Сергей Салтыков
Три родины
9-В, куда меня и еще нескольких выпускников из параллельных классов нашей восьмилетки определили в сентябре, считался самым сильным классом в новой для меня школе. С уходом малоперспективных учеников, выбравших дальнейшее образование в ПТУ и техникумах, он стал еще сильнее и ярче. Я сразу же заметил интересную особенность. Самые сильные ученики с большей охотой общались и дружили с самыми слабыми по успеваемости, но не менее активными в общественной жизни класса. С шалопаями и двоечниками они проводили времени больше, чем с малочисленной прослойкой серых и пассивных середнячков и хорошистов. Их за глаза называли емким словом «болото». Классная элита приняла меня хорошо, через несколько недель мы уже общались на равных. Стараясь быть максимально объективным в оценках, я отдавал себе отчет, что между новой школой и бывшей поселковой восьмилеткой – значительные отличия не только в уровне преподавания, квалификации учителей, но и в отношении к учебе самих старшеклассников. Большинство из них были нацелены на продолжение учебы в институтах и университетах, получение престижных профессий и специальностей, о которых мои поселковые сверстники даже не мечтали. Конечно, это в первую очередь, было связано с новым возрастным этапом самих школьников. Но трудно было не обратить внимание и на целенаправленное влияние учителей и родителей. Понимая кратковременность и вынужденность пребывания в новом коллективе, я не сильно стремился к сближению с новыми одноклассниками, а тем более – с учителями. Больше внимания уделял восполнению относительного недостатка знаний и повышению своего культурного уровня. Но мой пассивный нейтралитет продержался недолго. К концу осени на одной из перемен я был приглашен за глухой школьный угол, где группа местных школьных авторитетов во главе с Тимчишиным Славкой стала доходчиво объяснять мне о недопустимости неравнодушного отношения к некоторым самым красивым старшеклассницам. Я понял, что это – только формальный повод прощупать меня на «слабо», но обострять ситуацию не стал. Сообщил, что у меня есть постоянная девушка на своем поселке, что знаю и свято чту законы территориальности и не собираюсь лезть в чужой сад за запретными яблоками, и в чужой монастырь – со своим уставом. Возможно, манера моего общения с ними мало походила на поведение отличника, и они почувствовали мое уличное воспитание, но обошлось без серьезной драки и в дальнейшем подобных недоразумений не возникало. По линии комсомола мне доверили возглавлять трудовой сектор, что позволило существенно активизировать и без того насыщенное внешкольное общение с большинством одноклассников. Металлолом, макулатура, уборка урожая в подшефном совхозе, сближали быстрее и крепче, чем сидение за общей партой. В классе было много учеников с хорошими музыкальными данными и соответствующим образованием. На школьных праздниках, вечеринках и днях рождения им не было равных. Моя мать оторопела от ужаса, когда я сообщил ей, что грядущее 8 –е марта и, одновременно, мой день рождения, класс будет отмечать у нас дома. Я долго объяснял ей, что в новой школе подобные вечеринки являются обычным и регулярным делом, что мы уже выросли и поумнели, гарантировал достойное поведение всей чесной компании и сохранность домашнего имущества. Мать с трудом согласилась, вечеринка удалась на славу. Валера Докукин виртуозно играл и аккомпанировал на аккордеоне, Саша Колесниченко подыгрывал на гитаре, Алла Филипенко, Лена Пивненко, Люда Бушмакина и все другие девчонки красиво и талантливо пели. Костя Чуриков до колик в животе смешил бесконечными приколами. При минимуме спиртного компания веселилась до глубокой ночи. На удивление, не было свойственной возрасту сексуальной озабоченности, преобладали чистые и открытые дружеские отношения. Класс очень отличался от моей уличной компании и учеников бывшей восьмилетки. Отсутствием агрессии, здоровым стремлением к совершенству, осознанным планированием будущего. Меня это различие удивляло и беспокоило. Между двумя школами было всего два километра расстояния. Большинство новых одноклассников жили в казенных многоквартирных домах, но были и представители частного сектора. Родители тоже не сильно отличались от наших, поселковых. Большинство из них были коренными горожанами, некоторые относили себя к интеллигенции, занимали руководящие и управленческие должности. Но были и простые работяги, и приезжие. Такое разнообразие вселяло надежду, что два года не пройдут для меня даром, помогут преодолеть традиционную поселковую планку и положительно скажутся в будущей жизни.
Примерно за полгода до выпускных экзаменов меня вызвали в кабинет завуча. Я, как ни старался, не мог определить причину вызова. В новой школе к моему поведению не было претензий. По старой памяти приготовился к худшему. Добродушная улыбка Надежды Ивановны, ее заговорщицкий тон, быстро рассеяли все мои опасения. Она сообщила, что по разнарядке обкома партии на область выделили две вакансии для поступления в Московский университет дружбы народов им. Патриса Лумумбы. Одну из них распределили целевым образом на нашу школу. У педсовета есть мнение рекомендовать меня. Специальность связана с дипломатией. Видя мое замешательство, она добавила, что такая система отбора дает хорошие шансы на успех в поступлении. На первом месте стоит биография и характеристика кандидатов. Но учитывая серьезность предложения, школа, как можно раньше, должна приступить к моей персональной подготовке. На раздумья и советы с родителями отводилось только два дня.
Я не стал тратить это время на разговоры с родителями. Я вообще не сказал им ни слова. Я потратил их на сбор информации о загадочном ВУЗе и борьбу с непосильным искушением. Нужной информации было очень мало. Конечно, возможность учиться в одном из престижнейших столичных ВУЗов – уже большая честь и причина для согласия. Но были и подводные камни. Я узнал, что дипломатия – официальное, легальное прикрытие. На самом деле, университет готовит кадры для внешней разведки. А значит, опять велика возможность серьезной медкомиссии и повторения трагедии двухлетней давности. Этого допустить я не мог. Кроме того, меня мучило ощущение скрытого подтекста в таком заманчивом предложении. Почему остановились именно на мне? Два года класс звучал в области и занимал первые места по трудовому воспитанию школьников. Я как руководитель трудового сектора имел к этому непосредственное отношение. Но, вряд ли, причина в этом. В школе много достойных претендентов. Скорее, дело в другом. За два года я не мог стать для руководства и учителей лучше и ближе собственных любимых учеников, которых они вели к такому шансу долгих десять лет. Даже, если все они давно определились с будущей профессией и конкретным ВУЗом, нашелся бы хоть один, готовый поменять планы и рискнуть. Значит, партийные рекомендации, по мнению педсовета, не дают полной гарантии поступления. Возможно, кандидатов с периферии привлекают в качестве статистов для оформления видимости честного и справедливого набора в университет. Понимая, что за пять лет университета, любого можно научить всему, даже обезьяну – играть на гармошке, я все равно не представлял себя дипломатом – разведчиком. Через два дня, зайдя в кабинет к Надежде Ивановне, я отказался от заманчивого предложения. Причина? Мать категорически против. Она видит меня только врачом. Я, как всегда, говорил правду.
Вопрос о моей будущей профессии все чаще и чаще обсуждался в семье. У меня был запасной вариант реализации романтической мечты о море. Яценко Сергей, мой товарищ с соседней улицы, два года назад поступил учиться на факультет ихтиологии Астраханского рыбВТУЗа. Мы поддерживали с ним постоянную связь, встречались на каникулах, регулярно переписывались. Но в прошлом году произошла трагедия – он пропал без вести. Перед этим вернулся в общежитие после работы в студенческом стройотряде с крупной суммой денег. Видно, они и стоили ему жизни. Активный розыск не дал результатов. Почти год о его судьбе не было никакой информации. Хотя труп не был обнаружен, никто не сомневался в том, что его уже нет в живых. Мои родители, узнав обстоятельства исчезновения Сергея, категорически запретили мне даже заикаться по поводу учебы в Астрахани.
Выбирая будущую профессию, я действовал методом исключения того, что считал абсолютно неприемлемым. В первую очередь-все технические и творческие специальности, торговлю, учительство и сферу услуг. Наученный горьким опытом, вычеркнул, как недоступные, все военные и приравниваемые к ним службы. В итоге, оставалась только медицина. Этого сильно хотела и добивалась мать. С каждым годом состояние ее здоровья серьезно ухудшалось, выучиться на врача она считала моим сыновьим долгом и естественной обязанностью. Отец в мой выбор не вмешивался, предоставляя мне полную свободу действий, и возможность, как он выражался, «в очередной раз наломать дров». Исподволь, всплывала и другая проблема. Кроме пропавшего Сергея, у меня не было ни одного близкого знакомого, товарища или родственника, уже преодолевшего барьер поступления и обучения в ВУЗе. В разговорах с одноклассниками проскакивало, что они связывают свой успех в этом нелегком деле с конкретным опытом друзей, возможностями родственников и знакомых. Все чаще звучало мнение, что одних знаний для поступления может оказаться недостаточно. Не помешали бы еще связи и блат. Если с первой составляющей у меня дела обстояли более-менее нормально, со второй – хуже не придумаешь. Приходилось надеяться только на себя. Не добавляли оптимизма участившиеся слухи и скандалы, связанные с золотыми медалистами, получавшими вместе с медалью право льготного поступления в ВУЗы на большинство престижных специальностей. Только в нашем классе на такие медали могли претендовать 4-5 отличников, включая и меня. Видимо, для большей объективности и предотвращения подобных скандалов, школьное руководство, за месяц до выпускных, объявило нам о намерении провести промежуточные, неофициальные экзамены. Причем, не прошедшим эти испытания, предстояло распрощаться не только с мечтой о медали, но и с аттестатом «круглого отличника». Посовещавшись, элита класса решила не осложнять ситуацию ненужной конкуренцией и отказалась от предлагаемой борьбы за «золото» в пользу самой достойной из нас отличницы, активистки, талантливой и красивой любимицы всего класса – Лены Пивненко. Она оправдала наше доверие и стала заслуженной обладательницей золотой медали. Все остальные – отличных аттестатов. Такой аттестат, вместе с дипломами и грамотами победителя областных олимпиад по биологии и химии, представлялись мне даже более надежными и проходными козырями. Наши учителя были уверены в нас, одобряли и поддерживали непростой выбор, охватывавший по географии пол страны. Валера Докукин выбрал Московский энергетический институт, Лена Пивненко – Витебский легкой промышленности. Саша Колесниченко – Киевский институт инженеров гражданской авиации. Неразлучные подружки Алла Филипенко и Таня Кочубей, как обычно, вместе – Харьковский институт коммунального строительства. Саша Гетьман – высшее военное училище в Поволжье. Несколько человек, выбрав педагогические, горные и транспортные специальности, не пожелав никуда уезжать, остались в родном Донбассе.
Уступив матери с медициной, я сохранил право на вторую часть мечты – уехать на учебу в другой город. Конкретной привязки к ВУЗу, родственникам и знакомым в других городах у меня не было, поэтому я сыграл в русскую рулетку. Отправил несколько писем в медицинские институты соседних областей с просьбой прислать подробные условия поступления на лечебный факультет. Решил, откуда придет первый ответ, туда и отвезу документы.
СССР, Приднепровье. Начало 1979 года
«Как аукнется – так и ахнется, дорогой наш профессор Яхница!» – на просторной сцене лекционной аудитории физиологического корпуса во всю мощь разворачивалось грандиозное театрализованное действо. Наш второй курс гулял и праздновал. Этот уникальный праздник был определенной вехой и для студентов, и для профессорско-преподавательского состава. Отмечали сдачу главного экзамена и прощались с кафедрой анатомии. Праздновали даже те, кто этот экзамен завалил, и перед кем маячила реальная перспектива, в случае неудачной пересдачи, попрощаться не только с кафедрой, но и с институтом. Позади три семестра напряженной и необычно интересной работы. Только после сдачи этого экзамена можно было считаться настоящим студентом и надеяться на получение через четыре с половиной года заветного диплома. С прощальным, напутственным словом выступил заведующий кафедрой, самый уважаемый в институте профессор, доктор медицинских наук Яхница. Всех поразили его воспоминания о первой в жизни операции. Не успев закончить второй курс мединститута, добровольцем ушел на фронт – шла Великая Отечественная война. В болотистых белорусских лесах попали в окружение, долго и трудно, с боями и потерями прорывались к своим. У молодого разведчика, после осколочного ранения голени, началась гангрена. Его жизнь могла спасти только срочная ампутация. Понимая это, студент второго курса, будущий профессор Яхница, решился на рискованную операцию в тяжелых походных условиях. В качестве основного инструмента использовали обычные ножи и двуручную пилу для валки леса, предварительно прокалив их на костре и протерев раздобытым в соседнем хуторе самогоном. Два стакана этого же самогона внутрь и удар поленом по затылку, заменили рауш-наркоз. Пилить бедренную кость пришлось дважды – неопытный студент не знал тогда о спастическом сокращении перерезанных мышц и правилах формирования культи. Рану зашивал обычной цыганской иглой и суровой ниткой. От начавшегося нагноения и сепсиса спасли не отсутствующие антибиотики, а обыкновенные мухи. Вернее их личинки, активно съедавшие некрозную ткань и помогавшие заживлению тяжелой раны. Молодой разведчик был спасен, после выхода из окружения переправлен на большую землю. Через много лет разыскал и горячо благодарил своего спасителя.
На сцене разыгрывались невероятные, но реальные эпизоды студенческой жизни. За полтора года изучения анатомии, на каждом курсе таковых набирались сотни. Многие из них потом передавались с курса на курс и гуляли по институту в качестве бородатых анекдотов. Ни один институтский предмет не мог сравниться с анатомией по сложности и многогранности изучения. С первых же дней, за каждой учебной группой закреплялся свой индивидуальный учебно-демонстрационный труп. Нашего мы ласково называли Федей. По мере изучения органов и систем, шло его послойное препарирование. Он был предварительно проформалинен по специальной методике, исключающей естественное гниение и разложение, ежедневно обрабатывался особым раствором на основе глицерина. Смесь этих реактивов с собственным жиром и другими веществами мертвой плоти трупа, обладала особым специфическим запахом, по стойкости превосходившим любые французские духи, а по эффекту – любое из известных рвотных средств. Его не могли уничтожить или перебить ни мыло, ни крепкие одеколоны, которыми мы многократно, но тщетно обрабатывали руки после очередного занятия. Возвращаясь домой в забитом до предела троллейбусе, я с нескрываемым удовольствием наблюдал, как стоящие рядом пассажиры сначала обеспокоенно и брезгливо морщили свои физиономии, потом, не сговариваясь, пятились подальше, создавая вокруг меня, приятную и полезную в ужасной тесноте, зону отчуждения. Если при изучении костной системы, отдельные сложные элементы украдкой, или по договоренности с лаборантами, можно было на время вынести с кафедры и продолжить изучение на дому, с Федей, естественно, такой вариант исключался. В анатомке приходилось проводить многочисленные дополнительные часы. Это заставляло приспосабливаться и относиться к основному учебному пособию, как к равноправному члену учебной группы. Через некоторое время, большинство из нас уже считало нормальным и допустимым, не отрываясь от затянувшегося процесса обучения, борясь с голодом, тут же съесть конфетку или маленький бутерброд. Некоторые ребята, любуясь освобожденными от кожи и подкожной клетчатки, подсохшими на воздухе, яркими и приятными глазу мышцами, подшучивали над самыми впечатлительными девчонками: «Наверняка, они подошли бы в качестве классной закуски к пиву, вместо надоевшей тараньки». Девчонки демонстративно и кокетливо возмущались, упрекая ребят в глупости и черствости, хотя и сами уже все больше и больше привыкали к издержкам специфического обучения. Но были и естественные запредельные реакции, обусловленные особой женской эмоциональностью. В группе положительно выделялась девушка с необычной фамилией – Красаускас. Необычной потому, что по всем правилам прибалтийских языков и традиций, она должна была бы звучать, как Красаускене, или Красаускайте. Позже она объяснила мне, что ошибку допустили при оформлении паспорта, по незнанию скопировав в мужском варианте отцовскую фамилию. Будучи призером многочисленных всесоюзных и международных конкурсов бальных танцев, обладательницей прекрасного тела и красивого, благородного лица, она не стеснялась своих достоинств и демонстрировала соответствующее самомнение в отношениях не только со студентами, но и преподавателями. Все мужчины стремились завоевать ее расположение, во всем шли ей навстречу. Но когда Вадим Кириллович, молодой, симпатичный и амбициозный преподаватель кафедры, однажды заметил, что она препарирует Федю с использованием запрещенных медицинских перчаток и длинного пинцета, академический долг взял верх над джентльменской галантностью и снисходительностью. Крепко сжав Викину руку, он ловко стащил перчатку. Откинув, как капот автомобиля, переднюю брюшную стенку Феди, погрузил ладонь в скользкую и неприятно пахнущую массу кишечника по самый локоть, на несколько секунд придавив сверху этим импровизированным капотом. Пораженная Вика окаменела лишь на мгновенье. Резко выдернув руку, рефлекторно, по инерции закатив ухмыляющемуся преподавателю звонкую пощечину, она впала в натуральную, уже не поддельную истерику. Не выбирая выражений, как фурия, носясь по аудитории, обзывала Вадима Кирилловича бесчувственным мужланом и хамом, грозилась привлечь к суду. Всей группой нам пришлось приводить ее в чувство и успокаивать, отпаивая валерианой. Я не удивился бурной реакции сверхэмоциональной и гордой девушки, понимал и сочувствовал ей. От такого интенсивного и напряженного темпа изучения предмета, все находились в состоянии хронического стресса. Порой не выдерживали и срывались даже закаленные и непробиваемые мужики. Буквально, за неделю до этого, я стал невольным свидетелем похожей ситуации на вечерней отработке пропущенного занятия. В тесной аудитории готовились несколько прогульщиков и двоечников с обоих потоков курса. Среди них я заметил заочно знакомого мне, по многочисленным рассказам сокурсников, Голева Анатолия. Личность колоритная и своеобразная во всех смыслах. Он поступил в институт после армии и нескольких лет работы водителем-дальнобойщиком. Был одним из самых опытных и взрослых мужчин на курсе. Его собственная яхта стояла у берега Днепра, буквально напротив окон деканата. Подходила моя очередь общения с доцентом кафедры, я сосредоточенно дочитывал конспект лекции по пропущенной теме. Громкий трехэтажный мат камазиста-дальнобойщика, грохот упавшего на пол черепа, заставили подпрыгнуть на стульях не только студентов, но и пожилого доцента. «Да е…сь оно все конем! Я что вам, пацан какой-то?! Нах.. мне такая учеба и все ваши е…. дырочки!!!» -разъяренный Голев сметал со стола на пол свои конспекты и учебники. До моего прихода, он уже несколько раз подходил и пытался сдать застарелый «хвост» по теме костей черепа принципиальному и упрямому доценту. Последний раз, тот снова отправил его готовиться еще потому, что Толя не смог назвать и описать небольшое отверстие внутри распиленного пополам черепа. Он сделал несколько попыток, относя его к каналам всех известных ему нервов и сосудов, даже вспомнил латинские названия некоторых из них. Когда доцент назвал подозрительную роковую дырочку «Форамен студентикум» -отверстие, по неосторожности сделанное студентами, и в очередной раз отправил на место, Толя, тогда уже, был готов взорваться, как перегретый паровой котел.
Бывшие десятиклассники и иностранные студенты молчали, ожидая реакции преподавателя. Студенты, поступившие после армии или с 5-6 попытки, смеялись и понимающе успокаивали. Кто-то за спиной язвительно заметил: «Это тебе, Толя, не КАМАЗ водить и девок на яхту таскать! Это-анатомия!». Реакция доцента оказалась, на удивление, спокойной и доброжелательной. Он по–отечески успокоил резнервничавшегося студента и после нескольких простеньких вопросов, принял отработку.
За прошедшие полтора года полностью улетучились мои сомнения и страхи по поводу несоответствия моих школьных знаний и общего уровня поселкового развития требованиям выбранного ВУЗа. До этого, они с новой силой проявились накануне вступительных экзаменов, во время общения с абитуриентами. Получаемая от них информация с каждым днем оставляла все меньше поводов для оптимизма. Оказалось, что более трети из 400 вакансий предназначались для студентов из развивающихся стран. Остальные пропорционально делились между слушателями подготовительного отделения, медалистами, участниками разных госпрограмм и другими льготниками. Лишь мизерная часть отводилась обычным, вроде меня, выпускникам десятилеток. Таким образом, реальный конкурс был в несколько раз выше официально объявленного. У каждого из абитуриентов, с кем мне довелось пообщаться, имелся, пусть маленький, но реальный, дополнительный скрытый козырь. У кого-то в институте учились или преподавали родственники, кто-то имел таковых в министерстве, облздраве, крупных больницах и медцентрах. Все они имели какие-то выходы на ректорат, деканат и приемную комиссию. Были и те, кто поступая ежегодно на протяжении 5-7 лет и более, уже сами наладили необходимые связи в этих инстанциях. Поступавших вслепую, опираясь лишь на собственное желание и амбиции, встретить не удалось. Даже получив на экзаменах три пятерки и одну четверку, вместе с отличным аттестатом дающими 24 проходных балла из 25 возможных, я до последнего не переставал волноваться. Наслушавшись «бывалых», переживал, что эти баллы просто запишут какому- нибудь блатному сыночку. С облегчением выдохнул, только получив извещение о зачислении.
Сформированные группы, были довольно малочисленными, всего по 15 человек. Но и они подлежали неоднократному дроблению в процессе узкой специализации на старших курсах. Наша группа, как и весь курс, поражала своей разношерстностью. Галя Пипенко, Игорь Ситченко, Миша Кулитка и Женя Колитенко – выпускники местных и иногородних школ. Аркадий Олюнин и Вова Донец прошли армию и поступили через подготовительное отделение. Остальные – наконец-то добились успеха после очередной попытки. Надежда Ющишена поступила, добавив к золотой медали трудовой стаж и партийный билет. Самой упорной и настойчивой оказалась Таня Фоменко, поступившая лишь на восьмой раз.
С начала второго курса я уже работал санитаром операционного блока нейротравматологического отделения больницы Скорой помощи. Это не только позволяло ускоренными темпами набираться новых профессиональных знаний и практического опыта, но и резко повысило самооценку, изменило социальный и финансовый статус. Повышенная стипендия, зарплата и регулярная, пусть и небольшая, финансовая подпитка со стороны родителей, избавили от безденежья первых месяцев учебы. Я чувствовал себя взрослым и самостоятельным. Сменив гардероб, съемную квартиру на студенческое общежитие, гармонично вписался в ряды продвинутой студенческой молодежи.
Зал в очередной раз взорвался бурными аплодисментами. Сменив театральную самодеятельность, на сцену поднимались музыканты: Олег Каширский, Женя Колитенко, Костя Поляков и другие талантливые однокурсники. Создав недавно ВИА «Ваганты», они стали для однокурсников настоящими кумирами, стремительно набирали популярность на факультете и в институте. Отогнав воспоминания, переключился со сцены на переполненный зал. Сразу встретился взглядом с сидевшей через несколько рядов от меня красавицей Викой. Обворожительной улыбкой и кивком головы она приглашала танцевать.
СССР, Приднепровье. Весна 1981 года
Поздний весенний вечер. Я возвращаюсь домой на троллейбусе с непродолжительного, но приятного свидания. Моя визави – бывшая потерпевшая по карманной краже. Мы с операми нашли уникальный способ не вешать «глухари» и утешать обворованных молодых женщин. Объясняли им, что раскрыть карманную кражу и возвратить похищенное – невозможно. Единственный выход – задержать вора с поличным на очередной краже. Тогда появится возможность возместить причиненный материальный и моральный ущерб. Молодой и симпатичной потерпевшей предлагалось посвятить свободное время прогулкам по людным местам вероятного появления обокравшего ее вора, в компании такого же молодого и симпатичного младшего инспектора угро, или члена оперотряда. Естественно, молодость брала свое, и через некоторое время деловые отношения превращались в дружеские, а чаще – сразу в близкие.
Я растягивал удовольствие от приятных лирических воспоминаний, одновременно любуясь видами вечернего Днепра и погружающегося в ночь города, наслаждаясь свежим ветерком из открытого окна. Боковым зрением уловил, как на эту же площадку зашла троица молодых парней и расположилась у задней стенки салона, в неполных трех метрах от меня. В полупустом салоне трудно было что-то украсть, поэтому я даже не стал поворачиваться, чтобы лучше их рассмотреть. Через несколько минут я понял, что громкая и развязанная речь одного из них обращена ко мне. К тому же, его неприятный голос показался мне очень знакомым. «Кореша! Вон тот самый козел, который пытался загнать меня на кичу! Я вам когда-то рассказывал!» – последние слова укрепили мои догадки. Я нехотя повернул голову и убедился, что не ошибся. Это был Игорек Тимошенко. Мое лирическое настроение улетучилось вмиг, уступив место неприятным и тягостным воспоминаниям. Мы были знакомы с ним четыре года, с момента поступления в мединститут. Тогда он произвел на меня сильное, но противоречивое впечатление. Он был на год моложе меня, окончив школу с золотой медалью, на фармацевтический факультет поступил в неполные 16 лет. Не скрывал, что поступил с помощью матери, работавшей в нашем институте на одной их кафедр химического профиля. Отец, военный чиновник, то ли погиб, то ли ушел из семьи, поэтому постоянно давало о себе знать материнское воспитание. Он кичился своей избалованностью представителя «золотой молодежи», по своему понимая и реализуя прелести студенческой жизни. Считая себя умнее и одареннее сокурсников, почти совсем не уделял времени учебе, тратя его на фарцовку, девочек и другие азартные пристрастия. Он пытался втянуть в такую беззаботную жизни и меня, но видя мою противоположную рабоче-крестьянскую направленность, вскоре отказался от этой затеи и потерял ко мне интерес. До определенного времени. Около года назад, зайдя в центральный универмаг, я на первом этаже набрел на распродажу импортной дефицитной парфюмерии. Прилавок окружала плотная толпа жаждущих. Проходя мимо, я интуитивно среагировал на падение на пол небольшого целлофанового пакета. Поднимать его наклонился молодой парень в распахнутом черном кожаном плаще. Я сразу же понял, что будет происходить дальше, быстро подошел к нему сзади, заняв удобную позицию для задержания. Все случилось за считанные секунды. Я прекрасно видел, как поднимая пакет правой рукой, левой – парень незаметно вытащил из сумки стоящей впереди девушки дорогой кошелек. Переложив его под поднятый пакет в правую кисть, тут же спрятал ее под полу плаща. Выпрямляясь, одновременно разворачиваясь и отходя от очереди, как в ловушку попал в мои раскрытые объятия. Со стороны эта сцена, напоминала крепкие мужские объятия. Я в полную силу обхватил и прижал обе руки вора на уровне локтей к своей груди, лишая малейшего шанса вырваться или скинуть украденный кошелек. Парень в первую секунду, как и положено, рефлекторно напрягся. В следующее мгновение он подозрительно обмяк, и мне показалось, что я держу в руках потерявшего сознание человека. Только теперь я удосужился взглянуть на его лицо, и в тот же миг, чуть не потерял сознание сам. Я задержал с поличным своего товарища! Это был Игорек Тимошенко! Какое-то время мы так и стояли в обнимку, как старые, закадычные друзья. Пока я, не опомнившись первым, не предупредил о краже, ничего не подозревающую потерпевшую. Придя в себя и осознав происшедшее, мой бывший товарищ начал жалобно просить меня не делать роковую ошибку, мирно и тихо разойтись. Я был непреклонен. Через несколько минут мы уже сидели в оперкомнате универмага. Прибывшие сотрудники УР оформляли вещдок протоколом осмотра и изъятия, собирали первичный материал. Вскоре задержанный полностью пришел в себя. Я думал, что он сгорит от стыда, будет просить у всех прощения и снисходительности, оправдываться, мол – бес попутал. Еще я ожидал, что он вспомнит, как несколько лет назад хвастался тем, что ему обеспечена стремительная карьера великого ученого-разработчика новых чудодейственных лекарств, слава и почет фармацевтического гения. Но вместо этого, нагло и высокомерно улыбаясь, он стал издеваться не только надо мной, но и операми, уверенно заявляя, что у них не получится привлечь его к уголовной ответственности, а тем более – арестовать. «На следствии и суде я докажу, что ваш внештатный помощник оговаривает меня. Я ничего и ни у кого не крал, кошелек поднял с пола и хотел отдать потерявшей его девушке. Этого человека, он небрежно кивнул в мою сторону, я давно знаю по институту. У нас с ним стойкие неприязненные отношения из-за того, что я когда-то увел у него любимую девушку. Он до сих пор не может мне простить этого, постоянно следит за мной и жаждет отомстить при любом удобном случае» – его наглая ложь на какое-то время лишила меня дара речи. Я и опера по-жигловски, свято верили, что вор должен сидеть в тюрьме. Задержание с поличным проведено безукоризненно чисто, никакой неприязни, тем более уведенной у меня любимой девушки, не было и в помине. Но адвокаты, следователи и прокуроры посчитали по-другому. После длительных, непредвзятых совещаний и консультаций, все пришли к выводу, что дело не имеет реальной судебной перспективы. Разбить, выдвинутую интеллигентным гаденышем, неожиданную линию защиты, действительно, было нереально. Свою каплю дегтя в первоначально чистую и безупречную бочку меда, внесла и неблагодарная потерпевшая. Ее не смущало, что она чуть было не лишилась крупной суммы денег – обеспеченные папики дадут еще. Наглый вор из «золотой молодежи», по воспитанию и мировоззрению, оказался ей намного ближе правильных, но бедных и серых ментов. Она быстро переметнулась из лагеря обвинения в лагерь защиты, наотрез отказываясь писать заявление и участвовать в процессе.
