Тамара Шаркова
Сосед по парте
«Вы же объясните мальчику…»
Я оставил самокат внизу и взлетел на свой четвертый этаж, совершая на крутых поворотах лестницы немыслимые прыжки и пируэты. Ванда с Родькой ждали меня у школы, и на все про все оставалось четверть часа: закинуть рюкзак, схватить ролики, крикнуть маме «Я до шести!» и добежать до школы. Ключ я держал наготове, чтобы с налету вставить его в скважину, но не успел он коснуться замка, как дверь распахнулась и прижала меня к стене. Из квартиры, держа в охапке постельное мамино бельё, выкатилась упругая, как горошина, Галя-чёрненькая и покатилась на свой третий этаж. Ошарашенный увиденным, я выбрался из-за двери и попал прямо под ноги старшей по подъезду Варваре Ивановне, по прозвищу Варвара-Гроза.
– Куда?! – сказала она басом и схватила меня за воротник.
– Пустите! – заорал я. – Мама!
Но вместо мамы на пороге появилась соседка Дора со шваброй в руках. Смуглое лицо ее было сейчас цвета подсохшей оливки.
– Ой, Кит, – сказала она. – Мамы нет. А сюда нельзя.
– Я его бабке твоей отведу. Дай ключи, – прогудела Варвара, обращаясь к Доре, и цепко ухватив меня за плечо.
– Да открыта у нас дверь. Только Вы же объясните мальчику.
– Объясню, – ответила Варвара и потащила меня в квартиру напротив. Там за дверью стояла Дорина мать престарелая Клавдия Ивановна Свижская, к имени или фамилии которой Варвара неизменно прибавляла слово «Мадам».
– Мадам Свижская, – обратилась она к соседке. – Присмотрите за мальчиком, пока Дора приберется.
При этом она сделала такое движение, как будто вталкивала в квартиру загулявшего кота, и я в грязных кроссовках, к ужасу Клавдии Ивановны, оказался прямо в центре персидского ковра ручной работы.
– В больнице твоя мать, – сказала Варвара, уже поворачиваясь спиной ко мне. – пока побудешь у Доры, а там видно будет.
Когда дверь за старшей по подъезду закрылась, Клавдия Ивановна, прижав левую руку к груди, правую вытянула перед собой и сказала дрожащим голосом:
– Никита, сойди, дружочек, с ковра! Дора только что почистила его манной крупой!
Ошеломленный всем происходящим, я посмотрел по ноги и увидел, что стою одной кроссовкой на спине охотничьей собаки, а другой на рогатой оленьей голове. Я сделал большой шаг и очутился на надраенном до блеска старом дубовом паркете.
– Что с мамой, Клавдия Ивановна? Почему – «в больнице»?
– Если ты не хочешь снимать обувь, мальчик, то можешь присесть вот тут на пуф, – сказала старушка. – и подождать Дору.
Она повернулась ко мне спиной и, делая маленькие аккуратные шаги, прошла в свою комнату.
Я выскочил на лестничную клетку, попытался открыть свою дверь, но она была заперта изнутри на задвижку, и Дора не откликалась. Тогда я бросился вниз к Гале-черненькой. Дверь открыла Анжелка, перевязанная на груди шерстяным платком матери. Она училась со мной в одной школе, только во втором классе, и обычно до шести часов была на продленке. Но сейчас Лика болела и портила выходной день матери своим нытьем: «Мам, мне ску-учно!»
– Мам! – позвала Анжелка. – К нам Кит пришел!
Галина вышла из ванны, вытирая на ходу покрасневшие руки, завела Лику в комнату и кивнула в сторону кухни: «Проходи, Кит!»
– Ты чего у Доры не остался?
– Она в нашей квартире закрылась. А бабка ничего не говорит. А почему Вы мамино белье стираете?
– Ну, положено так. Когда в больницу.
– А почему не в стиральной машине и в холодной воде?
– С чего ты взял, что в холодной?
– Так у Вас руки покраснели. А стиральная машина – вон, пустая.
– Дотошный ты Кит! Ну, положим, я перед стиркой всегда таким образом белье прополаскиваю.
