Станислав Войтицкий
Кто убил Ксению Шумейко?
Прости меня, звездочка.
Прощай, Оливия.
***
Редкие капли дождя, забравшиеся под крышу беседки с порывистым ветром, оставили на бумаге серые следы.
– Ненавижу тебя. Ненавижу.
Оливия шептала сквозь стиснутые губы, отчаянно сопротивляясь рвущимся наружу слезам. В полном мере ей это не удалось, и на лист упало еще несколько капель – уже не дождевых.
Гроза прошла за несколько коротких минут. Выглянувшее солнце создало яркую контрастную радугу, начинающуюся где-то на озере Лаго-Станья и скрывающуюся за склоном приозерной горы. Капли дождя, блестевшие на качающихся от ветра листьях садовых деревьев, словно линзы, создавали неповторимую игру света и тени. Нежный звук капели тихой мелодией окутал беседку, где сидела Оливия.
Но она не чувствовала красоты окружающего мира. Не могла. Или не хотела.
Оливия отрешенно сложила письмо в сумку и направилась к гаражу. Внутри была настоящая мастерская – Лукас Фьяндино проводил здесь немало своего времени. В центре стояла ярко-красная «Феррари Калифорния» 2032-ого года выпуска. Броская, наглая, вечно молодая.
Оливия села на место водителя. На приборной панели лежала небольшая черная коробочка накопителя данных, на который она записала свою работу, с запиской от отца (одно слово – «Спасибо») и ключами от машины.
Она вспомнила, как отец катал ее на этой машине, как счастлива она была, подставляя руки встречному потоку воздуха. Сколько помнила, отец никогда не закрывал крышу. Он признавал только кабриолеты.
Оливия достала из сумочки рисунок, сделанный сегодня утром попутчиком в поезде. На этом беглом наброске она выглядела даже красивой. Она понимала, что держит в руках воплощенный на бумаге комплимент и считала, что автор рисунка заслуживает ее внимания.
Проверила телефон – на ее профиль уже пришло несколько сообщений от нового знакомого. Приглашал в гости в Марсалу, где он отдыхал, и одновременно хотел приехать сам. Все ради того, чтобы устроить свидание и закончить разговор, начатый в поезде.
Она не без удовольствия представила его взгляд, когда он увидит ее за рулем этой «Феррари». Как удивится, что она водит такой сложный автомобиль – сейчас почти никто не умеет водить. Представила себя эксцентричной, независимой и яркой – в темных очках, с растрепанными ветром волосами, окрашенными словно специально в цвет машине.
Потом машину конфискует полиция и сдаст в музей – прав нет, да и ездить по дорогам общего пользования на машинах с двигателем внутреннего сгорания уже лет десять как запрещено. Ну и пусть, зато после этого приключения они проведут чудесный вечер в ресторане на побережье за бутылкой белого вина.
– Хорошо, я дам тебе шанс, – вслух сказала Оливия и достала из кармана сумки крупную монету – памятник давно ушедшей эпохе наличного расчета.
Подбросила монетку, та мягко упала на покрытие пассажирского сидения.
Решка.
– Извини, Тони, не повезло, – пожала плечами Оливия.
Взяла накопитель данных и бросила на пол, разбив его вдребезги. Закрыла главную дверь гаража, ведущий к ней силовой кабель перерубила пожарным топором, чтобы нельзя было открыть. Заднюю дверь закрыла на замок, а ключ пропихнула на улицу в щель под дверью.
Затем вернулась в машину и завела мотор.
То, что делает нас сильней
I
Клиент говорил с напряжением и беспокойно, и надо было внимательно вслушиваться, но я едва воспринимал его слова. Словно назойливые насекомые, они окружали меня меланхоличным роем бессмысленной шелухи пустых страстей маленького человека.
По идее, должно было быть интересно. Клиент страдал от редкого расстройства личности – деперсонализации и дереализации. Интересно, каково это – не знать, что реально, а что нет? Иногда я бы хотел, чтобы все вокруг было нереально. Потому что тогда можно не скрывать того, что у тебя на душе. Быть самим собой – невозможная роскошь в моем положении. И еще я бы хотел вернуться назад во времени на двадцать пять лет и жениться на другой женщине. Хотя в этом случае у меня не было бы сына. По крайней мере, этого сына. Но ведь его и так сейчас нет. Жаль, что нельзя развернуть время вспять. Скольких ошибок можно было бы избежать, сколько потраченных зря усилий пустить в нужное дело.
