полная версия

Сергей Юрьевич Мельников
Хроники Финского спецпереселенца

ФЕДОР ПЕТРОВИЧ ЕРМОЛИН

Фёдор Петрович по сравнению со своим начальником, был человеком противоположного характера. Никогда не кричал на людей, не унижал человеческого достоинства, не наказывал никого, и не старался для производства. Для него было всё равно – участок работал нормально или нет, он не переживал. Не зря говорят: «Беззаботный человек хуже мертвеца, такие люди берегут свою нервную систему и, как правило, долго живут». С одной стороны, хорошо, но для производства от них пользы никакой. Мы работали на штольне №6, это был самый отдаленный участок возле подсобного хозяйства ОРСа. Федор Петрович ходил шахту в нашу смену, когда мы работали до 12ч ночи. От участка до ближайшего тоннеля 3км шли на лоне природы. Пойдёт домой два часа раньше смены, обязательно заберет с собой свою любовь. Летнее время идти по поверхности милое дело, кругом запах цветов, природы дышит, как тут не согрешишь, притом деваха лет на 20 моложе его, тут и мертвого потянет на подвиги. Это уже никого не удивляло, если их видели вместе. Все об этом знали и не обращали никакого внимания. Однажды мы вышли из мойки в 1:00 ночи и направились в столовую, но Фёдор Петрович нас остановил: «Вы куда, ребята? В столовую идите, в кабинет, ждите меня, я скоро приду». Набрал нас девять парней и говорит: «Сейчас поедем ко мне, жена вас накормит, и съездим мне за сеном». Все над нами имели власть – одни старались для производства выжать из нас все соки, а кто для личной выгоды. Фёдор Петрович был равнодушен к производству, но для своей семьи ему приходилось шевелить мозгами, ведь дома у него было семь иждивенцев, а времена были не из лёгких. Карточная система и в магазинах пустые полки. На иждивенцев получали всего по 400г хлеба на каждого в день. Единственный выход, чтобы прокормить такую семью, держал корову, сеял гречиху и просо, сажал картошку и разные овощи. Рабочая сила для него была бесплатная их в достаточном количестве. Сколько человек захочет, столько и пошлет к себе домой. Нашими руками он обрабатывал всё, не один гектар парни мы перекопали ему вручную лопатой. А наступит сенокос, навозим сена не менее чем на пять коров. Осенью всё вовремя намолотим зерновые, выкопаем и перевезем на двуколке весь урожай, притом вовремя и в хорошую погоду.

У нас большого выбора не было, нам остаётся только подчиняться. Надо, значит надо! Весь разговор исчерпан. Фёдор Петрович шагал впереди, а мы за ним, в кишках квакали лягушки, но мы были настроены оптимистически, скоро нас накормят, перестанет урчать. «А как с зоной будет, что там скажут нам?» – «Я уже всё уладил, утром пропустят через проходную» – «Тогда лады!» Так и дошли до владений Фёдора Петровича, жил он на самом верху, на горе, недалеко от кладбища. Хозяин стучится во всю мощь, никак не может разбудить свою хозяйку, видимо здесь нас никто не ждёт. Заскрипели двери, давно петли не смазаны, загремели задвижки, и двери распахнулись. На пороге появилась женщина невысокого роста, спросонок вид имела не лучшим образом, волосы запутанные, глаза опухшие и т.д. «Быстренько накорми ребят, они с работы, мы поедем за сеном» – «Федя, у меня ничего нет, ты мне не сказал, что ребят привезёшь». Вот так раз! Если ждать, когда она сварит, то утро будет. Федя почесал затылок себе, и мы молчим, что же дальше? «Вот что, ребята, придётся ехать не евши, когда приедем, тогда досыта поедим». Деваться некуда, поехали. Четыре тележки одноколок собрал он, и мужчина подъехал на лошади. «Кто умеет воза накладывать?» Я отозвался. «Иди сюда, садись на телегу и поехали». На нашу телегу вскочил и сам хозяин. А за нами, словно караван, подтянули на себе тележки: Леонгард, Шнайдер, Вольф и т.д. Со стороны смотреть, можно подумать – вот это хозяин, день и ночь трудится в поте лица, за один рейс обеспечь скотину на несколько месяцев кормами. Фёдор Петрович и возчик были старые знакомые, они всю дорогу разговаривали между собой, я в их разговор не вмешивался. Вдруг Фёдор Петрович поворачивается в мою сторону и говорит: «У меня есть сено близко и далеко, вам где удобнее брать?» – «Конечно, там, где ближе», – говорю я, – «Ближе это то, что первое попадётся. Понял?» – «Конечно» – «Вот и молчи» – «Добро!» Я подумал – нам какая разница, ворованное оно или нет, ведь не себе везём, а начальнику. Проехали по горам три километра, и с левой стороны дороги показался стог. Вот он, заворачивай коня. Один из ребят залез на стог, стал его разваливать, и каждый стал накладывать себе воз. Когда все воза были наложены, то по одной тележке все вместе вытянули их на дорогу. «Ну, ребята, закуривай и поедем», – промолвил хозяин. Теперь дорога до самого дома всё время шла под гору, колёса пришлось затормозить, чтобы легче было спускаться. Часа три мы потратили на эту поездку. Восток уже алел, новый день вступал в свои права. Что он принесет людям? Горе или радость, или то и другое. Ночью я не разглядел, что там, на дворе Фёдора Петровича, был огромный стог, во весь двор. Здесь хватило бы сена на всю пятилетку одной корове. Позже я узнал, что они с этим возчиком всю зиму возят на базар излишки сена и продают. Вот она где собака зарыта, Федя наш и косы в руках не держал, а его буренушка ела первосортное сено, как чай. Не зря говорят: «Надо уметь прибрать к рукам, что плохо лежит». Сено аккуратно сложили и накрыли прорезиновыми трубами. Тут вскоре и сама хозяйка появилась на дворе: «Ну, кончили ребята, вот мыло и ведро с водой, умойтесь и сразу за стол». Действительно, супу было наварено несколько ведер и жареная картошка. Мы почти всё съели под метло. Фёдор Петрович поблагодарил нас и сказал: «Сегодня никто на работу не выходит, отдыхайте». По дороге в зону разговорились между собой, оказывается эти ребята всё это сено навозили ему, многие уже множество раз участвовали в этих культпоходах Ермолина, в этом доме они были свои в прямом и косвенном виде. Держали язычок за зубами, лишнее не болтали и делали полезное дело для него. Поскольку это всё сходило с рук, без наказания, а лишний стог сена немалые деньги стоил зимой. Аппетит появляется во время еды, так и Фёдора Петровича. Этого показалось мало, и он решил другими путями доставать сено. Чтобы иметь свои собственный покос, выписал 60м новой транспортерной ленты для участка, получил её на материальном складе, и отвёз в колхоз на автомашине. На этот раз у него этот номер не прошёл, это стало известно на шахте. На него было возбуждено уголовное дело, за что он попал в места, не столь отдаленные и не близкие, оставив на произвол судьбы свою многочисленную семью. Теперь им пришлось пережить большие трудности. Фёдор Петрович, отбывая меру наказания в исправительно-трудовых лагерях, не забывал своих старых привычек, и за колючей проволокой находил себе женщин легкого поведения. Одна ненаглядная так сумела завлечь его, что после отбытия срока наказания, больше не вернулся к своей семье. Оставшуюся жизнь свою доживал в городе Белово, с новой спутницей жизни.

Однажды в Риме шел судебный процесс, судили за многоженство. 105 свидетельниц утверждали, что является женами подсудимого. Я не берусь достоверно доказывать сколько их было у Фёдора Петровича, но многие вспоминали его.

ГОРНЫЙ МАСТЕР КУРТУКОВ

В ремонтную смену у нас мастером было тов. Куртуков, из спецпереселенцев, теперь они себя считали большими военными. Руководить народом у него не было никакого навыка или просто желания. Его ненавидели за то, что он не был хозяином своего слова. «Вот вам, ребята, аккортная работа, как только выполните, можете идти домой». Обычно аккорт он давал на самые трудоемкие работы, он был не уверен, что они будут выполнены в срок. Первое время, пока его ещё не изучили, все старались выполнять его указания и охотно верили ему. Получая аккортную работу, выкладывались до последнего, в поте лица и без отдыха делали невозможное, чтобы хоть на один час раньше со смены выйти на поверхность. Как только он увидит, что дело движется к финишу, он тут, как тут. Широко расставив свои ноги, словно беременная женщина, выставив вперед свои огромный живот, промолвит: «Вот что, ребята! Время еще мало, рановато домой идти, надо ещё вот тот-то делать». После этого его наряды растягивали на всю смену, так как он потерял свой авторитет перед коллективом. Сам он был ленивый человек, как правило, держал для себя личного адъютанта. Эту должность на побегушках исполнял Саша Вильгельм, он был самый маленький среди ребят, и тяжёлый физический труд ему был не под силу. Он исполнял должность лампоноса. Аккумуляторы в те времена были несовершенные, которые через 3-4 часа выгорали. Потухшие менял на новые в ламповой. Если оставалось свободное время у лампоноса, то Куртуков посылал его на поверхность и давал спецзадание. «Саша, вырой картошки на подсобном хозяйстве, то есть иди и укради. И испеки её для меня, когда она будет готова, принеси мне сюда, в лаву». Саша исполнял все прихоти мастера, через некоторое время по всей лаве чувствовался ароматный запах печёной картошки, которую подсовывал себе под пазуху толстопузый, так его звали ребята теперь. Оставшуюся часть смены в его зубах хрустела печенка, а у остальных ребят с голодухи бежала слюна. С нами в ремонтную смену работал Бернс. Однажды он достал ведро картошки и, находясь в зоне, целый день она не давала покоя ему. Сперва ел вареную, затем резал на тонкие лепешки и пёк на печи. За день он с ней справился, к вечеру ведро было пустое. Работали мы в ту пору в ночную смену, проветривание в лаве было слабое, как только приступили к работе, Бернса начало пучить. Желудок не перерабатывал содержимое, пошло обильное выделение газов. Все прекратили работу и плевались, а Бернс всё выдавал новые и новые порции. Стоило ему чуть нагнуться, как выделения вновь повторялись, и по запаху, словно нашатырный спирт, действовал на слизистую оболочку глаз. Куртуков долго следил за этим делом, надеясь, что в конце концов это прекратится, но его надежды не оправдались. Приняв окончательное решение, сказал: «Бернс, иди домой, ты сегодня больной. Если ты останешься в лаве, то к смене мы не успеем закончить ремонтные работы, и задержится работа угольный смены». Так Бернс получил дополнительный отдых от того, от кого никогда не ожидал.

Некоторые ребята носили с собой в шахту вареную картошку в котелке. Один из них был молдаванин Дога, который работал в добычной смене. Он был ростом под 2 метра, это скудная еда, что нам подавали столовой, ему было как слону дробина. Недалеко от места работы он прибивал гвоздик или деревянный колышек в стойку, на который вешал котелок. Во время работы глаз не отводил от содержимого, чуть какая-нибудь остановка, тут же подбегает и грязными руками достает еду. Пока в котелке чего-нибудь имеется, оно ему покоя не давало.

Лава, которую мы обрабатывали, в данный момент была последняя на этой штольне, скоро здесь будут свертываться все работы и участок перейдет на другое крыло шахты где преимущественно залегают пласты угля малой мощности до 1м. Следом за продвижением лавы погашались выработки. Ежедневно на наряде напоминали нам, чтобы не останавливали в отработанном пространстве трубы, рештаки и прочее оборудование, а после смены складывали на уклоне, откуда они будут выдаваться на-гора.

После ЧП с Федей Клевновым, на некоторое время Иван Ефимович придерживал свои нервы, ни на кого не кидался, но перевоспитать себя за такой короткий промежуток времени – задача не из легких. Скоро всё было забыто, старое начинается снова. Командный стиль руководства и неограниченная власть вырабатывались десятилетиями, которая расшатывала нервную систему, если что-нибудь делали не так, как он хотел. Однажды случился аналогичный случай в конвейерном штреке. Электрослесарь Саша Драйт отбалчивал ставь труб, заваленных углем и затопленных водой, проложенных по почве ещё два года тому назад, при монтаже лавы. Одна из гаек так заржавела, что он никак не мог ее отболтить. Иван Ефимович стоял в стороне и наблюдал за этой сценой. Вдруг, как будто бешеная собака его укусила, он накинулся на слесаря. Ты, такой-сякой, с тебя толку нет никакого. Нецензурная брань во всю мощь летела из его уст. На самом деле это был один из лучших электрослесарей. Драйт терпел, терпел и вымолвил: Уходите отсюда ради Бога, Иван Ефимович, не мешай мне работать. От нервного перенапряжения лицо его покрылось бунцово-красными пятнами, он затопал ногами и пошло-поехало. Драйт долго терпел, пока он его допек, схватил молоток и бросился на начальника. Иван Ефимович пробежал через лаву за считанные минуты, а Драйт бежал следом за ним с молотком в руках. Участь одна для всех – карцер. Сегодня очередь за Сашей Драйт. Теперь я не раз вспоминал своего первого начальника участка Александра Николаевича, он придерживался гуманных идей. Человек родился чтобы делать добро, за что пользовался авторитетом, люди его всегда слушались и платили взамен там тем же.

После отработки мощного пласта, нас 10 человек оставили для демонтажа и выдачи оборудования. Горный мастер теперь у нас был свой парень – Вольф Николай Романович. До войны жил в Москве, где окончил техникум химической промышленности. У нас теперь была своя республика, никто на нас не покрикивал, а мы сами старались работать честно. В устье штольни, где был опрокид, где вагоны с углем опрокидывали в бункер. Те ребята, которые постоянно работали на опрокиде, натаскали за осень картошку с подсобного хозяйства и спрятали её обработанных печах с таким расчётом, что зимой будут по маленько после работы таскать домой. Мы эту картошку нашли. Теперь Николай Романович каждый день назначал дежурного по очереди. В его обязанности входило принести два-три ведра картошки, разжиечьь костер и довести картошку до кондиции. Притом костёр жгли внутри раскомандировки, где пол был разобран кем-то. Никто не думал, что сгорит эта избушка, все всё обошлось благополучно. Когда печенка была готова, сходить и пригласить всех на обед. Расстояние от устья штольни до места работы была недалеко. Все рассядутся вокруг костра и пошла печенка в вход за милую душу. Немного отдохнули и снова за дело. Это были золотые деньки в нашей жизни, когда мы работали на демонтаже.

Через месяц мы всё оборудование выдали и нас перевели в новую лаву. Знаменитая лава №17 была расположена в районе Биса, под рекой Малый Кандалеп. Мощность вынимаемого угольного пласта составляла 0,9м. Боковые породы, почвы и кровля, были представлены породами аргиллит, слабо устойчивыми, как глина. Сегодня цикл взяли, а на другой день лаву так зальет, что свободного пространства остаётся 0.5-0.6м. Крепежная стойка уходит в боковые породы. А самое неприятное было то, что по всей длине лавы сплошным потоком лила вода. Сперва этот участок хотели дать вольным, но потом передумали, зачем вольных людей угроблять, пусть здесь зона работает. Привода в лаве были качающие, рештаки между собой соединялись болтами. После каждого вынутого цикла рештаки с завальной стороны нельзя было отбалчивать, т.к. через рештачный ставь нельзя было просунуть голову. Тогда приходилось ручными лебедками тянуть вниз целую серию рештаков и у конвейерного штрека их разбольчивать. Качающие привод так крепко зажимало, что при помощи кувалды и ломика, лежа на боку, по целой смене долбили кровлю, которая лежала на приводе. Работать приходилось каждый день по две смены. Угольная бригада работала в другой лаве, а нам никто не мешал, хоть сутки не выходи на-гора. Мы носили брезентовую спецодежду, которая через 20 минут работы промокала насквозь. Если кто оправлялся по легкому, то одно удовольствие составляло в штаны, хоть на миг почувствуешь мизерную долю тепла. В этих адских условиях нас довели до отчаяния. После такой смены, промокшие до нитки, в зимнюю стужу, пока от лагеря дойдёшь до мойки, не дай Господь и врагу. Это невозможно описать, это надо самому испытать. Люди до того уставали, что жизнь теплилась чуточку, более 200г хлеба не могли есть. Организм переносил адские нагрузки, потому-что мы были молоды. Придя в зону, все сразу ложились спать. Несколько часов отдохнёшь, только тогда появится аппетит. Наши ряды постепенно день за днём уменьшались, поредели. Многие находились по больничному листу, а некоторые уже отдали Богу душу. Однажды вечером, во время ночного наряда, все в один голос заявили – не будет прорезиновой спецодежды, никто из нас в лаву не полезет. Прорезиновую спецодежду в первую очередь выдавали вольным, зона обойдется и так – подохнут, туда им и дорога. Последнее время лава подошла под самое русло реки Малый Кандалеп, условия работы стали совершенно невыносимые. Холодная вода сплошными потоком лилась с кровли прямо под шиворот и растекалась по всему телу. Наряд нам давал механик участка Пётр Петрович Людвиг. Попал он сюда с фронта в чине капитана, парень он был грамотный и вскоре его выдвинули на должность механика. Он нас всяко старался убедить, уговаривал не поднимать крупного скандала, но мы стояли на своём. Пётр Петрович был вынужден идти доложить высшему начальству о наших требованиях, мы ожидали благоразумного диалога, чтобы облегчить свою судьбу. Почему это так? А не так, как у людей. Вдруг двери открываются и на пороге появляется начальник шахты №4 Михаил Иосипович Бармут. Первым делом он обвел взглядом всех ребят и как закричит во всю мощь своих легких: «Забастовка? Не забывайте, кто вы. Я вас собственноручно, без суда и следствия, расстреляю до единого. Дайте мне автомат, всех сию минуту отправлю на тот свет. Марш в шахту, чтобы глаза мои вас не видели». Его руки дрожали, нервное состояние его было подобно приступу эпилепсии. Мне уже когда-то подобное приходилось видеть, хоть в иной форме. Это, как правило, свойственно трусливым людям. Мною ниже упомянуто о капитане Лярском, который был у нас командиром роты в строй батальоне. У этих людей, как правило, двойная душа. При экстремальных условиях они добры к тебе, лучше родного отца, у них появляются животный страх за свою собственную жизнь. Стоит ситуации измениться – как их не узнать. Михаил Иосифович Бармут, собиравшийся нас в упор расстреливать прямо в раскомандировке участка, был родной брат по крови нашему командиру роты Лярскому. Свою преданность и героизм ему представилась возможность доказать на деле, когда немецкие войска занимали Донбасс. Вот тогда надо было попросить автомат и с оружием в руках отстаивать честь и независимость Родины. Как делали истинные сыны разных национальностей, населяющие Советский Союз. Михаил Иосипович предпочёл иной вариант – оформить себе документы и уехать подальше от фронта. В Кузбассе без него могли вполне обойтись. Находясь за многие тысячи километров от тех краев, где решалась судьба Родины, пользуясь неограниченной властью, он творил чудеса, что иначе не назовёшь как глупость. Глупость -это дар Божий, но нельзя этим даром злоупотреблять. После того, как он объявил нам приговор – высшую меру наказания, но в исполнении её не привёл, только из-за того, что не имел автомата. Нам осталось одно – подняться и отправиться в шахту, иначе карцер. Судить нас бесполезно, так как во многих лагерях условия жизни были не хуже наших.

Так мы отдали всё своё здоровье. Оставшиеся в живых, многие ребята, взяты за учёт тубдиспансере или получили проф. заболевание – пылевой бронхит, эмфизема легких, пневмония и т.д. Мы уже не люди, а живые трупы, никому не нужный пустой балласт для общества. Дыхательные функции нарушены, теперь попробуй докажи – где ты потерял здоровье. Лозунгов подобных «Всё для человека, все для блага человека вовсе не было. Лозунг был один – уголь любой ценой. После окончания смены, каждый раз горный мастер обязан был просить разрешения на право выезда на-гора у дежурного по шахте. Если какой-нибудь пункт по наряду не был выполнен, выезд запрещали. Несмотря на то, что люди уже две смены подряд находятся под землёй, под проливным дождём. Самые большие трудности в этих экстремальных условиях выпали на долю ремонтной смены. Если участок плохо работал за прошедшие сутки, виноваты ремонтники. Особую сложность в работе составляло крепление качающих приводов проводов так как кровля и почва раскисли от воды и были представлены слабо устойчивыми породами. Огромную нагрузку испытывал привод во время работы, передвигая взад и вперёд весь рештачный став, как колхозную веялку. Крепежные стойки часто выпадали, и привод раскрепился. Угольная смена отказывалась браться за такую ответственную работу, как крепить его. Требовали вызвать специалистов. Эти полуживые работники ремонтной смены, порой только успевали помыться, как из зоны прибегала охрана и заставляли снова надевать эту мокрую мёрзлую спецодежду, которую несколько минут тому назад с великим трудом сняли себя, и отправляться назад в шахту. Однажды опять раз раскрепился привод, который крепил Давид Леонгард. Привода крепили самые опытные ребята. Во многом, в этих грехах были виноваты сами угольные бригады. Они заваливали решеточный став углем на остановках до самой кровли, поэтому привод не в силах был брать его с места и от перегрузки раскреплялся. Как только поступил сигнал в зону, что надо Давида Леонгарда вернуть назад в шахту, его разыскивать отправился начальник Кривельков. Давиду сказали, что так и так, тебя разыскивают. Он спрятался в мойке, в темном углу. Начальник смены пробежал по мойке с десяток раз взад-вперёд, кричал: «Давид, а Давид, ведь я знаю, что ты здесь где-то, выходи по-хорошему». Но Давид не намерен был снова натягивать на себя эту мокрую спецодежду, предпочёл лучше отсидеть в карцере. Вот так мы и жили, но человеческого достоинства не растеряли, остались людьми.