– У твоей мамки все простыни в крови были запачканы, вот почему в холодной, – вмешалась Анжелка, выглядывая из комнаты.
– А ну брысь, злыдня! – закричала на нее Галина.
Я осел на стул.
– Почему в крови? – спросил я, еле ворочая языком. – Убили?!
– Типун тебе на язык. Женское это. Бывает у женщин в этом возрасте. Переливание крови сделают, и через неделю будет, как розанчик. Господи, да ты сам без кровиночки в лице.
И Анжелке:
– Уйди с моих глаз!
Дрожащей рукой налила мне воды из чайника.
– Выпей!
Я пил противно теплую безвкусную воду и весь трясся. Галина гладила и гладила меня по спине.
– Ты ничего такого не думай, обойдется!
Я встал.
– Ты куда?
– К маме на работу. У нее дежурство завтра.
– А может к Доре?
– Нет. Мне предупредить надо. Чтоб не ждали. А в какую больницу маму отвезли?
– Так кто же знает, сказали в дежурную. Пусть в библиотеке выяснят. Там же все грамотные.
Выходя из подъезда, я споткнулся о свой самокат, постоял над ним с минуту, а потом со всего размаху толкнул входную дверь и побежал.
«Пока мама болеет, тебе нужно жить у кого-то…»
Заведующая библиотекой, где работала моя мама, сразу же села за телефон и начала обзванивать больницы и узнавать, куда скорая помощь увезла «Ирину Ивановну Ивину 43 лет из дома 12 на улице Слободской».
Заведующую звали Марта Яновна, а за глаза – «наш климат-контороль», «Марта» «Декабрина» или «Мая» – в зависимости от месяца года и ее настроения.
Я в это время сидел в архиве, пил горячий чай из маминой китайской кружки с павлинами и жевал домашний бутерброд Кати из отдела периодики. Катерина, у которой в зале не было ни одного читателя, сидела рядом и теребила от волнения край клеенки. Она пришла в библиотеку, когда я учился в третьем классе, и была старше меня ровно в два раза. Теперь я стал на три года старше, а возраст Кати, по словам заведующей, не изменился.
Наконец Марта Яновна пришла в архив и рассказала мне все, что узнала. Я хмуро молчал, а Катерина спросила:
– А эта больница далеко?
– Во всяком случае не за МКАД-ом.
– А что такое реанимаци-он-ное отделение?
– Отделение интенсивного лечения!!! – уже раздражаясь, ответила заведующая. – А ты, Никита, что скажешь?
– Когда к ней можно?
– Не ответили.
– Тогда дайте мне, пожалуйста, телефон врача, я в мобильник забью. Вы ведь сказали, что маме звонить нельзя.
– Да, конечно, вот я здесь все записала, – она протянула мне листок. Рука была худая с выпуклыми венам в пигментных пятнах. Совсем как у тети Гали-французской со второго этажа, которая называла такие пятна «розами старости». И я впервые подумал, что Марта Яновна гораздо старше мамы, настоящая старушка. Раньше я этого как-то не замечал.
Подошла Серафима из отдела абонементов. Она не ела продуктов животного происхождения, летом в любую погоду ходила под японским зонтиком, панически боялась насекомых, но при всем этом отличалась здравым смыслом и даже некоторой практичностью.
– Никита, – сказала она. – Пока мама болеет, тебе нужно жить у кого-то или с кем-то из взрослых. Ты не подумал об этом?
Я посмотрел на нее и отвел глаза. Мне совсем не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал, о чем я думаю. Уж конечно я не собирался жить в каком-то чужом доме, но войти в мамину комнату, где Дора наводила порядок…
Неужели нельзя остаться в библиотеке и ждать, пока мама не вернется, и все будет, как раньше. Ведь это мой второй дом с того времени, когда не стало бабушки Мани. Я даже читать научился, запоминая большие буквы алфавита, которым помечали стеллажи и определяли порядок расстановки книг: А – Абэ, Азимов, Андерсен, Б – Барбюс, Блок и так до Я – Ясенского Бруно. А в третьем классе уже помогал записывать названия книг в формуляры. Тогда в библиотеке работала Марина – настоящая «плакса Миртл». Она была очень медлительной, и возле абонемента часто выстраивалась большая очередь. Марта Яновна сердилась, Марина уходила за стеллажи и начинала рыдать. А я садился на ее место и, пока она не успокаивалась, делал ее работу.