Я ненавижу свою жизнь. Сын – это то, что несколько скрашивало мое существование. Он не умер… По крайней мере, я на это надеюсь. Но я его потерял, и довольно давно.
Мне надо собраться, сконцентрироваться. Что бы я не собирался делать дальше, мой клиент здесь совершенно ни при чем. Он ждет помощи, надеется на то, что я смогу ему помочь, не понимая, что я и сам себе уже помочь не в силах.
Мне было его жаль. Этот мужчина был совершенно потерянным, усталым. В глубине души одиноким. Он страдал от своего состояния уже шесть лет – огромный срок для такого расстройства.
Но в этом кабинете он хотя бы может быть самим собой. Я сам разрешил ему это – такова моя судьба, мой крест. Когда-то чужие расстройства казались такими важными, значительными, а сейчас мне смешна моя юношеская наивность – чуть ли не весь мир вылечить хотел. Всем хотел помочь.
Сейчас я просто усталый циник под маской участливого доктора-психоаналитика. Даже в свой дневник я не могу записывать то, что на самом деле чувствую. Вдруг кто прочитает? Приходится писать фальшивым языком доброго доктора Айболита.
Меня до глубины души достали самовлюбленные ничтожества – обычные гости моего кабинета. И откуда они взялись из нашей криминальной реальности, словно жирные трупные черви, пожирающие некогда великую страну? В бурном вихре девяностых вместо кровожадных и жестоких акул на поверхности мутной жизни оказались какие-то безмозглые склизкие медузы…
«Доктор, я боюсь, что мой муж мне изменяет…».
Да ты себя в зеркало видела, манда тупая? Ботоксом с твоей наглой рожи можно накачать футбольный мяч. Ты не поняла, что твоя роль – чемодан для мужа? Дура, ты просто надоела мужу, потому что в твоей голове мыслей столько же, сколько в том футбольном мяче. Постарайся подумать про алименты, ведь сама заработать на жизнь ты все равно не сможешь.
«Доктор, у меня больше не стоит… я думаю, это психологическое».
Конечно психологическое, гений. Сколько гонорей и трипперов ты залечил после всех своих блядей? Ты думаешь, это все без последствий? Ах, ты еще и длину нарастил… Променял секс на лишние пять сантиметров. Молодец. Детей нет? Слава богу, нет, сработал естественный отбор.
Как же отягощает невозможность сказать то, что думаешь. Даже написать нельзя.
Надо бы вести сеанс, сконцентрироваться на проблеме клиента. В конце концов, я сам назначил это время. Кто же знал, что все так повернется, и мысли у меня будут больше о своих проблемах, чем его?
– Максим Алексеевич, вы смотрели фильм «Матрица»?
– Разумеется.
А вот мне больше нравится «Темный город». Там поднимаются схожие философские вопросы, но при этом присутствует отличный визуальный стиль, сюжет, как по мне, интереснее. Дженнифер Коннелли прекрасна. Фильму не повезло, что в те годы в моде был киберпанк, а не нуар. «Тринадцатый этаж» тоже отличный, но он опоздал с выходом и остался незамеченным на фоне фильма братьев Вачовски. Его продолжения показались мне избыточно вычурным. Со сложностью ради сложности и логическими дырами. Вы не сможете убедить меня, что так и задумано.
Кстати, музыку я тоже люблю. И литературу. Взять «Футурологический конгресс» Станислава Лема – великолепная повесть на ту же тему о сомнении в фальшивой реальности окружающего мира. Классика от великого польского фантаста…
Так, не отвлекаться.
– Вы испытываете ощущение нереальности, как главный герой фильма?
– Пожалуй. Есть в окружающем мире что-то такое компьютерное, неестественное.
– Но при этом вы осознаете, что мир вполне реален?
– Я не уверен. Мне кажется фантастичным то, как складывается моя жизнь. Серая и скучная, вплоть до череды совпадений, ярких, но нелепых, абсурдных.
