Сергей Юрьевич Мельников
Хроники Финского спецпереселенца
ПАРКАЛА
В нашу деревню пасти овец каждое лето нанимался все один и тот же человек, звали его Павел Иванович. Он был одинокий и легкомышленный. В голове у него очевидно не было извилин, кроме того хромой. Порядок в деревне был заведен такой: сколько овец у какого хозяина, столько дней Павла Ивановича обязан кормить, давать чистое нижнее белье и снабдить его продуктами на целый день. Утром рано позавтракает и пошел по деревне женщин будить. Кроме кнута у него было пустое старое ведро и колотушка, которой ударяя по ведру, мог хоть мертвого поднять. Пас он овец обычно 1км от деревни, в специально отведенном месте. Пригнав свое стадо до места назначения, сам занимал свое любимое место -залазит на огромный валун и начинает сортировать содержимое в сумке, а продукты он сам себе накладывал, сколько хотел. Каждое утро ему пекли свежие пироги. Плотно поест и спускается вниз с этого валуна. Достает пирог круглого диаметра и начинает его катать как колесо по земле. На эти его чудачества никто не обращал серьезного внимания, все знали об этом, что у него ветер гуляет в мозгах. Вечером, пригнав овец домой, садится ужинать, а после ужина подавай ему чай, на что он был большой любитель. Самовары у нас по всей деревне были, медные, емкостью 10 литров. Перед тем, как приступить чаевничать – первым долгом спрашивал: Сегодня заварка с какого чая сделана? Но так как все давно знали, что он пьет только малиновый чаи, то несмотря на то, с какого бы чая заварка не была, говорили всегда говорили, что с малинового. И тогда он расстёгивал на рубашке все пуговицы и пока не осушит все содержимое из самовара, со стола не вставал. Пацаны его дразнили «Паркала». Эта кличка прилипла к нему следующим образом: будучи ещё несовершеннолетним – отец взял его с собой в Ленинград. Вдруг он захотел пить – отец дал ему копейки на квас, а сам в это время начал торговаться, хотел себе купить сапоги с рук. Это было на Мальцевском рынке. Когда отец купил себе сапоги, то Павла нигде не видно было. Он десятки раз прошел вдоль и поперек все торговые ряди, но сын как сквозь землю провалился.
Каким-то чудом он оказался за городом в селе Паркалово. Вот с тех пор ему на всю жизнь присвоили это прозвище. Порой его до того донимали, просто невыносимо. Пацаны целой оравой станут от него метров 30 и хором кричат: «Паркала».
Терпение его наконец лопнет и тогда только успевай скрыться – иначе плохо тому, кого он достанет своим отменным кожаным кнутом.
Посреди деревни, крайний дом от пожарного колодца, жил Дядя Саша. У него было четыре сына: Иван, Осип, Петр, Павел. Каждый год Дядя Саша со своими сыновьями нанимался плотничать. Кому дом новый срубят, кому сарай или баню. Обычай у них такой был – если ты нанял, то поставь магарыч, начин надо обмыть. Однажды наш отец нанял их сарай рубить, но как положено по закону поставил магарыч. Когда глава семьи был уже во хмелю, он начал излагать, как он воспитывает своих сыновей. Сколько трудов я приложил, чтобы достичь желаемого, а сыновья тоже навеселе и слушают, что батя про них расскажет, излагаю все как оно было. «Смотри, Иван Кириллович, какие молодцы у меня сыновья, все как один спиртное принимают отменно – здесь только моя заслуга!» Сперва, когда я начал вместе с ними пить, то не мало мук перенес. Осип и Иван, эти как-то сразу пили не плохо, а Петр не дай господь никому, только выпьет – тут же его вырвет. Потом я научил его делать так: как только его начинает рвать – подставляю стакан, иногда просто чистая водка льется и заставляю пить это повторно. С Павлом, тоже пришлось мучиться, но намного меньше, чем с Петром. А теперь они уже в норму вошли, ведь от родительских обязанностей нас никто не освободил. Вот послушайте по этому поводу четверостишие:
Хотите, друзья, не хотите ли,
А дело, товарищи, в том,
Что прежде всего мы родители,
А все остальное потом.