В библиотеке есть диван, чайник, микроволновка и книги. Что еще нужно?! Но об этом даже заикаться нельзя. Серафима скажет: «Можно, конечно…» А потом добавит ядовито: «Если в целях профилактики, рядом с библиотекой будут дежурить пожарники». А заведующая даже слушать не станет.
– А Катя может у нас пожить, пока мама не вернется? – произнес я, наконец, поворачиваясь в сторону Марты Яновны.
– Катя? Ну, это у неё нужно спросить. Но ты бы мог поехать со мной. Михаил Маркович был бы рад.
– Марта Яновна, – вмешалась Серафима. – И как это он будет из Вашего Бутова каждый день в школу ездить?! На такси?! Уж лучше к нам с мамой. Полчаса автобусом и тут. И мама всегда дома и всегда накормит. Не чипсами этими, которые инвалидом его скоро сделают, а настоящей домашней едой.
– Салатом из одуванчиков и «фальшивым зайцем», – фыркнула Катя.
– Я, конечно, рада за тебя, Катерина, что ты осилила, наконец, первый том Ильфа и Петрова, – язвительно сказала Серафима. – Но Никите в его возрасте нужно нормально питаться. Он же такой худой, что его в профиль не видно!
– А спать, где он у вас будет? Под столом в кухне? – парировала Катя.
Призрак комнаты…
– Так, девочки, давайте по местам, а я с Никитой пойду посмотрю, что там в квартире делается, и с соседями поговорю, – сказала заведующая официальным тоном. Оксана поправила пуговицу на своем синем рабочем халате с белым воротником и возвратилась в абонемент. А Катя еще немного постояла и повздыхала, пока Марта Яновна не посмотрела на нее особенным взглядом.
– Ну да, – перевела его для себя Катерина вслух. – На работе нужно заниматься своим делом.
И исчезла за стойкой абонемента.
– Ключи с тобой? – спросила заведующая, едва справляясь с одышкой, когда мы поднялись на четвертый этаж.
– У меня, – ответил я, не торопясь доставать их из кармана.
– Дай мне!
И стала перебрать связку с тремя ключами от почты и дверных замков.
– Этот от верхнего?
Я кивнул.
Заведующая неловко вставила длинный ключ в скважину, где он застрял и не проворачивался. Я молча стоял рядом, не проявляя никакого желания помочь.
В конце – концов ей пришлось выдернуть ключ из замка, что она сделал с явным облегчением.
– Послушай, Никита, а может мы сперва поговорим вашей соседкой, которая провожала маму в больницу?
Я кивнул, и мы позвонили в дверь Доры. Сперва я – коротко, потом заведующая – длинно.
Когда Дора поняла, кто со мной пришел, она взяла у Марты ключи, и минуты не прошло, как мы очутились в нашей квартире: Дора, заведующая и я как замыкающий.
Я любил, когда мама оставляла меня дома одного. На несколько часов, вечер или даже целый день. Вроде бы я занимался тем же, что делал при маме, и все же это было что-то вроде каникул. И еще… когда мама приходила, мы в первые минуты как бы менялись с ней местами. Я брал у нее сумку, целовал и бежал на кухню ставить чайник. А она говорила мне вдогонку, просительно так: «Можно мне кофе?» Я возвращался в прихожую и строго отвечал: «Только растворимый!» Года три назад это была такая игра, а теперь я чувствовал в такие моменты, что нужен маме по-настоящему. Но вот сейчас, переступая порог квартиры вслед за Мартой Яновной, я превратился в гнусного малолетку и готов был разреветься от того страшного и непонятного, что забрало из дому маму. Вслед за Дорой мы все сразу же гуськом прошагали в «большую комнату», где стоял мамин диван, и остановились. Дора повернулась к заведующей лицом и сказала:
– Я ей пижаму в сумку положила, а если ночнушку нужно будет, то у меня новая есть. Не покупайте.