Все, кто были в моем кабинете, считали, что переживают уникальный психологический опыт, который требует большого внимания. Как психолог, я, конечно, должен утверждать людей в этой мысли, как бы глупа она не была. Доверие важнее истины, «Сократ мне друг, но истина дороже» – это не про мою профессию.
– Поясните, – попросил я, изо всех сил стараясь изображать интерес.
– Мы уже говорили об этом раньше. Подростком я ударился головой. Хорошо, что не умер, но теперь мои мозги далеко не для каждой задачи применимы.
– Я бы сказал, что вам не стоит жаловаться. Все могло быть гораздо хуже.
– А могло и вовсе без последствий пройти. Моя жизнь просто катилась под откос. Маму нормально не похоронил, потому что тогда в армии был. Вернулся – кризис, работы нет, все серое и грязное.
– У всех был кризис, Максим Алексеевич.
Почти у всех. Я не бедствовал. И мои клиенты тоже – раз считали нужным расходовать средства на частные психотерапевтические консультации.
– Я понимаю. Устроился водителем, несколько лет провел в нищете, и получил опасное задание. Действительно мог погибнуть.
– Если это не относится к вашему состоянию дереализации, то я предпочел бы не знать. Поймите, Максим Алексеевич, согласно закону, я обязан сообщить о преступлении.
– Боже упаси, ничего такого. Я не совершал ничего незаконного.
Мне показалось, или он покраснел? В любом случае, как я уже сказал – предпочитаю не знать. Логинов продолжил:
– С этого момента, все стало ровным счетом наоборот. Я должен был умереть, но каким-то чудом выжил. Восстановил отношения со старым другом. Познакомился с шикарной, потрясающей женщиной – и она меня полюбила!
Да, с женой ему действительно повезло. Елена была очень интересной женщиной, из тех, на кого приятно посмотреть и с кем приятно поговорить. Заботливая и внимательная. Жена-мечта… Завидовать нехорошо.
Она думала, что муж настолько несчастен, что не хочет жить. Оказалось, что он счастлив настолько, что не верит в реальность своей жизни.
– И вы считаете, что все вокруг вас иллюзорно? В каком смысле? Как виртуальная реальность? Вы сказали, он компьютерный.
– Не совсем. Я ощущаю мир как сон. Потому что иногда мне многое кажется в нем странным.
– У вас бывают провалы в памяти? Резкие переходы между местами и событиями, которые вы не можете вспомнить.
– Нет.
Мне показалась, или перед ответом была пауза, говорящая о лжи. В любом случае, я бы предпочел ответ «да». В таком случае можно было бы легко все свалить на повреждение мозга. Попросить пройти магнитно-резонансную терапию в хорошей частной клинике. Клинике, которую связывают партнерские отношения с моей практикой. Но я не навязывал клиентам услуги, в которых они не нуждались. Хотя в данном случае и хотелось.
Собственно, почему я решил, что МРТ Логинову не нужно? Кто знает, какие долговременные последствия имеет его старая травма. Я все-таки оформил ему направление с хорошей скидкой.
– Думаете, мои проблемы связаны с повреждением мозга?
– Будет разумно это исключить. Но вашему браку грозят не они.
– А что?
– Максим Алексеевич, вашему браку, как и многим другим, да почти всем, грозит одна вещь – утрата доверия. Без доверия любовь превращается в партнерство. Некоторым людям это подходит, но мне кажется, вы не из таких. Вы романтик.
Логинов усмехнулся.
– Вы не слишком проницательны для психолога.
– Ну хорошо, пусть я ошибся. Но вы любите свою жену. Я рекомендую вам рассказать ей о том, что вас гложет. Честно скажите, что счастливы с ней, но не можете в это поверить. Доверьтесь вашей супруге.
Он задумчиво кивнул. Я добавил:
– И гоните ваши страхи прочь. Ведь опасность уже позади, как я понимаю?
Логинов кивнул.
– Тогда смелее смотрите в это прошлое. Чтобы победить свой страх, нужно встретиться с ним лицом к лицу.
– У меня дежа вю. Как будто я уже это слышал, – задумчиво пробормотал Логинов.
