Тамара Шаркова
Санатория – Евпатория
Если у людей моего возраста будут правнуки, то их детство придётся на середину 21 века. Наши с ними детские годы будет разделять столетие! И что же им расскажут о нас их родители – наши внуки. Что мы были милыми старичками и старушками? Ворчливыми.. Добрыми… Или дряхлыми, но мудрыми, как Тортилла… Ужас!!! Если бы я была феей времени, я бы позволила взрослым консервировать себя в детском возрасте. Хотя бы ненадолго. И какое-то время они могли бы бегать, прыгать и играть со своими потомками в своём настоящем виде. Потому что очки с толстыми стёклами, палки и тёплые носки в летнюю жару – это тот ужасный грим, который накладывают на людей годы . А внутри они остаются мальчиками и девочками. Каждый из нас мог бы выбрать тот возраст, в котором он чувствовал себя самим собой. Кому-то было уютно в первом классе, кому-то – в выпускном, а мне, например, – в шестом и седьмом.
Первый раз я попала в детский лагерь санаторного типа, как бесплатное приложение к брату-отличнику. Брали только школьников. Потому мне велено было говорить всем, что я учусь в первом классе. Старшая сестра и брат сочинили для меня «легенду» и для верности таскали в школу: показывали парты и учили писать мелом на черной доске. Просто смешно! Я уже год занималась в музыкалке, дружила со второклассниками, писала прописными буквами и сама прочитала «Золотой ключик»! Какими бестолковыми становятся нормальные дети, когда взрослеют! Брату, который был старше меня ровно в два раза, полагалось за мной «присматривать». Как же! Сразу же по приезде он заболел дизентерией и провел положенное для отдыха время в изоляторе. Раза два, когда он выздоравливал, мне удалось переговорить с ним через щель в заборе и даже передать липкий комок конфет-подушечек, накопленных за несколько полдников. А он сунул мне в руку печенье. Был первый голодный послевоенный год. Каждый из нас, сохранивший редкое лакомство для другого, совершал маленький подвиг.
Брат покинул место своего заточения за день до отъезда.
––Никогда в жизни не поеду больше ни в какой лагерь, – сказал он с горечью. – Двоечников сюда нужно посылать!
В лагерь с тех пор он действительно никогда не ездил.
Меня же не остановил ни чай из солоноватой воды, ни несъедобное блюдо из морской капусты, ни то, что колтуны и насекомых из моих длинных волос мама вычёсывала частым гребнем не один день. Меня звало МОРЕ!
Рецепт от доктора Сливко
Когда мне исполнилось столько же лет, сколько было брату в лето нашей совместной поездки в Крым, я в очередной раз сама «заслужила» право провести целую смену в «Евпатории- санатории». В табеле у меня были пятёрки, а в выписке из лечебной карты соответствующий диагноз: хроническая ангина и что-то там про «шум в сердце».
«Полоскание горла морской водой и целительное плавание!» – огласил доктор Сливко свой вердикт. Я всегда видела его с кожаным ремнём на голове, к которому крепился рефлектор величиной с блюдце. В первом классе мне хотелось посмотреть, как он спит: снимает это блюдце и кладет на тумбочку или просто поворачивает его ребром. И ещё я собиралась выкрасть и забросить куда-нибудь подальше все его ужасные металлические палки с зеркальцами, которыми он лазил в рот несчастным больным детям.
«И ставил, и ставил им градусники…»
На сборный пункт в Киев приехали ребята из разных городов. В одну комнату собрали девочек, а в другую мальчишек. Родители остались на улице. Пока не пришли врач и медсестра, все толкались в четырёх стенах и искали знакомых по прошлым сменам. Медсестра принесла большую стеклянную банку с ватой на дне и ёжиком из градусников. Она была в белом халате, шапочке и круглых очках. Медсестра вынимала и встряхивала градусники и ставила их каждому подмышку. При этом она наклонялась, и очки, как лыжники с трамплина, съезжали на кончик её длинного носа. Она поправляла их тыльной стороной ладони. Сколько было детей – столько раз и поправляла.
Через минуту почти все, старались незаметно подсмотреть, не слишком ли резво поднимается вверх серебристый столбик. Одни со страхом, что не поедут в Крым, другие с надеждой, что отправятся домой.
Раз – теленок, два – козленок…-
В купе плацкартного вагона, рассчитанного на 6 взрослых, ехало 10 детей. На противоположные полки положили деревянные щиты, на них матрасы – и готова постель для четверых ребят. Девочки в одном вагоне, мальчики – в другом.
Ходить по вагону без крайней важности не разрешалось.
На завтрак и ужин раздавали бутерброды с сыром, на обед – хлеб с котлетами. Какао и чай наливали из большого чайника в казённые стаканы с подстаканниками, а воду – в собственные кружки и чашки.
Ехать предстояло двое суток.
Вначале царила кутерьма и было очень весело. Те, кто были знакомы, старались занять место в одном купе. Лучшие места, разумеется, были на верхних полках. Домашние дети из младших классов пугливо жались по углам.
