Сергей Салтыков
Три родины
Мне нравились командировки в Донбасс. Кроме непланируемых встреч с родственниками, они имели много других преимуществ и отличий от аналогичных поездок в другие регионы. Они давали мне некое ощущение работы дома, на знакомой, родной территории. А специфика региона, в том числе и в плане криминогенной обстановки, обогащала мой профессиональный и жизненный опыт темпами, немыслимыми не только в тихих и спокойных сельскохозяйственных регионах, но даже в столице и Крыму. Некоторые поездки по своему характеру больше походили на конфиденциальные встречи представителей каких-то негласных и закрытых деловых кругов, чем на официальное, зарегулированное и зарегламентированное до абсурда, взаимодействие соседних территориальных подразделений одного министерства. Многие ситуации легальными, законными методами разрешить было попросту невозможно. Залогом успеха в них выступали личные отношения конкретных оперов и начальников. Когда, пару лет назад меня срочно вызвали в кабинет начальника УБОПа, одного взгляда на лицо Василия Николаевича для меня оказалось достаточно, чтобы понять, что произошло ЧП. Причем, не ежедневное, рядовое, а нечто из ряда вон выходящее. Без долгих вступлений он ввел меня в курс дела: «Ты знаешь Титорчука Диму из оперативно-технического отдела?» Я знал этого паренька лишь номинально, как одного из молодых и невнятных представителей вспомогвтельных служб. Ничего личного. Единственное, вспомнил недавний разговор с знакомым ГАИшником, который одновременно шутя и жалуясь, рассказал мне анекдотическую ситуацию с участием этого самого Димы. Остановив для проверки обыкновенную, ничем не приметную бежевую ВАЗовскую «шестерку» с плотно затонированными боковыми стеклами, видавший виды ГАИшник опешил и открыл от изумления рот. Не от того, что задние и передние госномера автомобиля были совершенно разные. Он остолбенел от борзости молодого водителя, который со старта отчитал его, старожила ГАИ предпенсионного возраста, как провинившегося мальчишку. «Я офицер особого, сверхсекретного отдела УБОП, спешу на спецзадание! За неправомерную остановку и срыв операции ты сегодня же будешь уволен без выходного пособия!!!!» – безапелляционно прокричал он вместо приветствия. Опытный инспектор порекомендовал юноше застегнуть ширинку на штанах, упорядочить оперативные номера прикрытия и, по приезду в управление, доложить о случившемся непосредственному начальнику. Это был Дима. По своей молодости и неопытности он не знал, что бывалые ГАИшники, узнают «в лицо» все наши оперативные машины, какие бы номера на них не вешали. Они часто и неформально общаются с начальниками оперативных подразделений, поэтому не утруждают себя пререканиями с борзыми молодыми сотрудниками на улице. Естественно, позже Дима выполнил только два первых совета бывалого ГАИшнка, ничего не доложив о происшедшем инциденте своему непосредственному начальнику.
