминали, что он «последний романтик» среди исполнителей.
Женька любил бывать с мамой на концертах. Она слушала музыку так, как будто играли для нее одной. И тогда казалась едва ли не ровесницей сына. Вероника была по- детски хрупкой, большеглазой, чаще всего носила темные брюки, блузы с широкими рукавами и короткие жилеты. Густые каштановые волосы ее были коротко подстрижены, и, если бы не серебристая прядь над правым виском, она была бы похожа на мальчика- подростка. Жека, который в свои тринадцать лет немного перерос Веронику, был тоже тонкокостный с правильными и тонкими чертами лица. Но когда они шли рядом, уже не походил, как в детстве, на девочку. Радуясь этому, он любовался Вероникой и думал, что наконец- то видно, где принц, а где «Том со Двора отбросов».
Они сидели на балконе в третьем ряду. Пока все рассаживались по местам, Женька развлекался с биноклем. Это был маленький, но не театральный, бинокль в твердом коричневом футляре на ремешке. Он давал приличное увеличение. Лет ему было почти столько же, сколько Алексею Ивановичу, который получил его в подарок от московского дяди- полковника.
Жека рассматривал трубы органа, похожие на свирель исполинского Пана, изящные светильники в виде композиции из лиры и изящных труб, балконные барельефы и складки тяжелых золотых портьер. И вдруг, направив бинокль на людей в партере, он увидел… Эвелину. Она стояла в правом проходе возле сцены рядом с молодым, но взрослым человеком, как будто поджидая кого- то. Блестящие волосы ее отливали золотом, белая блуза с россыпью мелких пуговиц была заправлена в то, что начитанный Женька определил как сарафан. Он был какого- то сложного серо- черного цвета и напоминал те странные платья, которые носили героини старого фильма «Война и мир».
Вскоре к девочке и ее спутнику подошли две дамы. Та, что была пониже, казалась совсем старой.
Вероника с удивлением наблюдала за Женькой, который продолжал стоять с биноклем у глаз даже в то время, когда все уже сели на свои места и на сцене появился ведущий. Она попыталась определить, кого или что он рассматривает в партере, но не смогла. Наконец, когда в зале стало совсем тихо, Жека опомнился и опустился в кресло.
Первые две из восьми фантастических пьес Шумана они слушали невнимательно. Во время исполнения третьей Вероника сосредоточилась, наконец, на том, что и как исполняет пианист. Сейчас за роялем сидел очень пожилой и элегантный человек в очках. А ей он помнился молодым, с длинными, до плеч, темными волосами и изящными движениями узких в запястьях рук.
К концу «Крейслерианы» понемногу стал приходить в себя и Женька, тем более что последние пьесы весьма соответствовали его эмоциям.
В антракте они спустились вниз. Вероника направилась в дамскую комнату, а Жека, подобно спецагенту, укрылся за дорической колонной, стараясь увидеть Эвелину, но остаться незамеченным. Кажется, это ему удалось.
Пожилые дамы, сидевшие в центральном секторе, встали и направились в фойе. Эля со спутником медленно двинулись за ними. На полпути к выходу к ним подошли и поздоровались два молодых человека, которые вели себя весьма непринужденно. А у самой колонны Эвелину окликнул еще кто- то. Жека разглядел в толпе поднятую руку. Рыжеволосая, кудрявая девчонка звала Элю в левый сектор. За ее спиной, вытянув шеи и улыбаясь, стояли еще две подруги. Эвелина что- то сказала молодым людям. Они согласно кивнули и пошли к выходу, а Эля попыталась пройти к своим знакомым. Но идти «против течения» было нелегко, и она в ожидании девочек остановилась у второй колонны. Постепенно в зале становилось просторней, и наступил момент, когда толпа, окружающая Эвелину, растаяла, и Жека смог увидеть ее всю, вплоть до туфелек с широкой перепонкой, которая оканчивалась большой пуговицей. «Просто «Алиса в стране чудес!» – подумал Жека с замиранием сердца. Он быстро вынул мобильник и стал лихорадочно делать снимок за снимком. На его счастье девочка все время меняла позу, стараясь не потерять из виду подруг, и потому ни одна из фотографий не повторяла предыдущую.
Женька вернулся на балкон, когда ведущий уже объявлял программу второго отделения. Вероника с первого взгляда поняла, что он пережил какое- то бурное приключение. Жека раскраснелся, темные глаза его ярко блестели, губы подергивались. И сел он на край кресла, не прислоняясь к спинке. Казалось, он вот- вот сорвется и убежит куда- то. Вероника положила руку на Женькино колено. Он вздрогнул, повернул к ней голову и посмотрел невидящими глазами. Вероника не стала тревожить его пустыми вопросами и убрала руку.