Подростки 13-14 лет, закалённые опытом нескольких поездок, уверенно занимали купе, подальше от проводника, дежурного воспитателя и пионервожатого. Мне было 12, но я почему-то всегда попадала в старший отряд, и потому считалась среди них своей.
Наконец все устроили свои чемоданы на и под полки, улеглись головой к окнам и стало тихо. Иногда кто-то кричал: «С нашей стороны коровы!» « Гуси! Гуси! С нашей – гуси!»– откликались с боковых полок. Какое-то время все занимались подсчётом свиней, петухов, собак, телят, коз и прочей живности. Особым вниманием пользовались утки с утятами и наседки с цыплятами.
Когда надоедало смотреть в своё окно, переворачивались и смотрели в окно напротив. Изредка пробегала пионервожатая и пересчитывала девочек. Иногда на полках оказывалась лишняя голова или дополнительные пятки, потому что началось хождение «в гости к соседям». Вожатая Маша твердой рукой пресекала подобные вольности.
В ожидании обеда принялись за домашние припасы. Когда принесли котлеты, все уже объелись сладким, и половину из них унесли мальчишкам, как добавку.
«Тихий час»
Потом полагался тихий час. Всем было велено лечь пятками к проходу и спать. Старшие девочки в последних купе сразу же возмущенно зашумели, и напомнили вожатой, что спят не в «тихий», а в «мертвый час», и что она перепутала пионерский лагерь с детским садом.
Сошлись на том, что спать будет, кто хочет, а остальные не будут им мешать. Малыши и вправду заснули, а кто постарше принялись играть в «морской бой», «города» и «слова». Вскоре все линкоры и катера были потоплены, города на «К» закончились, а слово «коллективизация» сразу же расползлось муравьями по листку Ларисы Приходько на такое количество маленьких слов, что остальные потеряли к игре всякий интерес. Кто-то вынул из чемодана книжку, а в самом последнем купе достали карты и принялись играть в дурака, оставив одного дежурного на атасе*.
«Мы едем, едем, едем в далёкие края…»
К вечеру в вагоне стало ужасно жарко и душно, потому что окна открывать не разрешали. Опустили раму только рядом с купе проводников.
Считать коров всем надоело, хотелось пить, но вода была противно тёплой. Особенно неприятно было на долгих остановках. Выходить из вагона не разрешалось. Одна девочка заплакала. Её стали утешать, а она объяснила, что ей очень жалко своего хомяка, который живет у неё дома в большой стеклянной банке из-под соленых огурцов. И себя ей тоже жалко, потому что вагон напоминает эту самую банку.
Пришла вожатая Маша и сказала, что нечего хныкать, потому что пионеры должны быть всегда готовы стойко переносить трудности. И предложила всем вместе спеть какую-нибудь весёлую песню. Все сделали вид, что это к ним не относится. Тогда вожатая Маша сама стала петь «песенку весёлых друзей»:
Мы едем, едем едем в далёкие края
Хорошие соседи, счастливые друзья.
Нам весело живётся. Мы песенку поём,
А в песенке поётся, о том как мы живём»
Она думала, что все подхватят припев, и даже руками стала дирижировать. Но только совсем маленькая девочка, у которой одна косичка расплелась, а другая с бантом торчала, как половинка сушки, тоненьким голоском затянула:
«Крласота! Крласота» Мы везём с собой кота…»
Тогда Маша направилась к последнему купе и стала упрекать старших в том, что они не продолжают традиции пионеров-героев и не проявляют стойкости.. Девочки посовещались и стали петь о героях-молодогвардейцах, которые сражались с фашистами:
«Это было в Краснодоне
В грозном зареве войны,
Комсомольское подполье
Поднялось за честь страны.
Кто там улицей крадётся,
кто в такую ночь не спит.
На ветру листовка вьётся
Биржа чёрная горит»
О том, кто там крался и не спал, мы так и не узнали, потому что на боковой полке проснулась одна девочка и громко сказала:
«Что вы орёте ?! Когда на подводной лодке остаётся мало кислорода, капитан приказывает всем молчать, чтобы не задохнуться! А они орут!»
Тут поезд остановился, Маша пошла к проводнику спрашивать, когда мы поедем дальше, а девочки замолчали.
«И он увидел его бе-е-елые, бесцветные глаза…!
После ужина небо затянулось тучами, в вагоне стало темно. А это значило, что пришло время рассказывать страшные истории.
Каждый год в любой смене находятся искусные рассказчики жутких историй о привидениях, вампирах, отрезанных чёрных руках и оживающих скелетах. Но сейчас в вагоне таких не нашлось, и я поняла, что пришел мой звёздный час. Я была признанным мастером устного жанра, но рассказывала исключительно о приключениях отважных детей.
Так и случилось. За неимением сказителей о вампирах, дали слово мне.
В тот раз я вела рассказ от имени героя, который разоблачил фашистского шпиона. История эта была наполовину моя, а наполовину услышанная от любимой воспитательницы Евгении Михайловны, у которой, собственно, я и научилась говорить так, чтобы меня слушали. От первого лица, глядя в глаза слушателям (это, как она) и размахивая руками, как ветряная мельница крыльями (это собственный стиль).
