Стася Андриевская
«Откровения о…». Книга 1. Порочная невинность
Глава 11
Я поднялась, положила палец на кнопку звонка и замерла. А если дома только тётя Света? Что я ей скажу?
Но времени думать особо не было, да и лучше соврать что-нибудь Лёшкиной маме, чем Денис узнает, что я соврала ему. Или ещё хуже – узнает, где я живу на самом деле. Позвонила. Тишина. Ещё позвонила. Тишина. Накатила паника. Может, вернуться к Денису и сказать, что мои спят, и я могу ещё посидеть с ним? Но за дверью раздались шаги, и наконец, щёлкнул замок.
Заспанный Лёшка щурился на свету и никак не мог выйти из ступора.
– Ты?..
– Как видишь! – я нагло ворвалась в коридор, суетливо скинула сапоги. – Спишь, что ли, уже?
И, скользнув на кухню, включила свет. Замешкалась на мгновенье, всё же подошла к окну. Дениса я отсюда не видела, но его тачка моргнула пару раз аварийками и сорвалась с места.
– Ну и как это понимать?
Я обернулась. Лёшка стоял за моей спиной, заглядывая через плечо.
– Кто это?
– Такси.
Ага. «Джип» – такси, нормально, да? Благо спросонья Лёшка соображал туго. Смешной такой – волосы взлохмачены, на щеке след от подушки, а на лице растерянность и радость одновременно. При виде его, да ещё так близко и по-домашнему, в трусах и майке, в груди тоскливо потеплело, но в то же время и заболело. Я опустила взгляд и попятилась, разъединяя наши личные пространства.
– У тебя что-то случилось? Сколько сейчас? – он глянул на часы над холодильником. – Ого…
Разобраться, наконец, с этим, раз уж пришла? Да – да, нет – нет… Всего-то и делов!
– Ну, как сказать… – мне вдруг стало страшно, я замешкалась, но тут же послала всё к чёрту. – Помнится, ты хотел знать, что со мной происходит? Так вот, мне кажется, ты изменил мне с Машковой, Лёш. Скажи правду – было?
Щёки его тут же вспыхнули. Всё. Может не отвечать.
Говорят – душа болит в груди. А у меня вдруг разлилась противная, щемящая слабость в животе. Пустота какая-то, от которой одно спасение – свернуться калачиком, уткнуться лицом в колени так, чтобы больше никогда не видеть этих серьёзных глаз, этого проклятого румянца! Но я лишь обхватила себя руками, натянула ехидную усмешку.
– Ну? Было?
Он опустил голову.
– Было.
И хотя я и до этого всё уже поняла, но когда услышала, не выдержала – всхлипнув, пихнула его в сторону и кинулась в коридор.
– Но это ничего не значит, Люд! – он бросился следом, обхватил меня со спины. – Прости. Ну прости… Я тебя люблю, ты же знаешь!
– Отпусти! – крикнула я, но вырываться не стала, в боку новым жаром разлилась боль. – Пусти меня!
– Не пущу. Давай покончим с этим наконец и забудем? Всё заново начнём! Лично я готов тебя простить, почему ты – нет?
– Ты? Меня?! Да пусти уже!
Он разомкнул руки, и я повернулась к нему, оказавшись лицом к лицу.
– А меня-то за что?
– Ты знаешь за что. Не заставляй меня пересказывать…
– Нет уж, давай! Мне о-о-очень интересно!
– Погоди, ты что, пьяная?
– Да какая тебе разница? Говори уже, в чём твоя проблема, хватит мне мозг канифолить!
Он отошёл к окну, уставился в темноту двора. Довольно долго молчал.
– Я знаю, что ты спишь за деньги. Ч-чёрт… – ткнулся лбом в стекло. – Даже думать об этом не могу, не то, что говорить… – Опустив голову, слегка обернулся ко мне. – Теперь твоя очередь говорить правду.
– Ты дурак, Лёш! Ты поверил Машковой, а у меня спросить слабо, да?
– Да причём тут она… Речь о тебе! На Машкову мне плевать, это было по пьяни! Для меня это вообще ничего не значит. Ну… ну бля, ну как тебе объяснить? НИЧЕГО не значит, понимаешь?!
– А ты не думал, что она наплела всю эту херню обо мне только лишь с целью затащить тебя в постель? Тебе что, прямо сейчас дать, чтобы ты убедился, что я всё ещё целка?!
– Какую херню?