Я встал, показывая, что сегодняшний сеанс окончен. Рановато, конечно, но едва ли я мог выдавить из себя еще одну пустую банальность. Слова, за которыми ничего не стоит и которые никуда не ведут.
Мне не до вас, Максим Алексеевич. Хоть вы мне и симпатичны.
– Игорь Николаевич, я хотел уточнить насчет оплаты…
– Не беспокойтесь. Елена Ивановна уже оплатила вперед. Оставьте это дело вашей жене. Я знаю, что вам неудобно считать.
Он поблагодарил меня и вышел из кабинета.
Наконец-то.
Я сел на кресло, растирая виски. В голове эхом все еще звучали крики жены. С утра закатила мне истерику. О сыне, который снова ушел из дома, о сыне, который нас больше не слышит. Требовала решить проблемы с его воспитанием. Поздно уже. Единственный человек, который может воспитать двадцатилетнего – это он сам.
Имею ли я моральное право помогать другим, если у меня дома такие проблемы? Впрочем, о чем я – психолог – сам себя спрашиваю? Что это вообще такое – «моральное право»?
Субботний день. Сегодня можно было бы отдыхать. Но я не хочу отдыхать, мне слишком тревожно за сына. Его уход – не показуха, как обычно. Руслан аккуратно собрал вещи, все, что необходимо для быта. Даже не ссорился, просто поставил перед фактом и проигнорировал все возражения.
Жена кричала, что я его упустил. Но это наша обоюдная вина, дорогая.
Что у меня теперь осталось? Эта работа – подбирание чужих соплей, от которых меня тошнит. Жена – сварливая, глупая, эгоистичная, истеричная женщина. Она не всегда была такой, конечно. Раньше я ее очень любил. Когда-то. Сам не знаю, в какой момент она превратилась в рыбу-пилу. Что у меня еще? «Тойота» эта сраная? Да, заднице комфортно, кожаный салон и звук что надо. Но когда я в этой жизни был счастлив, у меня была жалкая «шестерка» с пучком проводов, торчащих из дырки, где предполагалась магнитола. Дома меня ждала обожаемая беременная жена, а на ужин – мятая прошлогодняя картошка с солеными огурцами.
Вещи не могут сделать нормального человека счастливым. Комфорт – это из той же оперы. Я думал, я тогда достиг дна… Нет, я сейчас достиг дна. Мне сейчас нечего терять, потому что все, что у меня есть – дорогой престижный мусор.
Когда тебе нечего терять, то и действовать проще. Мне нужно идти за сыном. Возможно, уже поздно. Но я должен был.
Как отец, могу ли я просто сидеть и ничего не делать? Не будет этого.
Направиться к его подружке? Да. Пожалуй, он должен кантоваться у нее.
Девушка моего сына была той еще мразотой, и это было видно с первого взгляда. Так что знакомство невестки с родителями не удалось. Зато я знал, где она живет, и теперь это было полезно.
Под шуршание шин и равномерный рокот двигателя я построил логичный и конкретный план действий, в котором нашлось место и кнуту, и прянику. Но не все идет по плану, увы.
Очевидно, мой двухсотый «крузак» привлекал нежелательное внимание в этом районе города. Оставлять его надолго было бы неразумно, но сейчас мне было наплевать, а потом, я не собирался задерживаться. Я припарковался под окнами одной из серых угрюмых хрущевок на окраине Энска. Открыл багажник машины и задумался, что взять. Монтировка – хороший выбор, но нельзя спрятать. Газовый ключ тоже длинноват. Я остановился на молотке, который заткнул сзади за пояс, чтобы не отсвечивать им раньше времени. Его и вытаскивать легко, и ходить не мешает.
Я надеялся, что инструмент мне не пригодится.
Хотя нет. Я надеялся, что инструмент мне пригодится.
Меня терзали смутные, тревожные чувства. Но неопределенность сейчас была мне по душе. В моей жизни в последнее время все так скучно и пресно.
Сегодня точно будет иначе.
Катя – девушка Руслана – жила в этом доме, на первом этаже. Я надеялся, что мой сын будет у нее. Если так, я попробую с ним поговорить. Не как психолог, а как отец. Говоря честно, я был хорошим психологом, но плохим отцом.
