Сергей Юрьевич Мельников
Хроники Финского спецпереселенца
Это город Осинники, наш конечный пункт следования, так объяснили нам. Слава Богу, быстрее бы до места, все были измучены столь далекий дорогой. Скоро месяц, как мы в пути, хотя здесь ничего не напоминало города. Да, это была большая котловина между двух гор, на дне которого была одна Центральная улица, которая именовалось улица Ленина, от которой в разные стороны в гору поднимались переулки. Всё это, вместе взятое, если смотреть с высоты птичьего полёта, напоминала огромного паука. По склонам гор были в землянке, которые были расположены в плановом порядке. Улицы именовались: Весёлая гора, Зелёный Лог и т.д. А местами были построены как попало, разбросаны в хаотичном порядке, только одни крыши и печные трубы торчали из-под земли, напоминая о том, что здесь живут люди. От станции Кандалеп, через 3км пути был клуб Сталина. Это было по тем временам одно из лучших зданий города, построенное в 1936 году из лучшего кирпича и имело внушительной вид среди этих жалких лачуг. От клуба в сторону городской больницы Бис стояли двухэтажные здания по улице Куйбышева, построенные из глины и камыша. Здесь был лагерь заключённых 30х годов, иначе говорят Сиблаг, так его в народе называли. Теперь уже заключённых не было, эти дома занимали рабочие, в основном шахтеры. Забегая вперед скажу, что в 80-е годы только начали разваливать эти клоповники. Хотя еще в настоящее время там в некоторых бараках проживают люди, т.к. квартирный вопрос год за годом становится все острее.
В городе было несколько угольных шахт: Кап 1, Кап 2, №4, №9, которые были объединены в один угольный трест «Молотов уголь». По распределению нас направили на шахту №4.
Шахта №4.
Нам представили общежитие, недалеко от административно-бытового комбината в клубе шахты №4. Здание было деревянное, одноэтажное, где были установленные деревянные топчаны на козих ножках рядами по всей длине помещения. На первых порах нас направили работать на погрузку угля с поверхности ж.д. вагоны, так как к нашему приезду на угольном складе скопилось несколько сот тысяч тонн, которые будучи влажном состоянии и под большим давление начали загораться. Стоило открыть небольшую яму в угольном отвале, как изнутри чувствовалось выделение тепла. Наша задача состояла в том, чтобы как можно быстрее отгрузить этот уголь к потребителю – иначе могли быть плохие последствия. К погрузке угля мы приступили через два дня после приезда. Получили хлопчатобумажную спецодежду, лапти пеньковые, а некоторым ребятам достались ботинки на деревянном ходу, т.е. подошва была сделана из деревянной доски, а сверху натянутая брезентовая ткань. Эта обувь имела отрицательные ходовые качества, в них было тяжело ходить т.к. подошва не гнулась. Работа по погрузке шла круглые сутки, мы попали в ночную смену – с 8 часов вечера до 8 часов утра, на поверхности рабочий день был 12 часовой. Смена обычно начиналась так: Сюда направляли огромное количество людей: домохозяйки, школьники и прочие рабочие угольного склада. Повдоль угольного отвала были смонтированы ленточные транспортёры. Один из транспортёров перегружал уголь непосредственно в ж.д. вагон. С начала смены, как правило, приходила учетчица – Валя Чувилова и всех подряд записывала, кто сегодня на смене. С начала смены народу всегда было так много, что возле транспортной ленты грузчики чувствовали локоть рядом работающего. Через несколько часов все порожные ж.