У нее не было иллюзий относительно детства, как периода абсолютно безмятежного и счастливого. Она на собственном опыте знала, что даже при жизни в достатке и при любящих родителях в нем могут жить никому не высказанные страхи, горькие обиды и ночные кошмары, особенно в тот период жизни, когда рост души и тела соперничают друг с другом. И память этих состояний может оставаться в человеке всю жизнь.
« Кого он увидел в партере и так разволновался? Девочку? – подумала Вероника. – Может быть, встретился с ней в антракте. И, похоже, он до сих пор еще с ней».
Вероника не ошиблась. Жека действительно был еще рядом с Элей. Он сидел, не шелохнувшись, боясь, что какое- нибудь мамино замечание помешает ему сохранять в себе ощущение праздника, которое подарила ему эта неожиданная встреча. Это было сродни страху проснуться, когда летишь во сне. Проснуться и упасть. Его радовало то, что Эвелина его так и не увидела. Здороваться с ней, знакомиться с ее подругами, говорить о чем угодно, пусть даже о музыке, казалось ему просто невозможным! Спустя какое- то время, когда его сердце перестало громко колотиться в груди, Жека посмотрел на Веронику. Она не ответила на его взгляд. Женька успокоено вздохнул и откинулся на спинку кресла. Теперь каждый из них слушал Шопена. Вероника с наслаждением и грустью, Женька – с восторгом.
Надо сказать, что после концерта восторженное настроение Жеки довольно скоро прошло. Нет, он был доволен собой и дома тайком от родителей то и дело включал мобильник, чтобы полюбоваться фотографиями. Но теперь его интересовали вполне прозаические вещи, например, кем был спутник Эли. Наверное, какой- то родственник. Ну, не товарищ же по музыкальной школе! Двадцатник ему точно исполнился. И еще ему хотелось узнать, почему фантастические пьесы Шумана названы «Крейслерианой». Поэтому перед сном Женька пристал к маме с просьбой найти ему Гофмана. Рассказ о «крошке Цахесе» он помнил хорошо, но что за персонаж маэстро Крейслер не знал. Вероника добросовестно пересмотрела содержимое всех шести книжных шкафов и только на второй день вручила Жеке маленький томик в ладонь величиной.
– Но ты же читала мне другую книгу, – разочарованно сказал Женька. – Нормальную. А эта такая тоненькая. Но в ней хотя бы есть про этого Крейслера?
– Ну, может, в какой- то из новелл упоминается его имя, – пожимая плечами, ответила Вероника. – Я вообще вижу эту книгу впервые. Не представляю, как она у нас появилась. А та – со «Щелкунчиком» и Циннобером – где- то затерялась. Но здесь есть повесть о состязании мейстерзингеров, придворных немецких певцов. На этот сюжет Вагнер оперу написал.
Вероника ушла, а Жека устроился на диване и принялся рассматривать странный маленький томик в самодельном переплете. Корешок и уголки его обложки были из проклеенной ткани, выкрашенной в голубой цвет. Там, где корешок протерся от времени, обнажалась основа ткани, похожей на мешковину. Самодельная обложка была выкроена из листа толстого картона, оклеенного синей бумагой с едва заметным рельефом. Но все это бесхитростное оформление книги было выполнено необыкновенно аккуратно и как бы под старину. Первая же страница объяснила Жеке, почему прежний хозяин ее так старался, если, конечно, он переплетал книгу сам. Женька, разумеется, и раньше читал в учебниках отрывки текстов, написанные с «ятями» и твердыми знаками в конце слов. Но сейчас перед ним была целая книга из прошлого.