Дверь открыла Катя. Ее челюсти уверенно терзали розовую жвачку, а ярко накрашенные пухлые и натуральные губы легко надували очередной клубничный пузырь. Катя всегда – сколько я ее видел – наносила «боевой раскрас», и сегодняшний день не стал исключением. Большие круглые серые глаза были подведены черными контрастными тенями. Длинные, ухоженные, заостренные ногти покрыты сверкающим красным лаком с блестками. Сквозь белую футболку просвечивали и выпирали маленькие, аккуратные, темно-коричневые соски. Высокая молодая грудь третьего-четвертого размера оттягивала футболку вперед, что оголяло плоский живот и стройную талию. Далее следовали обтягивающие короткие джинсовые шортики, плотно облегавшие упругие ягодицы.
Катя была настолько вызывающе-вульгарна, что это было даже привлекательно. Безвкусная и вкусная одновременно. Взгляд с поволокой и томная монотонная работа челюстями великолепно дополняли картину. Я понимаю, что Руслан в ней нашел, но я-то уже взрослый.
– Здравствуйте, Игорь Николаевич, – сказала она. – А Руслана нет дома.
– Знаешь, где он?
– Нет. Но вы можете зайти, подождать…
– Спасибо, Катя. Я так и сделаю.
Удар в живот был беспроигрышным вариантом. Неожиданность – это всегда хорошо. Катя охнула и скрючилась, что позволило мне нанести еще один удар снизу, в лицо. Из разбитого носа брызнула кровь, и девушка тяжело упала на спину. Я быстро отвернулся к двери и запер замок, достал молоток из-за пояса. Катя пыталась уползти, но мне легко удалось догнать ее, перевернуть на спину и сесть ей на грудь. Конечно, ей было не сладить с моим весом. Я стиснул свободной рукой цыплячью шею. Ладонь ощутила приятные пульсации, но сердце билось пока еще не слишком быстро. Очевидно, Катя еще не осознавала, что происходит.
Неожиданно открылась дверь в комнату и в коридор вышел долговязый и худой парень. Длинные и неряшливые волосы спадали на тонкие плечи. Парень был голым по пояс, ужасно худым, я мог пересчитать все ребра.
– П-п-прекрати, – заикаясь, сказал он и сделал шаг в мою сторону.
Катя тяжело прохрипела откуда-то снизу:
– Все нормально, Денис… Выйди.
Да, Денис. Прими правильное решение.
– П-п-понял, – пробормотал парень и послушно вернулся в комнату, закрыв дверь.
А я с новой силой сжал Катину шею. Девушка выгнулась и жадно раскрывала рот, глотая воздух словно выброшенная на берег рыба.
Наверно, все это могло показаться жестоким. Но я не жестокий человек, никогда не был. Сложно поверить, но до сегодняшнего дня я не поднимал руки на женщину.
Как человек гуманитарного склада ума и соответствующей профессии, я всегда чурался насилия. «Насилие ничего не решает» – говорили мне окружающие. «Насилие ничего не решает» – говорил я своим клиентам. Какая благоглупая чепуха! Если бы насилие ничего не решало, его бы уже совсем не стало. Был бы такой элемент эпохи прямоходящих сапиенсов, еще без приставки «гомо», изучался бы палеонтологами.
Так ведь нет.
Потому что насилие работает. Через насилие мы добиваемся своих целей, почти повседневно и ежеминутно. Насилие работает в личных отношениях. Мужья и жены манипулируют друг другом и даже не осознают, что манипуляция – это особая форма психологического насилия, скрытого жалкой коркой цивилизованности. Воспитание, окрики, шлепки, «я лишаю тебя сладкого на неделю» – это тоже насилие. Всем договорам современных государств предшествовала какая-нибудь жестокая война – высшая форма организованного насилия на уровне миллионных масс.
Ave crudelitas!
Восславим насилие как единственную честную и прямую форму осуществления человеческой воли. И войну – как основное содержание истории человечества.
