Наше учебное заведение находилось в прекрасном живописном месте. Сразу за старинной кованной оградой начинался сосновый лес. Говорили, что раньше здесь располагался мужской монастырь. О нем напоминал едва заметный лик Христа, упрямо проступавший через штукатурку и побелку над входом в КПП. Рядом проходила полузаброшенная дорога в сторону финской границы. На многие километры вперед, она шла по лесу, не пересекая ни одного населенного пункта, и идеально подходила для моих длительных пробежек. Пару раз в неделю, после занятий, облачившись в болоньевый комбинезон, я пробегал по ней 20-30 километров. К этому приятному и полезному занятию, еще во время военных сборов в Крыму, меня пристрастил сокурсник по мединституту Анатолий Голев. Мне больше нравилось бежать в одну сторону, каждый раз добавляя пару новых километров к уже освоенной и изученной дистанции. Основную часть обратного пути, экономя время и оставшиеся силы, старался подъезжать на попутках. Водители охотно останавливались по просьбе уставшего бегуна. В прошлый раз такая пробежка чуть не стоила мне жизни. Еще в казарме, оценил температуру за окном. Минус 2 градуса соответствовали комфортному оптимуму. Но я недооценил коварство переменчивой ленинградской погоды. Забежав дальше обычного, почувствовал стремительное похолодание. На обратном пути, как назло, долго не было попутных машин. Уставшее и обезвоженное тело не сохраняло тепло, влажная шерстяная поддевка начала остывать. За десять-двенадцать километров до казармы, начали болеть переполненные молочной кислотой мышцы. Темнело. Перейдя на быстрый шаг, постоянно оглядываясь в надежде на спасительную попутку, я стал понимать, что запросто могу замерзнуть раньше, чем доберусь до теплого жилья. Спас единственный за всю дистанцию грузовик, свернувший с дороги, не доезжая около трех километров до цели. Оставшееся расстояние я преодолевал больше часа, выбиваясь из последних сил, борясь с ознобом, болью и страхом. Побив собственный рекорд, преодолел в этот день более 40 километров. Сняв комбинезон, покрывшийся толстым слоем инея изнутри, успокаивая на ходу разволновавшихся в связи с моим долгим отсутствием курсантов, отправился отогреваться в душ. Там меня ждал еще один неприятный сюрприз и новые страхи, связанные с отдаленными последствиями переохлаждения. Стоя под горячей струей, я с ужасом обнаружил, что исчезло мое мужское достоинство. Напрочь. Придя в себя, я догадался, что оно от холода и опасной нагрузки полностью втянулось куда-то внутрь. Я стал мало похожим на легендарного Приапа, о котором недавно рассказывал друзьям.
Вечерами, после отбоя, особенно перед окончанием Курсов и расставанием, мы подолгу разговаривали уже не на профессиональные, а на личные темы. О родных и близких, прошлом и будущем. Среди всех курсантов я был один с высшим медицинским образованием и, пусть с небольшим, но практическим опытом врачевания. Новые друзья засыпали меня соответствующими вопросами. В ходе ответа на один из них, связанный с особенностями мужской потенции, я в качестве иллюстрации привел им пример из собственного медицинского прошлого. Однажды, заступив на ночное дежурство в оперблоке, я обратил внимание на загадочное и необычно эмоциональное шушуканье молодых медсестер. На мои вопросы, краснея и смущаясь, они сообщили, что в расположенное на нашем же этаже урологическое отделение, поступил пациент с очень редкой болезнью – приапизмом. Даже опытные урологи редко сталкивались с ней в своей практике. Она проявлялась длительной и болезненной эрекцией, приносящей бедняге вместо радости, тяжелые и мучительные страдания. Причина заболевания была мало изучена. Ее связывали с возникновением стойкого очага патологического возбуждения в определенных участках головного мозга. Если мощная седативная терапия не помогала, для удаления болезненных сгустков крови из пещеристых тел, проводили сложную и травматическую операцию. А назвали ее по имени античного бога, прославившегося неиссякаемой мужской силой и бесконечными любовными похождениями. О том, что мой рассказ надолго запомнился курсантам, я убедился уже через несколько дней, во время экскурсии нашей группы в Исакиевский собор.