ФАНТАСТИЧЕСКIЯ
ПОВЪСТИ и СКАЗКИ
ГОФМАНА -
было напечатано на какой- то ломкой желтой бумаге, потемневшей по краям. И ниже:
С.– Петербургъ
издание А.С.Суворина
А на обороте той же страницы в овалах величиной с копейку был профиль высоколобого мужчины в очках и с длинной окладистой бородой, не совсем различимое изображение чего- то похожего на здание и адрес типографии. Года не было. Женька осторожно пролистал книгу. Нет. Когда она была издана, оставалось неясным. Жека почувствовал себя исследователем древнего манускрипта. Возможно, эти повести читали, когда жил сам Гофман или Шуман. Или Вагнер. О нем Жека точно знал, что он
«композитор середины девятнадцатого века». Вначале чтения Женьку отвлекали не только «ять» и лишние буквы, но и непривычное расположение знаков препинания, особенно в прямой речи. Поэтому первые страницы пришлось читать по два раза. Впрочем, он очень скоро справился с этим неудобством. Зато потом его стало смущать другое. Первая повесть – «Состязание певцов» – не была похожа ни на мамин пересказ истории о крошке Цахесе, ни на любимую им Новогоднюю сказку о Щелкунчике. И вообще удивительно было, что ее написал взрослый серьезный человек, и она была интересна таким же взрослым и даже необыкновенным людям. Вагнеру, например. В музыкалке они слушали отрывки из «Нюрнбергских мейстерзингеров». Когда в десять с минутами позвонила Мака, чтобы пригласить его к себе в гости на завтрашний вечер, Женька, не отдавая себе отчета, быстро захлопнул книгу. Как будто Машка могла каким- то непостижимым образом увидеть, что он читает, и поднять его на смех. Факт, она бы сказала, что это конкретное галимэ. Между тем, маленькая повесть Гофмана странно волновала Жеку, а фантастические картины ее удивительно переплетались в Женькином сознании с реальными событиями сегодняшнего вечера. Ведь Эля Маневич так естественно могла бы существовать рядом с рыцарем в княжеской мантии и графиней в окружении мейстерзингеров с лютнями и музыкантов, играющих на охотничьих рогах. Даже само имя ее было подстать этим героям: ландграф Герман Тюрингенский, графиня Матильда, Вольфрам фонъ- Эшинбах… Эвелина Маневич. А история безумного увлечения графини Генрихом под влиянием злых чар Демона? Разве не то же происходит и с Эвелиной, когда она позволяет Витьке Тужилину развлекать ее какими- то гнусными анекдотами!
Женька зачитался до полуночи. Алексей Иванович пришел и сам выключил свет. Жека выждал немного и опять принялся читать. Когда он посмотрел на будильник, был третий час. Спать не хотелось. Женька вышел на кухню. В доме было тихо, только добродушно ворчал холодильник. Он включил чайник и стал смотреть в окно. По серо- фиолетовому небу спешили куда- то призрачные дымчатые тучи. Сквозь ажурную вязь обнаженных кленовых ветвей проглядывало оранжевое тире уличных фонарей. Кирпичное здание на другой стороне узкой улицы спало, едва белея транспарантами балконных ограждений. Окна крайнего подъезда обозначались яркой светлой полосой, отчего дом казался похожим на денежную купюру, прошитую металлической лентой. Узкая улица была пустынна. И вдруг в окне кирпичного дома напротив зажегся свет. Из глубины комнаты вышел человек и сел за стол, держа в руке кружку. Женька разглядел за его спиной холодильник. Они сидели, как отражения друг друга, и у Жеки внезапно родилось ощущение странной близости с незнакомцем. Удивительно, но то, что их объединяло, не могло быть связанным с их возрастом, характером или общими интересами, а объяснялось просто тем, что они оба не спали в этот поздний час и, глядя в окно, видели одно и то же. Однако этого было достаточно, чтобы у Жеки на душе стало как- то тепло и спокойно. Наконец человек встал из- за стола и погасил в кухне свет. Ушел и Женька в свою комнату, унося в себе свое маленькое, но собственное открытие, и вскоре уснул.
– Ма, – спросил Женька у Вероники на следующий день, протягивая ей книгу, – я все повести, что ты мне вчера дала, перечитал, но там ничего о Крейслере нет.
– Жаль. На следующей неделе постараюсь достать тебе «Жизненные воззрения кота Мурра». Они написаны от лица капельмейстера Крейслера. Ну, а то, что прочитал, понравилось?
Жека слегка смутился.
– В общем, да.
– А в частности? Ты же допоздна читал.
– Сказку про какое- то там «дитя» я только пролистал. «Дож и догарессу» тоже прочитал по диагонали. А остальное – ничего.
– А вам в музыкальной школе рассказывали, что Гофман сам писал музыку?
– Как композитор?! – удивился Женька.
– Нет, чужую переписывал! – пожала плечами Вероника. – Гофман, между прочим, автор первой романтической национальной немецкой оперы «Ундина». Это история несчастной любви русалки к рыцарю. «Ундины» по древним легендам – «девы воды».