Василий Николаевич ввел меня в суть дела. Наш Дима оказался натуральным мажором. Его отец был руководителем солидного муниципального предприятия. В прошлом году он устроил его заочно учиться в Донецкий филиал Киевской Высшей школы милиции. На каждую сессию папаша выделял сынку в личное пользование один из служебных автомобилей своего предприятия, кругленькую сумму денег. Через своих донецких коллег организовывал ему хорошее, дорогое жилье и такие же оценки без регулярного посещения занятий и даже некоторых экзаменов. Но Диме всего этого показалось мало. Ему еще хотелось быть крутым Джеймсом Бондом и Рембо в глазах многочисленных ситуационных, постоянно меняющихся, подружек. На очередную сессию он приехал с несданным в оружейку табельным ПМ, не сильно скрывая его в оперативной кобуре под мышкой. Естественно, через пару загульных дней, в одном из кафе, незнакомые крепкие парни, молча отобрали у Димы пистолет. Отвесив пару оплеух, пинками вытолкали из кафе и порекомендовали, при этом пожаловаться не начальству, а родному папочке. Я понимал, почему юноша не сдал пистолет и увез его в Донецк. Но мое оперативное нутро не могло понять, зачем таким, как Дима, вообще выдавать оружие? Прямой контакт с бандитами и использование его по прямому назначению на его должности абсолютно исключены. Поиграться можно было более интересными и безопасными игрушками. Начальник безнадежным молчаливым жестом прервал мои возмущения. «Нужно срочно выезжать в Донецк. Ребят возьми, сколько посчитаешь нужным. И, у меня к тебе личная просьба – постарайся обойтись без лишнего шума. В министерство я пока не докладывал» – Василий Николаевич был выходцем из службы БХСС. Он не скрывал, что плохо представляет себе, как я смогу найти и вернуть пистолет в чужой области. Как бы извиняясь, предупредил, что пока не хочет включать официальные рычаги на своем уровне, поэтому рассчитывает только на мои личные отношения с УБОПовцами и розыскниками Донбасса. Я ответил, что сделаю все возможное, с собой возьму только машину с водителем-помощником оперуполномоченного, Игорем Гринчуком. Не тратя время на сборы и оформление командировочных документов, через двадцать минут, на такой же неприметной бежевой шестерке мы с Игорем, в который раз, неслись в любимый Донбасс.
На этот раз работа в Донецке оказалась намного легче, чем я предполагал. Основной ее объем, как ни удивительно, выполнили не УБОПовцы, а розыскники. Работали по всем направлениям. Для получения необходимой информации о принадлежности парней, завладевших пистолетом, к конкретной преступной группировке, было проведено несколько массированных облав в сопредельных районах. Параллельно шли активные переговоры с местными лидерами и авторитетами, им делались предложения, от которых они не могли отказаться. Я в этих переговорах активного участия не принимал. Вмешался лишь раз, когда один из авторитетов начал торговаться, намекая оперу, что, мол нечего париться из-за бестолкового мусорка из чужой области. Как аргумент, привел пример неадекватного и несправедливого отношения сотрудников одного из подразделений нашей области по важному для него конкретному и легальному бизнесовому вопросу. Мне пришлось пообещать необходимую помощь. Это тоже повлияло на достижение требуемого уровня взаимопонимания в поиске компромиссного решения. В общем, работа строилась по проверенному временем принципу кнута и пряника. В основном, встречи проходили в тихих безлюдных кафешках, автомобилях, припаркованных в тупиках улиц и на задворках тихих спальных кварталов. Но была и типичная кабинетная рутина. Мне приходилось упрашивать нескольких начальников подразделений, ломая собственные планы и усугубляя и без того критическую нехватку ресурсов, отвлекать сотрудников на работу по нашему делу. Конечно, они от нее получали определенную пользу и для себя, но факт оставался фактом. К тому же, помня просьбу Василия Николаевича, я убеждал их помогать без докладов своему вышестоящему руководству. В процессе одного такого уламывания, один из начальников отделения розыска Донецкого областного управления, мой хороший товарищ, язвительно напомнил мне еще одну «пистолетную» историю, связавшую две наших области. Тогда по-тихому сработать не получилось, и отголоски резонансного события вышли далеко за их пределы. Несколько лет назад, начальником уголовного розыска нашего областного центра был назначен Валерий Иванов. Его перевели из одного небольшого городка Донецкой области. В те далекие времена этот перевод никак не был связан с экспансией «птенцов Януковича». Просто, он доработался до того, что в родной области ему уже не могли найти «достойного» места. С первых же дней работы в нашем городе, он настолько противопоставил себя возглавляемому коллективу, что добром закончиться такое кадровое решение не могло в принципе. Никто не удивился, когда он в один прекрасный день обнаружил пропажу из собственного сейфа своего табельного пистолета. Тихие уговоры вернуть оружие и закончить конфликт миром на личный состав отдела не подействовали. Пряник не сработал. И, как следствие, защелкал кнут. Кроме руководства городского и областного розыска, в дело вмешались инспекция по личному составу и соответствующие службы КГБ. В отделе официально был введен режим ЧП, покидать здание разрешалось только после согласования с начальством и руководством следственной бригады. Неоднократные обыски в сейфах, столах и кабинетах, поминутный хронометраж предшествующих и текущих дней работы, многочасовые допросы, в том числе с добровольно-принудительным использованием гипноза. Поговаривали, что горячий болгарско-еврейский темперамент Феди Мануилова, на двенадцатом часу очередного такого допроса не выдержал, и он после бурного эмоционального протеста даже потерял сознание. КГБэшники параллельно применяли тактику «разделяй и властвуй». Дополнительно к двум имеющимся в отделе и давно вычисленным их агентам, добавились еще двое, активно пытавшихся внести раскол в коллектив и перессорить оперов. Преступление уже брали на себя несколько посторонних посетителей управления – полуинформаторы, полупровокаторы и полуненормальные добровольные помощники, ради собственной выгоды поддавшиеся на уговоры некоторых уставших и беспринципных сотрудников. Работа отдела была парализована, а пистолет не находился. Активность следственной бригады постепенно снижалась, уже можно было в рабочее время покидать здание УВД. Правда, в сопровождении не утруждающего себя конспирацией «хвоста» от службы наружного наблюдения. Кнут тоже не срабатывал. Министерство требовало результата и крови. Под основной удар попадали наши вышестоящие и уважаемые операми руководители. Ситуацию в очередной раз спас мой кум Михалыч. По мизерным, ускользнувшим от всех деталям, он спокойно восстановил картину происшедшего, вычислил и убедил похитителя явиться с повинной и выдать злосчастный пистолет. Им оказался тихоня и интеллигент Валера Богданов, занимавшийся в отделе преступлениями несовершеннолетних. Таким способом бывший педагог решил привлечь внимание руководства и общественности к нездоровой обстановке в отделе и, заодно – избавиться от ненавистного деспотичного начальника. Эти благие намерения не помогли ему избежать увольнения и последующего реального уголовного наказания. Потерпевший Иванов был отправлен восвояси, продолжать плодотворную деятельность на ниве борьбы с донецкой преступностью. Но уже в статусе судьи. Я понял упрек моего донецкого товарища, но возразил ему, что данные пистолетные дела – две, как говорят в Одессе, большие разницы. Больше всего мы опасались, что наш ПМ пойдет по рукам и засветится на каком-то убийстве. Они в эти дни совершались в Донбассе регулярно – шел серьезный передел сфер влияния и бывшей общенародной социалистической собственности. В этом случае не только бестолковому Диме, но и многим из нас, светила реальная перспектива пассивного соучастия. Мы успели. Наши тяжелые труды принесли нужный результат. После звонка безымянного доброжелателя, я с большим удовольствием, покопавшись в вонючем мусорном баке на окраине Донецка, достал обещанный сверток с ПМ. Вернувшись на четвертый день в родное управление и положив пропажу на стол Василия Николаевича, я попросил у него день отдыха. Не столько для уставших мозгов и нервов, сколько – для бедной печени. Для достижения необходимого результата она тоже внесла немалый вклад, переработав немыслимое количество спиртного во время неизбежных дружеских ночных ужинов с хлебосольными земляками. Дальнейшая судьба крутого Димы меня не интересовала. Кажется, ему позволили уволиться даже без привлечения к уголовной ответственности.
Сегодняшняя командировка не понравилась мне с самого начала. Чем больше я осмысливал ее детали и результаты, тем сильнее ощущал какую-то внутреннюю неудовлетворенность. Вроде бы все запланированное, включая лично-семейную ее часть, было выполнено. Но после спокойного и беспристрастного анализа, я приходил к выводу, что ее можно использовать в качестве яркого примера того, как не нужно работать и посещать родственников.