Подлинная победа дается только при поражении, капитуляции противника. Когда он сдается на милость победителя. Этого можно добиться только насилием, добровольно никто не сдастся. А любой мирный договор имеет в своей основе компромисс. Компромисс – это тоже насилие, обоюдное, мазохистское насилие обоих сторон по отношению к самим себе. Только, в отличие от сексуального мазохизма, оно не приносит удовольствия, лишь опустошение и усталость. И закладывает фундамент для нового конфликта, который принесет еще больше жестокости и смерти. Что очень негуманно.
Означает ли это, что в вопросе проявления насилия нельзя быть половинчатым, нельзя себя ограничивать. Да, означает. Конечно, насилие должно закончиться в момент достижения цели, но вплоть до того – быть абсолютным и беспощадным.
Я обратил внимание, что Катя уже перестала отбиваться от меня руками и закатила глаза. Ее посиневшие губы дали мне понять, что я несколько увлекся рассуждениями о благости проявления силы.
Девушка закашлялась и прохрипела:
– Не надо бить. Я сама.
Я даже не сообразил. Это все потому что мы отмеряем других по себе. Как только я постарался поставить себя на ее место, все стало понятно.
Малолетняя мандавошка решила, что я хочу ее трахнуть. Потому что в силу ее убогой и никчемной жизни, в голове у этой тупой шалавы сложилась специфическая картина мира, в которой все свелось к наркотикам и сексу. Причем секса становилось все меньше, а наркотиков все больше. Я это по сыну видел, тварь. Не угадала ты, сучка, я уже давно хозяин своему члену.
К тому же, изнасилование не принесет мне удовольствия. Я же не садист какой-нибудь.
Я показал ей молоток и постарался выдать самую милую из своих улыбок. Наконец-то почувствовал ускоренное сердцебиение. Улыбка – это очень важно, создает необходимый контраст. Эффект «зловещей долины» так и работает – когда ты видишь нечто знакомое, но понимаешь – что-то не так.
Добрая улыбка и молоток в моих руках – это и было «что-то не так», что-то, не предвещающее ничего хорошего. В этом и была задумка.
– Катенька, если ты не скажешь, где сейчас Руслан, то я расхуярю этим молотком твое тупое ебало. Ты поняла?
Она закивала, и я ослабил хватку на шее.
– Он уехал за свежей партией товара, – прохрипела она, жадно хватая окровавленным ртом воздух.
Замечательно. Теперь мой сын не просто потребитель. Впрочем, зачем обманываться – все наркоманы начинают распространять в оптовых объемах, раньше или позже. Вот и Руслан теперь совершает уголовно наказуемое деяние. Вроде бы, из разряда тяжких. Не знаю точно, я не юрист. Наверно, зависит от объемов. Я уже начал соображать, как буду его отмазывать, но вовремя одумался. Не время отвлекаться. Нужно больше информации. Сначала узнать, насколько все плохо.
– Какой товар? Траву?
– Нет, «черный».
Название не внушает оптимизма. Похоже на что-то кустарное, самодельное.
– Что это?
– Новый наркотик.
Этого ещё не хватало.
– Опиоид? Амфетамин? Психоделик? – быстро спросил я.
Круглые, тупые глаза.
– На что похоже, дура?!
– Я не знаю. Трудно описать.
Значит, психоделик. Скорее всего. Ладно, это скорее неплохо, чем плохо. Хотя я бы предпочел марихуану.
– Куда он поехал?
– В Доброе.
– Когда обмен?
– Сегодня, в три часа, у здания ДК.
Я повернул левую руку, чтобы посмотреть время, не отрывая ее от Катиной шее. Она застонала от боли. Судя по часам – не успеваю. Но это не значит, что не надо ехать. Я с силой ударил молотком об пол в паре сантиметров от Катиного уха. Она умоляюще взвизгнула и заплакала.
– Если с ним что-нибудь случится, блядина, я превращу твою харю в фарш, – повторил я свою прежнюю угрозу.
Выйдя, из подъезда, я быстрым шагом направился к машине. Рядом с моей головой пролетела пивная бутылка, а из-за спины донесся противный крикливый голос.
– Я уже ментов вызвала! Номер записала! Тебе конец!
Быстро же она пришла в себя.