д. вагоны были заполнены, и сразу стало так тихо, словно чего-то оборвалось. Теперь эта огромная армада людей расползлась во все стороны, каждый искал себе теплее места, где бы вздремнуть. Когда рабочий класс отдыхал – одноглазый десятник погрузки тов. Овчинников крутил старый телефонный аппарат и до хрипоты доказывал кому-то, что у него 300 человек остались без работы, но эффекта никакого не было. Местные жители – домохозяйки, которые продолжительное время работали здесь и хорошо знали эти ночные сюрпризы в работе – незаметно уходили домой спать, особенно те, кто жил недалеко от погрузки. Утречком часов 6 незаметно вернулись назад и к этому времени, как правило, опять подали порожняк. Рядом работающие никто не спрашивал друг друга, кто, где ночь провел. Когда кругом стало совсем светло, то Валя Чувилова опять появилась возле угольных отвалов и делала перекличку, кто к этому времени успел вернуться получил полностью зарплату за смену. После первого месяца работы, мы пошли выписывать получку – нам причиталось ни много ни мало 60 рублей старыми деньгами, т.е. 2 рубля за 12часовую рабочую смену. Вот это ничего мы зарабатывали. Этих денег никак не хватало выкупать скудные столовские обеды, не говоря уже о чем-нибудь. Расценки остались до военного времени, а цены на черном рынке поднялись в несколько десятков раз. Ведро картошки стоило 300руб. на базаре, по простой арифметике выходит, что нам надо было пять месяцев работать, чтобы купить ведро картошки – вот тебе, радуйся, живи как можешь. Местные жители на эти заработки не обращали никакого внимания, это спец. переселенцы, раскулаченные во время коллективизации сельского хозяйства. Другой контингент людей это те, которые отбывали срок в сибирских лагерях и по многим причинам остались здесь навсегда, либо их не прописывали на родине после освобождения, либо они столько дров наломали во время Гражданской войны, что просто сами боялись туда вернуться. Они уже успели пустить корни, построили себе жилище, обзавелись семьями и хозяйством, им эти жалкие копейке никакой роли не играли, для них были другие статьи дохода – это базар. Продадут несколько мешков излишков картошки, вот тебе целый ворох денег. Горы здесь все пустовали, в этих местах раньше был Шорский улус. Они земледелием не занимались, они «скотоводы». Эта нация на предгорьях Алтайских гор по своей физиологии смахивают на монгольский лад, с таким же узким и косым разрезом глаз. С приходом русских в 30е годы, когда были начаты разработки угольных месторождений, шорцы откочевали со своими стадами дальше в глухомань, в тайгу. Земли были свежие плодоносные, разрабатывай себе участок, где тебе понравится, и сколько тебе душа желает. Кроме картофеля на этих горах сеяли овёс, пшеницу, гречку, просо, ячмень и т.д. Спец. переселенцы народ трудолюбивый, не жалели самого себя. Зато у них всего было вдоволь. Им завидовать грех, так как по таким горам, не имея во всём городе никакого вида транспорта, всю перевозку осуществляли на тележках двуколках. А некоторые приучили своих коров – запрягают в телегу и за десятки километров возили на них сено. Многие из местных жителей в эти трудные годы, когда на черном рынке цены на продукты питания были высокие нажили огромные состояния. Имели по несколько сот тысяч денег, при том держали их в сберкассе. Забегая вперед, хочу сказать, во время реформы они у них не пропали так и остался этот НЗ, некоторым их хватило до самой смерти. Как говорят французы се-ля-ви, такова жизнь.
Труднее всех досталось нам, у нас не было ни кола, ни двора, и не копейки денег в кармане. Вот в таких условиях человек быстро научиться трезво мыслить. Извилин в голове станет намного больше, так что мысль не проскакивал на прямую. Пришлось с первого дня приспосабливаться к жизни. Чтобы переработать перебороть зло тех лет – голод, мы нанимались копать огороды, возить сено и т.д. Самая тяжёлая работает тянуть по горам воз сена на себе на двуколке. По ровной дорожке ещё терпимо, а в гору тянуть все глаза на лоб вылезут. А под гору спускаешься, ещё хуже, всеми силами упираешься ногами, чтобы удержать воз, иначе раздавит тебя. Вот так у неё начали свою жизнь в Сибири: ночью работали на погрузке, а днём нанимались на заработки.
Через два месяца нам удалось эти угольные отвалы погрузить на железнодорожные вагоны и отправить потребителям. Кузнецкий уголь был нужен как воздух, его высокие качества марки П.Ж. для плавки чугуна и стали, ведь Донбасс в это время находился у немцев, и ряд других бассейнов. Отпала необходимость нас держать на поверхностных работах, здесь теперь без нас могли справиться, и нас отправили в шахту. Я попал на участок №2, которым руководил Александр Николаевич Лазарев. Это был крупного телосложения человек высокого роста, эвакуированный во время войны из Донбасса. Характер у него был спокойный, никогда он не повышал голос, со всеми обращался одинаково, справедливый до высшей степени – человек с большой буквы. Чем выше человек по умственному развитию, тем больше удовольствия доставляет ему жизнь. Кроме начальника нашего Александра Николаевича, еще два горных мастера на нашем участке были из Донбасса: тов. Савченко и тов. Коваленко. Первая смена моя под землей проходила в северной лаве. Здесь был пройден с поверхности уклон, по которому были смонтированы ленточные транспортёры, поднимающие уголь прямо на поверхность в бункер. Мощность угольного пласта была 0.9м, работать приходилось на коленках. Забойная группа рабочих была опытная, уже проработавшие на добыче угля несколько лет: Меркулов, Сарычев, Нестеренко, Кузьмин, Пивень и т.д.
Горный мастер тов. Савченко на наряде сказал бригадиру Спиридонову И.В.: «Поставишь новичка на очистку лавного транспортёра». Когда спустились в лаву, бригадир сказал мне: «Смотри сынок, как пойдет уголь по этим рештакам, то часть его будет ссыпаться на забойную дорожку в лаву, вот твоя обязанность и состоит в том, чтобы этот уголь снова погрузить на рештаки, чтобы по всей длине транспортёра было чисто и порядок. Понял?» – «Понял Вас, Иван Варфаломеевич» – «Ну добро, оставайся с Богом, я пошел». Через некоторое время все пришло в движение, заработали ленточные транспортёры по уклону и включили лавный качающий привод. Вот и первые угли появились на рештаках. Они ползли плавным ходом и по мере очередного толчка, качающего приводы – двигались по рештачному ставу вниз, ссыпаясь на ленточный транспортер. Кое-где некоторые комочки угля падали с рештаков, я тут же их убирал. Эта работа на первых порах мне понравилась, никакой особой натуги не требовалось и на протяжении всего лавного транспортера была чистота и порядок, что от меня и требовал бригадир. В течение смены несколько раз все транспортёры останавливались, а через некоторое время опять заработали. Уголь шел и шел, как принято говорить у шахтеров «чулком», т.е. угольный поток не прерывался. Под конец смены пролез по лаве горный мастер Савченко. Внимательно просветил своим ручным светильником по всей длине транспортера, проверяя мою работу. Такие аккумуляторы носили надзорные лица, а у рабочих они были прикреплены к каске. Подошел ко мне и спрашивает: «Как дела?» – «Нормально», – отвечаю, – «Ты молодец, я не думал, что так хорошо справишься со своей работой, завтра на наряде получишь стахановских талон №1 (на него давали 200г хлеба и 50г американского сала)». В эти годы специально назначенная девушка, ходила по всем участкам и по списку раздавала эти талоны тем, кому их выписывали за перевыполнение плана.
Угольный поток стал слабее, теперь по рештакам вместе с углем шли обрубки от стоек и деревянные щепки. Это чистили свои забои забойщики. Вскоре появились огни – один за другим стали спускаться вниз по лаве вся бригада. Подошел ко мне бригадир и спросил: «Ну как дела, сынок?» – «Нормально!» – «Забирай свою лопату и пошли домой». Выключили лавный привод и один за другим легли на ленточный транспортер и выехали вверх по уклону на поверхность. Я следовал их примеру, так закончилась моя первая смена под землей. По выходу на поверхность, по шахтерскому говорят «на-гора» никто не торопился бежать в мойку, у каждого была своя заначка, где перед спуском в шахту были оставлены табак и спички. Как только достали курево, завернули козьи ножки, и дым повалил коромыслом. Дымили все, жадно затягивая во все легкие самосад, и потчевая один другого – попробуй мой табачок. У всех был свой, который выращивали возле дома, в огороде, ведь на черном рынке стакан табака стоил 50 руб. С собой под землю спички и табак никто не брал, курить в шахте строго запрещалось, за это отдавали под суд, если кого заметят. Т.к. шахта была свехкатегорийная по выделению газа метана и опасная по взрыву угольной пыли. Подобный урок уже однажды испытали на себе на этой шахте в 1936г. При взрыве газа метана были человеческие жертвы. Под землей, во время работы разговаривать между собою некогда, все торопятся, как можно быстрее выкинуть уголь со своего пая и закрепит ее. Работала вся забойная группа, в одних рубашках, которые на них не высыхала в течение всей смены, от пота была мокрая, хоть выжми. Теперь, сидя на вольном воздухе, покуривая свои козьи ножки, можно кое – о чем поговорить. Все были черные, словно негры, одни зубы и глаза блестели. Я с трудом узнавал их в таком виде – кто есть, кто. Накурившись досыта, поднялись и пошагали через гору в мойку, здесь расстояние было всего около 1км. В летнее время идти через гору одно удовольствие, по штольне ходили тогда, когда погода была ненастная и в зимнее время. После мойки забойщики отправлялись по домам, а мы одинокие в столовую, которая была расположена недалеко от комбината. В летнее время, резкий запах колбы (черемши) можно было учуять на приличное расстояние, т.к. ее жарили и парили, и чего только с ней не делали. Варили первое с колбой и на вторые блюда гарнир был с колбой. Это тяжелое время, продуктов выдавали в столовой мизерную долю, основной продукт была колба. Если бы не она милая, то многие гораздо раньше отправились бы на вечный покой. На заготовку её была направлена в тайгу специальная бригада, которая этим только и занималась. Её даже солили, заготавливали на зиму.
После столовой надо отдохнуть. По приходу в общежитие, соседи по койкам давай спрашивать меня: «Ну как работалось, не страшно тебе было?» – «Нет, – говорю, – не страшно, даже горный мастер тов. Савченко похвалил меня за хорошую работу и обещал мне завтра выписать стахановский талон №1». Эти ребята были бывалые и на себе испытывали не раз почем фунт лиха – заулыбались, глядя друг на друга. Я у них спрашиваю: «Вы чего улыбаетесь?» – «А так, просто. Слушай, ты никогда не радуйся, когда тебя хвалят, с таким же успехом на второй день могут отругать на чем свет стоит». Я стал возражать: «За что меня ругать, как это понять? Если я буду стараться работать честно и хорошо» – «Потом узнаешь, когда это случится, но в общем дай Бог, чтобы тебя каждый день хвалили – это разве плохо?», на этом разговор наш про шахту был окончен. Целый вечер меня не покинуло хорошее настроение, я мысленно думал, как мне вручают стахановский талон №1. На второй день на наряде разбирали итоги работы за прошедшие сутки, что меня мало интересовало. Только я заметил на лице начальника озабоченность, вид у него был не особенно веселый. Он рассказывал забойной группе, что ваша смена работала вчера нормально, а после вас была авария. Поэтому верхнюю часть лавы не удалось добрать. Ремонтная смена сделала разворот лавного конвейера. Вскоре пришла к нам на наряд девушка с чемоданчиком, которая раздавала стахановские талоны по участкам, выкликали по фамилиям, скоро и меня позвали, расписался в списке, и она мне выдала талон. Сколько радости было, вот ведь. как резко всё изменилось, сразу заметили, что работаю честно, мечтал я. Талон спрятал во внутренний карман, чтобы не дай Бог не потерять его. После работы выкуплю в буфете.
По приходу до Северного уклона на устье её немного отдохнули, покурили перед спуском и пошли до места работы. Бригадир подошел ко мне и говорит: «Ты, сынок, пойдёшь на ту же работу, где работал вчера» – «Хорошо», – ответил я. На этот раз я не мог узнать вчерашнюю лаву, где вчера возле рештачного става была мощность 0.9м, то сегодня здесь было не более нож 0.6м. Решеточный став местами был под самой кровлей. Пока уголь ещё не качали, я и представить не мог всей этой беды. Забойщики полезли под самый верх лавы, а бригадир поставил меня в среднюю часть её. После разворота лавного транспортера нормального обрушения кровли не получилось, давление передалось на забой. Вся крепь возле рештаков была поломана и уголь, который шёл по рештакам с верхней части лавы, весь сыпался на забой, в этом месте был кривун. Рештачный став дёргался взад-вперёд, как старая колхозная веялка, мне приходилось грузить как забойщику в одной рубашке. С меня валил пар, как с паровоза, грузить приходилось на боку, местами было так низко, что лопату с углем не просунешь. Чем больше я грузил, тем больше меня заваливало углем. Я был бессилен что-нибудь сделать, это был кромешный ад, если бы знал, как отсюда выбраться на поверхность, я бы все бросил и ушел. Я этот уголь сюда не закладывал и разбирать его не собираюсь.
Горный мастер Савченко, проходя мимо меня, кричал дурным матом: «Мать, перемать, три бога мать! Спишь у меня, совсем руки отнялись? Если есть на белом свете справедливость, то где же она. Так умели материться только Донбассовцы. Он совсем сумасшедший, как бешеная собака с цепи сорвался, они все были без практики, без какого-либо образования, их только из-за горла держали. После несправедливой морали у человека остаются вкус полыни в душе, которая порой не покидает его до конца жизни.
Савченко отвёл душу на мне, быстро полез вверх по лаве. Какой там разговор у него был с бригадиром, но через некоторое время два забойщика спустились мне на помощь. Пивень и Бухтояров. Как глянули – аж охнули, как тут братик у тебя? Говоришь, засыпало тебя. Как видите. Вот, черт побери, ведь привод совсем не принимает уголь – весь сыпется на забой, а под конец смены вся бригада чистила лаву. Я был настолько расстроен, что белый свет был не мил. Когда бригадир подошел ко мне и спросил: «Но как ты тут, сынок?» Я ему ответил: «Сынок больше сюда ни разу не спустится за что мастер меня отлаял, как собака» – «Не обращай на него внимания, такое у него временами бывает, не разберётся и обидит человека. Завтра чтобы обязательно пришёл, забудь всё это». Опять по выходу на поверхность все курили самосад, и горный мастер тоже, разговоров про работу никаких не было.
По приходу в общежитие, соседи мои опять давай меня спрашивать: «Ну как сегодня работалось?» – «Даже рассказывать ничего не хочется, вы как будто в зеркало смотрели вчера. Такой нагоняй получил от горного мастера, что до глубокой старости не забуду». Они со смеха закатывались, и так продолжительное время не могли успокоиться. Я был сильно взволнован, не находил себе места весь вечер, у меня в ушах всё гудел голос тов. Савченко – Спишь! Всякие думы лезли в голову, хотелось даже сбежать в Осинников, пусть поймают и посадят, хуже не будет. Как только соседи мои успокоились, смех утих, один из них и говорит: «Вам чего не работать, у вас начальник участка умный, вот попробовали бы с нашим поработать. Я работаю на пятом участке у Ивана Михайловича Сологубова, что не наряд, так прямо концерт настоящий. Он дурак из дураков – как начнёт орать на всё горло и кулаком бить по столу, тут же со слабыми нервами можно в психиатрическую больницу попасть. А грамоты у него нет никакой, однако, он всегда пишет, кто бы чего не попросил. Обычно он пишет те буквы, которые знает, а которые не знает, те пропускает».
На шахте был такой порядок – чтобы получить в строй группе топорище, черенок для лопаты, надо требование от начальника. Однажды забойщик Серищев Е.П. попросил Ивана Михайловича выписать топорище, он выписал, но по этому требованию не выдали, сказали, что здесь нет нужных слов. Серищев вернулся и попросил выписать новое требование, Иван Михайлович заругался: «Вечно они придираются». Но по новому требованию топорище так же не дали, сказали: «Что вы над нами смеётесь, по два раза ходите с одной и той же бумажкой?»
А вот еще другой характерный случай был недавно. Посадчик Миша Филонов несколько дней подряд не выходил на работу, прогуливал. В годы войны суд заседал непосредственно в комбинате шахты, за прогулы отдельно судили, а за более крупные преступления судил военный трибунал. Так что стоило этим парням поднести только материал, они его быстро до ума доводили.
Иван Михайлович на наряде кричит до хрипоты: Я не я буду, если не посажу сукинова сына и весь стал разбил своим кулаком, все доказывал свою власть и могущество. Ребята рассказали Филонову: Миша, достань какой-нибудь оправдательный документ, а то у него ума хватит отдать тебя под суд. В это время на участках выдавали талоны на спец. Мыло, заверенные печатью. Подобного вида освобождения от работы на несколько дней в здрав. пункте выдавали справки, также заверенные печатью. Филонов взял в руки талон на мыло и прижался в углу кабинета. В этом талоне слово «мыло» как раз захватила печать. Как только Иван Михайлович заметил его, так сразу страшным голосом заорал на Ивана на весь комбинат «Посажу, я не я буду!» Миша Филонов был парень такой, что в карман за словом не полезет: «А скажи, пожалуйста, Иван Михайлович, если бы я помер, тогда, наверное, твой участок закрыли бы?» – «Если бы ты помер, то заменили бы тебя, мне другого человека дали бы, а раз ты не помер, так должен иметь оправдательный документ» – «А Вы у меня не изволили спросить, а уже кричите, у меня он есть и протянул ему талон на мыло». Он глянул на эту бумажку, увидел печать и говорит: «Вот как получается, я тут нервничал, а он имеет освобождение». Рядом с Иваном Михайловичем за столом сидел механик участка Петр Петрович Дик, немец по национальности, парень умный и грамотный. Как глянул на этот талон, который был на руках у Ивана Михайловича, так еле-еле удержался от смеха, но не подал виду. Так всё мирно и обошлось, только Иван Михайлович всё удивлялся: «Скажи пожалуйста, как это я так мог ошибиться, как это я мог подумать, что ты прогуливаешь, а ты оказывается честный парень. Но, не обижайся на меня, с кем не бывает ошибок».
Соседи мои успокаивали меня: «Все мы на первых порах расстраивались за всякие незначительные неприятности, потом поняли и тебе тоже советуем – меньше обращай внимания. Есть один жизненный девиз: «Если хвалят, не радуйся, ругают, не расстраивайся». Это твои первые шаги в самостоятельную жизнь, ты получаешь боевое крещение в огромную армию Шахтерский гвардии, здесь остаются только те, кто не падает духом и выдерживает этот испытательный срок. На эту тему мы ещё когда-нибудь поговорим и тебе будет понятно, как она жизнь сложна». После таких задушевных товарищеских бесед, мои личные обиды показались совсем незначительными, потому-что вокруг творились дела гораздо похлеще.
В эти голодные годы многие из шахтеров одиночек целыми днями не спали после ночной смены. Рылись вокруг столовой на помойках – искали гнилую картошку или ещё чего-нибудь съедобного. Одни рылись в помойных ямах, а другие нервничали – а вдруг найдут жемчужное зерно. Конечно этого не случилось, набрав гнили в мешочек, чего-то мурлыкая себе под нос, шагал в общежитие. Теперь только и начиналась основная работа – отправляется на кухню, гнилье высыпает в тазик, где сортирует, то есть делает настоящую ревизию, съедобное кладёт в горшок, отходы на мусор. Мыли с большой осторожностью, чтобы сохранить крахмал – это всё пойдёт на оладьи. После мытья толкли в горшке, превращая в тестообразную массу, из неё лепили лепешки. Если кто-то тайком со стороны наблюдал – сколько радости доставили эти лепёшки великомученику. Глаза его блестели, как у кота ночью, на усталом лице появилась улыбка. Затем пекли их на горячей плите, когда вся эта работа была окончена, счастливчик уже настолько усталый и измученный, что ел их, засыпая, сидя за столом. Время подходило к ночной смене, об отдыхе и думать нечего было, с трудом передвигая ноги, он шёл на ночной наряд. Один из близких знакомых был земляк мой Паукку. Он эту помойку возле столовой перелопатил бессчётное количество раз. Он был один из самых заядлых, которые всё своё свободное время, которое было отведено для отдыха, рылся там. Работал он в лаве навальщиком. Труд в забойной группе был распределён так – забойщик отбивал уголь от забоя и отгребал в сторону, а навальщик грузил готовый уголь на лавный транспортер. Придя в ночную смену, он постоянно засыпал на ходу – сунет лопату в кучу угля и уснёт, забойщик смотрит – уголь нисколько не убавляется, а наоборот куча всё выше и выше становится. Прекращает разборку с забоя, подходит к нему, а он, сидя на почве, издает громкий храп. Паук, ты опять спишь? Нет, нет, я гружу. Что мне делать с тобой, чем ты дома занимаешься? Как будто у тебя семья большая и скота полный двор, что отдыхать некогда. Этот напарник Паукку не знал, чем он дома занимался, это надо было видеть своими глазами. Характерная закономерность в те времена наблюдалось – кто постоянно находил себе питание сверх того, что давали в столовой, как правило помирали в первую очередь. Казалось бы, они получают дополнительные калории, но отдых дороже того, что они находили в помойке. Я этим не занимался, лучше лишний час поспать, организм человеческий при покое требует питательных калорий намного меньше, это и спасало нас в те суровые голодные годы. Хотя питание в столовой было скудное, но на работе мы чувствовали себя свежее.
На следующий день на наряде никакого разговора не было, никто никого не обвинял за то, что лава была завалена углём. Я всё ожидал, что горный мастер Савченко чего-нибудь скажет, но он тоже молчал, как будто ничего не случилось, очевидно до него дошло, хотя с некоторым некоторым опозданием. Однако, за свои поступки не принято было раскаиваться. Как говорится: «Не тот прав, кто прав, а тот прав, у кого больше прав»
Александр Николаевич сообщил нам, что северная лава через два цикла будет остановлена, т.к. она дошла до охранного целика. Взамен нам дают две лавы, по тому же пласту: Пу №8 и №16. Они полностью будут находиться под землей, не то, что северная лава. Только одна из этих лав №16 будет иметь выход на поверхность через шурф, откуда будет подаваться крепежный лес. В лаве №8 будут качающие привода, а №16 будет крутопадающая, откуда уголь по мертвым рештакам, под силой своего собственного веса будет попадать прямо в вагон – вот такие новости на сегодняшний день. Если нет никаких вопросов ко мне, то можно отправляться на работу. Все поднялись и молча покинули раскомандировку участка. Оставшиеся два дня проработали без особых приключений. Мастер не кидался ни на кого, может быть у них был особый разговор с бригадиром, но в целом всё шло нормально. С понедельника будет укомплектован участок людьми на обе лавы. Бригада тов. Спиридонова осталась без изменений, весь основной костяк забойной группы. Кроме того, еще дали пополнение – 15 казахов. Из них 13 человек на уголь и два на доставку леса. Единственная новость, которая произошла в нашей смене – это другой горный мастер Семен Смирнов. Он из местных переселенцев, родом из Саратовской области. В 30е годы попал под раскулачивание, во время коллективизации сельского хозяйства.
Казахи ходили в шахту в длинных шубах, носили бороды. Шубы были подпоясаны кушаками и у каждого в руках была палка – вот таких орлов нам дали на пополнение, с них страна ждала уголь, который в данный момент был нужен, как воздух. Система работы в лаве была такова – каждый брал себе пай по желанию. Кто сколько может тонн добыть угля. Оплата соответствовала количеству тонн, каждому в отдельности, так что заработная плата у забойщиков была разная. Паи распределял бригадир, на второй день на наряде объявлял кому сколько тонн записано по рапорту для оплаты. Паи распределяли по порядку снизу-вверх среди основной забойной группы, а 13 казахов каждый день занимали паи под самым верхом. Это делалось с таким расчетом, если не доберут ее полностью, то ремонтная смена брала их на буксир, т.е. помогала разваливать недобранный уголь. Основная забойная группа брала себе паи 7 – 8м по длине лавы, а казахам всего по одному метру на бабая, т.е. на 13 казахов 13 погонных метров. Это в 8 раз меньше обычного. Работали они в шубах – это надо своими глазами хоть один раз видеть, тогда только можно иметь полное представление. Мощность пласта колебалась в пределах 0.8-0.9м, если в тонкой брезентовой спецуре местами было трудно пролезть, то можно представить какие из них забойщики в шубах. Если, когда им и удавалось выгрузить уголь полностью, то крепить они совсем не могли, как правило сидели по 12 часов подряд в лаве ежедневно. Долго смотрел со стороны однажды Александр Николаевич на своих горе-работников, потом у него очевидно нервы сдали, он сказал мастеру: «Семен, пошли казах раздевать». Подошли снизу к первому – «Давай сними, бабай, шубу». Тот никак не хочет. Они сами расстегивают пуговицы и стаскивают шубу с плеч, казах чуть не плачет, чего-то по-своему лопочет. Первого раздели, шубу закинули за рештаки, на контрольную дорожку, подошли ко второму и т.д. Когда тринадцатого раздели, то первый уже достал свою шубу и снова надел. Так с ними мучились несколько месяцев подряд, и ничего не добились. Не мало их в шахте задавило, они лезли куда попало как бараны. Расстояние до движущегося состава шахтовых вагонеток было менее 0.7м, то казаха зацепило за шубу, и он оказался под вагонами, или он споткнулся, идя по тротуару в ботинках на деревянной подошве. Как правило, у каждого казаха на шее висел кисет с деньгами, который носили с собой повсюду, даже в шахту. Не зря говорится: «Рожденный ползать, летать не может». Они всю свою жизнь в степи прожили, ели баранину и пели песни, пасли отары овец и никакого горя не знали, а от них хотели дождаться угля для страны. Чуда не произошло.
На доставке леса, как я уже упомянул, работали два казаха: Наруз-бай, Аким-бай. Каждый день на наряде шел крупный разговор. Они вдвоем не успевали обеспечить смену крепежным лесом. Начальник послал меня к ним на подмогу. Теперь мои напарники были казахи. Аким-бай был постарше, а Наруз-бай был здоровый молодой парень. Начальник все хотел сделать с него забойщика, но он всеми силами отказывался от этой роскоши. С начала смены, как правило, давали лес на временное крепление – стойки и затяжки. После этого казахи закуривали, у них были в кармане маленькие бутылочки из-под каплей, в них они носили в шахту нюхательный табак. Стряхивали с них табак на ладонь, брали щепотку и клали под язык, это называется курить насвай. Когда порция табака находилась под языком, они чмокали, как бы сося этот табак и вместе со слюной глотали содержимое, получая удовольствие. Они все время хотели угостить меня, но я отказывался.