Сергей Салтыков
Три родины
На базе нашего отделения располагалась кафедра неврологии Института усовершенствования врачей. Специалисты со всего Союза приезжали пополнить свои знания и умения новыми методиками, поделиться богатым опытом. Все с интересом посещали мастер-класс Олега Николоевича по мануальной терапии. Во время одного из таких посещений, я заметил, что за моей работой пристально наблюдает пожилой врач явно выраженной азиатской внешности. Воспользовавшись паузой при смене пациентов, он обратился ко мне с неожиданными словами: «Ваш стиль больше похож на работу спортивного массажиста. Вы делаете много лишней работы и тратите много лишней энергии». Я хотел было послать его со своими замечаниями подальше, так как наоборот, считал глубокую и интенсивную проработку мышечного массива своим коньком, показателем добросовестного отношения к больному. Правда, последний пациент был явно не подходящим для демонстрации образцом. Типичный чиновник, весом далеко за центнер, имел подкожно-жировую прослойку в несколько сантиметров толщины. Добраться до его мышц было действительно трудно. Что-то подсказало мне, что не стоит проявлять гордыню и отмахиваться от советов пожилого врача. Мы разговорились. Он прибыл из Забайкалья, где многие годы практиковал сложные и малопонятные в Европе методики восточной медицины. Вкратце рассказав мне об энергетических меридианах человеческого тела, объяснил методику поиска активных точек под кожей. Найдя и промассировав такую точку, он за считанные минуты, без особых физических усилий, добивался того же самого эффекта, что и я при работе по своей энергоемкой методике. На нескольких следующих пациентах мы закрепили новую теорию практикой. Он занимался со мной еще несколько дней, разбавляя конкретные практические навыки базовыми теоретическими понятиями восточной медицины и философии. Большое влияние на расширение моего профессионального кругозора, сами того не подозревая, оказывали и пациенты. В силу длительного, хронического характера своих заболеваний, они годами кочевали по одним и тем же специалистам далеко не узкого профиля. Во время сеанса, каждый с удовольствием рассказывал о специфических особенностях и результатах лечения у других врачей. Больше всего таких рассказов было о полтавском костоправе Касьяне – среднем. Он практиковал в сельской глубинке. Имея диплом врача – сангигиениста, унаследовал от своего отца природный талант костоправа, добился на этом поприще огромной популярности и был известен далеко за пределами Украины. Эта известность дала вторую жизнь, заброшенному и никому ранее не известному, поселку Кобыляки, превратив его в настоящий центр массового паломничества. Больных встречали на дальних подступах, записывали в длиннющую очередь, помогали найти жилье и организовать питание на период лечения. Касьян принимал в собственном доме по ночам. Очередь двигалась быстро – каждому больному он уделял не более пяти минут. Примерно, каждый час, мимо больных, терпеливо ожидающих своей очереди в коридоре, быстро сновала пожилая помощница с обычным столовым подносом, унося в другую комнату очередную гору денег – плату за прием. Никаких тебе расспросов об анамнезе заболевания, никаких рентгеновских снимков и выписок из историй болезни. В лучшем случае – короткий вопрос: «Где болит?». Несколько хлопков по спине, надавливаний, изгибаний, и…совершалось чудо! Занесенный на руках больной обратно из комнаты выходил собственными ногами! Естественно, следующий больной входил в комнату уже не к народному костоправу, а к божественному целителю. Но через некоторое время состояние больного возвращалось к исходному, иногда становилось даже хуже. Следуя молве и сарафанному радио, на следующий курс лечения, он приезжал уже к нам. Возможно, у нас лечение обходилось дешевле. Возможно, традиционный подход к обследованию и диагностике, включавший рентген, анализы, консультации смежных специалистов, наряду с мануальной терапией, внушал больше доверия и давал больше надежд. Общий поток больных и популярность Олега Николаевича стремительно росли, давно оставив позади других коллег и конкурентов.
Иногда приходилось сталкиваться с необычными, удивительными и полуанекдотическими случаями. Увидев на спине очередного пациента множество свежих, недавно затянувшихся царапин, я добродушно пошутил о темпераменте горячей партнерши. Оценив юмор, он грустно ответил, что это следы очередного нетрадиционного лечения. По совету друзей он обратился к какой-то знахарке из глубинки. Бабушка непонятного возраста тоже лечила боли в спине массажем. Только, в качестве подсобного инструмента, она использовала массажную щетку для волос.