«Ну как?» – спросил Дядя Саша. Все согласились с ним, что это верно, как никогда. Он заулыбался и в душе остался доволен, что сумел доказать все по уму.
Иногда к нам в деревню заезжали цыгане и всегда останавливались у Дяди Саши, душа у него была простая и открытая, он никому не отказывал в ночлеге, всегда от всей души принимал. Как-то весной, опять приехали к нам знакомые цыгане. Кони на этот раз у них выглядели неважно. Шерсть на них была длинная и по бокам резко выступали ребра. Мы, ребятишки, тут-как-тут, окружили цыганских коней и стали их гладить, как своих. Они были привязаны к березе, а цыгане грелись со своими детьми у железной печи. Дядя Саша расспрашивал старого цыгана: «Откуда путь держите и куда?» – «Вот, батюшка, едем от Иванова и до вас, нигде даже греться не пустили, народ пошел на дай Бог. Я это им так не оставлю», – сказал Ян, – «Погоды будут теплые, заеду как-нибудь и сведу с ними счеты» – «Дядя Ян, а почему нынче кони у тебя такие худые?» – «Я только их на той неделе променял. Помнишь у меня, был гнедой конь, он уже сильно состарился, так что с него толку мало было. Вот за него я этих двух молоденьких взял, правда они сильно худые, но ничего, летом поправятся». Один, из наших ребят подошел, сзаду к цыганским коням, их было двое и оба одинаковой масти. Мы не заметили, только услышали крик Осипа Метсо, его лягнула цыганская лошадь. В это время к нам подходил его отец, услышав крик своего сына, который валялся на земле. Поднял сына, тот все еще продолжал плакать, спросил: «Что случилось?» – «Цыганская лошадь меня лягнула» – «Которая? – спросил отец. Осип не помнил которая! Тогда Иван Иванович, так звали его отца, схватил обеих коней за хвосты и резко дернул, они мигом оказались на боку. Это был мужчина высокого роста и огромной физической силы. Вот такие представления иногда приходилось наблюдать. Цыган Ян, увидев в окно, что обе рыжухи валяются на боку, схватил бич и выбежал на улицу. Однако, схватиться с Иван Ивановичем не набрал смелости, плевался и ругался по-своему, на том и разошлись.
Вот и настало время, когда мы в соседней деревне Марково окончили четырехлетнюю школу, теперь дальнейшая наша учеба продолжилась на станции Назия. Здесь была неполная средняя школа с 5-ого по 7 класс. Она была помещена в 2-х этажном здании одного эстонца – это называлось "Колин дворец". Их было три брата эстонца и все они когда-то жили очень богато, у каждого брата свой дворец. Расположены они были друг от друга на расстоянии от одного до 2км. Поместье другого брата была открыта автошкола – это называлось "Ванин дворец", а поместье третьего брата называлось "Карла дворец”, здесь находилась школа-интернат. Достоверно теперь не могу сказать – куда эти эстонцы уехали или их раскулачили во время коллективизации.
Преподавание велось на родном (финском) языке. Учителя были высокообразованные и всесторонне развитые люди. Это директор школы тов. Оллыкайнен, Физика/математика Лейно. историк Виролайнен и т.д. Теперь нам приходилось каждый день преодолевать расстояние 4км до школы и 4км обратно. Маршрут у нас был вдоль по насыпи железной дороги. В этом месте по железной дороге, был большой подъём. Товарные поезда шли тихо, с трудом тащили составы вагонов в гору. Мы этим воспользовались и цеплялись на ходу за трапы товарных вагонов и поднимались на дамбур. Проедем 3км и немного не доезжая до станции, выпрыгивали на ходу. Кондуктора, находящиеся через несколько вагонов от нас, грозили кулаком, а мы на это мало обращали внимание. Эта была своего рода болезнь, мы ежедневно цеплялись за эти. товарные поезда, пока однажды один из ребят сорвался и ему отрезало ногу.
