Светлана Нина
Осенний август
10
Погожим летним днем, вырвав Матвея из полумрака кабинета, Вера и Артур вместе с ним отправились на Ладогу, кататься на лодках.
Промозглость прошлых летних недель сменилась изменчивым солнцем. Вера даже смогла позволить себе сарафан с открытыми коленями. Матвей, предварительно разразившийся тирадой о впустую потраченном времени, мигом забыл о своей занятости, заулыбался и принялся беззлобно подтрунивать над другом и щекотать жену. Вера, привыкнув к излишней толерантности Артура, с визгом отпрыгивала от Матвея и гоготала, не сдерживаясь от неприятных интонаций собственного голоса.
На пляже царили смех и молодость. Вера направила взгляд к горизонту, рассеваемому водой, там и оставив его. Артур косился на девушек в небывало обтягивающих купальниках. Вера не видела столько полуобнаженных женских тел разом и смутилась. Она с любопытством посматривала на реакцию мужчин, которым так нравилось играть в новых себя, отринувших буржуазное ханжество.
Опускаясь обратно в суету дня, она различила приглушенные мужские голоса.
– Если бы это только было правдой, – рассмеялся Матвей почти ей в затылок на какое-то слитое бормотание Артура.
Вера обернулась, экстренно выдумывая остроту, и увидела Ярослава, снисходительно смотрящего на Матвея. Артур по своему обыкновению много рассказывал о друге, но для Веры пазл не складывался.
– Ничего себе, – рассмеялась она, глядя на мальчика, которого ненавидела Полина. – Неужели Петербург настолько маленький?
Ярослав усмехнулся.
– Не подумал бы, что та самая Вера – это ты.
– Догадаться ведь было несложно, – улыбнулась Вера, пока Матвей недоуменно взирал на обоих.
Артур пришел в восторг от такого поворота.
– Я всегда говорил, что вся наша верхушка связана!
– С чего это ты взял, что мы верхушка? – рассмеялась Вера, не будучи уверенной, что рядом с утвержденностью Ярослава ей теперь позволено блистать.
– Верхушка наша в Парижах с Константинополями, – пробурчал Ярослав.
Семье Ярослава невесть какими тропами удалось не растерять то, что поголовно упускали остальные, изгнанные из родной страны и вынужденные жить в крохотных парижских квартирках. Отец его сделал блестящую карьеру в политике и тащил за собой сына, который не выражал особенного энтузиазма, но и не сопротивлялся.
Ярослав решил принять участие в соревнованиях по гребле, чтобы впечатлить одну из участвующих студенток. Это Вера поняла благодаря считыванию полувзглядов.
Сама студентка не могла скрыть трепета перед Ярославом и с такой надеждой смотрела на него, что Вере стало неловко за нее. Стоит признать, что и сама она не могла отделаться от полузабытого восхищения стойким достоинством Ярослава. Это давно утерянное, казалось, чувство тлеющей кожи снова накатило из каких-то занесенных временем колодцев, не заметив некоторого фиглявства чрезмерно напомаженной прически. Вера старалась улыбаться, отвечать на вопросы и не выдать себя, но мысли ее путались и бились друг о друга в погоне за выходом из положения. Верин растворенный взгляд проходил мимо Ярослава, обманывая излишней сосредоточенностью.
Каким образом… неприятный приятель детства Полины, который бросался в нее снежками… Человек, познакомивший обеих сестер с Игорем… Старый знакомый, с которым у нее за столько лет так и не накопилось что-то видимо общее… Человек, бескорыстно помогший ей в страшные годы гражданской войны. Друг друга ее мужа к тому же… В том, как жизнь почему-то упорно сводила их, ее сердце, только оправившееся от безнадеги и нищеты, увидело едва не судьбу.
Культ здорового тела вокруг и всеобщее возбуждение навели Веру на странную мысль, что пестрота сексуальных отношений только на руку собравшимся вокруг мужчинам. Уж слишком все трое ликовали и блестели в бликах Ладоги. В основу своей тактики соблазна они ставили политграмоту и лозунг раскрепощения женщины, причем этот лестный подход нередко приносил успех. Снова активно в ход пошли стереотипы – теперь уже обратные. А половая и медицинская безграмотность довершали дело нечистоплотным трагизмом нежелательных беременностей и нежданных заболеваний.