Некоторое время назад у меня появился самый маленький пациент. Четырехлетняя девочка лежала в палате с молодой мамой. Она перенесла несколько сложных операций по поводу тяжелого, на уровне травматической ампутации, открытого перелома предплечья. Ее мучили сильные боли, плохо восстанавливалась подвижность пальцев. Когда Олег Николаевич дал указание делать ей массаж руки в палате, я растерялся и не на шутку испугался, понимая, что морально не был готов к работе с маленькими детьми. Мои возражения по поводу привлечения педиатров и более квалифицированных специалистов, имеющих кроме профессионального, еще и родительский опыт, он слушать не стал. Предупредил, что девочка панически боится людей в белых халатах. Мои страхи оказались напрасными. Правда, пришлось превзойти самого себя в импровизациях и фантазиях. Аккуратно, одним указательным пальцем, массируя миниатюрную ручку с крохотными пальчиками, я изощрялся в отвлечении внимания напряженного ребенка сочиняемыми на ходу сказками, шутками и прибаутками. Приходя на следующий сеанс, я в первую очередь, отвечал на множество вопросов о судьбе выдуманных в прошлый раз сказочных персонажей. С трудом вспоминая вчерашние мимолетные сюжеты, по ходу придумывал их продолжение и новых героев, чем неминуемо усложнял свое положение на завтра. Результатами такого лечения остались довольны все – и мама, и руководство отделения. Только нам с маленькой пациенткой, почему-то, при расставании было очень грустно.
СССР, Приднепровье.1982 год.
Сегодня суббота. Я только что заступил на суточное дежурство в здравпункте цеха холодной прокатки жести металлургического завода. Сюда три месяца назад я устроился фельдшером, после увольнения из областной неврологии. Дежурства здесь были намного спокойнее, чем в городских больницах, и я называл эту работу «не бей лежачего». Приняв смену, я действительно, улегся на кушетке и снова вернулся мыслями к небольшому происшествию, невольным участником которого стал по дороге. Сегодня я выехал на работу позже обычного и для экономии времени добирался до здравпункта напрямую, через дыру в бетонном заводском заборе, называемую рабочими «комсомольской проходной». Здравпункт находился в глубине обширной территории, около километра приходилось идти пешком мимо цехов, складов, хитросплетений огромных трубопроводов и железнодорожных разъездов. Подходя к ЦХП-1, издалека увидел карету Скорой помощи и плотную толпу зевак рядом с ней. Приблизившись, сразу понял причину стихийного собрания. В центре полукруга собравшихся, на земле, неподвижно лежал мужчина среднего возраста. Ближе к Скорой молча и растерянно стояла молодая докторица. По брезгливому выражению ее лица и по громким переговорам медсестры по рации с диспетчером, я сразу пришел к выводу, что женскому дуэту очень не хочется возиться со, свалившимся на их головы в конце дежурства, грязным и неконтактным клиентом. По репликам толпы было понятно, что торг продолжается достаточно долго. Часть работяг склонялась к выводу, что перед ними – бродяга из теплотрассы, упившийся до беспамятства одеколоном, или каким-нибудь стеклоочистителем. Они предлагали вызвать милицию и отправить пьяницу в вытрезвитель. Такой публики на территории завода в холодный осеннее – зимний период, действительно, хватало. Другая часть считала, что несчастный может оказаться обычным прохожим, даже рабочим завода из дальних цехов, внезапно потерявшим сознание и требующим срочной медицинской помощи. Подошла Вера Ивановна – старший фельдшер нашего здравпункта, у которой я должен был через несколько минут принимать смену. Она работала здесь непрерывно с довоенных времен, знала все и всех. Ей тоже показалось, что раньше видела беднягу среди рабочих. По одежде и открытым частям тела, я больше склонялся ко второму варианту – они были грязными, но не замызганными. Создавалось впечатление, что мужчину недавно хорошенько вываляли в заводской пыли. Я решил обследовать его лично. Первым делом пощупал пульс на холодном и грязном запястье – он был очень слабым и частым, до нитевидного. Оголив живот, обнаружил уже ожидаемую доскообразную