Как обычно, о необходимости срочного выезда, меня уведомили в последний момент, как говорится, по факту. За последние полгода в нашем областном центре было совершено три разбойных нападения на богатые квартиры с использованием милицейской формы. Преступники вели себя нагло и жестоко. На последнем эпизоде, в соседнем дворе, засветилась машина с донецкими номерами. Полного набора цифр и букв свидетель не запомнил. Раскрытием занимались опера районных отделений уголовного розыска. После объединения дел в одно производство, подключилось областное управление. Перспективной, «в цвет», информации по делам не было, работали вслепую. Следователь направил запрос донецким коллегам и получил обширную выборку автомобилей с похожими номерами и фотографиями сотрудников, схожих с изображениями на простеньких фотороботах, и хоть чем-то связанных с нашим регионом. По одной из таких фотографий и был опознан молодой лейтенант из Торезского горотдела. Достоверность таких исходных данных вызывала серьезные сомнения. Но информация уже была доложена «наверх», поставлена министерскими кураторами на контроль, требовала немедленной и тщательной проверки. Руководители УБОП и УУР в данной ситуации вынуждены были временно забыть о нескрываемом соперничестве и подковерных интригах, обуздав гордыню и личную неприязнь, работать сообща. Главную проблему представляла необходимость отработки потенциально подозреваемых сотрудников милиции на их собственной территории, в другой области. По действующим законам и приказам МВД на это требовалась уйма времени, масса согласований и привлечение сотрудников совсем других специфических подразделений. Сделать все по уму, как всегда, мешал дефицит времени и чей-то страх персональной ответственности. Зато, мне выделили аж три служебных машины, три группы сотрудников -УБОПовцев, розыскников и ГАИшников с неплохим набором оперативно-розыскной техники. Высшее руководство наделило меня (правда, как всегда, в устной форме) неограниченными правами и полномочиями импровизировать и решать самостоятельно все вопросы в зависимости от складывающейся оперативной обстановки. С этим наша бригада и отбыла в Донбасс ранним утром следующего дня. Работали одновременно в нескольких городах, компактно расположенных на границе Донецкой и Луганской областей. Для экономии времени и достижения максимально возможной эффективности, еще в дороге, четко распределили направления работы и индивидуальные функции и задачи. Радиосвязь перевели на неиспользуемые местными службами каналы. Я взял на себя отработку руководства подразделений, обеспечение их невмешательства в наши конкретные мероприятия и общую координацию совместных действий. Гаишникам, естественно, поручили розыск необходимого транспорта и получение информации для параллельной отработки водителей операми.
С первых же минут общения, бросилось в глаза нездоровое, намного серьезнее нашего, противостояние начальников территориальных подразделений с УБОПом, представленным в них небольшими автономными группами. Завершая разговор, каждый из них по-дружески рекомендовал мне или вообще не связываться, или быть предельно осторожным в общении с сотрудниками не подконтрольной им новой службы. Мол, неуправляемые, высокомерные и тесно повязанные со всеми преступными группировками региона. Через несколько минут я от этих же УБОПовцев слышал зеркально похожую характеристику начальника – предатель, взяточник и тупица. Держится в кресле только за счет преданности и услужливости вышестоящему руководству. Принимая во внимание удручающую реальность, и с теми, и с другими пришлось работать почти втемную. Перед одними прикидывался олухом, чуть ли не из-под палки, нехотя выполняющим непонятные указания такого же бестолкового следователя. Перед другими – чуть ли не секретным и полномочным представителем министерского главка, одним телефонным звонком способного кардинально изменить карьеру любого местного начальника. Заручившись, в ответ на мою обтекаемую и расплывчатую просьбу пообщаться с опознанным лейтенантом