– Сам знаешь какую!
– Я… Бля-я-я… – он обхватил голову руками. – Хочешь – верь, хочешь – нет, но я вообще не понимаю, о чём ты!
– Да ла-а-адно! Не понимает он… Она специально насвистела тебе про меня. Мы с ней поссорились, и она просто отомстила! А ты, как дурак, повёлся!
– Да что насвистела?! Погоняло это тупое? Ну да, тут я идиот, конечно, но…
– О, кстати, и погоняло тоже! А ещё – что я шалава, да?
Лёшка растерянно опустил руки.
– Вообще-то она мне ничего такого не говорила. Это я ей, ну… ну… поныл, можно так сказать, пожаловался. Ну пьяный был, говорю же! Я, перед тем как прийти к тебе тогда, в последний раз, как дурак, на даче постель приготовил нормальную, обогреватель привёз, цветы, шампанское… – Он поджал губы, помолчал. – Всё как ты хотела! Идиот, блядь… Да я ведь и поверил-то не сразу этой, как её… Ну, с тобой в одной группе учится. В общаге у вас живёт…
– Барбашина?!
– Да! Это она мне рассказала. Говорит – вся общага в курсе, все слышали, как мать тебя спалила на этом деле. Я не поверил, Люд! Зная твою мать… Но ты мне всё-таки отказала, и я… Мне было обидно, правда. Я всё сделал, как ты хотела, а ты… – он закусил губу, покачал головой. – Может, я и дурак, Люд, но мне это показалось странным. Пришёл домой, выпил весь мамкин спирт для уколов, а его там было-то… всего грамм сто пятьдесят, наверное. Решил, что маловато. Пошёл в ларёк за добавкой, встретил Машкову. Взяли с ней по пиву. Слово за слово – попёрлись в клуб. Вот к тому моменту – да! – я всё, что мог, уже передумал, и во всё поверил. Стал жаловаться Ленке. Ну… Бля, говорю – пьяный был! Не в уматень, конечно, но хороший. Я ей всё рассказал, а она только рассмеялась и спросила, знаю ли я, что проституток, которые изображают недотрог, блатные называют целками-невидимками. Всё! Больше она ничего не говорила.
– Зашибись… Тогда какого хрена ты вообще на неё полез?!
Лёшка обречённо покачал головой.
– Ты не слышишь? Я был пьян! Разговорились о жизни, об отношениях, мне захотелось показать ей, что я приготовил для тебя на даче. Ну, просто по-человечески как-то, по-дружески, понимаешь? Взяли такси, поехали…
Повисла тишина.
– То есть ты трахал её на постели, которую приготовил для меня? – Это было больно. Очень. Даже спустя три месяца после разрыва. – Охренеть… Ну и как? Хорошо тебе было?
– Мне потом было хреново, Люд! Ты даже не представляешь как! Я в глаза тебе смотреть не мог, а тут ещё Барбашина эта проходу не даёт. Говорит, что ты ночами дома не ночуешь, и что тебя на крутых тачках катают… – он замолчал вдруг, озадаченно сведя брови. – Погоди, ты говоришь, на такси приехала?
– Барбашина, значит…
– С каких это пор у нас таксисты на «Чероки» гоняют?
Вот блин…
– Какой «Чероки», что ты несёшь? Это была «Нива»! Ты бы сначала глаза спросонья продрал нормально, а потом уже наезжал!
Мы замолчали. Не знаю, о чём думал он, а меня вдруг осенило – а ведь если следовать Ленкиному толкованию, то я реально целка-невидимка. Во всех смыслах причём. И в том, что целка, и в том, что, считай, проститутка. Деньги за минет возле клуба получила? Получила. В баню, как последняя шаловень, поехала? Поехала. Денчику этому… Костику… Хотя Костик, пожалуй, не считается, ведь он был уже, когда мы с Лёшкой расстались… Или нет? Да блин, без разницы, если честно! Ведь я успела изменить ещё до того, как Лёшка на сборы уехал. А потом… Ну он реально был расстроен, пьян. Да и Ленка, зараза, знает, как в оборот брать. Хотя при чём тут она – это Барбашина, с-сучка… А Лёха, получается, и правда почти не виноват. Ну, во всяком случае, не больше, чем я сама.
И, положа руку на сердце, мне было плохо без него все эти почти три месяца. Я настолько привыкла к тому, что он всегда рядом, к его вниманию и трогательной заботе…
Нестерпимо захотелось прикоснуться к нему. Захотелось, чтобы он обнял. Мы действительно, оба хороши. Счёт один-один, и на хрен всё!