твердость передней брюшной стенки. Еще несколько второстепенных симптомов окончательно убедили меня, что у бедняги – обильное внутреннее кровотечение. Рабочие с удивлением и интересом наблюдали за моим вмешательством. «У пострадавшего сильное внутреннее кровотечение, скорее всего, лопнула селезенка от тупого удара в живот. Если его не прооперировать в течение нескольких минут – он умрет. Срочно вызывайте реанимацию!» – от моего безапелляционного приказного тона у брезгливой докторицы округлились глаза и удивленно открылся напомаженный ротик. «Ты кто такой, и по какому праву тут раскомандовался?! У меня – совсем другой диагноз! Моя смена закончилась, диспетчер пришлет другую линейную бригаду» – высокомерно и раздраженно давала понять, что окончательное решение будет за ней. Вместо меня ответила Вера Ивановна: «Это наш новый фельдшер, пятикурсник мединститута, будущий главврач нашей медсанчасти!». Она не скрывала своей гордости за подчиненного. Разозлившиеся не на шутку рабочие, тут же, не стесняясь в выражениях, высказали молодой докторице все, что они думали по поводу ее бездействия и некомпетентности, заставили водителя Скорой снова связаться с диспетчером. Через несколько минут новый реанимобиль увозил пострадавшего в больницу Скорой помощи. Опытные врачи подтвердили мой диагноз, оставалось только надеяться, что для спасения несчастного еще осталось необходимое драгоценное время.
По возвращении в здравпункт, Вера Ивановна продолжила, начатый еще по дороге, разговор. Не скупясь на комплименты и похвалы по поводу моей блестящей диагностики и решительности в споре с врачом Скорой, она в очередной раз напомнила о своем авторитете и влиянии на руководство медсанчасти, облуживающей металлургический комплекс нашего города. Начав издалека, она посетовала на нехватку и низкий профессионализм молодых врачей, их безответственное отношение к больным. Потом, незаметно, перешла к главному. Оказывается, у нее уже было несколько предметных разговоров с руководством санчасти о возможности обратиться с ходатайством в ректорат мединститута по поводу моего будущего распределения. Ей пообещали пойти навстречу. Я отреагировал на ее, почти материнскую, заботу о моем будущем нарочито сдержанно-сухо поблагодарил и сказал, что еще окончательно не определился с узкой специализацией.
Я снова ощущал уже знакомое и неприятное чувство стыда и угрызений задавленной совести. Примерно такой же разговор три месяца назад у меня состоялся с Келлером. Он тоже строил планы и сообщил о намерении добиваться в институте моего распределения в собственную клинику. После этого я решил уволиться. Нейрохирурги больницы Скорой помощи, где я продолжал работать санитаром оперблока, пошли еще дальше. Недоумевая, почему я на пятом курсе продолжаю работать на должности младшего медперсонала и не перехожу на среднюю, медсестринскую, по собственной инициативе начали стажировать меня сразу на уровне дипломированного врача. Все чаще они предлагали мне «помыться», одеть стерильный халат и сменить санитарские резиновые перчатки на стерильные операционные. Конечно о самостоятельном выполнении сложных манипуляций во время трепанаций черепа, речь не шла. Но ассистирование при выполнении хирургических обработок ран, самостоятельное их ушивание, выполнение диагностических спинномозговых пункций с забором ликвора, и многие другие врачебные функции, стали для меня обычным делом. Естественно, в протоколах операций ставились только их подписи. Меня всегда интересовала реакция пациентов, если бы вдруг, они узнали, что их оперировал санитар?! Я вспоминал историю об экстренной ампутации голени, успешно выполненную сорок лет назад второкурсником Яхницей, и не испытывал никакого дискомфорта по поводу нашего тайного самоуправства. Огромный дискомфорт ощущался мною совсем по другому поводу. Я понимал, что обманываю добрых и порядочных людей, искренне беспокоящихся о моем будущем, с открытым сердцем и душой участвующих в моем профессиональном росте и становлении в качестве врача. Я скрывал от них правду о принятом решении и уже сделанном непростом выборе.