Итак! Краткое содержание.
Детский туберкулёзный санаторий не успели эвакуировать. Несколько ребят и спрятались в горах, а остальные дети погибли от рук фашистов. Командовал немцами штандартенфюрер Шранке. Это был страшный человек с бе-е-елыми бесцветными глазами, которые навсегда остались в памяти одного спасшегося мальчика Вадика.
Крым освободили, но война еще продолжается. Мальчик живёт в Севастополе, а его отец командует самым большим кораблём – линкором «Отважный». Из разговоров отца с друзьями Вадик узнаёт, что за этим линкором охотится фашистская подводная лодка. И в городе есть шпион, который даёт ей знать, когда корабль в порту.
Слушателей в наше и соседнее купе набирается так много, что полки вот-вот рухнут. Некстати объявляется дежурная воспитательница и заставляет всех занять свои места.
Отбой.
На какое-то время все затихают. Тускло горят лампочки в коридоре. Вожатая несколько раз проходит по вагону и, успокоенная, уходит к подруге, которая сопровождает мальчиков. Пожилая воспитательница укладывается спать.
Ещё минут пять ожидания, и все, кроме малышей, опять у последних купе. Три десятка фигур, закутанных в простыни. С двух сторон стоят на атасе проверенные девчонки.
Я продолжаю:
«Вадику очень нравится витрина нового магазина, в котором продают фрукты. Заведует магазином высокий грузин Сулико с чё-ё-ёрными, как уголь, глазами.
Мальчику он кого-то напоминает. Только кого, он никак не может вспомнить. Витрина в магазине необычная – это календарь из яблок, груш, винограда и всякого такого. Цифры в нём каждый день меняются.
Вадику особенно нравится, когда в узоре появляются разрезанные в виде цветка гранаты с рубиновыми зернами. Он всегда ими любуется, и неожиданно замечает совпадение: гранаты всегда выкладывают на витрине, когда в порт приходит «Отважный». Один раз…
––Атас! – шипит девочка у двери в туалет. И приведения с писком бросаются к своим полкам.
Выжидаем, когда вожатая уляжется спать, и собираемся опять,но уже в меньшем количестве.
Самое главное для меня до конца держать всех в напряжении. И я заставляю Вадика почаще вспоминать «бе-е-елые бесцветные глаза Шранке». То они снятся ему в страшном сне, то он рассказывает о них своим друзьям Лешке и Сёмке.
Приближается развязка.
«Вадик с трудом устроился на самой вершине камня. Недаром его звали «Зуб». Казалось, едва видный с берега, из воды торчит острый клык какого-то морского зверя. Вадик поспорил с ребятами, что доплывёт до него. И доплыл! Теперь он грелся на теплом камне и ждал, когда приятели приедут за ним на лодке. Лежа-лежал и задремал. Проснулся от какого-то скрежета. Посмотрел вниз. К камню причалила лодка, в которой сидел человек в капитанке…»
––Капитанка – это что!? – спросил кто-то.
––Кепка!
––Шапка!
––Фуражка, как у моряков! – зашипели вокруг. – Потом спросишь!
« К камню причалила лодка, в которой сидел человек в капитанке», – продолжаю я.
«Если спасатель с причала, то может уши надрать. Сюда плавать не разрешают» – подумал Вадик и прилип к камню.
Человек в это время разделся, и мальчик узнал в нём Сулико. Вадик хотел было окликнуть его, но тот вдруг занялся каким-то стра-а-нным делом. Стал прикреплять к скале что-то металлическое и блестящее, как зеркало. Потом, полюбовавшись на свою работу, разделся и стал купаться. Ну просто плавать туда-сюда, туда-сюда и даже нырнул пару раз.
Потом о вышел из воды и стал натягивать на себя рубашку.
Голова его запрокинулась, и Ва-адик у-у-видел бе-е-елые бесцветные глаза Шранке!!!»
––Ой, – запищала самая маленькая девочка, неизвестно как затесавшаяся в нашу компанию. Та, которая пела «Крласота! Крласота!» – Кончится хорошо?! Да ?! Кончится хорошо?!
––Ш-ш-ш-ш-ш! – зашипели девочки, как много-много разозленных гусынь.
« Сердце у Вадика забилось сильно-сильно, и он даже испугался, что Шранке услышит его стук. Но шпион ни о чем не догадался. Он вынул из кармана брюк какой-то пузырёк, закапал глаза и они стали опять чёрными-чёрными».
Закончилось всё просто прекрасно. Шпиона поймали, Вадика пригласили на борт «Отважного», а мы улеглись спать каждый на своей полке. И только одна девочка спросила: « А как это краска закрасила только этот, ну… зрачок, а не весь глаз?» На неё зашикали со всех сторон: «Догадайся с трёх раз!» Но, похоже ни я, ни она так об этом и не догадались. А спросить у тех, кто шикал, было стыдно.