– Не хочу тебя терять, Люд. Я виноват, конечно, и пьянка не оправдание, но… поверь, мне до Машковой нет никакого дела!
– А ты сам-то веришь, что у меня никого ещё не было? Или хочешь сначала убедиться?
Он ухватил меня за рукав, осторожно потянул к себе. Я поддалась.
– Верю. Да и пофиг мне на самом деле. Ты мне любая нужна.
– А ты знаешь, что Ленка беременна?
Лёшка удивлённо вздёрнул бровь.
– Да не бойся, она уже аборт сделала. Я просто думаю… не от тебя ли?
– Нет. Не от меня, точно. Я же все разы с презиками был.
Я вздрогнула.
– То есть… В смысле – все разы? – Отстранилась, чтобы лучше видеть его лицо. – И сколько? Сколько раз вы…
– …Три.
– Скотина! – ладонь моя прилипла к его щеке так звонко, что у меня самой в ушах зазвенело. – Ты… скотина!
Наплевав на боль в боку, рванулась из его объятий. Три раза! Это что – случайность? О чём он распинался только что – о какой пьянке, о какой обиде? Три раза – это уже отношения!
– Люд, стой…
– Не трогай меня!
– Люд…
И тут из-за угла коридора, опираясь на стену, медленно вышла его мама. Сощурилась от яркого света, присмотрелась.
– Людочка… – голос её был тихий-тихий, да и сама она уже почти растаяла. Похудела буквально до скелета и стала похожа на восковую куклу. – Людочка, как я рада, что ты пришла! – Если днём она обычно ходила в косынке, то ночью спала без неё, и сейчас я видела её редкие-редкие волосы, а под ними – глянцевую кожу черепа. Рак груди. Химия, метастазы, операции… – Тебе так давно не было, я так переживала, думала, вы с Лёшкой поругались. Ой, сынок, а чего ты чайник не поставишь?
Она, покачиваясь без опоры на спасительную стену, добрела до плиты. Лёшка кинулся к ней:
– Мам, давай я.
– Нет-нет… Вы болтайте. Я сейчас. Что у нас… Печенье овсяное было, вроде… Вы не обращайте на меня внимания. Я сейчас заварю и пойду… Не обращайте…
Я едва не заревела. Ещё год назад тётя Света была бодрой, жизнерадостной хохотушкой-физкультурницей, и всего-то на четыре года старше моей матери! Мы бегали с ней по утрам на одном стадионе, она так легко доверяла мне свои радости и горести, словно я была ей родная. И вдруг диагноз… В конце мая была какая-то из очередных химиотерапий, и вроде улучшение, надежда… Но за два месяца нашей с Лёшкой ссоры она изменилась до неузнаваемости. А я, самовлюблённая дура, ведь даже ни разу не вспомнила о ней за всё это время! А она всегда так радовалась за нас с Лёшкой!
Он стоял теперь рядом и, воспользовавшись моим замешательством, осторожно сжал в ладони мои пальцы. Я словно обожглась. Отдёрнула руку, глянула ненавистно, так, чтобы понял наконец – ничего уже не исправишь! Три раза! Три! А говорил, что ему наплевать на неё! Как верить теперь?
Мне пришлось задержаться ещё ненадолго. Тётя Света выспрашивала о матери, о бабушке, об учёбе, о планах на будущее. Я послушно цедила чай, как последняя дрянь врала в её усталые, помутневшие глаза, что у нас с Лёшкой всё хорошо, и хотела только одного – поскорее сбежать. Отныне для меня этот дом был полон боли. В то же время я остро почувствовала, как тяжело теперь Лёшке, и это словно обязывало меня остаться с ним из жалости, и ещё больше злило. Чёрта с два! Ни за что не останусь!
Наконец мы распрощались с тётей Светой, и я, едва сдерживая слёзы, выбежала в подъезд. Следом выскочил Лёшка.
– Люд, стой! Я провожу тебя!
Я не остановилась. Наоборот, возникла идея рвануть вперёд и затаиться в соседнем подъезде, например, чтобы он потерял меня из виду и вернулся домой.
– Да постой ты, Кобыркова! – догнав, схватил меня за локоть и, протиснувшись чуть вперёд, открыл передо мной подъездную дверь. – Время – час ночи уже! Куда ты одна?