Моя жизнь не только раздваивалась, но и все больше превращалась в сумасшедший, малоуправляемый экстрим. Мне все труднее было совмещать учебу на стационаре, работу в двух больницах с ежедневной охотой на карманников в городском транспорте, базарах и универмагах. Ночные дежурства в операционной, периодические, затягивающиеся до рассвета, рейды по профилактике угонов и разукомплектований дворового автотранспорта, редкие, но бурные ночные баталии на личном фронте – все это, практически полностью, исключило из моей неупорядоченной жизни регулярный ночной сон. В редкие свободные вечера, когда я, наконец-то, мог почитать конспекты лекций и спокойно уснуть, свои коррективы в несбыточные планы, как правило, вносили неугомонные соседи по студенческому общежитию. У меня начались серьезные конфликты с иностранными студентами, по их землячествам обо мне поползла пугающая дурная слава.
От использования учебников я давно отказался – неразумно было таскать толстые и тяжелые фолианты в моих непредсказуемых передвижениях по городу. В общежитие чаще 2-3 раз в неделю попадать не получалось. В отличие от большинства старшекурсников, я сделал упор на посещение лекций. В учебном расписании практиковалось проведение 2-3 лекций подряд в одной и той же аудитории. Если первую лекцию после бессонной ночи я еще высиживал нормально, перерыв и вторая – давались с большим трудом. Я принципиально садился в первых рядах. Уже несколько раз повторялась одна и та же ситуация. Мой сон в перерыве, ласково и аккуратно, прерывал добрый и сочувствующий профессор. Проходя через всю аудиторию к трибуне, он не мог не заметить и пройти мимо склонившего голову на стол и сладко спящего студента. Под хихиканье выспавшихся однокурсников, мягко теребя меня за плечо, он по-отечески, с пониманием, интересовался местом ночного дежурства, просил набраться сил и послушать его важную и интересную лекцию. Для борьбы с нежелательным сном я пошел на отчаянный и рискованный шаг. Покидая после ночного дежурства оперблок, прихватывал в карман пару ампул кофеина бензоата натрия. Одна ампула на полстакана воды, заменяла несколько чашек крепкого кофе и обеспечивала несколько часов дополнительного бодрствования. Командир оперотряда Сергей Шишлаков, больше других осведомленный о моем образе жизни, на полном серьезе заключил со мной публичное пари. Он пообещал выставить ведро шампанского, если я протяну в таком режиме без инфаркта, инсульта или другой серьезной болячки, больше года. Искренне верил, что отдавать проспоренное ему не придется.
Инфаркт – не инфаркт, но проблема с сердцем долго не заставила себя ждать. Несколько дней назад мне пришлось снова посетить уже пройденную кафедру госпитальной терапии. Она находилась в той же больнице Скорой помощи. Доцентом в ней работала моя землячка из Донецкой области – Галина Ивановна, прекрасный педагог и кардиолог. За время занятий у нас с ней сложились дружеские, доверительные отношения. Это позволяло мне обратиться к ней уже не как студенту, а как пациенту. У меня несколько дней не проходила точечная, острая боль в левой половине груди. Выслушав мою просьбу проконсультировать бывшего ученика, она не преминула вспомнить прошлое и устроить настоящий дополнительный зачет по дифференциальной диагностике. Каждую мою жалобу она заставляла, меня же, анализировать в качестве симптома, исключать или наоборот, объединять с другими признаками уже изученных под ее руководством болезней. После замера показателей артериального давления и снятия ЭКГ, она ошарашила меня необычным прямым вопросом: «А ну-ка, дорогой, давай рассказывай, как ты живешь?!» Я растерялся. Мне очень не хотелось ей врать. Но и рассказать ей всю правду – я тоже не мог. Попытался логично и правдоподобно скомпоновать полуправду, скрыв все, что было связано с милицией и оперотрядом. Кофеин заменил на обильное и частое употребление кофе. Но и того, что я ей рассказал, хватило для перехода ее интонации с ласково-дружеской, на холодно-официальную. Она утвердила сформулированный мною диагноз собственного болезненного состояния. Назначила лечение и дала, обязательные к исполнению, рекомендации. Ее прогноз не сильно отличался от Шишлаковского. Он звучал как приговор. Если я кардинально не изменю свой образ жизни, осознанно и дисциплинированно не потрачу несколько лет на поддержание строгого охранительного режима, мое будущее не будет стоить и 3-х копеек.
