Светлана Нина
Осенний август
7
– Я не хочу замуж! – воскликнула Вера в неподдельном волнении в ответ на рассказ о предсказуемо несчастливом браке их кузины.
Возможно, это прозвучало патетически. Но Полина, заплетающая ее блестящие мягкие волосы, с одобрением выслушала это выступление и рассмеялась. Красная комната с резными рамами зеркал и полотен подчеркивала белизну ее кожи и зубов.
– Девушки, которые так говорят, находят мужей гораздо быстрее, чем охотницы за мужчинами…
– Чушь!
– …потому что побуждают обуздать себя.
– Мне не нужно, чтобы меня кто-то обуздывал!
– Наше поколение так и хочет, чтобы его кто-то обуздал, – улыбнулась Полина почти ехидно.
– Ты слишком любишь производить впечатление, поэтому выбираешь парадоксы.
Полина красноречиво приподняла брови.
– Я… Боже, – с хрипотцой отозвалась Вера. – Не понимаю, зачем они делают это.
– Что?
– Портят себе жизнь узаконенным рабством, чтобы потом быть несчастными лет шестьдесят.
– Как хорошо, что ты понимаешь это. Но они не так умны. Им проще подчиниться.
– Зачем?
– Так легче, чем пытаться что-то изменить. Легче сделать, как от тебя ждут, а потом всю жизнь винить тех, кто тебя принудил, в своих несчастьях.
– Это так подло.
Полина рассмеялась, как будто озаренная новой идеей.
– Именно что так, милая. Потому, – нараспев добавила она, – я не с ними.
Вера благоговейно замолчала.
– Все, идем, иначе сборище внизу так и останется кучкой бестолкового люда, которому нечем занять себя вечером в деревне.
– А ты чем лучше? – спросила Вера, с удовольствием вертясь возле зеркала и рассматривая свои волосы, будто видя их впервые.
– Я занята не только вечерами, – ответила Полина, открывая дверь.
Собравшимся внизу представился великолепный шанс лицезреть схождение вниз обеих хозяйских дочерей, блистающих разнородной красотой и неуловимым сходством.
– Что он тут делает? – прошипела Поля на ухо сестре, замедляя шаг.
– Кто?
– Ярослав!
– Какая разница? – недоуменно отозвалась Вера, вступив в гостиную и приветствуя собравшихся.
Ярослав представлял собой прежнего друга детства, периодически маячившего на званых вечерах и вызывающего своим присутствием неловкость для Поли. Детская дружба закончилась еще до взросления. При всей своей общительности Полина не имела понятия, как вести себя с молодым человеком, с которым она за несколько давних лет успела рассориться на почве снежков и сфер влияния на остальную ребятню. Полина не упускала возможности бросить в его сторону несколько уничижительных эпитетов. И ответный взгляд Ярослава лишь убеждал ее в справедливости своего поведения. Оба, очевидно, принимали друг друга как достойных соперников и побаивались в открытую демонстрировать друг другу не только неодобрение, но и скрытый интерес.
Ярослав, сын образованных, но не слишком родовитых родителей, с пролетарской точки зрения мог бы сойти за буржуя. С точки зрения Ивана Валевского он был просто разночинцем, который каким-то образом избежал отправления в армию. Его интересы и круг общения, хоть и были нетривиальны, с трудом тянули на революционные. Проще говоря, он просто маялся ерундой и жил в свое удовольствие. Вера плохо ориентировалась не только в знакомых Ярослава и Полины, но и в своих собственных.
– Вот и дочери, – изрек Иван Тимофеевич, посмеиваясь.
– Красавицы! – слащаво принеслось откуда-то.
– Лучше одной женщины могут быть только две. Особенно такие, – рассыпался некий остряк из не переводящихся в Российской империи из-за избытка денег и времени.
Полина скривила гримасу.
Обманчивая картина стояла перед глазами собравшихся. Две юные сестры, воздушные и элегантные в своих невесомо – тяжеловесных платьях – последних отзвуках рвущейся эпохи. Улыбающиеся друг другу в момент перемирия.