Мы шли на приличном расстоянии друг от друга, и выглядели, должно быть, как случайные прохожие. А когда до общаги остался один квартал, я замедлила шаг, и Лёшка быстро меня догнал. В повисшем между нами молчании, казалось, сверкали молнии. Идеальный момент.
– Насчёт «Чероки», Лёш… Ты был прав. Я приехала к тебе не на такси.
Он замер.
– Врёшь. – На лице растерянность, едва ли не паника. Уши и нос красные от морозного ветра. Смешной, неуверенный в себе пацан! Денис рассмеялся бы мне в лицо и, сказав что-то вроде: «вокруг полно сговорчивых девчонок», развернулся и ушёл, а этот… Он упрямо мотнул головой: – Я тебе не верю…
– Да, я заметила, что с доверием у тебя туго, но это не мои проблемы, если честно. Не веришь мне, послушай Барбашину, она хорошая девочка, никогда не врёт, ага. И, между прочим, уже больше двух лет сохнет по тебе! Вот её и бери, не прогадаешь! Захочешь – будет стирать носки, варить борщ и рожать детей. Не захочешь – не будет. Ты для неё предел мечтаний! И даст она тебе по первому требованию, хоть завтра, причём можешь даже с обогревателем не заморачиваться. А если скажешь, что так надо, то будет тебя с другими бабами делить и помалкивать. Классно же! Я, например, так никогда не смогу, так что не спеши отказываться. Тем более что со мной ты уже в пролёте, и дело вовсе не в Машковой.
– Ты врёшь!
– Да если бы! Нет, я не проститутка, конечно, но у меня действительно есть богатый любовник, который возит меня на крутых тачках, и вообще – я скоро переезжаю жить к нему. Всё, Лёш! Моя жизнь налаживается гораздо быстрее, чем ты планировал. Институт, армия… Пфф… Барбашина тебя подождёт, только намекни! А я пас!
Он так и остался стоять посреди тротуара, и мне до последнего казалось, что я затылком чувствую его умоляющий вернуться взгляд. Но когда, забегая в подъезд, я не выдержала и мимолётно оглянулась, оказалось, что Лёшкина спина маячит уже далеко позади, и даже отсюда было видно, как твёрд и решителен его шаг.
Просто взял и ушёл… Скотина. Ненавижу!
Глава12
Несмотря на усталость, я долго не могла заснуть – сначала пьяная мать храпела на всю комнату, потом вдруг с новой силой заболел бок. Ну и мысли, конечно. Барбашина – сволочь. Жаль, что заловить и начистить морду не получится – тупо из уважения к её родителям. Да и вообще, выгодно ли с ней сейчас ссориться, если учесть, что она – моя счастливая возможность принимать душ каждый день? А это ведь не только чистые подмышки и прочее, но и гладкие ноги, например. А Ленка… Она, конечно, та ещё зараза, но по большому счёту виноват Савченко. Не её, так кого-нибудь ещё нашел бы. Расстроился он, напился… Ага. Скотина. Изменил при первой возможности. И ушёл-то как… Даже не окликнул…
Вопрос собственной виновности уже не рассматривался, так как оказалось, что это по-прежнему наша с Ленкой тайна, а значит, как бы и не было ничего.
Но в груди всё равно зияла дыра от теперь уже официального разрыва с Лёшкой, и я, страшась маячившего в ближайшем будущем горького раскаяния, пихала в эту дыру всё, что только могла: старательно раздутые обиды, молодую пока ещё ненависть и разочарование в первой любви. И, конечно, Дениса. Блин, какой он… конкретный. Уверенный такой, властный! К такому на сивой кобыле не подъедешь… Но целоваться-то полез? Да и встречу всё-таки назначил. Неужели понравилась? От этой мысли горечь расставания с Лёшкой притуплялась, и где-то в глубине души даже начинало шириться счастливое предчувствие чуда. Что называется – клин клином.
И на фоне всех этих сердечных переживаний я даже ни разу не вспомнила привокзальную заварушку.
Во сне я была в травмпункте. Доктор, посмотрев карандашный набросок моего скелета, сказал, что нужна срочная операция. Я ехала на своём кособоком кресле-кровати в операционную, смотрела на вмятые внутрь грудины рёбра и думала – поверит Денис на слово что я сходила к врачу или надо взять справку?