Ее рекомендации мне удалось выполнить частично. Вместо возбуждающего кофеина, я нашел для себя уникальное успокоительное и снотворное средство. Я с удивлением обнаружил мощный седативный эффект в песнях Владимира Семеновича Высоцкого. Его хриплый, грубый и, раздражающий многих других голос, успокаивал меня лучше и быстрее самых сильных и дорогих лекарств. Я негромко включал переносную «Весну», ставил магнитофон рядом с подушкой, и засыпал мертвецким сном, даже если у негра – соседа, на его половине комнаты, до утра толклись опостылые гости и звучали надоевшие африканские мелодии.
Смена второго места работы, так же позволяла хорошо высыпаться во время тихих, спокойных дежурств. В рабочие дни посетители приходили, в основном, в дневные часы, ночью беспокоили редко. Обращались чаще всего по поводу мелких ссадин и порезов, иногда просили какую-нибудь таблетку при легком недомогании. В более серьезных случаях, сразу же вызывалась машина, и пациента отправляли в санчасть.
Я не заметил, как задремал на кушетке. Мои полумысли-полусны прервал звонок на входной двери. Открыв ее, вместо жаждущего медпомощи пациента, обнаружил на крыльце буфетчицу Валю. Не здороваясь и не спрашивая разрешения, она шустро проскользнула мимо меня внутрь, бесцеремонно присела на только что покинутую мной кушетку. Она не пропускала ни одной моей смены. Под любым предлогом заявлялась в первый же час дежурства, в течение смены находила еще несколько поводов для повторных визитов. «Чем обязан сегодня?» – сухо и официально поинтересовался я, перехватывая инициативу. «Дайте мне йод и напальчник, я порезалась» – нарочито жалостным и несчастным голосом ответила Валя, театральным жестом демонстрируя мне царапину на указательном пальце. Я не давал этой молодой, разведенной женщине абсолютно никакого повода. С первых же ее визитов мягко, но настойчиво переводил общение, исключительно, в деловое русло. Но она, также настойчиво, продолжала гнуть свою линию. Обработав йодом и надев поверх забинтованной царапины резиновый напальчник, пожелал визитерше здоровья и успехов в труде. Прощаться Валя не собиралась. Достав из сумочки и положив на стол пакет с бутербродами, начала страстно благодарить за помощь, словно я в результате многочасовых усилий, героически спас ей жизнь. Бестолковые и наивные комплименты перемежались сочувствиями голодному, одинокому и лишенному ласки студенту, упорно грызущему гранит непокорных знаний, а на хлеб насущный, зарабатывающему утомительными дежурствами. Поняв, что я не ведусь на комплименты, перешла на проблемы женского здоровья. Недвусмысленно переводя взгляд на стоящее за ширмой гинекологическое кресло, поделилась своими опасениями по поводу незамужней монашеской жизни. От ее затянувшегося монолога и нежелательного развития событий, вовремя спас телефонный звонок. Поняв, что звонит моя институтская подруга Надежда, заторопилась в свой оставленный без присмотра буфет.
УКРАИНА, Приднепровье. 90-е годы
Телефон звенел какими-то пронзительными и неровными звонками. Сначала мой мозг безразлично игнорировал их, принимая за естественный звуковой фон тяжелых и бессмысленных сновидений. Морфей не хотел выпускать меня из своих крепких и вязких объятий. Постепенно ко мне начало возвращаться сознание и я уже отчетливо понимал, что сплю у себя дома. Вчера вернулся поздно. Мои, как обычно, в это летнее время, жили у тещи. Наскоро перекусив, из последних сил добрался до кровати. После двух бессонных ночей, сразу же провалился в глубокий омут тяжелого бесчувственного сна. И теперь, медленно всплывая из той глубины, сначала думал, что звонит телефон на тумбочке в коридоре. Когда до меня дошло, что надрывается звонок входной двери, по ней начали нервно и требовательно стучать. Я открыл глаза. В темноте комнаты четко выделялись цифры на экране электронных часов – они показывали десять минут третьего ночи. Звонки и стук в дверь повторились с новой силой. Не одеваясь, иду в прихожую. По пути машинально беру с полки шкафа пистолет, снимаю с предохранителя и тихо подхожу к входной двери. Зная, что тонкая фанерно-деревянная ГОСТовская конструкция легко, как бумажный лист, прошивается любым оружием, предусмотрительно становлюсь за надежный бетон несущей стены. «Кто там?» – мой сонный голос выдает нескрываемое раздражение внезапно разбуженного обывателя. «Откройте, милиция!» – отвечает снаружи, не менее раздраженный долгим ожиданием, хриплый мужской голос. «Какая, к черту милиция, третий час ночи?!» – ситуация с каждой секундой нравилась мне все меньше и меньше. «Сергей Михайлович! За вами послал начальник УВД, Александр Владимирович Поляк. Выгляньте в окно!» – второй, более взрослый голос, успокоил сдержанной, официальной интонацией. Подойдя к окну на кухне, увидел внизу патрульный УАЗик. «Ждите меня в машине, сейчас спущусь! – я уже обреченно понял, что предстоит третья бессонная ночь. На мои вопросы, старший патруля сдержанно и кратко отвечал, что приказ поступил по рации, уточнений и разъяснений не было. По радиообмену слышали, что другая ПМГ получила аналогичное указание доставить в УВД Валерия Зотова.