« Там девушка, песню распевая,
Сидит высоко над водой.
Одежда у ней золотая,
И гребень у ней – золотой…»
Сюжет оперы похож на сказку Андерсена «Русалочка». Либретто для Гофмана написал французский поэт Фуке по своему произведению. В России поэму этого француза перевел Жуковский. Можно сказать даже, не перевел, а создал собственное произведение по мотивам его поэмы. А твой ровесник тринадцатилетний Прокофьев прочитал стихи Жуковского, вдохновился и принялся писать оперу на этот сюжет.
– Написал?
– Да. На это ушло несколько лет. Но в семнадцать лет ко многому относишься иначе, чем в тринадцать. В общем, с постановкой что- то не сложилось.
– А Шуман был знаком с Гофманом?
– Нет. И Шуман, и Вагнер намного моложе Гофмана. Он был их литературным кумиром.
– Я еще об этой книге хотел спросить. Тут не написано, когда ее напечатали. Может быть, чтобы Гофмана в таком издании читал, например, Пушкин?
Вероника взяла из его рук уютный синий томик, раскрыла.
– Издание Суворина. Да, старушке лет сто, а то и больше. Но только, когда Пушкин погиб, Суворин, по- моему, еще не родился или был совершенным младенцем. Знаменитым книгоиздателем он стал в конце девятнадцатого века. А вот самодельный переплет сделан гораздо позже. И, судя по простой бумаге, не очень богатым человеком и, наверное, в нелегкое время. Смотри, изнутри переплет оклеен бумагой уже бывшей в употреблении. Тут что- то написано было, а потом вытерто.
– Может, просто кому- то подписали на память.
– Да нет. Надпись вверху обычно делают, а тут следы от букв посередине листа.
Вероника зажгла на столе у Жеки лампу и стала рассматривать бумагу, держа книгу под углом.
– По- моему, это счет какой- то. Вот тройка… или восьмерка. И буква «р». И еще заглавная «В». И «ять». Почерк, между прочим, каллиграфический. Образованный был человек, а вот лучшей бумаги, чем эта, у него в доме не нашлось. Может, это во время гражданской войны происходило.
Вот Женечка, сколько можно узнать, взяв книгу в руки. И о том, когда ее напечатали, и о том, чья она была и какие времена пережила. Ну, а если бы ты этот текст читал с экрана и в современном написании, как бы ты к нему отнесся? Только правду.
Женька пожал плечами.
– Я же все- таки знаю, кто такой Гофман. Хотя бы то, что он написал мою любимую сказку про «Щелкунчика». И потом мне «Крейслериана» Шумана понравилась. Но вот, если бы ничего этого не знал и нашел в Интернете, может, и не стал бы читать. Подумал бы, что кто- то там прикалывается.
Ма, значит, этот человек с бородой – Суворин?
Вероника отнесла книгу подальше от глаз.
– Наверное. То, что он носил бороду, я помню. Не знаю только, такой ли он был благообразный. Его ведь половина образованной России на чем свет ругала, а другая низко ему кланялась за то, что много хороших книг напечатал. И газету он выпускал самую большую и популярную. За что его ругали, я толком сейчас не помню, а вот, что с Чеховым он дружил – знаю. Значит, было за что его любить.
– Ма, и почему ты стала бухгалтером?! Ты же музыку так любишь, литературу, вообще все искусство. И рассказываешь интересней, чем в школе. Это правда, что ты в театре работала? Регина говорила.
– В самодеятельном театре. При клубе.
– Ну, все равно – это же гораздо интересней, чем какие- то ведомости составлять!
– Женя!
– Я понял. Из- за спины, да? Но за компьютером сидеть целыми днями разве легче?
– Женя, оставим эту тему. Читай своего Гофмана!
Первый день школьных занятий прошел у Женьки в радостном безделье. Повторяли пройденное, отвечали по желанию, к тому же вместо физики провели классный час, потому что физичка заболела. Пока ожидали Римму Николаевну в ее кабинете, развлекались, как могли. Жорникову на спину прицепили таблицу со схемой кровообращения. Девиц пугали здоровенным лангустом на подставке, который был даром какого- то бывшего ученика, заброшенного судьбой на Камчатку. В результате чуть не повредили ему усы, над которыми тут же принялась проливать слезы пополам с клеем БФ юная натуралистка Дарья Сытина. Севка Хорев, сняв кроссовки, демонстрировал желающим посмотреть позу лотоса. Одна нога никак не выворачивалась, и ее принялись вытягивать коллективно. Севка орал. Боб занимался армрестлингом с Тужилиным. Что же касается Женьки, то, поскольку Мака еще болела, он мог беспрепятственно наблюдать за Эвелиной, которая вместе с Иркой листали старый номер «Вокруг Света».