неформально и самостоятельно, таким же неопределенным по смыслу согласием его непосредственного начальника, я решил, просто, вывезти подозреваемого в нашу область и всю необходимую дальнейшую отработку проводить уже там. Дождавшись его после службы у дверей собственного дома, представившись, предложил ему поговорить в салоне нашего «МЕРСа». Он, ничего не подозревая, или, сохраняя отличное самообладание, согласился без лишних вопросов. Наш разговор занял около часа времени. В конце его молодой лейтенант сам предлагал ехать к нам и лично участвовать во всех следственных действиях, необходимых для расследования упомянутых разбоев и доказательства его невиновности. Все формальности, связанные с предполагаемым непродолжительным отсутствием на службе, я пообещал ему легко утрясти через вышестоящее руководство. Все другие, скурпулезно и добросовестно проведенные мероприятия, не дали ни одного железобетонного доказательства, позволяющего подтвердить, или категорично исключить отрабатываемую версию. Засветившаяся машина так же была найдена, отработана и исключена, как не имеющая никакого отношения к расследуемым событиям в нашей области. В итоге, мы имели в активе всего лишь одного заложника. Он не скрывал, что в интересующий нас период действительно находился в нашем городе. По дороге, после сессии в КВШ, однокурсник пригласил в гости к себе домой. Действительно, засветились в нескольких людных местах в милицейской форме. Но никаких разбоев, и вообще преступлений, в своей жизни не совершал. Обещал предоставить алиби. Принимая окончательное решение, я понимал, что руководствоваться только собственной интуицией, в данном случае было легкомысленно и опасно. Никаких зацепок и данных о связях его с криминалом, добыто не было. Вел себя он достаточно естественно. Я склонялся к внутреннему признанию его невиновности, несостоятельности всей версии, основанной на плохо проработанных случайных совпадениях и оценочных заблуждениях. Строить планы дальнейших действий исходя из ненадежного принципа «веришь – не веришь» было опасно еще и потому, что завтра он по любой причине мог отказаться от своего обещания добровольного сотрудничества, обвинив нас в противоправном и насильственном похищении. В этом случае, заложником ситуации становлюсь уже я. Но другого выхода из создавшегося положения, я не видел. Реакцию и ответ высших милицейских руководителей на вопрос подчиненных «Ну, и что теперь будем делать!?» я четко усвоил много лет назад, поэтому даже не собирался им звонить.
Когда на подъезде к Донецку, в периодических радиопереговорах между машинами все чаще стали звучать прямые намеки о необходимости перекусить, после непродолжительного совещания, мы решили разделиться. Розыскники и гаишники, обогнув Донецк по южному объезду, должны были дожидаться нас на западном выезде из него. Я решил не нарушать сложившуюся традицию и хотя бы на несколько минут заехать к родителям. Пленного лейтенанта пересаживать из нашей машины не стал. Опасаясь, что любое неосторожное слово и неосмотрительное действие розыскников может нарушить равновесие хрупкого компромисса, с трудом достигнутого между нами, решил взять его с собой. Всю дорогу в машине, я постоянно разговаривал с ним на разные, порой отвлеченные темы, пытаясь не только глубже изучить и почувствовать его личность, но и незаметно поймать на каких-нибудь противоречиях и нестыковках в ответах на мои вопросы. Перед тем, как войти во двор родительского дома, я кратко проинструктировал его о границах допустимого поведения и на всякий случай предупредил, что если, все-таки я в нем ошибся, и он, воспользовавшись ситуацией, выкинет какой-нибудь нежелательный фортель – пристрелю собственными руками. Он пообещал вести себя адекватно, тем не менее, двое проверенных сотрудников получили задание не отлучаться от него ни на шаг. Михаил Сергеевич встречал нас с нескрываемой радостью. Евдокия Александровна вела себя более сдержанно. Я выполнил свое обещание, организовав ей хороший курс лечения в нашей милицейской медсанчасти. Но она так и не простила меня, хоть и всячески скрывала свою обиду и сожаление по поводу неожиданной и непринятой ею замены сыном клятвы Гиппократа на присягу милиционера. Отец, выросший без собственного отца и братьев, сильно скучал по мне. Мои неожиданные приезды, особенно с друзьями и сослуживцами, были для него настоящим праздником. Их он считал чем- то большим, чем просто моими друзьями и сослуживцами. Не скрывая отеческих чувств, воспринимал их всех моими кровными братьями и своими любимыми сыновьями. Двоих из прибывших гостей он помнил не только в лицо, но и по именам, по их предыдущим визитам. За столом, он сразу обратил внимание на грустного лейтенанта и поинтересовался, почему молодец не весел. Пока, по-юношески растерявшийся лейтенант подыскивал необходимые слова, за него ответил сидящий рядом Игорь: «Да служба, батя, заела! Некогда даже посидеть, выпить и поговорить по-людски». Поняв намек, я разрешил всем выпить «на коня». Скрепя сердце, намекнул, что гости хороши со спины. Напомнил, о ждущих за Донецком коллегах и о том, что нам еще несколько часов добираться по ночной дороге. Родители уговаривали переночевать и выехать уже утром. Через несколько минут, загрузив в багажник сумку с продуктами и угощениями со стола, тепло распрощавшись, мы тронулись дальше. Когда впереди показались огни нашего областного центра, я все-таки понял, что меня беспокоило и тревожило всю дорогу. Все больше склоняясь к невиновности конвоируемого нами лейтенанта, я все отчетливее понимал, какие неприятности и испытания готовит ему завтрашний день. УБОП, по действующим приказам, не может автономно работать по фактовым общеуголовным преступлениям. Завтра наши сотрудники, и я в том числе, будут выведены из состава комплексной оперативно-следственной группы. Потеряют возможность не только влиять на принятие решений, но даже контролировать ход дальнейших событий. Считая себя «зубрами сыска», работающие по делу опера УУР, не имея по нему ничего кроме, привезенного нами лейтенанта, в очередной раз покажут себя во всей красе. Даже высказанное мной особое мнение о его невиновности, подробный и обстоятельный рапорт по результатам командировки не в состоянии изменить ситуацию и остановить безжалостные жернова традиционных уголовно-розыскных методов предстоящего дознания. Более того, именно это мое мнение может стать катализатором для некоторых из них в стремлении «переплюнуть и заткнуть за пояс» мягкотелого и чересчур лояльного УБОПовца, не сумевшего расколоть коварного оборотня. Значит, как всегда, придется действовать скрыто и опосредованно. Вся надежда на Василия Николаевича. Как бывший БХССник, он не может и не станет вникать во все розыскные тонкости и издержки, но как первый заместитель начальника областного УВД, в состоянии урегулировать все вопросы не только в своей собственной области, но и с Донбассом и Киевом.
Россия, Нижегородская область. Лето 2013 года
Наконец-то мы собрались съездить в Кудлей, родное село отца, в котором я не был уже около 40 лет. Второй год я снимаю жилье в Нижнем. До сестры-160 километров. Навещаю ее не чаще, чем раз в месяц. В Кудлей можно добраться только на машине, автобус отменили много лет назад. Кроме нас с сестрой, в машине еще 85-летняя двоюродная тетка отца Прасковья, мы ласково называем ее тетей Паней. За рулем просторной Хонды – моя племянница, старшая дочь Татьяны, Оксана. Проехав Матвеевку, свернули на второстепенную дорогу и привычный ландшафт стал заметно меняться. На давно не ремонтированной дороге не было указателей, зато изобиловали ямы и ухабы, объезжая которые Оксанка сбрасывала газ до нуля и демонстрировала чудеса автослалома. По обеим сторонам дороги набирал силу молодой лес. Слушая Панины комментарии, я понял, что в недалеком прошлом это были колхозные поля. Вспомнились недавние выступления активистов Общероссийского Народного Фронта, бьющих тревогу по поводу несанкционированной вырубки и сокращения площади лесов. А у нас, в отличие от всей матушки России, оказывается, тенденция – противоположная.
Я старался вспомнить, как выглядело отцовское село в годы моих детских посещений и представить, что я увижу сейчас. Это у меня плохо получалось – разрозненные детские воспоминания и недавние рассказы тети Пани о том, что село вымерло и разъехалось, упорно перебивала крепко засевшая в памяти рисованная план- схема из семейной рукописи. Дело в том, что вместе со мной, проделав более чем полувековое путешествие по Донбассу и Украине, на родину вернулся еще один носитель коллективной семейной памяти. Я называл ее летописью. Это была даже не книга, а сшитый из нескольких частей рукописный дневник, по внешнему виду напоминавший видавший виды амбарный журнал. Более века назад его начал вести прадед по бабушкиной линии. Отец в 50-х привез его в Донбасс, я в 80-х увез в Приднепровье, а год назад – возвратил в исходную точку Приволжья. В этой рукописи, кроме истории села, было много конкретных сведений о его жителях и событиях, статистические выкладки о рождаемости и смертности, урожаях и ценах. Была там и нарисованная от руки план- схема, детально отображавшая несколько улиц с сотнями домов, прудом и церковью. Из этой же книги я с удивлением узнал, что за сто лет до моего рождения, один мой прямой предок, чью фамилию я сейчас ношу, спалил избу своему односельчанину по фамилии Утин. Меня удивил не сам факт поджога, хотя конечно и это очень хотелось бы прояснить. Моя бабушка Оля в девичестве тоже была Утиной. Похоже, что именно ее брак с дедом положил конец предшествовавшим фамильным распрям, и мы с сестрой в настоящее время прекрасно общаемся с родственниками Утиными, живущими в том же райцентре. Миновав безжизненную и обшарпанную церковь, я понял, что действительность превосходит все мои тревожные ожидания. Села, как такового, действительно не было. По правому берегу заросшего пруда, беспорядочно и сиротливо ютились несколько почерневших и покосившихся изб. Угадать улицу в их хаотичном расположении было очень трудно. Еще несколько подобных строений было разбросано на другой стороне пруда и на въезде, напротив церкви. Проехав без остановки мимо, прекративших работу над срубом колодца и с нескрываемым интересом рассматривавших незнакомую машину молодых парней, мы остановились возле вышедшего из избы старожила. Дед Иван был почти ровесником тети Пани, хорошо знал ее и моих родителей, помнил всех наших дедов с бабками и тетками. В разговоре он подтвердил, что постоянно в селе живут около десятка семей, еще несколько приезжают на лето, используя бывшее жилье в качестве дач. Сфотографировавшись на память, мы вежливо отклонили приглашение посидеть и отобедать в избе. Пообещали обязательно зайти в следующий приезд, когда у нас будет больше времени. Таня настойчиво тянула нас в церковь. Добраться до нее было непростой задачей, так как для этого нужно было преодолеть несколько десятков метров густых зарослей борщевика. Гуськом, очень осторожно и аккуратно притаптывая двухметровые ядовитые стволы опасного растения, мы как покорители амазонских джунглей, почти час пробивали трудную дорогу к храму. Намочивший нас летний дождь сестра назвала не обычным природным явлением, а божьим знамением, и после входа внутрь, предложила всем помолиться. То, что церковь не действовала с 30-х голов прошлого века, вместо икон на стенах сохранились лишь отдельные фрагменты росписи, а на куполе давно не было креста – ее нисколько не смущало и не останавливало. Она истово верила в силу и святость веками намоленного массивного и, на удивление, хорошо сохранившегося строения. Они с Паней и Оксаной долго и горячо молились вместе, я отошел подальше и тоже, как мог, собственными словами помолился за всех умерших и живых родственников. Потом пошли проведать избу тети Пани. Здесь мне тоже пришлось повоевать с борщевиком, плотной стеной преграждавшим дорогу к покосившемуся крыльцу. Похоже, сюда давно не ступала нога хозяина – перекошенная дверь в сени с трудом поддалась и отворилась лишь с третьей попытки. На шатком и скрипучем полу сеней островерхим шалашом торчали обломки упавших сверху полусгнивших досок, в крыше зияла огромная дыра. В единственной жилой комнате взгляд сразу же остановился на вздыбившихся досках пола и опасно покосившемся дымоходе. Сама печь была заметно меньших, чем обычная деревенская, размеров и располагалась, почему- то в центре комнаты. «Вот, забирай избу и живи-поживай, добра наживай» – шутливым тоном предложила тетя Паня. «Подправишь чуток полы да крышу, и живи на здоровье, сруб-то еще крепкий, сто лет простоит!» Я представил себе, как мои жена и дочки, вместе с фотографиями здешних достопримечательностей, получат от меня предложение поменять квартиры в областном центре и столичном Киеве на покосившуюся избу в глухой деревне. Они однозначно решат, что я совсем утратил разум от большой и безответной любви к малой Родине. Поблагодарив тетю Паню за щедрый подарок, пообещал подумать о ремонте. Уточнил, что переезжать пока не готов – хочу еще пару лет поработать в Нижнем. А использовать избу в качестве дачи – вполне реально.
Подошла соседка – давняя теткина подруга. Удивленная нашим приездом, долго расспрашивала о родителях и родственниках. Согласившись на настойчивые просьбы отобедать в ее избе, женщины отправились накрывать на стол. Я же, запомнив их советы и ориентиры, пошел искать место, где когда-то стояла дедова изба. Если Таня, еще как- то ориентировалась в остатках деревенской улицы, и смогла даже правильно угадать в покосившемся брошенном сарае бывший магазин, мои детские воспоминания улетучились напрочь. Я абсолютно ничего не помнил и не мог сориентироваться на местности, избеганной в далеком детстве вдоль и поперек. Постояв на указанном пустыре несколько минут, тщетно пытаясь отыскать взглядом хоть какие-нибудь признаки былых строений, направился к пруду. Мои надежды на то, что энергия родной земли и детские воспоминания помогут моей уставшей и истосковавшейся душе, хоть на миг, встретиться и пообщаться с душами давно ушедших предков, не оправдывались. Меня переполняла какая-то меланхолическая печаль, плохо осознаваемое ощущение безвозвратной потери чего-то очень важного и значимого. С торчащей из воды коряги нехотя взлетела большая серая цапля, еще больше усиливая впечатление удаленности и изоляции этого оазиса дикой природы от всего остального суетливого и шумного цивилизованного мира. В голову пришла шальная и провокационная мысль. А что, Михалыч, слабо и вправду переехать и поселиться здесь?! Отремонтировать избу, а позже рядом построить добротный каменный дом. Завести крепкое домашнее, а потом и фермерское хозяйство. Организовать прихожан и местные власти на восстановление храма!? Возродить былую красоту и значимость родного села и, наконец-то, свить родовое гнездо! Полет разыгравшейся фантазии безжалостной картечью прервала встречная мысль. Уже поздно! Не хватит ни времени, ни силенок. Даже большой и дружной семье, не то, что бродяге-одиночке. Не беда, что в селе нет ни газа, ни водопровода, ни канализации. Эти неудобства меня не пугали. Другое дело – здоровье. До ближайшей больницы-многие километры. Представь, что тебя прихватила серьезная болячка в морозную и заснеженную зимнюю ночь?! А рядом – никого. Да и в магазин придется ездить в соседнее село. А что, кроме этого, может быть более реальным смыслом и оправданной целью твоего возвращения на родину предков?! Не отказывайся, подумай еще – риск благородное дело! Продолжая мысленно уговаривать себя не расставаться с иллюзорной мечтой, я вернулся в избу к женщинам. После обеда, распрощавшись с гостеприимной хозяйкой, покинули село. Тетя Паня попросила, по пути назад, завезти ее на старое кладбище, проведать могилу матери.