***
С утра мать была ещё никакая. С трудом оторвавшись от дивана, она шатко добрела до письменного стола и вынула из ящика заначку. Не закусывая, хлебнула из горла какой-то бурды и снова рухнула в постель.
Зашибись. Травмпункт отменяется в пользу мытья полов.
Меня и саму мутило. То ли это вчерашнее шампанское, то ли бессонная ночь. А скорее всего – позднее раскаяние. Интересно, если бы вчера я была трезвая, наговорила бы Лёшке той херни? Хотя какая разница? Он-то был трезвый…
– А Танюшка где? – выдернул меня из раздумий хриплый голос.
Я, не прекращая отжимать тряпку, зло глянула на маманькиного хахаля, грузчика дядю Толю.
– В Караганде.
– А ты чего такая сердитая, доча?
– Не ваше дело… папа.
Подхватила ведро и поспешила к мясному отделу. До открытия магазина оставалось всего двадцать минут, заведующая то и дело выглядывала из служебки, контролируя, достаточно ли хорошо я работаю. Суетились, путаясь под ногами, продавцы отделов и коммерческих точек, а тут ещё этот… Но он попёрся за мной.
– Нет, ты скажи, чё ты такая злая всегда? Я тебе чё, денег должен? – Рассмеялся. Хриплый смех перешёл в надсадный кашель. Прокашлявшись, дядя Толя огляделся – никто не смотрит? – и смачно харкнул в узкую щель между холодильной витриной и стеной. Вот чмырь… – Зря ты так, Людок! Мамке твоей и без того тяжко, а ещё ты нервы треплешь. Ты б с ней как-то поласковее. Да и здоровая ты уже, можешь и сама на себя зарабатывать.
Я, демонстративно оставив возле оплёванной витрины широкую полосу сухого бетона, помалкивала и раздражённо орудовала шваброй, стараясь не поворачиваться к Толику задом. Не то чтобы я его боялась, просто при виде этой рожи мне каждый раз вспоминались Ленкины слова: «Расстелет нарядную тряпку на ящиках с гнилой картошкой и отымеет тебя за банку консервов…» Мне было просто противно. Да ещё и эта тошнота с утра и тупое покалывание в боку…
– Ты вот её поздравила вчера, а? Поздравила?
– С чем? С очередной пьянкой? Я её поздравлю, когда она хоть раз трезвая придёт. – Наконец домыв до входной двери, я отставила швабру и, прополоскав тряпку, выпрямилась. – Шли бы вы, дядя Толя, своими делами занимались! Раиса Николаевна уже четыре раза выглядывала, и поверьте, вид у неё недовольный.
– И-и-и… – он с укоризной покачал головой, – дочка называется! Даже не знаешь, что у мамки, может, радость вчера была и важный повод выпить! Иждивенка ты, вот кто!
– Ага, у неё каждый день повод…
Я подхватила ведро и выскочила на улицу. Плеснула воду на обледеневшую решётку дорожного слива, с наслаждением вдохнула морозного воздуха. Бок, кстати, уже почти не болел. Не перелом, точно. Перелом бы, наверное, только хуже и хуже был. Сразу же стало жалко тратить время на травмпункт. Да и к середине первой пары ещё успевала… Или лучше к Ленке?
В подсобке, около рукомойника, меня уже поджидал дядя Толя.
– Ну а чё ты не спросишь меня – какой повод-то? Она ж мать тебе, Людок, не тётка чужая!
– Всё, ладно! Только оставьте меня в покое уже! – я медленно выдохнула, сдерживая злость, натянула елейную, полную издевательства ухмылку. – Дядя Толя, а какой у мамы вчера был повод нажраться в дрова?
Он довольно рассмеялся, и где-то в глубине грудной клетки у него снова заклокотало.
– Помолвку мы вчера отмечали!
– Чью?
– Нашу! Я ж тебе скоро папкой буду, Людок! Смастерим с мамкой братишку тебе или сестрёнку. Будешь помогать нянчить?
– Чего-о-о?!
– Чего слышала! Будешь ты теперь Панюшкина! А это, между прочим, благородная фамилия! У меня прапрадед двоюродный был графом, так что давай-ка это, тон смени, со мной нельзя так разговаривать! И кончай мать обижать. И… – он забегал взглядом по подсобке, придумывая, какое бы ещё дать указание. – И работёнку найди себе какую-нибудь!
– Да идите вы оба!
Наспех оделась, выскочила на улицу. Зашибись! Просто нет слов. Интересно, где они жить собираются? Если уйдут к Толику – совет им да любовь, как говорится! Но если он припрётся к нам в общагу?