Иван Валевский лицезрел другое. Он наблюдал торжество тщеславия, сдобренного стальным призвуком. Удивляясь, что остальные не видели кремня и эгоизма в обеих, предпочитая создавать в обрубленном воображении изящные манекены. Даже младшая, Вера… Он подозревал, к чему приведет влияние на нее Марии и Полины, этого нестойкого, но поразительно действенного союза. Честолюбие Полины было настолько мощным, что не нуждалось в показном удовлетворении, а вот Вере, похоже, нравилось играть в доброту и отзывчивость. Делая хорошо другим, она начинала больше любить себя. Вера раскрывалась лишь когда ей было комфортно. Поля, наоборот, подминала под себя и сама сооружала себе комфорт.
Вера в нетерпении высматривала в толпе своего нового знакомого, с гордостью желая представить его сестре. Она вела себя так, словно он уже наблюдал за ней. Это был первый раз, когда не Полина представляла сестре кого-то интересного, а наоборот.
Рассыпаясь в ответных любезностях всем и вся, Вера заметила рядом с по обыкновению серьезным Ярославом молодого мужчину, внешность которого показалась ей знакомой. Он оценивающе смотрел на нее в упор. Вере стало неприятно.
Для Веры в обществе важно было прицепиться к человеку, который любил говорить и мог бы в случае необходимости заболтать подходящих людей, заслоняя ее. Чаще всего это была Полина, которая просто растворилась. И нежданно всплыла рядом с вериным гостем. Двое, которых она так жаждала познакомить, уже каким-то мистическим образом спелись.
Матвей, встретившись взглядом с Полиной, встрепенулся и заулыбался.
– Матвей! – радостно озвучила Полина, пожимая ему руку.
– Я столько слышал…
– Замечательно! – глаза Полины блестели.
Находящемуся неподалеку Ярославу она едва кивнула и вернулась к улыбкам Матвею.
– Вы знакомы? – спросил подошедший Ярослав низким звучным голосом. И продолжил, не дожидаясь ответа. – Зная твои таланты, не удивился бы.
Полина с легким раздражением повернулась, намереваясь ответить, что для полноценной социальной жизни он ей не требуется, и впервые увидела незнакомца, который произвел такое впечатление на Веру.
– Очень рад, – сказал тот и галантно поцеловал ее руку. – Игорь Андреянов.
Полина, привыкшая к более простому проявлению чувств между полами в среде, отрицающей мещанство, почти сконфузилась.
– Добро пожаловать, – ответила она тихо.
Игорь поднял голову от ее распластанной на его руке длинной ладони. Поля сосредоточенно смотрела на него, даже забыв по инерции улыбнуться.
Вера ничего не слышала ни о каком Игоре, но была приучена к бесконечно новым знакомствам Ярослава. Наверное, он подцепил его на очередной попойке с доступными девицами. Подумав это, Вера одернула себя.
– А ты, – кивнула Полина Ярославу, – лучше следи за своими, – она зацепила смеющегося Матвея и утащила в противоположную сторону залы.
Ярослав буркнул что-то то ли Вере, то ли пустоте.
– Ну что, Слава, – подошедший к ним хозяин дома дружески похлопал его по плечу. – Как отец?
– Все по-старому. Ворчит о политике и хвалит земледелие.
– Все верно, все верно… А кто этот господин с тобой?
Игорь округлил глаза в каком-то непонятном для Веры… благоговении?
– А, прошу любить и жаловать – Игорь Андреянов.
– Что же, сын того самого Андреянова?
– Приемный, – отозвался Игорь со смешком, сменив выжидающе-округленные глаза на неприятный прищур.
Вера предпочла ретироваться и подошла к матери, с царственным видом стоящей поодаль.
– Одно и то же каждый раз, – протянула та приглушенно.
– Зачем ты участвуешь в этом? Отец сам бы мог справиться, это его стихия.
– Ты переоцениваешь меня, когда думаешь, что мне совсем плевать на свой долг, даже если он заключается в таких смехотворных вещах. От скуки и потерянных крыльев подобные сборища составляют важную часть нашей жизни.
Мария всегда была для Веры недоступной. Чем больше Вера узнавала, тем сложнее и противоречивее становился клубок материнских черт. Странно – Мария всегда была рядом, но Вера остро ощущала недостаточность матери, ее недосказанность. Ее было мало, катастрофически мало. Из-за этого с самого детства Вера больше тянулась к женщинам, казавшимся ей ближе, но загадочнее, чище, но противоречивее по сравнению с громким отцом. Порой Вера со страхом думала, что Мария разрывается стихиями, темными сползающими массами желаний. Хотя внешне казалась едва ли не застывшей.