Учеба по всем предметам у нас шла успешно, за исключением русского языка письменно. Этот предмет мы не любили и когда один раз в неделю подойдет урок русского языка, мы всегда просили учителя заменить его чем-нибудь другим, как правило просьбу нашу всегда удовлетворяли. Никто не думал о будущем, все жили сегодняшним днем.
В неполной средней школе требования к русскому языку резко возросли, стали по всем правилам требовать определенное количество знаний. Однажды во время диктанта, который мы писали, один из наших ребят умудрился сделать три ошибки в слове "когда", только "о" и "а" написал правильно, так как их заменить было нечем. Прошло немного времени и преподавание во всех школах было переведено на русский язык полностью по всем предметам, то есть на республиканский язык. Здесь трудности для нас были обоюдные, как для учеников, так и для учителей. Всё преодолевали сообща. Но вот подошел какой-нибудь божественный праздник и никому в школу идти не охота, стали искать пути, чтобы получить оправдательный документ, то есть освобождение от занятий. Теперь уже трудно вспомнить кому первому пришла мысль в голову – идти к железнодорожному врачу на прием. Таким образом нас пять человек оказались на приеме и у каждого был один и тот же диагноз – горло болит. Врач заставил открывать рот, прижимал язык маленькой ложечкой и заставлял сказать: «А» и после этого выписывал лекарства и выдал больничный листы. Нам такая процедура понравилась. Идя домой по насыпи железной дороги настроение у нас было приподнятое, в один голос все рассуждали, что на следующий праздник обязательно опять сделаем визит к этому врачу. Человек он с большой буквы, таких немного земля на себе носит. По адресу врача были самые высокие похвалы.
Однажды весной перед пасхой наши ребята решили опять испытанным путем достать освобождение от занятий, отправились к тому же железнодорожному врачу. Меня с ними на этот раз не было, я взял освобождение в селе Поречье, там тоже занимался врач – это 3км от нашей деревни. Придя на прием пришли вчетвером, опять, у них оказался один и тот же диагноз – горло болит. Врач их узнал, но не подал виду. Проверив у них горло и не находя там ничего подозрительного, намазал им всем горло креолином, но освобождения выдал. Как они только вышли на улицу их начало рвать и так до самого дома. С тех пор он нас сразу вылечил от скарлатины и после этого не одного визита к нему не делали.
На железной дороге в основном работали татары, они приехали в наши края по вербовке на заработки. Многие татары теперь жили в нашей деревне с семьями. Носили они лапти на ногах, что было в диковинку, так как подобной обуви никто до этого не видел. Даже шли разговоры, что у них было взято с собой по нескольку пар на каждого. Один из татар с первой получки купил себе сапоги, а свои новые лапти забросил на телеграфные провода, думал таким путем их отправить домой. По нашим понятиям татарки одевались странным образом – носили длинные белые мужские гальцоны и по сравнению с нашими людьми были нечистоплотные. Мужчины работали путёвыми рабочими и обходчиками. Мы, идя ежедневно шли в школу до станции Назия по насыпи железной дороги, искали себе новые приключения. Откуда-то мы узнали, что татарам по мусульманской вере и обычаям запрещается есть свинину так как якобы по ихнему преданию свинья своим поганым рылом разрыл могилу ихней муллы.