Мысли роились как мухи над навозом – такие же мерзкие и назойливые. Какой уж тут техникум? Надо было что-то делать – хотя бы выяснить, правду ли сказал Толик или просто сболтнул свои пьяные фантазии.
Мать тупо пялилась в телевизор и громко икала. Я, не раздеваясь, встала прямо перед экраном.
– Мам, ничего не хочешь мне рассказать?
Она непонимающе уставилась на меня и икнула. Понятно. И в обед, и вечером тоже мне мыть придётся. Я обречённо скинула пуховик.
– Есть будешь?
Мать невнятно кивнула, и, поняв, что разговаривать бесполезно, я просто сходила на кухню и разбодяжила в большой кружке кипятка бульонный кубик. Обжигаясь и расплёскивая, мама кое-как выпила половину и снова легла.
– Вот, смотри, аспирин, – я положила на стол таблетку. – Только не бухай больше, я тебя очень прошу! Раиса Николаевна сказала, что больше не разрешит мне мыть за тебя. Слышишь? А ещё с завтрашнего дня надо будет находиться в магазине весь день, или тебя просто выгонят. Другую работу ты не найдёшь, точно тебе говорю. Так что…
Мать разливисто захрапела. Зашибись. Вот и поговорили.
***
Около одиннадцати я уже была в больничном комплексе. Проходя мимо «травмы», замедлилась, прислушалась к ощущениям – вроде нормально. Резкой боли уже не было, только пекло и тупо пульсировало в районе нижнего ребра. Ерунда. Не было смысла терять время, которого и так почти не осталось, просиживая его в очереди к врачу. Заветная суббота уже послезавтра, а я даже не понимала, как мне лучше одеться.
На посту никого не оказалось, и я, понадеявшись на тапочки и халат, а также на магический номер 14/2, означающий платную палату со свободным режимом посещения, нагло прошла сразу в дальний конец коридора. Осторожно заглянула в полуоткрытую дверь – не хватало ещё с нервной мамашкой встретиться! Но в палате была только Ленка. Она лежала под капельницей и, кажется, спала. Я, унимая нахлынувшее вдруг волнение, скользнула внутрь.
Палата большая, вполне можно было и четыре койки поставить, но вместо них здесь находились шифоньер, холодильник и телевизор. У окна – стол. На нём электрический чайник, посуда, печеньки. Мой вчерашний пакет с мандаринами и начатая уже шоколадка.
Я присела на стул возле кровати, Ленка и правда спала. Она была такая бледная и осунувшаяся, что у меня даже мыслишка промелькнула – а она ли это вообще? Система подавала капли ме-е-едленно-медленно, и в бутылке оставалось ещё больше половины лекарства. С ума сойти можно, вот так лежать. Разбудить или не надо? Лишь бы мамашка не нагрянула…
Заскучав, я попыталась прочитать название препарата в стойке капельницы, привстала, заглянула с другой стороны флакона. «Натрия хл…», а дальше не видно. Села обратно, глянула на Ленку и от неожиданности едва не вздрогнула – она смотрела на меня и грызла губу. Я растерянно улыбнулась.
– Привет. Разбудила?
Ленка отвела взгляд, потеребила свободной рукой одеяло:
– Привет.
– Я заходила к тебе вчера, но было поздно и… Вот, мандарины! Это я передала.
– Я так и подумала. Спасибо.
Мы замолчали. Посылать на хер всегда легче, чем потом начинать с нуля – это я ещё со средних классов уяснила. Тогда же поняла и то, что, если уж начала что-то делать, надо делать. В том числе и мириться.
– Я тут вчера с мамой твоей встретилась…
В Ленкиных глазах моментально вспыхнула чертовщинка, и она тут же стала похожа на саму себя, хотя и замученную.
– Ну и как? Пообщались?
– Не то слово! Теперь, если она меня тут застукает, я вылечу из технаря.
– Не вылетишь, не бойся! Руки у неё коротки, так только, на понт берёт. Уж чего-чего, а это она умеет.
– А я и не боюсь. Технарь, знаешь, не самое козырное место, чтобы из-за него переживать. И вообще, я тут подумала… – я помолчала, прикидывая в последний раз, стоит ли игра свеч, и всё-таки выдала: – Ты была права, у меня вместо башки жопа. И я действительно дура. Ты давай, выбирайся отсюда поскорее, мне нужна твоя помощь.