Мужчин всегда было достаточно, они не поражали такой чувственностью и сложностью. С ними было весело, интересно… Их хватало. Они насыщали. Марии недоставало. Ее нежных рук, которые ласкали ее в детстве. Ее откровений о молодости, влюбленностях в каких-то навек ушедших молодых людей, от которых дочерям достались лишь смытые образы… Мать поила их собой, своими воспоминаниями. Причудливо сплетались в душах дочерей ее качества, преломляясь, исходя из противного. Порой Вера не могла распознать, рассказала ли ей что-то мать или она помнила это сама.
Вера с нежностью посмотрела на Марию и в тот же момент заметила, каким изучающим, почти хищным взглядом следит за хохочущей с Матвеем Полиной Игорь. У Веры мелькнула невольная мысль, что незнакомые люди не одаривают друг друга такими взглядами. Впрочем, может, ей только казалось так, ведь она едва начинала жить.
В это время до обеих донесся недовольный голос графини Марьиной, расплывающейся женщины с напудренными плечами:
– Я бы на вашем месте, милочка, не показывала бы мужчине своего расположения так явно.
– Если бы мне нужен был ваш совет, – безупречным тоном отозвалась Полина, – я бы его спросила.
Графиня закусила удила. Вера пришла в восторг. Мария спокойно взирала на произошедшее.
Графиня приблизилась к Марии Валевской и, дыша праведным гневом, бросила:
– Вашу дочь едва ли можно назвать хорошо воспитанной.
– Настоящей девицей, это вы имеете ввиду?
– Хотя бы!
Мария посмотрела на непрошенную рецензентку с какой-то отстраненной жалостью, отдающей глубинным непониманием ее порывов, а оттого безразличием к ним.
– Настоящая женщина – это нечто ирреальное. Я так и не знаю, что включается в себя обширное понятие «настоящей». Неужто нам для этого гордого звания недостает наличия тела?
Графиня Марьина фыркнула и ретировалась с каким-то неодобрительным возгласом про прогнившее общество.
Вера не могла сдержать широкой улыбки.
8
Полина попрощалась с гостями и решила ехать к друзьям на другой конец города. Она стояла на крыльце и задумчиво курила, выдыхая дым в сторону звезд. Курила Полина в те сверкающие дни, наполненные неспешностью и временем – вечной нужной материей, только с мундштуком, чтобы не запачкать пальцы. О пачкании зубов она не задумывалась.
Сзади послышались мужские голоса. Обернувшись, она различила стройные силуэты Ярослава и Игоря.
– Славный вечер, – сказал ей Ярослав для того, чтобы не создавать неловкость молчания.
Полина кивнула и неожиданно насупилась. Ярославу захотелось уйти, потому что он не был готов в очередной раз сталкиваться со строптивой соседской дочерью.
– Как вам прошедший вечер? – некстати для Ярослава спросил Игорь, больше обращаясь к Полине.
– Вечер как вечер, – отозвалась та, хотя прекрасно провела время, а захандрила, только выйдя из дома.
– Они там начали стихи читать, – добавил Ярослав.
Полина пожала плечами.
– Как забавно мы обманываемся собственными инстинктами и превращаем их в поэзию, – веско произнес Игорь.
Полина прищурилась, почуяв возможность поживиться демагогией.
– Что вы имеете в виду? – спросила она, понизив голос.
– Развитые личности привыкли играть и перед собой. Сами их глубокие чувства – уже игра, следствие воспитания. Мы не способны на то, что не диктуют нам тела. Половой инстинкт – реальность, а вот влюбленность и ревность – иллюзия социума.
– Вы хотите доказать мне, что то, что я чувствую, я на самом деле не ощущаю?
– Человеческие чувства – иллюзия, выдуманная нами в процессе цивилизации от избытка свободного времени и потребности в актерстве и копировании. От природы у нас только инстинкты.
– Мы уже опередили природу. Создали что-то, отличное от ее диктовок.
– Что, например?
– Искусство.
– Мы – часть природы. Значит, и все, что мы создаем, лишь ее деяние.
– Хитро, но неверно.
– Почему же?
– Вы обесцениваете все, чего добился человек, что есть в нем светлого и не поддающегося описанию. Не искусство создало нас. А мы его. Вы отходите от первопричины.
– Описать можно все, было бы только желание.
– Даже ирреальное, интуитивное?