Некоторые просто не могут остановиться. Не понимают по-хорошему. Неужели она настолько тупа, что не понимает, что я обошелся с ней по-хорошему? Ведь я имею моральное право на более серьезное проявление своей мотивированной агрессии.
Пустая бутылка девятой «Балтики», отскочив от травы, выскочила на асфальтированный тротуар, но не разбилась, а вяло докатилась до бордюра. «Девятка» – это крепкое пиво, просто огонь.
Огонь – это хорошая идея.
Я поднял бутылку и снова полез в багажник. Где моя запасная канистра? Конечно, я возил ее не для этого, но зато наконец-то пригодилась.
Огонь – символ очищения, символ возрождения в новом качестве. Огонь был спутником пещерных людей, грел, защищал от диких зверей, помогал готовить пищу.
Я люблю огонь. Огонь прекрасен. Огонь сделал человека царем природы.
Под истерическое тявканье я спокойно наполнил бутылку бензином и заткнул в горлышко пропитанную горючей жидкостью грязную тряпку. Как же кстати под руку мне попался кирпич, одиноко лежащий у мусорного контейнера! Первым в окно квартиры охуевшей от происходящего пигалицы полетел именно он. К сожалению, дурочка успела отвернуться, но я надеялся, что острые брызги стекла, со сладким звоном разлетевшиеся в стороны, хотя бы посекли ее спину. Ругательства и вопли сменились воем ужаса.
Я поджег тряпку.
Говоришь, ментов вызвала? И пожарных не забудь.
Бутылка разбилась об пол квартиры, и разлившийся бензин весело взялся за ковер. Затем зачадило черным дымом, видимо, от линолеума.
Я бы всю квартиру сжег и с удовольствием дождался милиции.
Ее слово, слово дешёвой малолетней шлюхи-наркоманки, подсадившей на иглу моего сына, против моего слова, слова респектабельного врача, психотерапевта, консультирующего председателя городской думы Энска и дочь начальника городской милиции.
Искушение остаться было велико. Хотелось еще немного насладиться зрелищем священного очистительного пламени.
К сожалению, нужно было спешить. Мой путь лежал в Доброе, к сыну.
Надеюсь, он не успел наделать глупостей.
II
Высоко стоящее солнце в это время года уже практически не грело. Только ярко освещало редкие золотые березы среди темно-зеленых густых елей. На дороге было пусто и одиноко. Комфортабельный салон изолировал меня от воздействия внешнего мира. Практически полная тишина, если не считать едва слышного шепота шин. Мягкая подвеска легко держала выбоины. Это ненадолго – скоро мне съезжать прочь с шоссе, на грунтовку.
Я никогда не был в Добром и ориентировался по атласу, который лежал сейчас на пассажирском сидении. Однообразный таежный пейзаж угнетал меня своим унынием примерно так, как немцев – сталинградская степь. За годы, которые я провел в Энске, тайга лишилась для меня своего очарования. Я давно уже не ходил в походы, не сидел у костра, окруженный назойливым гнусом, терзая шестиструнку в окружении кутающихся в теплые водолазки друзей – сокурсников.
К счастью, я не пропустил поворот – сохранился указатель. Он уводил меня в лес, в неизвестность, на грунтовую дорогу. Как ни удивительно, она оказалась в неплохом состоянии, даже укатанная. Повезло, ожидать здесь можно было сколь угодно плохого состояния.
Ехидный голос внутреннего скептика предупредил – убьешь подвеску. Как будто меня это волновало… Но пусть даже и так – это же чертов внедорожник! Тут же даже понижайка есть, практически как у нормальных автомобилей.
Ухмыляюсь сам себе – кого я обманываю. Какой вменяемый человек будет ездить на таком автомобиле вне городских условий?
Я купил себе эту машину пять лет назад – взамен другой подобной, «Гранд Чероки» 93-его года. Хотя неправда. Ничего даже близко подобного. «Чероки» был нормальным рамным внедорожником, вполне функциональным. Компромисс между моим желанием практичной и удобной машины, и желанием жены заиметь что-то оригинальное и престижное. Я хотел купить две машины – какой-нибудь «Рено» для города и «козла» для загородных прогулок. Жена хотела «гелендваген».