СССР, Харьков. Вторая половина 80-х
Учеба в Харьковском юридическом институте сопровождалась стойким ощущением дежавю – мне постоянно казалось, что я повторяю уже пройденное, уже когда-то происходившее в моей жизни. Я поступил в него со второго раза. Первая попытка, еще во время обучения в медицинском, несмотря на тщательно разработанную и проведенную авантюрную операцию, не принесла желаемого результата. По излюбленному выражению неудачников, не хватило одного балла. На следующий год, сдав экзамены на точно такие же оценки, без всяких напрягов и проблем я был зачислен на первый курс заочного факультета, так как уже служил инспектором уголовного розыска. Это была не единственная причина ощущения повторяемости событий. Уже несколько лет волей судьбы я следовал в фарватере своего старшего друга и наставника Валерия Зотова. С разницей в 4 года, я повторял многие значимые события его биографии – поселялся в освобождаемой им съемной квартире, занимал подряд несколько пройденных им должностей, принял эстафету курирования оперотряда. Даже наши дети родились с разницей в четыре года, а наши родители носили одинаковые имена, матерей звали Евдокиями, а отцов – Михаилами. Он избирался делегатом одного съезда ЛКСМУ, я, через четыре года – следующего. И в Харьковском юридическом он учился на четыре курса впереди меня. Почти на каждую сессию, выбрав пару выходных дней, я приезжал навестить друга и его одногруппников. В этих поездках меня меньше всего интересовал учебный процесс. Я насыщался общением с интересными и оригинальными людьми. Компания удивляла необычным разнообразием участников. Они сильно отличались возрастом, социальным статусом, материальным положением, привычками. Этих различий было намного больше, чем сходств и объединяющих факторов. Кроме опера Валерки, в нее гармонично вписывались «Старый Тапир» – сорокапятилетний директор Областной рембыттехники, двадцатилетний Юра Шутак – искусно «косящий» от призыва в армию сын теневого цеховика и «каталы», Сербин Николай – освобожденный секретарь комитета комсомола Главпочтамта, Сашка Коломоец – сын прокурорши, лицо без определенного места жительства и рода занятий, несколько других, не менее колоритных личностей. Дополняя и уравновешивая друг друга своими качествами и талантами, они создали уникальную команду, разительно выделявшуюся не только на фоне студентов, но и большинства постояльцев гостиницы. Селились, как правило, в облюбованном старом корпусе «Харькова», расположенном на крупнейшей в Европе площади имени Ф.Э.Дзержинского, в самом центре города. Тотальный блат и дефицит превращали каждое поселение в гостиницу в труднопреодолимое и дорогостоящее препятствие. Его легко и спокойно проходил только директор рембыттехники, приезжавший на сессию на служебной «Волге», с полным багажником дорогих коньяков и деликатесов, традиционно занимая один и тот же дорогой двухкомнатный «люкс». Остальные проникали внутрь, используя собственные связи, взятки и чудеса изобретательности, селясь в скромных одноместных номерах – пеналах. Часто у поселившегося счастливчика, по несколько дней ожидая освобождения доступного номера, на полу ночевали 2-3 нелегальных квартиранта.
Сессионное время разбивалось на несколько последовательных этапов, определявшихся не учебным планом, а количеством быстро тающей наличности. Все готовились к этому напряженному периоду загодя, ежемесячно отрывая от семейного бюджета и откладывая в заначку небольшую сумму. Но в Харькове эти заначки улетучивались особенно быстро и незаметно. Не ощущал этого, наверное, всего один единственный студент на курсе. Начальник ОБХСС города Баку. Он не утруждал себя даже личным автомобилем, прибывая на сессию с небольшим изящным «дипломатом». Кроме тугих пачек крупных купюр, в нем ничего другого не было. Все необходимое, включая одежду и экзаменационные оценки, приобреталось на месте.
Все члены дружной компании постоянно негласно соревновались между собой в организации экстравагантных хохм, приколов и сюрпризов. Многие из них были на грани, если уж не криминала, то аморальности и экстрима. Прикол должен был обладать одним обязательным качеством – реальной полезностью для компании. Его результатом обязательно должен был стать нужный конспект или курсовая работа, шаровое угощение с интересным общением, дефицитные билеты на концерт или соревнования. Кого только не заносило на этой волне в гостеприимные номера. Местный ветеран- подпольщик, почему-то живущий ,вместо собственной квартиры, в дешевом гостиничном номере, начинал вечер с воспоминаний о героическом партизанском прошлом. После распития нескольких литров принесенного им же вина, заканчивал заочным сватовством за каждого из нас своей великовозрастной дочки. Следующим вечером, нас уже удивлял рассказами и обильно угощал виноградом, прекрасными фруктами и коньяком, пожилой селекционер-мичуринец. Оказавшемуся в Харькове на гастролях певцу Юрию Антонову, знакомство с милой компанией стоило множества раздаренных рекламных плакатов с автографами, рюмками коньяка прямо за кулисами, а в итоге – обернулось сердечным приступом на сцене и срочной госпитализацией. Затесавшаяся в доверие парочка скрытых гомосексуалистов, после изощренного подыгрывания и разоблачения, нагишом была выгнана из номера в коридор гостиницы, а одежда – выкинута в окно на площадь. Известная футбольная команда, после знакомства и совместного празднования победы на выезде, получила от заядлых болельщиков ценный подарок. Студенты – юристы, под шумок пьянки, произвели выгодный обмен малознакомой, но назойливой соседки по этажу, на красочные плакаты и другую спортивную атрибутику с изображением своих кумиров. Через несколько дней, команда неожиданно проиграла на собственном поле более слабому сопернику. Любознательный Зотов вскоре выяснил причину. Большая часть ведущих игроков пропустила игру, находилась на бюллетене по поводу неприятной, но неопасной болезни, названной именем уже другого античного божества.
Были в компании и чистые, бескорыстные приколы «для души». Жители и многочисленные гости Харькова могли периодически встречать веселых, с виду интеллигентных и представительных мужчин в строгих костюмах, с депутатскими и делегатскими значками на лацканах, в самых неожиданных местах и в самых невообразимых состояниях. Это могло быть хоровое пение сочиненной экспромтом оды «старичку» Ленину у его памятника на площади, под гитарный аккомпанемент солиста Коксика Сербина. Или, коллективное проникновение в зоопарк через потайную дыру в заборе.
Походы в зоопарк превратились в своеобразный регулярный ритуал. Мы часто навещали своих любимых подопечных – пару амазонских тапиров. Эти удивительные животные напоминали невообразимую смесь свиньи, лошади и слона. Они тоже любили нас, постоянно ждали и радовались нашим посещениям и гостинцам – предусмотрительно купленным в овощном магазине морковкам и яблокам. В отличие от рядовых обывателей, проходящих в зоопарк по билетам через центральный вход, мы шли другим путем и с другими целями. Нам была известна одна пикантная слабость тапира – папы. Если почесать его за левым ухом и в определенном месте шеи (тапирячьи эрогенные зоны), он демонстрировал свое уникальное, более чем полуметровое достоинство самца, с двумя небольшими ушками на конце. Однажды, расхорохорившийся Сербин поспорил, что потрогает это уникальное достоинство рукой. Зотов и Шутак, по-отдельности, угощали парочку морковкой, я чесал самца за ухом. Мы так увлеклись, что не заметили, как к нашей компании присоединились несколько молодых мам с любопытными чадами. «Мама! Мама! Смотри – у него пять ножек! Мама! Мам! А он глазки закрыл!» – я повернулся и увидел, что Коля, бережно и аккуратно обхватив ладонью внушительный бархатный ствол, тоже от удовольствия закрыл глаза, спрятанные под строгими интеллигентными очками. Смущенные мамы, пырсая и краснея, таща за руки упирающихся детей, разбегались от вольера гораздо быстрее, чем иностранные туристки от витрины с Приапом в ленинградском музее.
Учебные группы комплектовались по территориальному принципу. Крупные области – Донецкая, Днепропетровская, Киевская – имели по несколько параллельных групп. Наша насчитывала около 30 человек, разных по образованию, возрасту и социальному статусу. Выпускников средних школ было относительно мало, подавляющее большинство взрослых и опытных студентов работали в правоохранительной, административно-хозяйственной и других управленческих сферах. Одного студента мы так ни разу и не увидели. За пять лет обучения он не был ни на одной сессии. Когда и как он сдавал экзамены и переходил с курса на курс, так и осталось вечной загадкой. Три человека пришли получать уже второе высшее образование. Из них деканат и рекомендовал выбрать старосту группы. Я отказался от этой обузы сразу. Бывший учитель Юрченко Саша, работавший в горотделе милиции небольшого городка областного подчинения, тоже не изъявлял особого желания. Остановились на Азаренкове Сергее. Он был 53-го года рождения, старше него в группе была только Рыженко Рая, которая по самым оптимистическим подсчетам, должна была получить долгожданный диплом незадолго до выхода на пенсию. Выпускник машиностроительного факультета, Сергей длительное время работал отрядным в колонии строгого режима. На первую сессию приехал в зеленой офицерской форме с капитанскими погонами на плечах. С первых же моментов обсуждения внутригрупповой жизни и новых для большинства, писанных и неписанных институтских правил, зоновская закалка дала о себе знать. На безобидную реплику молодой интеллигентной студентки, он отреагировал резкой и грубой тирадой, в которой трехэтажный мат, зековский жаргон и обидный смысл сплетались в грозное диктаторское предупреждение о перспективе насаждения в учебной группе строгого и непререкаемого колонийского режима. После короткой паузы, оправившись от шока, инициативу перехватили самые бойкие кандидатки в юристы – Семененко Люба, Франчук Евдокия, Валя Кириченко и Катя Луценко. Заклеймив возмущением и позором хамство «зеленого надзирателя», язвительно заметив, что староста путает ВУЗ с колонией, они объявили ему импичмент и инициировали перевыборы. Поднаторевший в усмирении бунтов бывалый тюремщик гнул свое, одаривая несогласных все новыми и новыми порциями зоновских эпитетов и грязных оскорблений. В группе было несколько «серых», чисто милицейских сотрудников, молодых пожарников и гражданских, беспогонных студентов. Никто из них не хотел связываться с грозным капитаном и становиться на сторону обиженных женщин. Пришлось вмешиваться мне. Первая реакция Сергея была ожидаемо стандартной. Я был в гражданской одежде и он не сразу заподозрил во мне опера и боевого офицера. Только, когда он услышал от меня не менее убедительный и грубый жаргон «с воли», сбавил обороты и предложил переговорить отдельно от группы. Так мы и познакомились. Сергей Викторович оказался вполне адекватным и добродушным человеком. После нашего мужского разговора мы стали закадычными друзьями, а к нему, как к старосте, ни у кого больше не возникало претензий.
В организации своего учебного процесса я тоже не стал «изобретать велосипед» и ломать уже апробированную и эффективную схему. Еще будучи студентом мединститута, я несколько раз помогал вечно занятому Зотову «передрать и творчески переработать» с чужих вариантов курсовые и контрольные работы. По международному праву, запутавшись в сложном, по смыслу и почерку, чужом тексте, допустил серьезную понятийную ошибку, за которую он чуть было, не поплатился на зачете. Я тоже вспоминал о неотправленных курсовых и контрольных только накануне сессии, после получения очередного вызова. Быстро обзвонив одногруппников, а иногда даже сокурсников из других областей, дальше действовал проверенным и безотказным способом. Большинство изучаемых предметов и отраслей права мне были не нужны изначально. Профильному предмету, оперативно-розыскной деятельности, в институте не учили. Переходить в следователи, прокуроры или судьи я не собирался. Поэтому, даже близкие по роду профессиональной деятельности уголовное право и процесс, криминалистику и криминологию изучал, больше ориентируясь на будущее. Все прекрасно знали, что служба опером стачивает даже самую крепкую психику и здоровье, как незакаленный рашпиль при обработке более твердого материала. Мало кто уходил на пенсию с практических оперативных должностей, даже при льготном исчислении выслуги. Мне нравились базовые юридические дисциплины – история и теория государства и права, логика, психология и судмедэкспертиза. Они на понятийном, мировоззренческом уровне формировали и доказывали важность права и закона в жизни человека и общества. Кстати, о логике. На этой малопонятной и почти неизвестной большинству людей учебной дисциплине, традиционно «сыпались» почти все студенты, вне зависимости от уровня интеллекта и подготовки. Когда ко мне в друзья очень активно стал набиваться один из преподавателей этой кафедры, Валерка категорично посоветовал мне держаться от него подальше. О нем в студенческой среде ходила дурная слава, подразумевающая какую-то сексуальную или психическую скособоченность. На удивление, я сдал логику на «хорошо» с первого раза. Следующее нестандартное поведение и отношение экзаменатора к студенту, я испытал при сдаче экзамена по научному коммунизму. Оставшись довольной моими развернутыми и убедительными ответами, приятная и умная заведующая кафедрой поинтересовалась моим предыдущим образованием. Услышав в ответ, что я закончил лечебный факультет мединститута, но оставил медицину, она изменилась в лице. С материнской обидой и грустью пожаловалась, что ее дочь – отличница, третий раз не смогла сдать вступительные экзамены в местный мединститут. Сначала она досадовала и добродушно упрекала меня в неразумном решении, но узнав, что служу опером в угро, согласилась с моим необычным выбором. Поставив «отлично», искренне пожелала удачи. В разговоре она подсказала мне хорошую идею. Если сдать в деканат справку с оценками и количеством часов изучения, некоторые, уже пройденные в первом институте предметы, зачтутся автоматически.
Наша компания с удовольствием продолжила традицию «открытых дверей», переданную по эстафете отучившимися предшественниками. Каждую сессию мы постоянно принимали в наших номерах многочисленных гостей. Меня часто навещали в Харькове бывшие члены отряда, подчиненные, местные друзья и товарищи. Однажды, после обильного прощального застолья, расчувствовавшись от водки и нахлынувшей ностальгии, уже в момент отправки поезда, вместе со мной в Харьков решил поехать провожавший меня «сестролюб», художник Женя Лунев. Он в свое время, после Днепропетровского художественного училища, закончил Харьковский художественно-промышленный институт и не смог преодолеть соблазн возвратиться в собственное студенческое прошлое. Наши жены были родными сестрами. Зная характер Людмилы, я понимал последствия такого самовольного безрассудства, но отговаривать романтичного художника не стал.
Прибыв в Харьков, мы сразу же отправились в гостиницу «Металлист», где в двухкомнатном люксе уже поселилась часть нашей дружной компании. Женя в дороге много рассказывал о своей студенческой жизни, я считал его в достаточной мере подготовленным к встрече с будущими юристами. Но я ошибался. Три дня, проведенные с нами, показали, что ранимая натура художника была не готова к такому экстремальному симбиозу. Экзамены еще не начались, шла начитка лекций, посещением которых большинство из нас себя не утруждало. Двери в номер практически не закрывались. Засвидетельствовать свое почтение, заодно выпить соточку водки или бокальчик пива, сыграть партийку в покер, круглосуточно приходили десятки студентов и студенток. Из окна номера можно было, не выходя на улицу ,смотреть футбольные матчи на стадионе «Металлист». Часто заезжал с коллегами Коршунков Сергей, местный розыскник Дзержинского РОВД, с которым мы познакомились и сдружились во время учебы в Ленинградской первоначалке. Проигравшие в карты тут же бежали в магазин за новой партией водки и пива. Женю, резко отличавшегося от прожженной юридической публики, окружили всеобщим вниманием, от которого он вскоре не знал, куда подеваться. Уезжать ему не давали. После каждого воспоминания о доме и жене, быстро предлагали душевный тост, от которого никто не мог отказаться.
Я даже не сразу заметил его внезапное исчезновение. Только зайдя утром в туалетную комнату и обнаружив на внутренней поверхности двери его прощальный шедевр, понял, что он укатил домой. На белой полированной поверхности, во весь рост была изображена обнаженная и очень красивая женщина, держащая в изящных тонких пальцах открытку с красноречивой надписью: «Помни о доме!». Это было не примитивное хулиганское граффити, а высокохудожественный по замыслу и исполнению шедевр с рельефными полутонами и другими признаками, выдающими руку талантливого мастера, будущего самого молодого члена Союза художников СССР. Мы назвали ее Маленькой Верой. С удовольствием любовались рисунком, вспоминая одновременно и дом, и Женю. Боясь реакции администрации гостиницы, мы несколько дней не пускали в номер уборщиц. Потом два дня улаживали возникший по данному поводу скандал, с грустью наблюдая, как неразвитые в художественном отношении горничные, злясь и чертыхаясь, отмывают двери, варварски уничтожая полюбившийся всем шедевр.
Осенние сессии нашего курса удивительным образом совпадали по времени с сессиями геологов из Харьковского госуниверситета. Там заочно учился наш общий с Валеркой друг, бывший отрядовец, Станислав Лобода. Очень быстро наша дружба распространилась на всех общих знакомых, сблизив между собой представителей таких разных, на первый взгляд, профессий. Геологи поражали всех, особенно наших одногруппниц, широтой и бескорыстностью романтической души. У них на курсе не было территориального принципа комплектования групп. Заочники работали в изыскательских партиях по всей стране, в основном – в западной и восточной Сибири. После длительных вахт в глухой, безлюдной тайге, где редкими гостями и посетителями были только медведи и лоси, на сессиях они активно компенсировали недостающие прелести цивилизации. Их ежедневные вечеринки по размаху и щедрости многократно превосходили наши скромные и обыденные попойки. Я несколько раз пресекал бездумные попытки разгулявшихся мужиков обменять среди ночи тысячные сберегательные сертификаты на пару бутылок водки у готовых на все горничных и гостиничных дежурных. Мои одногруппницы, симпатизируя и сочувствуя новым ухажерам, отвечали им загадочной и благочестивой сдержанностью. Однажды я стал свидетелем интересной и необычной ситуации. Бородатый геолог страстно пел нежные романсы и проникновенные лирические песни понравившейся ему красавице – юристке Ирине Гречко. Она сначала как-то сдержанно улыбалась, а потом, в самый неподходящий момент, явно диссонирующий с характером и смыслом нежной песни о любви, громко расхохоталась, обидев и расстроив незадачливого певца. После его ухода, на мой вопрос о неуместном хохоте, она смеясь ответила, что не могла сдержаться, когда он в такт песне начал раскачивать перед ее глазами ногой, обутой в туфли 36 размера. Я понял ее. Ирина была дородной и крупной украинкой, носила обувь минимум 39-40 размера. По-другому, более тактично и сдержанно, воспринимать ухаживания симпатичного, талантливого, но миниатюрного геолога – попросту не смогла.
СССР, Приднепровье. 1985 год
Следуя совету харьковской профессорши, накануне был на приеме у декана лечебного факультета мединститута. Роман Николаевич Лысенко помнил меня в лицо, добродушно встретил и задал пару риторических вопросов по теме становления молодого специалиста. Когда, вместо ответа на вопрос, услышал от меня просьбу о выдаче справки с перечнем пройденных социально-политических дисциплин, судебной медицины и нескольких других предметов, для предоставления в Харьковский юридический институт, долго не мог вникнуть в смысл сказанного. Он медленно и рассеянно перебирал папки в шкафу, потом так же задумчиво перелистывал содержимое одной из них. «Ты был у нас распределен на Скорую помощь в Луганскую область» – то ли спрашивая, то ли утверждая, обратился он ко мне после затянувшейся паузы. Мне пришлось кратко изложить ему историю смены моего профессионального выбора. Он снова надолго замолчал. По его лицу я понял, что он с трудом решается на какой-то важный для него поступок. «Значит, сейчас ты служишь в городском уголовном розыске? Это – хорошо!» – продолжая думать о чем-то своем, наконец-то, произнес декан. «А я ломаю голову, не зная, к кому обратиться. Мой балбес попал под влияние плохой компании, катится по наклонной плоскости. Мне уже надоело вытаскивать его из постоянных залетов. Я выдам тебе справку, но мне придется доложить вопрос ректору. Зайди ко мне завтра, примерно в такое же время, мы все обговорим» – я понял, что необходимая бумажка дастся мне не так просто, как представлялось раньше.
В назначенное время я снова прибыл в деканат. По настороженному лицу секретарши понял, что за день ситуация изменилась не в мою пользу. Сухо ответив, что Роман Николаевич у ректора, она предложила мне ожидать его возле главной приемной. Появившийся через несколько минут декан, расстроенным и подавленным голосом сообщил, что ректор примет нас через десять минут, приказал ждать его здесь и быстро удалился к себе. Мимо меня в ректорский кабинет потянулись озабоченные институтские чиновники, и я понял, что ожидается долгий и малоприятный для меня разговор. Минут двадцать я занимался аутотренингом, ожидая вызова и настраивая себя на железное самообладание, вне зависимости от дальнейшего развития ситуации. Наконец-то, строгая секретарша механическим голосом пригласила меня войти. Бодро, по- военному четко, поздоровавшись и представившись, я остановился посреди огромного и роскошного ректорского кабинета. За шесть лет стационара, мне так и не довелось в нем побывать. Анатолий Дмитриевич Визир – ректор, профессор и член-корреспондент Академии медицинских наук, восседал в шикарном кресле за главным столом, как император на троне. Между нами, за длинным приставным столом хмуро и надменно рассматривая вошедшего, сидели более десятка подданных – его заместители, деканы всех факультетов, руководители разных институтских служб и направлений. По такому серьезному представительству мне стало ясно – готовится показательная порка. Я понял также, что предварительное обсуждение уже состоялось. Выступивший первым, Роман Николаевич сухо изложил суть вопроса. За ним, резко и раздраженно, выступил ректор. Он, не стесняясь в выражениях, обвинил меня в нарушении клятвы Гиппократа, присяги советского врача, условий распределения молодых специалистов и во множестве других тяжких грехов, забыв при этом упомянуть, что большинство решений принималось с его ведома и согласия. То же самое перераспределение, решалось через его друга – директора мебельной фабрики, чьи рабочие и провели ремонт и оформление этого шикарного кабинета. Причем, с существенной скидкой в цене материалов и работ. Этого я, естественно, озвучивать не стал. Спокойно объяснил, что откликнулся на призыв партии и правительства по усилению органов внутренних дел. Никаких законов и клятв не нарушал. Благодарен родному институту за полученные знания и другие полезные приобретения, вынесенные из его стен. Мой спокойный и независимый тон произвел на присутствующих эффект, прямо противоположный ожидаемому. На меня градом посыпались новые упреки и обвинения: «Ты – предатель! На тебя государство затратило столько денег, времени и сил! Как можно было поменять благородную и интеллектуальную медицину на грязную, продажную и тупую милицию?! Кто позволил, и как это все прошло мимо нас? Это позор для всего института»! Понимая, что нужной справки мне не видать, как собственных ушей, я решил заканчивать этот инквизиционный балаган. «Я никого не предавал. Полученные от вас знания активно использую на службе. В том числе – для эффективной борьбы с наркоманией. Я что, в Израиль эмигрировал?! Потраченные на мою учебу деньги отработаю с пользой для людей и страны!» – уже более твердо и резко парировал примитивные и глупые нападки. Увидев перекосившееся и побагровевшее лицо ректора, я не сразу понял, что хватил лишку и допустил непредвиденную оплошность. Имея еврейские корни, Визир, как и многие другие соплеменники, разочарованные затянувшимся застоем в стране, присматривался и примеривал на себя перспективы очередной волны эмиграции в страну обетованную. Приняв мой ответ за намек и язвительную издевку, он, срываясь на истерику, перешел к угрозам. Обращаясь к кому-то из подчиненных, барским тоном приказал: «Направьте материалы в прокуратуру! Здесь не обошлось без подлога документов – без нашего согласования он не мог поступить в юридический институт!» Глядя мне в глаза, злобно закончил: «Ты не стал врачом – я не дам тебе стать и юристом!» При этом с такой силой швырнул мое архивное личное дело на приставной стол, что из него веером разлетелось несколько листов документов, а опешивший проректор по учебной работе, с трудом успел поймать его на самом краю полированной столешницы. В этот момент я на миг снова почувствовал себя студентом первого курса, прибывшим из провинциального шахтерского поселка. Меня охватили страх и досада, от осознания того, что снова, в который раз, моя судьба будет зависеть от недоброй воли чужих, непорядочных людей. Мне стоило труда заставить себя сдержаться и молча покинуть кабинет. Перед выходом из админкорпуса меня догнал запыхавшийся Роман Николаевич: «Не переживай, он бывает еще намного хуже. Завтра остынет. Это урок деканам на будущее, чтобы больше внимания уделяли своим студентам и выпускникам. За справкой приходи завтра!». Успокоившись и заново обдумав произошедшее, я принял решение не рисковать и подстраховаться. Начальник городского розыска, всемогущий Павел Кузьмич Федотюк, выслушав мой доклад о встрече в мединституте, хитро улыбаясь, успокоил меня короткой фразой: «Иди работай, не бери дурного в голову!» Все знали, как он отстаивает своих подчиненных перед любыми другими начальниками. На следующий день вместе со справкой, я получил от декана просьбу уделить внимание его непутевому сыну. Мне это было нетрудно организовать по ходу основной служебной деятельности. Я пообещал помочь и тоже посоветовал ему спокойно работать и не брать дурного в голову.