– Неплохие нынче пошли купальники, – звучно сказал Ярослав. – Помню, какое уродство доводилось женщинам носить раньше.
Артур одобрительно кивнул. Вера подождала, не заговорит ли кто-нибудь.
– Я в самый разгар революции вообще парад нудистов видела. Ничем не стесненное несовершенство.
Вера не покраснела. Ее всегда удивляло, почему будничное явление, заложенное в человеке издревле, уязвляет и подавляется.
– Ну будет, пора на воду, – Ярослав прошел мимо Веры и остановился от треска ткани.
Она потерянно посмотрела на разорванный кусок.
– Прости… Я куплю тебе новую.
Вера посмотрела на него с грустной иронией. Ох уж эти молодцы нового образца… Вера уже научилась понимать, что люди порой сильно отличаются от того, к чему она привыкла на примере себя.
– Это мамина юбка, – тихо сказала она.
– Не плачь. После заплыва пойдем есть пирожные, – вмешался Матвей.
Она не собиралась плакать, но и пирожные оказались недостаточно аппетитными по сравнению с тем, что происходило возле Ярослава. Артур, судя по всему, приклеится к нему, как и мещанского вида студенточка, имени которой Вера так и не запомнила. Они, может, даже прогуляются по берегу или – что еще хуже – укроются в лесу! Будут вести глубокомысленные беседы… Наблюдать за переливчатой, неистребимой силой Ярослава. Это Вера не могла стерпеть и пригласила обоих к ним на дачу.
11
Тоненькая, изящно облокотившаяся о стол, весело рассказывающая что-то Матвею. И ее глаза, когда в них появлялся пленительный блеск ожидания и молчаливого призыва. Такой, оправившейся от беспомощности одиночества, Вера сама видела себя. Она не ощущала своего пола и удивлялась, когда кто-то обращал на это внимание.
Время безумств влияло и на Матвея, на то, что он себе позволял. На образ мышления и чувство границ – в эпоху двух мужей Лили Брик он вжился. Но всегда с чистой радостью возвращался к Вере. Необязательный брак без той напыщенной серьезности и лавины жертв, которых все от него ожидают. Матвей не испытывал склонности всему дать название. Вера обижалась не на его вторую жизнь, а на то, что он не всегда делился с ней сокровенным. Проникнуть в него было насущно. Только утверждаясь в том, что другие имеют сознание, Вера успокаивалась. Это не позволяло ей окончательно уйти в мир теней.
Порой им все надоедало. Они обвиняли друг друга в манипуляциях и не разговаривали днями. Но все возвращалось обратно. Естественность была главным, что проступало между ними. Они надрывно кричали друг на друга, а потом так же громко смеялись над собственной глупостью.
В тайном уголке сознания Веры отложился греющий факт, что, где бы она ни плутала, как бы не разбивалась, она не останется в одиночестве. Это действительно помогало. При всей своей видимой беспечности Вера ревностно, почти маниакально следила за тем, кто вторгается в ее жизнь. Может, она слишком заигралась в подражание Полине. Так, что сама поверила. А, может, их безумное время, кишащее нововведениями, самоубийствами и исчезнувшими, о которых не хотелось думать, выточило ее себе под стать.
– Останешься сегодня? – голос Веры пропитался хриплой зазывной игривостью. Зачаровывали его цветочные напевы.
Она начала покусывать его шею, скрепила руки на талии.
– Пожалуй, – заинтригованной улыбкой отозвался Матвей, ощупывая ее глазами снизу-вверх.
Он никогда не вызывал у Веры отвращения или страха – блестящие волосы, кожа, теплая и пахнущая… Женщиной? Ребенком? Здоровьем? Излишняя мужественность отстраняла Веру, а женоподобность вызывала насмешку.
Наполненность любви. Заполненность. Заполоненность. Изгибы шеи и тихий блеск мерцающих волос. Античная чистота, не замаранная лишними акцентами косметики.