Купленный джип прослужил мне верой и правдой все девяностые, пока не перестал соответствовать понятиям жены о престиже и статусе. Пришлось сменить. Я не был подкаблучником, нет. Это был мудрый совет с ее стороны, учитывая мою клиентуру. Конечно, мне нужно было что-то более основательное.
Наверное, я осознал свои чувства к этому автомобилю. Я не боялся разбить его подвеску. Я хотел разбить его подвеску. Эта машина была как я, такая успешная, качественная, уверенная в себе… Без сердца в тихо рокочущем движке. Без души под кожей черных сидений.
Именно на этой машине я в этой жизни свернул куда-то не туда…
Дорога в Доброе оставалась на удивление ровной. Местами заросшая, но недостаточно, чтобы стать непроходимой. Очевидно, ей пользовались с некоторой периодичностью. Интересно, кто? Наверняка мародеры растащили все ценное из поселка еще лет десять назад. Теперь это хорошее место, чтобы проворачивать нехорошие дела, так получается.
Может, что-то послушать… У меня здесь CD-магнитола, в бардачке десяток дисков. Я поймал себя на мысли, что я не хочу. Нет желания подпевать любимым песням – они уже не любимые. У меня теперь вообще нет любимых песен. Мне кажется, у меня их никогда не было. Нет желания трясти головой под тяжелый рок – слишком устал. Не конкретно сегодня, лет пять-семь назад. Нет желания утонуть в бетховенской классике. Это всегда было позерством перед клиентами – лично я не ощущал красоты в классической музыке. Радио? Здесь не ловит. Да и что мне слушать – очередного дурачка, мычащего в перерыве между танцевальными треками? Зачем вообще ставить на радио танцевальную музыку, круглыми сутками? Под радио никто не танцует.
Еще несколько часов тишины. В голове по кругу носятся одни и те же мысли.
В конце концов, я решил поговорить сам с собой. Вопреки распространенному среди обывателей мнению, это вовсе не признак проблем с головой. Просто некоторые так пытаются решать проблемы. Я из таких.
Что будешь делать?
Просто остановлю его. Пришла пора, он дошел до грани, когда это необходимо сделать.
Не обманывай себя. Он давно перешел эту грань. И как ты его остановишь? Скажешь ему «ай-яй-яй, торговать веществами плохо». И он, конечно, не будет приобретать партию наркотиков для реализации. А продавец что будет при этом делать?
Не знаю.
Подумай. Ты кто? Милиционер? Ты понимаешь, что на такие вещи выезжает целая группа?
Это мой сын. Я не могу остаться в стороне. Что я готов для него сделать? Ответ опасно приближается к «что угодно».
Я резко дал по тормозам. Меня накрыло каким-то странным ощущением, я не сразу смог понять его характер. Покой, умиротворение.
Я выключил двигатель и вышел из машины. Слева был густой черный лес, справа – журчащая чистая речка. Ее быстрые воды гладко и ласково огибали камни на дне и берегу, среди каменисто-песчаного дна периодически мелькали небольшие рыбки, прячущиеся под корягами у берегов.
Мне безумно, по-настоящему захотелось остаться здесь надолго. У меня ведь в багажнике есть палатка. И удочка. Я разобью палатку на берегу, разожгу костер. Заварю чай. Откуда у меня чай?
Рыбалка… Я несколько лет не рыбачил, и понял вдруг, что мне не важно, удастся ли мне что-нибудь поймать. Я хочу просто посидеть на берегу реки, наблюдая за ее бесконечным течением. Пожалуй, я даже и не буду ничего ловить. Я просто созерцательно провожу это закатное оранжевое солнце, перед тем как лечь спать.
Я серьезно задумался над тем, чтобы приобрести здесь участок и построить дом. Денег хватит. Удобства? Плевал я на удобства. Это моей жене всегда был нужен комфорт и тепло, все мягкое и удобное. Мне хватит русской печки, чтобы согреться и готовить пищу. Буду охотиться и рыбачить летом, все остальное время года – работать в городе. Даже лучше, что жены здесь не будет. Пусть живет в шикарной квартире, купленной на мои деньги, найдет себе ебаря и навсегда от меня отстанет.