Игорь раскрыл рот, а Полина вскричала вдогонку:
– Ах да, это выдумка романтиков! Хотя уж меня-то в романтизме никто бы не рискнул упрекнуть, я не приветствую этот взгляд.
Полина слегка слукавила – она истребляла в себе то, что некоторые из ее мужского окружения назвали бы романтизмом.
– Мы копируем чувства друг друга, что-то из-за окружения считаем приемлемым, а что-то нет. Нас воспитать куда легче, чем принято считать. Искусство учит нас, как надо чувствовать и эти чувства выражать. Мы – заложники театральщины, чьего-то видения и воображения. Чувства – в огромной степени приобретенный навык, обтесанное проявление инстинктов собственничества и выживания.
– Странно доказывать влюбленному человеку, что его чувства – лишь копирование из чьих-то стихов.
– Сама по себе любовь не имеет значения. Значимо отношение к ней того, кто ее питает. Мы слишком часто позволяем ей сесть себе на шею.
– Я вижу, что вы преуспели в умении казаться оригинальным и прыскать в глаза якобы верными парадоксами, но мне вам не удастся затмить разум.
– И это тоже вопрос отношения, – Игорь усмехнулся.
«Да что он о себе возомнил!» – пронеслось в голове у Полины.
Ярослав взирал на обоих с недоуменно-скучающим видом.
В их кругу, который невольно – безмолвным не препятствием – одобряли родители, поощрялось свободомыслие, непринужденные беседы о половом вопросе с непременной затяжкой, отчего говоривший выглядел фактурно и невозмутимо.
– Можно пойти еще дальше, – непринужденно продолжила Полина, хотя все уже успокоились.
Игорь с готовностью слушать вытянул шею.
– Можно даже предположить, что каждый, кто думает о другом, думает на самом деле о себе.
Игорь сощурился.
– Кто знает? Может, и так.
Полина, высоко подняв подбородок, спустилась по ступеням и остановилась внизу, царственно обернувшись.
– Ну, приятно было пораскинуть несуществующими проблемами. Доброго вечера.
Спустя несколько минут она зачем-то вернулась, словно черт дернул. Игорь стоял у парадной, под свежим, так и не начавшимся дождем. Стоял один. Должно быть, Ярослав ускакал куда-то кутить.
Полина глядела испугано и строго. Не улыбалась, ничего не говорила. Она лишь смотрела вглубь, спокойно, добро, сосредоточенно. Он еще долго говорил ей что-то. Он смеялся, он угождал. Полина в ответ не улыбалась и не пресекала поток «сентиментального бреда», как она раньше бы окрестила подобное поведение.
9
Сплоченность мальчишек из прошлого, некоторые из которых уже погибли на фронтах Первой мировой войны, внушала Полине тепло и уверенность. В среде мужчин она казалась себе любимой и равной. Когда она поняла, что это не так, что другие люди непрошенным законом сужают возможности ее существования, Полина начала ревностную борьбу со строем и религией, его питающей. Людям ее склада много не требуется – в религиозном обществе они против священников, а в атеистическом против отрицания. Даже те, кто видел незрелость Полининых идей, невольно проникались сочувствием к этой красивой девушке с умными напористыми глазами.
С детства окруженная мальчишками, дворовыми, дворянскими, будучи их союзницей и иногда предводителем, Полина изучила мужчин, она верила им. Ее неприязнь к отцу не препятствовала дружбе с мужчинами. Как и многие женщины, она самонадеянно полагала, что понимает их.
Парадокс Полины заключался в том, что, ненавидя гипотетических мужчин, которые могли бы подавлять ее, она ладила с теми, кого знала, испытывая раздражение из-за собственной ограниченности в свободе действий.
Вера сумела сплести в себе мать и отца, полюбить и найти общее и с мужчинами, и с женщинами. Полина не смогла. Она самозабвенно декларировала о свободе женщин и обличала тех, кто от этой свободы бежал. Полина осталась глубоко уязвлена тем, что она не мужчина, и от бешенства на это назло кричала о правах женщин. Потому что ее натура не терпела бездействия. Раз уж так вышло, она предпочитала что-то менять. Полина злилась почти на всех женщин за пассивность и свое ограниченное положение в том числе. Ее бесило, что из-за них она должна ломать предвзятое изначально мнение о себе. Женщина, по мнению Полины, обязана была заслужить уважение, чем-то себя выделив. Мужчинам же это право давалось с рождения. А мир требовал энергии на другое. Поля относилась к женщинам как мужчины – потребительски. И одновременно жалела их за тяготы. Диссонанс внутри отравлял. На свой пол Поля взирала с недоумением.
В ее сестре был похожий раскол, но та, больше интересуясь искусством, чем политикой, научилась ценить и любить женщину в полотнах, в попытках, порой с потрясающим результатом, самой женщины на творчество. Так она примирилась со своим полом.
10
В день, когда она впервые увидела Матвея Федотова, Вера одна сидела в театре. Без жемчугов и царских лож.
Давали какую-то остро политическую пьесу. От политики Веру подташнивало, но человеческие конфликты никогда не теряли для нее привлекательности. Бархат кулис, реквизит, поставленный лихими рабочими в бесформенных брюках. Разношерстный зал, наполненный напудренными дамами, пытающимися отвлечься от своих визитов к гинекологам. Вылетали в полутьме горжетки, темные уголки помад, объемные волны на блестящих волосах… Перебитое человеческое счастье, прикрываемое тряпками. А где-то поодаль, чинно подобрав огрубевшие руки и затаившись, водрузились простые работницы.
В антракте Вера достала из сумочки зеркало, чтобы поправить прическу. Подняв глаза, она заметила в нескольких рядах от себя молодого человека, который даже не пытался, то ли от простодушия, то ли от неожиданности, скрыть восхищение и смотрел на нее, совершенно забыв о своей спутнице – девушке явно из прогрессивных.
Вера опустила взгляд в ободранный пол. Мало кто позволял себе так беспардонно смотреть на нее, и она не знала, как поступить. К тому же молодой человек пришелся ей по вкусу – немногим старше ее, с нежным умным лицом. В ее спасение начался второй акт. Остаток пьесы Вера не могла сосредоточиться на действии, пытаясь осознать, что чувствует больше – удивление, что привлекла кого-то, польщенность или вопиющее желание подойти к незнакомцу. Плохо помня конец пьесы, она заметила, как пара, не оборачиваясь в ее сторону, покидает партер. Раздосадованности на судьбу, которая упорно не желала наградить ее прекрасным приключением, хватило до самого дома.
Еще несколько дней Вера думала о том случайном обмене взглядами, испытывая легкую неудовлетворенность. Она не была уверена, насколько прилично было бы завязать знакомство, но, привыкнув к вольнолюбивым речам Поли, ждала от своих сверстников большей свободы в действиях. Впрочем, может, Полина хорохорилась и выдавала желаемое за действительное. Скоро Вера забыла о том случае. Так бы и решилось все без последствий, как миллионы подобных бесплодных встреч.
Но Вера имела обыкновение ходить не только в театры. На выставке Малевича 1916 года она, преображенная, плавала от одного полотна к другому, ощущая собственную цельность от того, что приобщается. Стоящая поодаль женщина с благородным и проницательным лицом наблюдала за ней некоторое время. Вера не могла понять, что пытаются передать зрителям эти кричаще размазанные полотна, но искренне пыталась отыскать какие-то тайные смыслы и творческую боль, потому что где-то вычитала о них.
– Неужели вам действительно нравится эта мазня? – обратилась к Вере, наконец, дама, разрушив пленительное Верино молчание, сопутствующее ей с самого выхода из дома.
Вера опешила. Она не могла ответить утвердительно, но что-то же заставило ее не уходить из зала. Может быть, любопытство или наивное желание найти то, чего нет.
– Честно говоря, не очень. Я ее не понимаю.
Дама слабо, но одобрительно улыбнулась.
– Здесь нечего понимать. Не выношу тех, кто ищет в пустоте.
– Поэты только это и делают.
– Они хотя бы делают это изящно.
Вера улыбнулась.
– Если вам так не нравится супрематизм, зачем вы здесь?
– Как и вы, думаю – надеялась, что все будет не так плохо.
Дама двинулась к выходу.
– Кстати сказать, – обронила она, в пол оборота обернувшись к Вере, – если цените настоящую живопись, загляните как-нибудь ко мне, у меня неплохая коллекция.
– Буду рада, – пролепетала польщенная Вера, пока дама доставала из расшитой бисером сумочки карточку.
Ее, неуклюжую Веру, постоянно боящуюся ляпнуть что-то не то, пригласили. Едва ли не впервые не как довесок к матери или Полине. Было от чего прийти в возбуждение.