То, что происходило между ними, становилось ценным и прекрасным, особенно маринуясь в воспоминания. В процессе они были слишком оголтелы, слепы или бессильны, чтобы что-то понять толком, по-настоящему оценить или отринуть приблизившихся людей и события. Воспоминания же сдабривались идеализацией и становились чем-то третьим, отвлеченным и не претендующим на объективность.
За годы брака они так и не дошли до черты, когда им было бы лучше порознь, чем вместе. Они ссорились – часто из-за претензий Веры, ее критики в его адрес – то или иное неизменно в Матвее казалось вопиющим. Но каждый вечер заканчивался одинаково – Вера просила укрыть ее одеялом. Если они были в ссоре, она засыпала с противным гудением на коже рук и спине. Ей невыносима, дика и неестественна была мысль, что Матвей может исчезнуть из ее жизни, что из-за каких-то внешних мелочных недостатков люди порой отказываются от того, что наполняет их существование нежностью. Она лишь хотела немного растормошить его, избавить от периодически снисходящей на него аморфности. Видя его таким, Вера делала мелкие глупости в надежде, что он исправит их, положит на нее свои теплые ладони. А Матвей лишь лениво иронизировал в ответ. И Вера взрывалась.
Оголтелая, смелая, громогласная, в определенные моменты Вера без Матвея не могла даже выйти в мясную лавку.
– Ты не живешь, – сказал он в постели, елозя ногами по измявшимся простыням под навязчивый стук трамвая. – Ты играешь.
– То, что ты называешь жизнью – это только повседневность. О ней нечего беспокоиться.
– Маяковский звал Лилю Брик не женщиной, а исключением.
– Наверное, так говорили все по-настоящему любящие мужчины, хоть это и было унижением женщин в целом. Ты можешь так сказать обо мне?
– Определенно.
Матвею часто не хватало этой легкости и простоты, когда не нужно долго говорить о том, что на душе. И он обретал ее с Верой, потому что она и так все видела, когда об одном человеке они, не сговариваясь, высказывали в итоге одни и те же наблюдения. В последнее время он все чаще относился к ней как к младшей непутевой сестре, которая всего боится. Вера могла выйти бороться с миром. Но забота, которой ее обезопасил Матвей, сделала жизнь привлекательно комфортной. А комфорт породил лень. Вера невольно повторяла путь своей матери. В детстве она была слишком застенчива, но переборола это, хотя испуганная маленькая девочка продолжала почти безмолвно существовать в ней. Ее ранили или выводили из равновесия чьи-то замечания о ней. Вера помнила собственное взросление сквозь застенчивость и неуклюжесть. Все нужно было проходить самой, в первый раз. Краснеть и казниться, что сделала что-то не то при миловидном молодом человеке, вызывающем у нее приступы паники.
За столько времени вместе они не всегда могли предугадать, что сказал бы другой в определенной ситуации. Они не упускали возможности начать спор с единственной целью противоречить друг другу и побочно открывать новые доселе скрытые аргументы. Вера часто была несправедлива, язвительна, даже жестока до бесчувствия, но, стоило Матвею, замыкающемуся в себе в такие моменты, от чего она орала все громче, лишь бы он, наконец, сорвался на крик или насилие, дать понять, что Вера задела его, она словно приходила в себя. Впрочем, душа его стремилась к простоте, ведь слишком много надуманной сложности было вокруг.
Матвей имел редкое качество укрощать добротой и пониманием. Это порой не действовало на Веру, отходящую от стереотипов пола, но не всегда властную полностью перечеркнуть традиции, в которых ее вырастили – благодушие она порой принимала за слабость.
Ее тени провоцировали его быть более открытым и ответственным. Обоим периодически казалось, что нужно поберечь другого от досадного соприкосновения с реальностью. Все это было пустяками на фоне гармонии и совпадения. На фоне эмоциональной свободы, которую они получали друг от друга.
12
– Ты что, не знаешь этой истории? – спросил помрачневший Артур, даже понизив голос и приходя в восторг от возможности поговорить о своем кумире.
Вера покачала головой и затихла. Она привыкла, что его не надо долго упрашивать раскрыть чужие тайны.