– Да-да, спасибо, – вежливо-официальным тоном ответила Марта. – Мы завтра свяжемся, узнаем.
И мне:
– Никита, ты пойди разденься, а мы с Дорой… – она не договорила, не знала как быть с отчеством. Я не стал дожидаться окончания фразы, резко развернулся и вышел, а заведующая плотно закрыла за мной дверь. Пока снимал куртку, думал, что вот Дора убрала в комнате, и она стала чужой. Призрак комнаты… Совсем не по-маминому лежали подушки на сложенном диване, поменялись местами наши разнокалиберные стулья. Один из них был чем-то вроде тумбочки, и на нем всегда стояли всякие мамины флакончики, лежала записная книжка, блистеры с таблетками. А через спинку второго обычно был перекинут теплый платок или махровый халат. Теперь они парадно стояли спинками к окну, и сразу было ясно, что между ними целая эпоха. Один (для халата) бабушки Мани, венский – с двумя гнутыми дугами для спинки. А другой – икеевский – из прямых брусков. Как будто к простой некрашеной табуретке приделали спинку, похожую на помочи для детских штанишек с перекладиной между лямками. Так мама говорила. Кресло-кровать тоже повернулось не в ту сторону, и стал виден свисающий конец матраса, неприкрытый пледом. Только со «Стенкой» из книжных полок, встроенного гардероба и «барчика» для бокалов и чайной посуды никто не смог бы ничего сделать. Мой двоюродный дед собрал её сам, и она была прикреплена прямо к стене. Когда наш дом, наконец, расселят, она останется одна в пустом здании. И о том, что станет с ней дальше, мы с мамой стараемся не думать. В нашей «большой комнате» есть еще круглый раздвижной стол на толстой фигурной ножке, родственник венскому стулу, и четыре пуфа, подаренные Мартой, когда она переезжала на новую квартиру. Мне всегда казалось, что предметов в ней вполне достаточно. А вот теперь, когда мы стояли втроем на ее пороге, комната показалась на удивление пустой и… чужой.
Слава богу, с беспорядком в моей берлоге все было о' кей: Дора в нее не заглядывала. Я бросился ничком на диван и подумал: «Скорее бы они ушли. Все равно, кроме как «все будет хорошо», ничего не скажут». Но Дора с заведующей еще долго о чем-то говорили, а потом пошли на кухню. Наконец заведующая открыла дверь в мою комнату, но заходить не стала. Я поднялся.
– В холодильнике все есть. Катерина придет – поужинаете, – сказала она твердым голосом. – А дальше видно будет.
«Ну хоть какие-нибудь родственники у вас есть?»
Не успел я отойти от двери, как в нее позвонили. Я думал, Марта забыла что-нибудь – очки, перчатки. Но это была тетя Наташа с первого этажа, и в руках у нее была кастрюля, обернутая полотенцем. Она быстро прошла на кухню, поставила кастрюлю на плиту.
– Оксана борщ с грибами сварила, а я завтра – с мясом. Ты дома будешь ночевать или пойдешь к кому?
– Дома. Ко мне Катерина придет, с маминой работы.
– Она у вас в прошлом году жила, рыженькая такая? Да?
– Ну да, жила.
– Так пусть обеды не готовит. Я, значит, завтра свой борщ принесу на два дня. А потом Джамиля плов сделает. И ты давай все делай, как при маме, дом держи в порядке. На ночь носочки снимешь, постираешь мылом, высушишь на батарее. В больнице сейчас долго не держат, но дней на десять маму оставят.
– Теть Наташа, а что это у мамы такое… я видел, как Галя-черненькая бельё стирать уносила.
– Маме сколько, уже за сорок? Что у девочек каждый месяц бывает, так об этом даже мой Сашка с первого класса знает. И ты в курсе. А у взрослых немного может нарушаться.
– Просто так?
– Ну, может, подняла что тяжелое. Или нервы какие. Неприятность. А она в себе держала. По всякому бывает.
Тетя Наташа вздохнула, помолчала, а потом вскинулась, как бы внезапно вспомнила что-то очень важное:
– Послушай, Никита, а у вас хоть какие-нибудь родственники есть? Дядя, тетушка, двоюродные… (она произнесла, «двоюрОдные)?