Ленка завозилась, устраиваясь на кровати полусидя.
– Та-а-ак, рассказывай.
– Ну… я снова встретила Дениса.
– Того?
– Того.
– И?
– Чего «и»? Секса не было, если ты об этом.
Она улыбнулась и ободряюще кивнула, ожидая продолжения.
– Он снова назначил мне свидание, а я вообще не знаю, как себя с ним вести. Лен… а письку брить обязательно?
Она рассмеялась, да так заразительно, что я тоже не удержалась. Хохотала, сгибаясь пополам, иногда охая от тупой боли в боку, и даже не сразу заметила, что Ленка плачет. А заметив, поначалу растерялась. Спросить: «Лен, ты чего?» Глупо. Мы и так обе знали «чего». Пусть лучше сама закроет эту тему, чтобы уж наверняка. Поэтому я просто сидела и ждала, пока её отпустит, и она справилась довольно быстро. Утёрла слезы, погрызла ноготь на большом пальце.
– Люд, прости, а? Я не думала, что так получится… ну, с Савченко. Я не специально, правда.
– Проехали, Лен. Нет больше никакого Савченко… – Я помолчала, но любопытство взяло верх: – А ты не от него случайно залетела?
– Не-а. Подарочек из бани. От Коли или от Серёжи, точно не знаю, но по срокам – они. Я когда с Лёшкой… – она испуганно запнулась, глянула на меня, но, ободрённая моим спокойствием, тут же продолжила: – У меня уже задержка была почти две недели. Хотя… Может, и от Тохи, я же с ним буквально за два дня до бани рассталась.
– Нда, хороши дела, ничего не скажешь.
– Да фигня. Я больше из-за Савченко переживала, Люд. Я не планировала этого, правда! И он тоже. Просто… Так получилось.
– Фигня? Нет, знаешь, это Савченко фигня, Лен! А аборт – это серьёзно. Надеюсь, без последствий обойдётся. Почему тебя задержали здесь?
– Какая-то инфекция. Врач говорит ерундовая, но пролечиться надо. Всё, не хочу больше об этом! Тем более что в понедельник уже выписать должны. Ты скажи лучше, этот-то твой папик – семейный небось?
Я пожала плечами, и Ленка с умным видом кивнула:
– Надо узнать. Только не в лоб, конечно. В идеале – паспорт посмотреть. Тогда ты будешь понимать, на что можешь рассчитывать. Но даже если семьи нет, не советую мечтать о замужестве. Лучше отнесись к нему, как к временным удобствам. Возьми с него всё, что можно, и иди дальше. Сколько их таких ещё будет!
– Я понимаю. Да, у него, кажется, есть семья, только он как-то так о ней… не очень-то тепло отзывался. Типа – достали они его, даже домой ехать не хочется.
– Ага. Уши только не развешивай! Они все так говорят. Жена – блядина и лентяйка, дети – неблагодарные сволочи. А он – плюшевый зайка. Пфф… Знаем, видали!
– Ну, вообще…
– Чего?
– Да так. Ничего.
– Нут уж, говори, давай. Чтоб потом сюрпризов не было, надо сразу всё понимать.
– Вообще он далеко не плюшевый. Если честно, мне кажется, он, возможно, даже бандит. Его батей называют и боятся до усрачки.
Ленка задумалась. Посмотрела на меня серьёзно:
– А может, на хрен его тогда? Серьёзно, Люд. Такие обычно за любую ерунду наказывают. Оно тебе надо?
Под ложечкой тревожно заныло. Я и сама подсознательно чувствовала этот страх, но гнала его, польстившись на возможную выгоду. Тем более что Денис, похоже, реально щедрый, а мне, возможно, в скором времени придётся срочно драть когти из общаги.
– Я буду для него хорошей девочкой, Лен, без единого замечания. Я готова, серьёзно. Хочу даже, чтобы он был первым.
Она в сомнении качнула головой.
– Как-то ты слишком серьёзно настроена… Смотри, влюбишься ещё! А он наиграется и выкинет тебя, как использованный презик. Согласись, не очень хороший финал для первых отношений.
– Подумаешь. Значит, мы разойдёмся без всяких обязательств, только и всего. Сама говоришь – сколько ещё таких мужиков у меня будет?
– Ну знаешь… Это бывает очень обидно и всегда неожиданно.