Этого было достаточно, чтобы начинать новые развлечения. Следуя в школу прежним маршрутом, всей оравой ребята решили проверить путевого обходчика татарина, какая у него получится реакция, если мы заговорим о свинине. Он своим ключом подкручивал и подтягивал гайки, работал усердно на своем объекте. Мы отошли 20 метров от него, собрали в обе руки полы пальто и этим самым, изобразили свиные уши. Начали по свинячьи хрюкать "хрю-хрю" да так сильно, хором, что вывели из терпения татарина. Тот бросился бежать за нами и кинул своим гаечным ключом, мы еле убежали от него. Теперь мы его дразнили с более далекого расстояния, принимали меры предосторожности, чтобы он нас не настиг. Как уже мною выше было сказано – по нашим меркам народ этот был довольно грязный и результаты скоро стали сказываться. Среди них возникла эпидемия болезни Дизентерия. Это было летом, и она стала быстро распространяться по всей деревне. Теперь каждый день кого-нибудь хоронили, уже 40 человек унесла это болезнь, за короткий период. Но благодаря строгости нашего отца, у нас никто не заболел. Он, уходя на работу, мне строго наказывал, чтобы мы не смели появляться на улице, так я со своими сестрами только выглядывали в окна целыми днями.
КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ
На основных хлеб добывающих районах страны коллективизация началась в 1929 году. Этот год назывался "Год великого перелома". В нашей местности под Ленинградом она началось на год позже. Добровольное вступление в колхоз, как-было задумано, не получило поддержки со стороны сельского труженика. Тогда по отношению к ним были приняты более жесткие меры – кто не с нами, тот против нас. Местами это мероприятие было встречено враждебно. Сельский труженик хотел сам быть хозяином на земле. Посевная компания могла быть, сорвана, тогда страна осталась бы без хлеба.
Вождь сделал ход конем, написал статью, которая называлась "Головокружение от успехов» – народ поверил Отцу и всю вину свалили на местную власть. Многие семьи ушли с колхоза – посевная была успешно завершена. Рано поверил труженик ему – уже в сентябре он наметил завершить сплошную коллективизацию.
У нас в деревне уже второй год шла "коллективизация. Каждую неделю собирали собрания, где выступали активисты из района. К нам был прикреплен тов. Дементьев. Там происходили горячие дебаты, споры и опасения. Все боялись – как там будет? Будет ли толк или нет? Один хозяин имел крепкое хозяйство, а у некоторых не было ничего. Теперь надо было всё сдать в колхоз. Тот, кто ничего не сдал, будет таким же хозяином, как все остальные. Вот эта социальная несправедливость многих смущала и не давала покоя даже ночью. Жалко было расставаться с тем, что было потом нажито. Убеждали, уговаривали, а иногда даже намекали, давали знать, что могут принять регрессионные меры. Порой уполномоченный тов. Дементьев не мог овладеть своими нервами, вёл разговор на высоких тонах, даже стучал кулаком по столу. Многие хозяева после собрания до глубокой ночи со своей семьей обсуждали: «Как жить дальше? Что нас ожидает впереди? Если не вступить в колхоз, то отправят туда, где Макар телят не пас». Вот такие времена переживала провинциальная деревня. Многие продали своих отменных лошадей, над которыми души своей не чаяли, и купили за жалкие гроши какую-нибудь клячу, а потом вступали в колхоз. Их упрекали: «Зачем вы так сделали?» – «А почему тех не спрашиваете, у которых совсем не было коней». Первыми вступили в колхоз те, у кого ничего не было – с такими кадрами дело двигалось туговато. Кто покрепче стоял на ногах всё старался остаться единоличником Многие рассуждали так: Кто никогда не был порядочным хозяином – он такой же будет в колхозе. Запряжёт чужого коня, целый день будет работать на нем, а покормит или нет? – это неизвестно.