Я покачал головой.
– А ты как будешь ее навещать, все-таки спроси. Может чего-то она до времени не рассказывала, о ком-то, кого до тебя знала и кто мог бы вам сейчас помочь. Если мама в больнице… задержится, тебе, Никита, опекун понадобится. Полагается так… до четырнадцати. Так лучше бы из маминых близких.
* * *
Маму перевели в общую палату на третий день, и разрешили ее навещать. Все эти три дня я представлял себе, какой ее увижу, думал, о чем скажу, и все в моей жизни разладилось. Пока о маминой болезни никто не знал, я еще держался. Но наша Варвара-Гроза знакома с матерью Аньки Вощаковой, и та сообщила обо всем классной. Началось всеобщее внимание, и меня понесло. Я огрызался и грубил по любому поводу. Ванда сказала, что я озверел, и перестала со мной разговаривать. Родька, после моего очередного «отстань!», пожал плечами и покрутил пальцем у виска. Катерина вечером пыталась меня развлекать, звала смотреть какое-то «мыло» по телику. Я не нашел ничего лучше, как сказать ей, что это дерьмо в нашем доме не смотрят. Она ничего не ответила, но телевизор выключала, сняла с полки первую попавшую под руку книжку и села читать. Судя по обложке, это было «Былое и думы». Ну, просто в точку!
Родственников у нас не предвиделось, но один близкий в «былом» у мамы был. В общем, оставил я Катерину наедине с Герценом, завалился у себя в комнате на диван и стал сыпать соль на рану и вспоминать, как я с ним познакомился.
Незваный гость
Я в тот день прибежал домой, открыл дверь, бросил рюкзак на пол и с порога позвал: «Мам!». Никто не ответил. Но я точно знал, что она должна быть дома! Я рванул на кухню и застыл. У стола стоял мужик в черном джемпере и джинсах. Высокий, накачанный с короткой стрижкой. Повернул голову. Глаза молодые, темные, а волосы серые от седины.
– Нету мамы, скоро придет, а ты, значит, Кит? Ну, здравствуй!
Никогда в жизни в нашей квартире мужиков не было. В библиотеке все женщины. А в подъезде постоянно живут только двое мужчин: я и Симон Александрович, муж тети Гали-французской со второго этажа. И у меня такое чувство… ну, как будто он мне соперник, что ли. Вот стоит чужой на моей территории.
– Что молчишь? Что тебе от мамы надо? Куда спешишь?
Так заговорил со мной, как будто мы давно с ним знакомы. И я вдруг, как идиот, ответил: «В музей!»
– Мама знает?
– Да.
– Деньги нужны? Сколько?
И я опять, как под гипнозом: «Сто!»
Он руку в карман джинсов засунул и вынимает деньги. Не кошелек, а просто бумажки какие-то скрученные. И протягивает сто рублей. А я беру и убегаю. И так мне паскудно на душе. Шишкарев меня спрашивает после экскурсии:
– Видал археоптериксов?! Это значит у Савельевой не попугайчики, а три потомка динозавров в клетке живут!
А я не то что археоптериксов, я скелета мамонта как бы и не видел. Все думал, что это за мужик. А вдруг он бандит! Как меня зовут знает, а себя не назвал! Но вспомнил, что на столе две тарелки стояли и возле одной мамина чашка. И все равно, деньги эти отвратительно так лежали в кармане. За билеты родители платили заранее, а эту сторублевку я на развлечения хотел потратить. Шишкарев купил мороженое у метро. Ванда говорит мне: «Кит, у меня двадцатки не хватает. Заплати за двоих». А я не могу к этой проклятой бумажке прикоснуться. Ванда: «Ты что? Жлоб? Ты же за деньгами домой бегал!». «Не было там никого», – отвечаю. И, что странно, не стал звонить маме. А что еще «странней» – она мне не позвонила! Кит в стране чудес!