– Она погибла на митинге.
Вера застыла. Ей привиделась утонченная молодая женщина, за которой было будущее… Трагически оборвавшееся. Веру подточила боль – то была ее сестра.
– Она… Ее…
– Ее задавили в толпе.
– Это было большим ударом для него?
– Было… Хотя у них были дикие отношения.
Вера прищурилась. Возможность приоткрыть завесу манящей неизвестности в жизни Ярослава пьянила ее. Но Артур предательски замолчал.
– Они были помолвлены?
– Не думаю, что он вообще когда-нибудь женится.
– Слишком любит свободу?
– Не станет подчиняться…
Вера улыбнулась с невесомым отголоском иронии. Как же они до сих пор преступно юны… и как это восхитительно.
– Или идти на компромисс, – закончила она. – Хотя он в чем-то прав – нет ничего безумнее, чем перспектива всю жизнь проторчать в одном доме с одним человеком. Вот зачем людям нужны дети – они не дают супругам остаться наедине.
Артур, удивленно смотря на довольную своей отповедью Веру, кивнул. Облик Ярослава постепенно начал проясняться перед Верой. Нелепости и переигрывания юношества, подаваемые с нарочитой, даже суровой серьезностью, не отвращали от него. Потому что они были родные, знакомые и слишком понятные.
– Перед тем, как она пошла на тот митинг, она едва не разбила ему голову дверью.
Вера опешила. Получалось необычно, что в устах Артура преображались люди и события, случающиеся с ними. Может, и она, Вера, чья жизнь ей самой казалась донельзя скрытой и даже скучной, в переработке Артура могла почудиться кому-нибудь особенной. Впрочем, едва ли кто-нибудь смог конкурировать с Ярославом в захлебывающемся тоне Артура. Даже когда Вера хотела забыть о его существовании, Артур не позволял сделать это. Ярослав словно всегда был с ними, даже когда находился черт знает где по своим занятиям, которым придавался пленяющий ореол значительности.
13
Матвей Федотов казался окружающим обволакивающе обаятельным, веселым и беззаботным. Это был редкий случай, когда общественное мнение оказалось справедливым.
Для Веры он начал обесцениваться лишь тем, что мягко был рядом со своим острым серым взглядом, ярким, даже каким-то обжигающим. Ей начало казаться, что задумываться могут только такие серьезные мужчины, как Ярослав, что они надежнее и умнее, потому что не улыбаются на каждом перекрестке. Ярослав казался цельнее, насыщеннее, из него брызгала надежность, пока Матвей лишь предавался увеселениям и попыткам состояться. С Матвеем было неизменно весело и по-хорошему непредсказуемо, но Вера видела в нем друга. Прекрасного, нежного и гоняющегося за удовольствиями. Люди приходили, баламутили ее жизнь и растворялись. Все, кроме Матвея. Она знала, что он будет рядом, когда ей потребуется помощь, что всегда выслушает ее страхи и постарается развеять их. Знала, что сама не оставит его ни за какие блага. Но было это «но». С ними ничего не происходило – они стабильно жили своими переживаниями. Внешне не только спокойные, но и досаждающе обычные, скрывающие от всех свои ночные разговоры об истории человечества. Их жизнь не была похожа на непрекращающуюся карусель событий, они, скорее, молча созерцали вулканы прочих., на которые так щедро было их выскочившее время.
После того, как с ней обошлась Полина, Вера пыталась не привязываться к людям. Но одного разговора, затрагивающего опухоль посередине, хватало. Не влюбляться в людей не получалось.
Часто свободные вечера Вера, Матвей и Артур проводили вместе. С переменным успехом приглашался кто-то еще. И даже Ярослав, вечно занятой и недоступный, как-то навестил их.
– Мы были необычными тогда, а теперь мы такие же, как все, – уверенно чеканил Ярослав. – Нонконформизм стал повседневностью.
Артур смотрел на него, как пес на хозяина. У Веры несмотря на возбуждение от спора промелькнула мысль, что он выбирает друзей лучше себя. Вернее, тех, кого ставит выше без серьезных на то предпосылок. Удивительно было сравнивать их – мрачный Ярослав, неизменно становящийся центром в любой комнате, возбужденный Матвей, заливающийся откидывающим смехом на собственные шутки и Артур, словно ждущий от них позволения открыть рот.
Вера хмурила брови и саркастически косилась на Ярослава. Матвей, истовый любитель спорить, почему-то думал о своем.
– Неправда! – вскричала Вера. – Мы неординарны!
– В чем? Неужели образ мыслей гигантской страны переломится меньше чем за поколение?
– Теперь мы свободны. А человек податлив.
– Человек ленив и обрастает толстокожестью, как только ему выдается такая возможность.
– Зачем судить других, если не хочешь, чтобы тебя самого типизировали? Ты лучше всех что ли?
– А про себя будто бы ты так же не думаешь?
Вера мотнула головой. Думала, но… Она не желала людям зла и хотела только, чтобы и от них поступало меньше мглы. А что она думала про себя… другим не мешало. Ее мысли были текучи и изменчивы.
– И вообще. Среди моих друзей много студентов. Мест в общежитии на всех не хватает, они спят на полу вперемешку с крысами. И это в Петербурге. Про другие города и думать страшно.
– Не желаю продолжать разговор в таком пессимистическом ключе.
– Или просто не желаешь видеть правду?
Противоречить кому-то всегда было болезненным для Веры – она слишком пеклась о благополучии других. Но культ Ярослава среди мужчин самопроизвольно провоцировал ее ему противоречить. Он олицетворял господствующий класс всегда преуспевающих мужчин, захвативших управление жизнью после воронки чужих клыков.
– Откуда… С чего именно ты начал этот разговор? Все меняется к лучшему, как ни крути… В начале двадцатых я думала, что мне самой придется платить за учебу, потому что я буржуй. Но обошлось. Люди слишком любят стенать о том, как все ужасно.
– Или восторгаться тому, чего нет.
– Люди так же норовят обвинять всех и каждого в обстоятельствах, в которые они оказались вовлечены, – добавил Матвей.
– Но и скрестить на брюшке ручки в угоду обстоятельствам тоже не дело, – отозвалась Вера.
– Со временем… Будто бы никто в итоге-то и не виноват, а порой хочется повеситься.
– Если ты рожден в нищете, то практически нет шанса, что ты когда-либо оттуда выберешься, – поспешно вмешался Матвей, нарочито неверно истолковав услышанное и будто опасаясь, что затронутая Ярославом тема переведет разговор в нежелательную плоскость.
Вера с какой-то тревогой глянула на Матвея. Ей показалось, что лица собравшихся стали тусклее.
– Я верю, что чувства поддаются корректировке. Если работаешь над собой, все по плечу. И то, что, казалось, разрывало тебя год назад, становится пшиком.
– Это все верно. Если только хочется работать и чего-то искать. А не бегать в опротивевшем колесе. Порой хочется быть дятлом каким-нибудь. Искать себе червяков, что-то создавать, а не думать о происходящем. Когда мысли эти просто обездвиживают, вытягивают жизнь.
Вера почувствовала в носу что-то противное, гниющее, как при насморке. Вмиг истлел налет беззаботной летней жизни, в которую они так старательно играли.
14
Обжигающим глаза хлопком росли облака над стальной Невой. Смазанные, они сочились светом о каток воды в реке, солнце растворялось в горизонте.
– Ты все еще влюблен в Полину? Саднит, что она оставила тебя?
– Почему ты делаешь вид, что тебе не все равно? Наш брак для обоих – развлечение, веселость, средство от скуки, – подражая ей, едко заметил Матвей.
Но это не остановило, а лишь мрачно подзадорило Веру.
– Ты бы сейчас пошел за ней, если бы она вернулась.
– Поля привлекала меня как женщина и отталкивала как человек. Я пытался мириться с ее характером, но после первой обиды испытал облегчение. С тобой, мне казалось, будет легче сладить… Видимо, я недооценил твою упертость.
– Это ты теперь так говоришь. Выдаешь желаемое за действительное.
Матвей закатил глаза.
– Обычно женщину зовут упертой или пинают за ее невыносимый характер, если она не хочет всем угождать, и это вызывает у тех, кто привык к этому, злорадный ступор.
– Ты так увлеклась своими женскими правами, что начинаешь забывать о моих.
– Ты ими наделен от рождения.
– Снова эти песни…
– Тебе ли понять, – зло усмехнулась Вера.
Ее снова подтачивала пленительная обида, разрывала едва зарубцевавшуюся пленку болезненного самолюбия.
– Тебя увлекла игра искупления за ту ночь. И ты решил жениться…
– Что ты несешь?
– Наверное, я казалась тебе блеклой на фоне сестры…
– Господи, ты до сих пор выясняешь, кто победил и как?! Зачем, Вера, зачем? Почему ты не можешь понять, что в жизни нет победителей, что мы все в чем-то потерпели поражение?! То, что казалось нам значительным, через пару лет рассыпается в прах, не говоря уже о смерти. Я даже не вспоминаю Полину, мне жаль ее жизни и все.
– Почему ты женился на мне? – спросила Вера, не слушая предшествующие разъяснения. Ее упрямство и полное безразличие к его словам – зачем тогда спрашивать? – выводили его, всегда такого терпеливого, из себя.
– Ты указала много причин и каждая из них по-своему верна. Но я никогда бы не остался с тобой, если бы ты была мне противна. Никто не связывает себя с человеком только из жалости или только по расчету. Тому множество причин. Мне уже поднадоело твое рытье даже там, где ничего нет.
– Ты бы предпочел жену-деревяшку.
– Ну вот опять, – с раздражением вздохнул Матвей, растягивая слова. – А нельзя ли просто жить спокойно? Думать о внешнем… Многие без сожалений тратят на это жизнь.
– Это не про меня, – полушутя отозвалась Вера.
Ее с некоторых пор начало бесить, что с Матвеем почти невозможно было поссориться. Она оскорбляла его, но без прежнего эффекта – он либо замыкался в себе, либо отвечал ленивыми колкостями. Внушительных, фееричных скандалов, как прежде, между ними больше не случалось. А Вера по ним скучала. Скучала по накалу, по чувству оскорбленности, самозабвенным слезам, утешениям, слегка наигранным заверениям, какая она ужасная, некрасивая или глупая, в зависимости от настроения. Матвей же знал, что через пару часов она как ни в чем не бывало полезет к нему с нежностями и перестал реагировать на провокации.
Вера забивала его. Он стал спокойнее и даже ленивее, что побуждало ее еще на большую критику. Она ненавидела себя, но остановиться не могла – в Матвее ее стало раздражать слишком многое. Особенно то, что, занимая внушительный пост в редакции, дома он ни на что не претендовал и никак себя не проявлял. Зато планы его неизменно были наполеоновскими. Прежде так хотелось лететь за его фантасмагориями… а теперь колупала новая омерзительная мысль, что он и сам не знает, куда идти дальше. Не вышло переложить на него ответственность за общие ориентиры. И от понимания, что все они – вытряхнутые крошки очередного разделения пирога, становилось не по себе.
– Что дурного в том, чтобы думать о внешнем? Людям это нравится больше, это легче, – опомнившись, Вера привычно успокоилась и перешла к Матвею-собеседнику, а не сопернику в тяжком противостоянии брака. – Нужны ли нам люди или это просто защита от общества, наши ходячие дневники? При этом читаем их как романы. А если люди в нашей жизни – всего лишь отражения, к чему они? Не будет этих – будут другие.
– Вот это моя Вера. Мне даже нечего добавить.
– Тебе просто лень думать.
Матвей тихо зарычал.
– А если любовь одна, то в чем разница между дружеской, физической и семейной? В степени окрашенности? В степени пут? – спросила Вера, не обращая внимания на его брыкания.
– Любовь – это когда людей вместе не держит ничего, кроме доброй воли. Крепкие союзы существуют лишь у духовных людей, умеющих уважать и ценить других, а не живущих исключительно своим эгоизмом.
– Мне ничего от тебя не нужно. Просто отдай мне свою душу.
– В этом вся ты.
– Не только. Я тоже умею отдавать.
– Когда тебе это удобно или не вредит.