Девицы с галерки занимались макияжем, подводили друг другу глаза. Кто- то из них громко засмеялся. Женька оглянулся и подумал, что все это они делают для того, чтобы привлечь к себе внимание. Но получается как- то наоборот. И они со своими черными ногтями и измазанными глазами кажутся одним целым с душным кабинетом, пропахшим заношенными свитерами и «ароматом» немытых голов. Что- то такое чувствовали, возможно, и сами девчонки, и это их здорово бесило. Потому, вероятно, они очень агрессивно относились ко всем, кто не входил в их клан. В частности к Машке. И уж, конечно, к новенькой. Но Мака быстро ставила их на место, а Эля, та просто молчала. И это раздражало девчонок гораздо больше, чем Машкино сопротивление. Тем более, что мальчишки относились к Маневич вполне нормально. А некоторые в лице Витьки Тужилина и его приятеля Севки- «Хорька», по мнению Жеки, даже с излишним вниманием. В это время с того ряда, где сидели Ирка с Элей, раздался визг. Женька оглянулся и увидел, что Сафронова пытается вырвать журнал из рук Витьки, а сзади ее оттаскивает от Тужилина Мишка Жорников. Жека хотел вскочить и броситься Ирке на помощь, но споткнулся о равнодушный взгляд Эвелины и заставил себя отвернуться. Маневич всем своим видом показывала, что не имеет никакого отношения к этим детским забавам. Поскольку Витька устроил это развлечения ради внимания Эли, то ее вид и на него подействовал отрезвляюще. Он отдал Сафроновой журнал, а сам уселся на стул перед их столом и принялся развлекать Эвелину какими- то байками. Она слушала его если и не с интересом, то спокойно, что ужасно раздражало Женьку.
В конце последнего урока неожиданно подал голос его мобильник, и Женька понял, что получил эсэмэс. Перед каждым уроком «русичка» не забывала предупреждать всех, чтобы отключили телефоны. Жека не делал этого, потому что друзья, которые знали его номер, были рядом, а родители никогда бы не стали звонить по пустякам во время занятий. Правда сегодня кинуть эсэмэску могла Мака. На всякий случай Женька достал телефон и тут же был изобличен строгой учительницей.
– Нелинов! Сейчас же отдай мобильник! – потребовала Вера Павловна, направляясь к столу с протянутой рукой. Звука она не услышала, но своими дальнозоркими глазами разглядела телефон в руке Жеки и решила, что он собирается набрать чей- то номер. Вера Павловна была принципиальной и последовательной противницей и бескомпромиссным врагом всех без исключения электронных носителей информации
Женька быстро пробежал послание глазами, сунул трубу Косте и, вставая, заслонил собой друга. Вера Павловна не поленилась, осмотрела все на столе и подняла Коську, который с невинным лицом стал выразительно разводить руками на манер Амаяка Акопяна из вечерней передачи для детей. У Кости была замечательная способность даже застигнутым с поличным «строить морды» и выходить сухим из воды.
После звонка Женька быстро запихнул в рюкзак учебники и помчался в раздевалку. В эсэмэске отец написал: «Сынок, мама заболела. Я вызвал врача. Не задерживайся».
Когда папа учил Жеку пользоваться Гуглом, то объяснил ему, что, давая задания поисковику, нужно указывать главные, «ключевые», слова. Одним из таких слов, которые возникали в сознании Женьки рядом со словом «мама» было слово «больна». Маленького Женю приносили на руках или приводили к маме, лежащей в домашней постели или на больничной койке и говорили: «Вероника больна, пожалей ее». И он «жалел», то есть гладил маму пухлой ладошкой по лицу или руке. Когда тетя «Гаша», которая приходилась папе родной тетушкой, читала ему сказку о спящей царевне, Жека представлял на ее месте маму. Пожалуй, только лет с пяти он помнил Веронику, которая сидела в кресле с книгой или ходила с ним на прогулки. Но и тогда часто звучало тревожное папино «мама больна», и уже подросший Женя сам приходил к родителям в спальню и «жалел» ее. Он редко искал маминого участия, если ему случалось порезаться или упасть. В таких случаях он бежал к отцу и под его губы подставлял все свои царапины и синяки. Но когда его укладывали в постель простуды и детские болезни, которые пришлись на первые школьные годы, мама не отходила от его кровати. Она поила его клюквенными морсами на меду и кормила волшебными яблоками, которые казались целыми, но легко разнимались на две половины – верхнюю и нижнюю – края которых были похожи на зубцы крепостной стены. И, конечно, читала стихи. «Стихи» – это было второе ключевое слово, стоящее в его сознании за словом «мама». Может, потому Женька нередко заступался за Веру Павловну, «помешанную» на поэзии «Золотого века», из- за чего большинство в классе считали ее «чокнутой». Удивительно, но Машка была на Женькиной стороне, хотя заучивать стихи не любила и вечно переставляла в них слова.
Когда Жека примчался домой, у Вероники был врач. Он сказал, что у нее не грипп, но, безусловно, вирусная инфекция и записал на бумажке все свои рекомендации. Женька сбегал в аптеку, купил по маминой просьбе лимоны и до прихода отца каждые полчаса приоткрывал дверь в спальню – проверял, как там она. Вероника сердилась и отсылала его подальше от себя. О мобильнике Жека вспомнил только поздно вечером. На следующий день он позвонил Косте и узнал, что тот передал телефон Борьке. «Настоящий полковник» очень удивился и сказал, что положил трубу на стол перед самым Женькиным носом, когда тот застегивал рюкзак. Жека схватил свой «бэг» и вытрусил его содержимое на пол. Телефона не было. Женька занервничал. Мало того, что он по своей глупости лишился подарка родителей, так еще какой- то упырь разглядывает теперь фотографии Эвелины. И номера телефонов. Последним там записан номер Маневич. И ничего не изменишь. Была пятница. Впереди было сорок восемь часов ожидания.
Женькины переживания так явно читались на его лице, что отец забеспокоился, не заразился ли тот от Вероники. Даже температуру заставил его измерить и предложил в понедельник остаться дома. Жека, который торопил время, чтобы поскорей оказаться в школе и начать розыски телефона, ужасно испугался и стал энергично убеждать отца, что здоров. Спалось ему плохо.
В понедельник кабинет русского языка был закрыт до третьего урока. Когда прозвенел звонок на большую перемену, Женька ринулся туда и застал Веру Павловну уже в дверях. Поздоровался.
– Ну, что Нелинов, – ответив на приветствие, сказала учительница. – Так был у тебя телефон или нет?!
По выражению ее лица и тону было ясно, что она знает правильный ответ. И Женька обрадовано подумал: «Точно у нее!»
– Простите, Вера Павловна, – сказал он с искренним сожалением. – Да, был у меня мобильник, но только я не звонил. Мне папа эсэмэску прислал. Я ее просто читал. Мама заболела. Так телефон что, у Вас?
– А откуда мне знать, правду ли ты говоришь. И вообще, если даже он у меня, то получишь его не ты, а родители.
– Так можно же посмотреть «входящие».
– «Входящие», «переходящие»! Я в этих ваших мобильниках не разбираюсь.
– Вера Павловна, пожалуйста! Если он у Вас, то я Вам сам покажу!
– Ну, ладно, Нелинов, если правда мама заболела, то сделаю исключение, – она попыталась открыть большую потертую сумку, похожую на докторский саквояж времен молодого Чехова. Молнию заело. Вера Павловна наклонила сумку и, закусив губу, стала дергать «язычок» молнии. Он не сдвинулся с места, но застежка вдруг разошлась и сумка раскрыла свой щучий рот, из которого высыпалось на пол все ее содержимое. Первой, взмахнув картонными крыльями обложки, выпала книга с золотым теснением на корешке. На нем большими буквами было написано «БЕЗ СЕМЬИ». Жека нагнулся и поднял её. Потом стал торопливо подбирать с пола какие- то мелкие предметы. Мобильника среди них не было.
– Вот твой телефон, – расстроено сказала Вера Павловна, доставая его из какого- то потайного кармана сумки. – В целости и сохранности. Держи!
Женька одной рукой прижал к груди все, что поднял с пола, другой взял телефон и быстро сунул его в карман. Вера Павловна вытащила из- под его руки книгу, стала сокрушенно рассматривать помятые страницы.
– Надо же! Внучке ко дню рождения купила.
Потом вздохнула, положила книгу в сумку и, разведя в стороны ее края, сказала Жеке:
– Клади все сюда, я потом разберусь.
Женька потом долго вспоминал эту книгу, как предвестницу будущих событий.