Директивы шли сверху одна строже другой, с районного начальства требовали, чтобы быстрее закончить сплошную коллективизацию. Наконец уговорам пришёл конец – начали раскулачивать. 20 миллионов сельских жителей были согнаны с насыщенных мест. Это называлось ликвидация «кулачества" как класса, и переселены в необжитые края Урала и Сибири. Скотные дворы не были- подготовлены, начался массовый падеж скота. Страна потеряла более 26 миллионов голов крупного рогатого скота, которое было восстановлено только к 1959 году. Общий уровень сельского хозяйства в годы коллективизации стал на четверть ниже уровня 1928 года. Сколько слез пролили, когда колхозы строили. Наконец пришлось и нашему отцу сделать решительный шаг – вступить в колхоз. Все свое хозяйство сдал и сам с головой окунулся в колхозные дела. Мужик он был хоть куда, любая работа у него в руках кипела. Наступила сенокосная пора. Косить у нас идут в 3 часа ночи и косят до тех пор, пока роса не высохнет. Первое время косари нового колхоза выстроились в шеренгу друг за другом, и прокос за прокосом шли за ведущим. После некоторого времени отец с матерью вечером разговаривают о делах колхозных. Отец говорит: «Мог бы пройти лишние прокосы по сравнению с другими, но куда денешься – все идут друг за другом. Как один встал, так и все». Через несколько дней он договорился с правлением колхоза и взял для своей семьи отдельный покос, где за каждый гектар убранного сена ему начисляли определенное количество трудодней. Я еще в те годы был несовершеннолетний и то все лето ходил на покос, как на свой собственный.
Сколько потребовалось лет проводить разные эксперименты, чтобы спустя полвека прийти к такому выводу, что это выгоднее. Теперь это называется «Семейный подряд». Малограмотные мужики подобное предвидели с первых дней коллективизации. Через два года вступления в колхоз нашего отца назначили кладовщиком. Он отказывался, имея ввиду своей малограмотности, окончил он всего четыре класса. Его и слушать не хотели, все члены правления говорили: «Мы тебе верим, как самому себе, на водку ты не жадный и честности тебе не занимать» Пришлось принять кладовые, которые состояли из множества амбаров, где хранилось зерно, фураж, продукты для колхозной столовой. С работой он справлялся нормально, хорошо разбирался в весах.
Настал 1939 год и вдруг началась Финская война. Это было так неожиданно, что трудно было поверить. Флотилия Ладожского озера вела такой сильный артиллерийский огонь, что по всей деревне стекла дрожали. Затем гул канонады стал утихать, по мере того, как фронт отходил все дальше. Тут же объявили мобилизацию в армию. Молодые годы были призваны сразу первые дни войны, а наш отец еще некоторое время оставался дома. Потом пришла повестка и ему. На сборы давали всего один день, а для того чтобы сдать свои дела ему понадобилось бы целая неделя. Сдавать кладовые не пришлось, он оставил целую связку ключей и велел их отдать председателю. На другой день я отнес ключи по назначению, но председатель сказал: «Теперь, пока отец не вернется с войны, кладовщиком будешь ты». Я отказывался, мне в ту пору было 17 лет. Он мне и говорит: «Грамота у тебя есть, вот и поработаешь за отца». Так я стал кладовщиком. Теперь я целями днями занимался этими делами, то с одного амбара отпущу овёс колхозным коням, то продукты для колхозной столовой или комбикорм для скота. Как ни говори, а годы были молодые, только придешь с работы, умоешься, поешь и бегом в клуб на танцы. Вдруг кому-нибудь срочно понадобилось что-то взять с кладовой в неурочное время – прибегают к нам домой, дома не застали, приходят в клуб. Приходилось все веселье оставить и отправляться по делам. Время подошло к осени, началась молотьба нового урожая и тут только успевай разворачивайся, воз за возом поступало зерно. Через недели две были заполнены все амбары зерном и вот приехал отец, его демобилизовали. Сколько было радости, теперь все заботы опять лягут на него и жизнь пойдет опять по-прежнему. Он подробно расспрашивал мать: Как вы здесь жили, чего нового в деревне? Мать и говорит: «Теперь наш Витя работает за место тебя кладовщиком» – «Как так?» Я ему все подробно изложил. «Я у тебя кладовые принимать не буду, так как у тебя нет никакого опыта, за тебя я в тюрьму не собираюсь садиться». Я выложил ключи на стол и до свиданья, пошел гулять. После этого у них меж собой был крупный разговор – его наконец убедили, что все мелкие неурядицы уладим. Тогда он снова приступил к своим обязанностям. Однако до самой весны его не покидало сомнение и только после ревизии успокоился, когда все оказалось нормально.
После окончания неполной средней школы, я учиться больше не желал, а начал дома строгать стружку. Это занятие увеличивало материальный доход семьи. Таким ремеслом занимались многие, но некоторые члены колхоза не имели такой возможности, так как после трудового дня надо было отдохнуть. По деревне многие стали выявлять недовольство. Почему у кладовщика и у некоторых других членов колхоза взрослые дети не ходят на колхозную работу, а занялись дома стружкой. Дело приняло скандальных характер. Многие ребята уехали в другие районы и там занимались этим ремеслом.
Однажды отец после колхозного собрания пришел домой и говорит мне: «Давай, будем решать, как быть с тобой, или ты будешь работать в колхозе или ищи себе занятие где-нибудь на стороне». На домашнем совете было решено, что на Васильковский МТС набирали курсы трактористов, вот туда я и поехал. Со мной также был двоюродный брат Осип. Это находилось от нашей деревни на расстоянии 20км. Жили мы на частной квартире и один раз в неделю ездили домой за продуктами. На курсах преподавателем был у нас один из опытнейших механиков – это был специалист высокого класса. Он мог закрытыми глазами разобрать и собрать любой узел трактора. Были у нашего преподавателя и своего рода странности или, как теперь принято говорить, хобби. В любую зимнюю стужу или буран он ездил все время на велосипеде. Иногда иронию пускал в свой адрес, смеясь говорил: «Есть еще в наше время такие чудаки, которые всю зиму не слезают с велосипеда». Курсы мы окончили весной – экзамены выдерживали хорошо.
Теперь охота было как можно скорее сесть за руль и испытать свои способности. Пахали мы землю в своем колхозе на тракторе ХТЗ. Моим напарником был Павел Мустонен. У него был уже некоторый опыт работы, так как он эти курсы окончил на год раньше меня. Это был исключительный товарищ, про него можно искренно сказать – настоящий друг у человека бывает раз в жизни. Близких, почти что родных людей, он может подарить несколько, но друга только одного, как старую верную жену. Моложе, красивее найдешь, вернее никогда.
Трактор наш был изношенный, видавший виды. Спашешь гектаров 20-25, уже начинают стучать шатунные подшипники и приходится пол дня лежать под трактором и делать перетяжку. По окончании работ в своей деревне, нас отправляли на помощь в другие колхозы: Вороново, Тортоево и так далее. После работы, как бы тщательно ты не умылся горячей водой, переоденешься, пойдешь в клуб – девчата обычно говорили, от тебя пахнет керосином.
В летнее время по традиции девчата спали на чердаках или в амбарах. Это были хорошо прибранные комнаты – вымытые и выскобленные до блеска полы. Там стояли кровать, стол, керосиновая лампа, пара стульев и т.д. На полу были настелены половики домотканые. После кино или танцев ребята обычно провожали девчат до дому, с кем дружили. Еще в школьные годы дружил с одной девушкой, звали ее Люба. Она была очень скромная, морально выдержанная, вела себя исключительно, на людях и со мной. В деревне ничего не скроешь, все знали кто с кем дружит. Так что наши родители давно знали наши дела не хуже нас. В каждое лето у Любы была оборудована комната на чердаке у дедушки и бабушки. Их дом стоял посреди деревни и сними давно уже никто не жил. Так что здесь ей было удобнее принимать кавалера, чем дома. Семья у них была большая, три сестры и два брата. Люба была старше всех. Мы с Любой дружили уже более двух лет, когда началась война. Эта дружба была настолько чистая, ничем не запятнанная, здесь было столько нежных чувств, что теперь, спустя столько лет порой вспоминаю это. Такое же никогда не повторится вновь. Это была единственная, которой мною были отданы самые нежные чувства. Теперь нам обоим уже не доставало друг друга каждый день, все время хотелось быть вместе. От воскресенья до воскресенья время длилось очень долго. И, если ты надумал идти к ней посреди недели, то делал это при помощи условного знака, чтобы дед с бабкой не слышали. Набираешь на ладонь песок и эти самым целишься по окнам чердака. Удары песчинок издают нежное музыкальное звучание. Она уже знала, что это такое. Но для достоверности раздвигает занавеску на окне и, убедившись кто это, спускается вниз и тихо открывает двери. Несмотря на то, что я всегда ходил ночью и тайком, но, однако, дед с бабкой были в курсе дела. А назад нужно было всегда вернуться, пока женщины в деревне не проснулись, иначе утром, провожая коров в стадо, будет новая сплетня.