– Да и хрен с ним. Эта такая игра – кто кого. Ну? Твои же слова! Ты просто помоги мне хотя бы поначалу. Я боюсь, Лен. Ты даже не представляешь, как я боюсь! Я не понимаю, что надеть, как себя вести, боюсь облажаться и выглядеть лохушкой. Даже не знаю, как объяснить тебе… Ну вот ты, например, боялась в первый раз?
Она странно посмотрела на меня, и губы её дрогнули в кривой усмешке.
– Ты думаешь, меня кто-то спрашивал? Или я готовилась?
– Ну, ты же сама говорила, что у вас была нереальная любовь? Тебе четырнадцать, ему восемнадцать. Цветы, номер в гостинице… и… – я говорила и с каждым словом всё замедлялась потому, что глаза её вдруг подозрительно увлажнились.
– Ага. Мало ли чего я говорила… – она моргнула, и по щеке поползла скупая слеза. – Люд, на самом деле мне было тринадцать, и это случилось прямо у нас дома.
– В смысле?..
– В прямом. Педагог по фортепиано, я занималась с ним в дополнение к музыкалке. Вонючий мудак лет под пятьдесят. Он просто швырнул меня однажды на диван и изнасиловал.
– Но… У вас же стены… Чернов говорит, слышимость…
– Ты думаешь, я орала? – она усмехнулась. – Серьёзно? Да я молчала как партизан, потому что класс был выпускной, а этот козёл сказал: «Вякнешь – завалю на экзамене». А у меня тогда мозг был вынесен мамашей – если я съеду хотя бы до четвёрки, она не знает, что со мной сделает…
Повисла долгая пауза.
– Терять девственность не страшно, Люд. Страшно просыпаться каждую ночь и до самого утра думать – а что, если бы я закричала? А что, если бы сопротивлялась? А что, если бы рассказала родителям? А ответов нет. Потому что и «а что, если бы» не было. Так что… Просто сделай так, чтобы потом не жалеть.
– Но почему? Почему ты не сказала родителям?!
– И что тогда? Папаня мой бешенный, он просто убил бы этого мудака и сел. В чём смысл?
– А мать?
– Мать раскудахталась бы и рассказала отцу. А он убил бы этого мудака и сел. Всё. В случае с моими предками – другие варианты не предусмотрены.
– И что… Как ты потом?
– Да как… У меня красный диплом об окончании музыкальной школы. Мамаша гордится. Правда, за этот диплом гениальный учитель, лауреат международных конкурсов и лучший пианист нашего Мухосранска трахнул меня ещё раз пять. Но я молодец. Диплом-то с отличием! – Она спокойно посмотрела на капельницу: – Слушай, прибавь скорость, а? Не могу, уссусь сейчас.
Я невольно улыбнулась – вот Ленка! Откуда в ней столько жизнелюбия?
– А можно?
– Да можно, конечно. Какая разница, там немного осталось.
Но в этот момент в палату влетела медсестра. Замерла на мгновение, увидев меня.
– Прекрасно! Ты тут откуда? – и кинулась снимать капельницу.
В дверь сунулась сестра-хозяйка со стопкой чистого белья.
– Та-а-ак… Там, моя хорошая, мама твоя пришла, рвёт и мечет, требует, чтобы к тебе никого, кроме неё, не пускали, а у тебя тут посиделки. Ну –ка расходимся, живо! Давай вставай, постель тебе сменю, а то будет тут сейчас криков до небес…
Мы с Ленкой переглянулись, и я, даже не попрощавшись, выскочила в коридор, с другого конца которого, решительно чеканя шаг, уже неслась фурия. Я заметалась и влетела в первую же распахнутую дверь. Клизменная. Подперев дверь спиной, затихла. Минут через десять рискнула выглянуть – Ленкина палата была закрыта. Ну слава богу, обошлось!
***
Удивительно, но в этот раз мамин «повод» не превратился в запой и, хотя я и мыла за неё ещё в обед и после закрытия магазина, к вечеру она была практически в норме. Разговор у нас вышел короткий. Я мимоходом спросила, что там сегодня дядя Толя нёс насчёт помолвки, а мама вдруг заплакала, причём не демонстративно, как бывало во время попыток манипулировать мною, а тихо и даже как-то счастливо, что ли… и сказала, что любит его. Что бросает пить, будет искать другое место работы и вообще – всё теперь будет по-другому! В довершение всему обняла меня, утопив в запахе застарелого перегара, и глубоко вздохнула:
