Сергей Салтыков
Три родины
Я очень удивился, когда Оксана остановила машину в трех километрах от села, в чистом поле. Вернее, в чистом лугу. По обе стороны от дороги простиралось бескрайнее море густой и высокой травы, раскрашенное пятнами ярких полевых цветов и одинокими островками кустарников. В полукилометре справа начинался старый темный лес. «Ближе подъехать не могу, придется пройтись пешком» – оправдалась Оксана перед уставшей тетей Паней. Выйдя из машины и осмотревшись вокруг, я еще раз убедился, что никакого кладбища поблизости нет. Тетя Паня уверенно направилась по едва различимой тропинке к лесу, мы гуськом поспешили за ней. У самой кромки, на нашем пути попался торчащий из густой травы старый могильный крест, без портрета и таблички. По едва заметному холмику я догадался, что под ним в забытой и безымянной уже могиле покоится кто-то из бывших сельчан. Видя мое замешательство, она просветила меня, что давным-давно здесь, на сельской окраине, было большое, старое кладбище. По мере уменьшения размеров села и наступления леса, большинство могил оказались в лесной чаще. Хоронить стали на новом, ближнем кладбище. Несколько лет назад она с трудом отыскала затерявшуюся в густых зарослях могилу матери. С помощью добрых людей поставила простенький памятник, новую оградку и навела порядок. Теперь, борясь с напористым и неукротимым лесом, и с собственным преклонным возрастом, старается использовать малейшую возможность, чтобы навестить мать и подправить могилку. Только бы, с божьей помощью, найти ее. В том, что Паня нисколько не преувеличивает насчет коварного леса, мы убедились уже через пол часа. Прочесав цепью и поодиночке несколько гектаров лесной чащи, мы так и не нашли нужную могилу. Попадались едва различимые холмики с покосившимися или упавшими крестами, многие без табличек и оград. Я ,вспомнив украинские реалии, даже предположил, что лихие люди разорили могилу и унесли ограду на металлолом. Но сестра с племянницей, пристыдив меня, заверили, что подобного здесь отродясь не бывало. Мне больно было смотреть на тетю Паню. Молясь и крестясь, она просила господа помочь отыскать заветную могилу и каялась, что недостаточно уделяла времени и внимания матери при жизни и после смерти. Когда расстроенные женщины, окончательно потеряв надежду, решили возвращаться ни с чем, я заупрямился и в очередной раз вернулся в лесную чащу. Решил не сдаваться и во что бы то ни стало, разыскать могилу. Через несколько минут поисков, наконец-то, увидел ЕЕ. Сквозь густую листву я сначала почувствовал, а уже потом, рассмотрел взгляд карих глаз красивого и слегка печального женского лица. Пробравшись ближе, прочитал под эмалированным фотопортретом надпись Ширяева Татьяна Николаевна…Она тоже была моей родственницей, похоже, самой красивой из всех, кого мне удалось увидеть живыми или на фотографиях. Спохватившись, взяв за ориентир самое большое и приметное дерево, я с криком побежал догонять удалявшихся от леса родственниц. Вернувшись к могиле, Паня без остановки плакала и благодарила меня за подаренную в последний момент встречу с матерью. Таня, мельком вспомнив мои навыки сыщика, потом, все-таки, связала мою удачу с притяжением родственных душ. Мне было без разницы, я радовался, что помог тете Пане и познакомился с красивой родственницей. Все вместе прибрали могилу, вырвали траву и молодые кустарники. Сфотографировав по просьбе Пани портрет матери (у нее не сохранилось ни одной удачной и красивой копии), и на всякий случай – приметное в три обхвата, дерево – ориентир, уже совершенно с другим настроением, вернулись к брошенной на дороге машине. То ли из-за усталости, то ли из-за переполнявших чувств и эмоций, оставшийся отрезок дороги ехали молча.
УКРАИНА, Приднепровье. Конец сентября 2014 года
Не знаю, сколько я просидел, тупо и бессмысленно уставившись в экран ноутбука. Пару дней у меня не было времени и возможности пользоваться интернетом, и лишь сегодня, выкроив несколько минут, я зашел в «Одноклассники». В последние месяцы этот канал связи, наряду со Скайпом, стал основным способом общения с семьей и друзьями, оставшимися на Украине. Раньше интернет мы с женой для общения использовали не так уж и часто. Мне удобнее и привычнее было приехать или позвонить, чем писать сообщения и разговаривать через экран компьютера. Помню, когда она зарегистрировалась в качестве друга на моей страничке в «Одноклассниках», да еще используя при этом фотку незнакомой мне женщины, я не удержался и пошутил, что она, наконец-то, повысила и привела в соответствие с реальной действительностью свой статус, перейдя из жены в подругу. Ее сообщение начиналось словами: «Ты, конечно, будешь в шоке…». Она угадала. Если наши с ней отношения в последние годы грубо и упрощенно можно было назвать напряженными и противоречивыми, в последние несколько месяцев они трансформировались в ненормально стрессовые. В нашу семью ворвался разрушительный смерч мировоззренческого, культурного и социально-политического украинско-русского противостояния. Ворвался, безжалостно уничтожая и обесценивая все хорошее и значимое, накопленное за тридцать лет жизни в браке. Полгода назад, используя свои юридические, политические, исторические и географические преимущества, легализовав волю населения результатами референдума, Крым вернулся в состав Российской Федерации. Без жертв и насилия. Родному Донбассу повезло намного меньше. Свое несогласие с февральским государственным переворотом, свободу и человеческое достоинство моим землякам пришлось отстаивать с оружием в руках, платя при этом непомерную цену за чужие ошибки. Из –за повсеместной паники, технических и организационных проблем, общаться с родными и близкими, оставшимися в Донбассе и на подконтрольной Киеву территории Украины, стало очень трудно, порой невозможно. Чтобы быть в курсе событий, я старался использовать все каналы и источники информации. От российских и украинских интернет – ресурсов, телевидения и радио – до живого общения с их очевидцами и участниками. Включая вынужденных переселенцев и беженцев на всех доступных для связи и общения территориях (Крым, Донбасс, Украина, Россия, Европа, Израиль, Канада и т.д.). Хотелось быть объективным, беспристрастным и терпимым в своих выводах и оценках происходящего. То же, примерно, пыталась делать и моя дорогая половина. Но в отличие от моих, ее возможности ограничивались узким кругом украинских родственников, подруг и соответствующего по диапазону интернет – общения. Разница в восприятии и оценках трагических и пугающих событий стремительно росла, взаимопонимание пропорционально таяло, как прошлогодний снег. Меня, хоть немного, поддерживала надежда на то, что весь этот кошмар может повлиять на ее решение сохранить семью и переехать в Россию. Для нее, как оказалось, такого просвета в конце тоннеля, не было изначально. С апреля Украина закрыла въезд на свою территорию гражданам России мужского пола, в возрасте от 18 до 60 лет, лишив меня возможности решать множество старых и новых лично-семейных вопросов самостоятельно, посредством поездок в Приднепровье. Приходилось действовать дистанционно, личное общение ограничилось виртуальной плоскостью. Пытаясь выполнять нашу с женой договоренность, я как мог, старался не выходить в нем за пределы лично-семейных отношений. Но это оказалось невозможным. Любой разговор, начавшийся с безобидной бытовой или семейной темы, неизбежно соскальзывал на оценку текущих событий, выяснение и доказывание правоты одной из сторон. Все чаще я ловил себя на мысли, что мы с ней стали воспринимать и понимать происходящее диаметрально противоположно. Никакие доводы и аргументы, самые объективные, легко доказуемые и проверяемые, не могли убедить ее в моей правоте. Все чаще кто-то из нас, поддавшись эмоциям и отчаянью, прерывал сеанс едва начавшейся виртуальной связи и потом долго не хотел звонить первым. Она не верила, что меня не пускают на Украину. Считая, что я просто избегаю встреч с ней и дочерями, измором принуждая к измене любимой родине и переезду на территорию ненавистной страны – агрессора. В конце мая закончился срок действия моей банковской пенсионной карты, оставленной жене для текущей финансовой поддержки. Оформить новую я не мог. Оценив все плюсы и минусы, решил перевести пенсию в Россию. Начав в июне процедуру дистанционного решения этого вопроса, я разбудил и сдвинул с места лавину неожиданных и серьезных проблем, многие из которых остаются неурегулированными до сих пор. В сентябре, отказав в пересылке моего личного дела в Россию, пенсионный фонд Украины полностью прекратил мне начисление и выплату пенсии. Я попросил жену выполнить для меня несколько несложных поручений в этой связи, написав ей в «Одноклассниках» подробные инструкции. С явной неохотой приступив к их выполнению, она прислала мне пару промежуточных ответов. Меня насторожило ее едва заметное смещение акцентов в сторону необходимости изменения долевых имущественных прав на нашу общую квартиру. Но я не придал этому значения, расценив его, как женское недопонимание сути вопроса, мягко подкорректировал безобидной шуткой. Потом моя жена пропала. Несколько дней я не мог связаться с ней по телефону и Скайпу. Не было сообщений и в «Одноклассниках». Во время последнего сеанса связи по Скайпу я обратил внимание на ее неестественную заторможенность и какую-то отрешенность. Она признала, что украинский интернет пестрит сообщениями о том, что Донецкие террористы при поддержке российских войск начали массированное наступление. В Приазовье и Причерноморье уже видели колонны российских танков и БТРов. Я сначала даже подумал, что она действительно попала под зомбирующее влияние не только украинских средств массовой информации, но и какого-нибудь секретного психотропного облучения, если искренне верит в эту чушь. Но потом понял, что она уже не может совладать с охватившим ее чувством страха и паники. Страха не только за себя, женщину, оставшуюся в тяжелую минуту без мужа. Она больше боялась за детей и своих престарелых родителей.91-летний тесть и 72-летняя теща жили на Азовском побережье и так же неминуемо попадали в предполагаемый украинцами коридор, пробиваемый оккупантами с востока к уже захваченному Крыму. Обе наших дочери также находились в это время вместе с ней. Старшая Екатерина, во время разгула Майдана, сдала свою киевскую квартиру в аренду. Сначала какой-то молодой местной паре, а позже – беженке из Луганска. Вернулась к матери и младшей сестре. Я твердо знал, что никакой агрессии российской армии, никакого наступления ополченцев на юге Украины нет. Списал психоэмоциональное состояние жены на усиливающийся хронический стресс, а ее отсутствие в интернете – на занятость и технические проблемы связи.
Когда я стал приходить в себя и до меня начал доходить полный смысл прочитанного сообщения, я с сожалением понял, что ситуация намного серьезнее, чем мне казалось раньше. В наших с женой отношениях давно происходят скрытые и неконтролируемые мной перемены. Она сообщила, что в связи с тем, что наша, выставленная на продажу два года назад, квартира обесценилась наполовину и не продается, она сдала ее внаем. Взяв с собой минимум необходимого, 30 сентября (то есть, уже вчера) грузовой ГАЗелью они с Катей уехали жить в Чернигов. Младшая, Надежда, прихватив с собой неразлучную Вету (подружку и воспитанницу породы Русский Той-терьер) на любимом Шевроле, переехала жить в Днепропетровск к жениху Александру. Закончив сообщение припиской, что решает проблемы, как может, жена пообещала выйти на связь сразу же, как обустроится на новом месте.
Теперь я, действительно, был в шоке. Несколько минут не мог сосредоточиться, спокойно осмыслить и понять, что из этой неожиданной информации расстраивает меня больше всего. Почему именно Чернигов? Потому, что там живет 90-летний родной брат тестя, дядя Иван? Несколько лет назад он перенес тяжелый инсульт и нуждался в постороннем уходе. Я знал о нем. В свое время помогал перевезти его из Чернигова к тестю, как только стала возможна трудная и опасная транспортировка тяжелого больного. Там, автоматически, для моих решается проблема с новым жильем. У Ивана, бывшего зубного техника, много лет проработавшего с золотом – огромный, правда не совсем достроенный, дом. Жены и детей нет, так что места для моих хватит с избытком. Но почему все так тайно и скрытно? Почему не сообщить заранее и не посоветоваться? Почему молчали дочки, с которыми я неоднократно общался накануне, параллельно с женой? Неужели, она настраивает их против меня, и они таким образом проявляют с ней скрытую солидарность? Может, боялась, что я буду против? Но я – за! Даже по вновь открывшимся обстоятельствам. Поднятая мной волна противостояния с Украинским пенсионным фондом, неизбежные трения с чиновниками и бывшими «товарищами», сочувствующими и поддерживающими Правый Сектор, вполне вероятным рикошетом могли достать и семью. Успокоившиеся было страсти по поводу моего переезда в Россию, в последние дни разгорелись с новой силой. Я был не против того, чтобы они на какое-то время покинули родной город и переждали смутное время в каком-нибудь тихом и спокойном месте. Меня так же не сильно беспокоило, что в моей квартире теперь живет донецкий налоговик с семьей. Его нельзя было назвать беженцем. Если он и убежал – то только от гнева восставшего населения. Судя по всему – он признал и принял новую киевскую власть и продолжал служить ей. Бог ему судья, это – его личное дело. Для меня этот аспект сейчас не особенно важен. Я не жадный и не брезгливый. То, что он сейчас пользуется моей мебелью, читает книги из моей библиотеки, любуется моей, пусть и небольшой и не очень ценной, коллекцией живописи на всех стенах просторной квартиры – меня так же не смущало. Думаю, что моя дорогая, все-таки, догадалась убрать и закрыть в одной из кладовок мои личные вещи, и он не примеряет, под игривое настроение, мою парадную милицейскую форму. Я понял, что меня беспокоит и угнетает совсем другое. Эта квартира была для меня не просто бывшим жильем.
Вспоминая прожитое, я сам удивлялся своей необычной и нестандартной биографии вечного бродяги, квартиранта и временного постояльца. За свою недолгую жизнь я сменил десятки адресов временной регистрации и постоянной прописки. В моем первом, еще СССРовском паспорте нет свободного места от многочисленных штампов. Все свои скитания и переселения я вспоминал не только с легкой грустью, но и с неизбежной, непроизвольной улыбкой. Большинство из них было связано не только с экстренной необходимостью, но и с какими-то приключениями и хохмами.
Первое, после родительского дома, мое съемное жилье, представляло собой комнату в старом частном доме. Мы сняли ее с Дробко Иваном, таким же первокурсником из Кировоградской области. Деканат, учитывая нехватку мест в общежитиях, посчитал, что сын зажиточного шахтера из процветающего Донбасса, может позволить себе и съемное жилье. Чем руководствовались, отказывая в поселении в общагу Ивану, сыну обычных врачей из провинции, я уже не помню. Мы были с ним идеальными квартирантами – не курили и не пили, оба занимались спортом. Вели себя тихо и скромно. Девочек не водили. Тем не менее, отношения с хозяевами, пожилыми одинокими супругами, не складывались. Хозяйка, видимо истосковавшись по отсутствовавшим детям и внукам, доставала и раздражала нас, с виду естественной, но явно избыточной опекой, искусно скрывавшей недоверие и повышенный контроль. Я подозревал, что она в наше отсутствие, под предлогом абсолютно ненужной, дополнительной уборки, регулярно роется в наших личных вещах. Чтобы прекратить это постыдное занятие я спрятал в интересующем ее месте, принесенный для домашних занятий, из институтской анатомки, натуральный человеческий череп. Эффект превзошел даже самые смелые мои ожидания. Правда, послужил главным поводом нашего переселения. Но к тому времени, как «отличники учебы, спортсмены, комсомольские активисты и просто красавцы», мы уже заслужили место в общежитии, и следующие 4 года я в полной мере наслаждался прелестями жизни в студенческих муравейниках. По мере перехода с курса на курс, повышения статуса комсомольского лидера и успевающего студента, я соответственно, повышал и уровень комфорта и престижности занимаемых комнат. Последовательно жил во всех корпусах – от комнат на 4-х в старых пятиэтажках коридорного типа, до отдельных полулюксов в уютных блоках новых многоэтажек. Неизменным оставался только один атрибут – я всегда жил в комнатах с иностранными студентами. Этого требовали негласные правила социалистического общежития, умноженные на идеологические догмы и КГБшную предусмотрительность. Когда к концу пятого курса, за год до окончания института, крепко спаявшись с отрядом и уголовным розыском, мне стало трудно соответствовать этим правилам, я вновь вернулся к городскому съемному жилью. Для того, чтобы поселиться в двухкомнатной квартире на первом этаже, со всеми необходимыми удобствами, мебелью и телефоном, да еще с отсутствующими в городе хозяевами, холостому студенту пришлось поднапрячься и разыграть целый спектакль. В это время, мой будущий кум и начальник Валера Зотов, предварительно пройдя, аналогичные моим, жилищные мытарства, переезжал в новую 2-х комнатную квартиру, полученную от УВД в Бородинском микрорайоне. Он уже был женат, несколько месяцев назад у них с Валентиной родился сын Мишка. Эти два обстоятельства были необходимым условием для новых претендентов на занятие освобождающейся квартиры. На собеседование с прилетевшими из Тюмени хозяевами, со странными именами Август и Марта, я прибыл во всеоружии. Под ручку с одной из институтских подруг, с обручальными кольцами на безымянных пальцах, взятыми на прокат у знакомой семейной пары. Обладатели календарных имен искренне поверили в безупречную легенду и подписали договор, правда, с предоплатой на год вперед. Вселившись, я первым делом, без труда вскрыл отмычкой вторую комнату, в которой хозяева благоразумно заперли недостающую мне мебель. Наведя в ней необходимый порядок, оборудовал ее под спальню. Отведенную по договору найма большую комнату, с прислоненным к стене трельяжным зеркалом и телефонным аппаратом на полу, оставил нетронутой в качестве домашнего спортзала. Два года, втайне от хозяев и соседей, тихая и приличная внешне двушка, пребывала в самых невероятных качествах и статусах, далеких от предусмотренных договором найма. Она одновременно выполняла роль ночлежки для местных друзей, гостиницы для приезжих, удобным и безотказным местом интимных свиданий. Была своеобразным центром связи и передачи срочной информации посредством известного сотням людей телефонного номера. Для избранных, она была так же официальной явочной квартирой уголовного розыска. Забегая наперед и предвидя мой будущий выбор, один из уважаемых мной офицеров городского угро убедил меня помочь ему и общему делу. Он, на свой страх и риск, рассказал мне некоторые подробности секретной оперативно-розыскной деятельности и уговорил обеспечить ему и нескольким другим, знакомым мне офицерам, возможность использования квартиры для негласных встреч с нужными людьми. Я изготовил и раздал им несколько дубликатов ключей. Позже заметил, что самыми нужными из тайных визитеров, оказались довольно симпатичные и сексуальные женщины, внешне мало похожие на информаторш и радисток Кэт. Но это было не мое дело. К тому же, возвращаясь в квартиру утром следующего дня я, голодный после ночного дежурства студент, с удовольствием завтракал непривычными и вкусными деликатесами, оставленными в холодильнике таинственными ночными визитерами. Естественно, что такое активное и многопрофильное использование квартиры, неоднократно отзывалось рикошетом отдаленных последствий для многих причастных к ней людей. Так, приехав через год за получением очередной оплаты из далекой Тюмени, несчастный хозяин Август, ночь провел в «обезьяннике» ближайшего РОВД. Конечно, главную роль в этом сыграла цепь случайностей и неблагоприятное стечение обстоятельств. Приехав вечером к квартире, он с его слов, был уверен, что квартиранты находятся дома. Но когда, после настойчивых звонков и стука в дверь, невнятные звуки за ней прекратились, а никто и не подумал открывать, он забеспокоился и решил забраться внутрь через открытую форточку. Конечно, он в тот момент не мог предвидеть, какую злую шутку сыграют с ним пожилой возраст, выпитые перед этим у друзей несколько рюмок водки и неосмотрительно оставленные у них же документы. В форточке он, естественно, застрял. На шум закономерно среагировали бдительные жильцы. Кто именно, соседи или не желавшие огласки посетители квартиры, мне так и не удалось позже выяснить. Внешний вид, запах спиртного, бессвязные упоминания о прилете из Тюмени и отсутствие каких-либо документов, позволяющих установить личность, сыграли главную роль для принятия решения, на удивление, быстро среагировавшему на вызов наряду милиции. Как на зло, жильцы, привлеченные к опознанию наглого самозваного соседа, переехали в этот дом относительно недавно. Они никогда не видели Августа, уже несколько лет живущего далеко на севере. Мне же сообщили о пленении квартиросдатчика только утром. Но ему еще повезло. Не вмешайся в ситуацию те же, мои знакомые офицеры, сидеть в обезьяннике ему пришлось бы намного дольше. Второй рикошет, серьезно зацепив и ранив жену, попал в меня самого. Приведя, после двух лет холостяцкой жизни, в квартиру свою любимую и ненаглядную в качестве законной жены, я через некоторое время сам испытал на себе последствия бурного предшествовавшего периода ее использования. Возвращаясь поздно вечером домой, я неоднократно заставал ее расстроенной и заплаканной. На мои вопросы по этому поводу она упорно не отвечала. После очередного ночного звонка, заметив, как она нервно и презрительно бросила на аппарат трубку, я все понял. Ежедневно, в мое отсутствие, ее донимали телефонные звонки. Наглые и настойчивые женские голоса высказывали сомнения на ее представление в качестве моей жены и требовали позвать к телефону меня лично. По срочной и неотложной надобности. Мне стоило большого труда успокоить, в доступной и корректной форме убедить ее, что большинство из этих женщин ищут не меня. Еще больше времени и сил занял процесс оповещения всех временных постояльцев о том, что универсальная явка закрыта по форс-мажорным обстоятельствам.
Следующей была квартира старшей сестры жены, Людмилы. Выйдя замуж за талантливого днепропетровского художника Женю Лунева, она освободила бывшую родительскую жилплощадь в пользу своей сестры, ставшей к тому времени матерью. Квартира представляла собой две небольшие комнаты «трамвайчиком» в старом одноэтажном бараке, с маленькими низкими окнами и полами, намного ниже уровня порога. Соседи – старожилы рассказывали, что в Великую Отечественную в них располагались немецкие конюшни. Я уже знал этот двор и эту квартиру. Лет пять назад, навестив по служебным делам ютившегося в торцевой каморке этого же барака бродягу Мальцева Жору, я впервые услышал от него о проживавших в третьей квартире трех сестрах – художницах. Тогда меня это удивило. Три молодых, незамужних художницы, живущих в таком «шанхае», показались мне фантастическим вымыслом. Стометровый отрезок улицы Гоголя, на котором располагался этот барак, с одной стороны упирался в задворки самого старого и большого в городе рынка, с другой – в цыганский поселок с весьма нехорошей репутацией. Это соседство и определяло специфику жизни одного из самых криминальных закоулков областного центра. Все, кто мог, давно выехали отсюда, сдав освободившиеся квартиры и комнаты под склады, мелкие оптовые магазинчики, съемное жилье для приезжих грузчиков и реализаторов. При этом, в каждой квартире оставались прописанными десятки людей, почти половина из которых состояла на учете в качестве ранее судимых, находящихся в розыске, наркоманов, алкоголиков и других представителей асоциального подучетного контингента. Все они ждали сноса и расселения этих трущоб. Местные власти и администрация крупнейшего и богатейшего предприятия, которому по генплану развития города принадлежала данная территория, зная страшную демографическую картину, не спешили с реализацией крайне затратного плана. Ждали, когда ситуация нормализуется естественным путем вымирания оставшихся жителей. Я согласился на этот рискованный переезд не только по экономическим соображениям – с рождением дочки платить за съемную квартиру, даже при двух работающих родителях, было уже накладно. Не менее важным был и другой аспект-до РОВД, в котором я работал заместителем начальника уголовного розыска, было всего 200 метров и 5 минут неторопливой ходьбы.
И с этим жильем было связано немало интересных и запоминающихся моментов. Это был год 70-летия службы уголовного розыска. В наш город из Москвы прибыла съемочная группа Центрального телевидения для работы над местным фрагментом документального фильма о героическом авангарде советской милиции. Как обычно, я узнал об этом в последнюю очередь, одновременно с категоричным приказом высокого начальства. Никакие аргументы о сложной оперативной обстановке и чрезмерной загруженности, о десятках более достойных, фотогеничных и говорливых сотрудников службы, мечтающих о славе и известности, не помогли. Не подействовала даже моя вполне реальная и правдоподобная угроза наговорить москвичам много лишнего, что обязательно не понравится руководителям, «кинувшим меня под танк», даже не спросив согласия. После краткого и язвительного ответа начальника городского отдела УР: «У нас теперь гласность и демократия, перестройка и ускорение. Говори, что считаешь нужным, все равно лишнее вырежут!» – мне было приказано отбыть в распоряжение уже ожидавших в микроавтобусе киношников. Ребята из съемочной группы, в отличие от своих предыдущих коллег, с которыми мне уже приходилось сталкиваться, оказались вполне адекватными, лишенными столичного снобизма и высокомерия, профессионалами и интересными собеседниками. За несколько часов катания по городу, мы успели поговорить не только на злободневные темы в рамках сюжета будущего фильма, но и обменяться мнениями по многим вопросам общественной и частной жизни. И столичной, и провинциальной. Под конец я уже настолько освоился, что практически, не обращал внимание на постоянно работающую камеру. Режиссер предупредил меня, что, естественно, не все записанное войдет в окончательный вариант фильма. У них много материала и по другим городам. Я ответил, что полагаюсь на их профессионализм и никаких предложения и условий выдвигать не собираюсь. Взглянув на часы и удивившись, тому, как быстро пролетело время, я сообщил им, что у меня сегодня тоже небольшой юбилей – три года моей женитьбы. Чтобы сэкономить время, попросил их подъехать к ближайшему цветочному киоску за букетом и завезти меня домой. Они с удовольствием согласились. Распрощавшись у дома, я быстро завернул за угол и позвонил в дверь. Когда открывшая ее жена, мельком взглянув на меня с букетом, округлила от страха и удивления глаза, глядя куда-то через мое плечо – я тоже резко обернулся. Не давая мне опомниться, режиссер и оператор, продолжая съемку, легко втолкнули меня внутрь и бесцеремонно обратились к жене. Сначала с поздравлениями, потом и с множеством других вопросов. Представив себе, что увидят на экране миллионы советских телезрителей, я, наверное, впервые пожалел, что гордился тем, что я – бедный, но честный мент. Режиссер профессионально успокоил жену, разрядив обстановку заверениями, что будущий фильм обязательно поможет быстрее получить собственное достойное жилье. Жена тоже работала журналистом и училась на журфаке МГУ, поэтому через несколько минут они уже мирно и профессионально общались на своей волне. Накануне праздника фильм дважды показали по центральным всесоюзным каналам. Как я и предполагал, критические моменты в нем были сведены к разумному минимуму, а сцена в квартире, наоборот, неоправданно детализирована и растянута. Было много комментариев коллег и знакомых. Новую квартиру после этого, мне, разумеется, никто не дал. Руководство сдержанно пообещало сделать все, что в их силах. Зато, мне стали приходить письма со всех концов нашей необъятной Родины. Ветеран ВОВ и Угро из Литвы, с сожалением и грустью писал мне о том, что даже в самые тяжелые военные и послевоенные годы, власть и милицейское руководство намного внимательнее относились к операм Угро, быстрее и эффективнее решали все их бытовые вопросы.
Из просторной комнаты в полнометражной квартире по улице 40 лет Советской Украины, гостеприимные хозяева с редкой фамилией Блиммель, досрочно выселили мою семью под благовидным предлогом неожиданного приезда их близких родственников. Но я прекрасно понимал, что за ним скрывались другие мотивы и причины. Хозяин явно испытывал ощутимый дискомфорт от моего статуса и образа жизни. Уже после вселения, на всякий случай пробив его по нашим оперучетам, я узнал о его старой судимости и приторговывании самогонкой. Такое соседство напрягало обе стороны. Последней каплей был анекдотический казус с жареной картошкой. Вернувшись с работы под утро, я без задней мысли, по ошибке, опустошил хозяйскую сковородку, оставив квартиросдатчика без завтрака. Я понятия не имел, что наша, очень похожая сковородка, убрана с плиты в холодильник.
Потом была служебная квартира по улице Горького, освобожденная получившим собственное жилье участковым Резо Акакиевичем Вачария. Улучшением жилищных условий очередной переезд назвать было трудно – отдельные новые плюсы в нем с лихвой перекрывались не меньшим количеством минусов. Более современная пятиэтажка располагалась чуть ли не в элитарной части города, но добираться до райотдела, в котором я уже занимал должность начальника розыска, было немного дальше. Больше всего неудобств доставляла мизерная площадь жилой комнаты – на 12 квадратных метрах нам приходилось ютиться уже вчетвером. Вскакивая ночью с постели на плач меньшей Надюшки, жена постоянно ударялась в узком проходе об углы мебели. Ее колени и бедра постоянно украшали заметные синяки и ссадины. Эта квартира запомнилась мне еще одним трагикомичным случаем. В очередной отъезд жены и детей к теще, когда, оставшись один, я заснул беспробудным сном, мне в ухо влез рыжий домашний таракан. Добравшись по слуховому проходу до барабанной перепонки, он начал царапать нежную и сверхчувствительную преграду всеми своими многочисленными конечностями. Я проснулся среди ночи от кошмарного шума и взрывной боли в голове. Только мое медицинское прошлое позволило мне, мгновенно сориентировавшись в ситуации, вызвать Скорую помощь и устранить проблему до развития болевого шока.