Поднялся я к себе на этаж, вынул ключи, прислушался. Тихо. Тут у Доры дверь начала открываться. Я быстро ключ в замок, прошмыгнул в переднюю и тихо дверь прикрыл. И чувствую – в квартире никого. Не раздеваясь, прошел в кухню. А там никаких следов, что кто-то был и что-то ел. Вот только возле мойки стоят три чашки. Не две, а три. Мамина, моя, и еще та, что тетя Галя-французская подарила.
И сразу же мобильник в рюкзаке зазвонил. Вот почему от мамы звонков не было!
«Я с Лешей никогда не поссорюсь»
– Наконец! – сказала мама и прямо в трубку вздохнула с облегчением. – Ты где? Почему не отвечал?
– Я дома, – сказал раздражено. – а вот ты где? У тебя же выходной!
– Серафима заболела, приду после семи.
– А что за мужик у нас дома был? Он кто?!
– Алексей…Алексей Николаевич. Школьный друг.
И с досадой какой-то: «Мужик! Тоже нашел определение! Ладно, поговорим, когда вернусь».
Я разделся и обошел всю квартиру. Чужих вещей не было. Я вздохнул с облегчением: как пришел, так и ушел! А радоваться, между тем, было рано. Мужик этот, «школьный друг», заявился к нам почти сразу после прихода мамы. Ввалился, держа в руках огромные пакеты, и сразу же мне их протянул:
– Давай, Никита, неси на кухню.
А маме:
– Арин, я еще в одно место забежать должен, вернусь часа через два. Не поздно? Может, ключи дашь?
– Дам, но ты не волнуйся, мы в это время еще не спим, – и отдала ему МОИ ключи!
Мама стала разбирать пакеты, а там чего только ни было: от картошки до товаров всего гастрономического отдела.
– Мам, он что, ночевать у нас будет? – спросил я, хотя ответ был понятен.
– Ну да, пока в командировке. Поставим кресло-кровать у тебя в комнате. Мы же с тобой там неплохо размещались при бабушке Мане.
– Вообще-то, я это плохо помню, и, все-таки, одно – это мы с тобой, а другое – я с чужим человеком.
– Алешка не чужой! Мы с ним десять лет на одной парте просидели.
– ТЫ – просидела, а не Я!
– Кит, ну что ты дикий какой-то. А если бы к тебе Родька приехал, он что был бы твоему сыну чужой?!
– Ну, знаешь, к тому времени, когда у меня будет сын, мы с Шишкаревым тысячу раз поссоримся, и я видеть его не захочу!
Мама вздохнула, обняла меня за плечи и стала целовать куда-то за ухом. Терпеть этого не могу! И я стал выкручиваться: «Мам, не надо!». А она обиделась и сказала:
– Я с Лешей никогда не поссорюсь. Придется тебе, Кит, не быть таким эгоистом и немного потерпеть.
В этот день «школьный друг» пришел, как обещал, в половине десятого. Я из своей комнаты не вышел, а они с мамой устроились на кухне, пили чай и разговаривали. В половине одиннадцатого мама заглянула ко мне и задала дурацкий вопрос, которого я не слышал со второго класса:
– Кит, ты уроки сделал?
Я оторвался от монитора и хотел ответить соответствующим образом, но за ее спиной стоял этот… Алексей Николаевич, и я промолчал. Она поняла мое молчание правильно и сказала примирительно:
– Ладно-ладно, но ты ложись, уже поздно.
И они опять пошли на кухню. По дороге…этот… сказал:
– Он что, как я?
– Ничего подобного, – почему-то возмутилась мама. А он ответил:
– Значит, тебе повезло.
Кресло в моей комнате уже стояло. Я лег в постель и стал думать, ждать мне, пока этот школьный товарищ будет укладываться спать или нет. В закрытом пространстве с чужими людьми я спал только в поездах. Если в купе попадались мужики или тетки, которые храпели, – это было ужасно. И я всегда старался поскорее заснуть, пока они меня не опередили. С другой стороны, как-то неприятно было знать, что кто-то чужой будет видеть тебя спящим. Раньше я не думал, как выгляжу во сне. Может, у меня рот раскрыт или еще что-нибудь со мной происходит. А теперь забеспокоился. Решил, что буду читать и ждать. Взял с собой «Хоббита», но, на всякий случай, повернулся лицом к стенке.