Вскоре после войны в магазинах были разные продукты: мясо, колбаса, черная икра и т.д. Вождь никому ничего не дарил даром. В этом он был прав, ежегодно проводил снижение цен на продукты питания и на товары первой необходимости. После его смерти многие плакали, как мы теперь будем жить без него. Про эти дела, что в наше время пишут и говорят, никто ничего не знал. Под его именем тысячи людей ежедневно на фронте поднимались в атаку ”3а Сталина – За Родину” Никто не знал репрессионных лагерей подобно «КАРЛАГ» в Казахстане, площадь которой была равна – площади всей Франции. Еще в первые годы правления Н.С. Хрущева в магазинах всё было, пока он не приступил к своим перестройкам. Кто-то ему подсказал, что надо скот ликвидировать в городах. Кто в этих вопросах был его правой рукой, тот решил развалить наше общество руками самого Никиты.
Это было в летнюю жару, когда люди резали скот, некуда было девать мясо. На базаре всё было завалено им – осталось одно, солить его. Если выразить языком профессионального бокса – это был смертельный нокаут для всей страны, от которого трудно поправить и опытному лекарю.
Наш город, как много было описано выше, имеет всего одну единственную центральную улицу между гор. В основном население в своих собственных домах по склонам гор, численность которого 100 тысяч человек. Крупного рогатого скота держали 30 тысяч голов, молока всем хватало, и скотина на базаре продавалась в живом виде на мясо по доступным ценам. После этого (мудрого) решения осталось всего две тысячи голов и год за годом все уменьшается, скоро ни одного не будет. Конечно на Красной площади в Москве неразумно держать скот, а в наших Сибирских поселках и рудниках городского типа это надо было приветствовать. Развалить налаженное хозяйство – ума много не надо, а потом настроить его вновь порой не получается. Ударили труженика по рукам, которого он не скоро забудет. Теперь многие возмущаются, что в магазинах ничего нет. Драматург В.Розов выразил так: «У некоторых руководителей больной мозг, поэтому весь организм болеет».
После того, как Н.С.Хрущев ушел с политической арены, Л.И.Брежнев пытался поправить дела в аграрном секторе страны. Были приняты разные меры воздействия на продовольственную программу страны, чтобы улучшить снабжение продуктами питания, но всё безрезультатно. Затем поступила директива, чтобы за это дело взяться всем миром. Каждое крупное предприятие должно иметь у себя подсобное хозяйство, чтобы обеспечить своих рабочих продуктами питания. За это дело руководители брались с большой неохотой. Находили целый ряд причин, и всё откладывали строительство скотных дворов. Но на этот раз Леня шутить не собирался, если желаешь занимать руководящий пост – выполняй указания, если нет, то выложи партбилет и освободи место! На твою должность мы другого товарища подберём. После таких крупных мер, дело двинулось с места. Некоторые предприятия построили коровники, закупили коров, кто свиноферму завел – были и такие, что завели овец, кроликов даже пасеки появились. Всё пришло в движение, были настроены оптимистически – ожидали скорой отдачи. Как говорится цыплят по осени считают, так поступили и у нас. По результатам года, по подсчету экономистов, все эти подсобные хозяйства были убыточными, за исключением некоторых. Дешевле обошлось бы закупить в Австралии баранину, чем самим её производить. Некоторые товарищи не соглашались с такой постановкой вопроса, а говорили – это ведь свое, а не купленное. Эти два нокаута: коллективизация и ликвидация скота в городах и рабочих поселках, поставили страну в такое трудное положение, что до сих пор не можем справиться с продовольственной программой. Будем надеяться, что перестройка решит эти проблемы – даст право сельскому труженику, чтобы он стал настоящим хозяином земли.
После окончания весенне-полевых работ, каждый год добывали, строительный камень для собственных нужд, а теперь для нужд колхоза. За деревней, возле реки Назия был каменный карьер, еще во время НЭПА купцы некоторые вели там разработку. Верхний слой земли и глины были сняты, обнажён камень, довольно добротный, применяли для возведения фундаментов под строительство домов, ступеньки для крыльца также строились из этого камня. Первый день приходилось очищать наносы, которые каждый год попадали в карьер после проливных осенних дождей глина, мелкий камень и т.д. Эта работа была довольно трудоемкая. После окончания очистки, мужики обычно обмывали начин. Это мероприятие проходило тут же, недалеко от карьера, на лоне природы. Чокались, поздравляли друг друга и пропустили по чарке. Некоторые сельчане после выпитой чарки, сразу стали собираться домой, не смотря ни на какие уговоры, чтобы посидеть за компанию. Находили столь веские причины, что им поверили и не стали задерживать. Но были среди односельчан и такие, которые без всяких уговоров, ни одной стопки не пропускали и сидели до последнего.
Одним из таких компанейских мужиков Кузьма Петрович. Он жил напротив дяди Саши. Пил он за всех, никого не хотел обидеть, за здравие и упокой. Наконец отключился, как сидел под кустом, тут и растянулся спать. Настало время расходиться по домам. Водка была вся выпита и дело двигалось к вечеру. «А что будем делать с Кузьма Петровичем?» – спросил кто-то. Тот продолжал спать, издавая пьяные храпы, и чего-то во сне ругался. Все хором ответили -выспится и сам придет. Погода была теплая, да плюс к тому пары алкоголя подогревали его, так и решили. Все пошли домой, а двое из парней незаметно вернулись и решили устроить шутку над Кузьма Петровичем. Подошли к нему, спустили штаны и большую полную лопату жидкой желтой глины наложили в гальцоны и застегнули снова ремнем. Кузьма Петрович спал сном Александра Македонского, издавал храпы, как будто кто-то катил телегу, изредка чмокал губами, очевидно с кем-то разговаривал. Весь интерес в этой затее теперь заключался в том, чтобы проследить как он на это будет реагировать, когда проснется. Надо было подобрать более удобное место и наблюдать за финишем, не выдавая себя. Берега реки Назия были резко противоположными, правый был пологий, а левый крутой. В зимнее время все деревенские ребятишки приезжали сюда кататься на лыжах, с этого крутого берега, под которым находился карьер. Отошли метров на 200 и залегли под кустами, откуда было хорошо видно. Время тянулось медленно, а объект всё спал. Вдруг он зашевелился, встал на ноги, огляделся вокруг – нет никого, выходит оставили меня здесь. Почувствовал неладное, стал с наружной стороны щупать свои штаны, очевидно почувствовал тяжесть. Он еще раз проверил вокруг кустов, может быть еще кто-нибудь спит здесь? Убедившись, что никого нет, расстегнул ремень. Долго и пристально смотрел себе в штаны в полупьяном состоянии. Сам стал удивляться и мотать головой во все стороны. У него такие вещи случались частенько, когда перепьет, но тут он не поверил своим глазам. Подозрительно много было содержимого в штанах, сколько он жил, не мог припомнить, чтобы за один раз столько наворотить. По цвету вполне подходило, но количество вызывало сомнение. И Кузьма Петрович решил сделать анализ на нюх. Зацепил указательным пальнем из штанов, поднес к носу – не пахнет. Диким голосом закричит на всю глотку, так что лес эхом отдавало его слова: Убью, убью, мать-перемать, как только узнаю – чья эта работа.