Через несколько минут мы с кумом уже сидели в просторном кабинете начальника городского УВД. Он был в гражданском костюме, не выпуская из рук сигарету, нервно ходил вдоль внушительного, заставленного многочисленными телефонными аппаратами, стола. Судя по свежим, потухшим окуркам, серому осунувшемуся лицу, этой ночью ему было не до сна. Он вкратце ввел нас в курс дела. Около полуночи в больницу Скорой помощи с тяжелой черепно-мозговой травмой был доставлен его сын Костя. Неизвестные люди, затащив пострадавшего в приемный покой, не сказав ни слова, тут же скрылись на легковой машине. Только что закончилась сложная операция. Александр Владимирович лично выезжал в больницу. Костя – неконтактный. В послеоперационной палате нейрохирургического отделения с ним осталась мать. Единственной зацепкой по поводу происшедшего, могли служить его ответы врачам, в короткие промежутки возвращения сознания до проведения операции, и изъятое опергруппой в приемном покое махровое полотенце. В момент доставки им, как чалмой, была обернута разбитая голова потерпевшего. Судя по весу полотенца, обильно покрытого кровяными сгустками, травма была обширной и глубокой, а кровопотеря – критической. Из ответов Кости врачам, следовало, что неизвестные напали на него по дороге домой, во дворе многоэтажки по улице Героев Сталинграда.
«Не густо» – задумчиво подытожил Зотов, когда мы вышли из кабинета и спускались к машине. «Без установления точного места нападения, продвинуться в раскрытии будет очень трудно». Начальник УВД пообещал нам любое содействие, но одновременно попросил соблюдать необходимый уровень конфиденциальности. Об этом он мог нам и не напоминать. Мы оба, не хуже него, понимали всю щекотливость непростой ситуации. Костя был приемным сыном Александра Владимировича. Это обстоятельство, умноженное на неизбежный дефицит внимания со стороны отца – милиционера, закономерно привело к тому, что к окончанию школы он стал классическим «трудным подростком». Для ограждения пасынка от дурного влияния улицы, отчим предпринимал все доступные, порой оригинальные и неожиданные меры. Он обеспечил ему редкую и дорогостоящую, для нашего города возможность заниматься хоккеем. На какое-то время это подействовало. Когда Костя бросил тренировки, Поляк – старший попросил нас принять его в оперативный отряд «Меч и Пламя». Это было перспективное и взаимовыгодное для всех решение. Косте понравился новый коллектив активных и целеустремленных сверстников. Высокая должность отчима никак не сказывалась на его взаимоотношениях с членами отряда и младшими инспекторами розыска. Александр Владимирович тоже был доволен переменами в его жизни. Случались, правда и курьезы на этой почве. Однажды, неожиданно приехав домой на обед, вместо ожидаемого борща и котлет, он обнаружил в квартире пустой холодильник и нескольких молодых парней. Все, включая Костю, сыто и безмятежно дремали, не сняв одежду, на дорогих диванах и креслах. Александру Владимировичу не оставалось ничего другого, как на цыпочках, тихонько покинуть квартиру и возвращаться в управление. Буквально, перед уходом в Армию, Поляк – младший, на торжественном собрании по случаю очередной годовщины оперотряда, получил из рук Поляка – старшего Почетную Грамоту за смелое задержание вооруженного преступника. Все сходились на мысли, что будущее юноши однозначно предопределено. Но на службе в Армии случилось непредвиденное. Костя был жестоко избит сослуживцами, получил тяжелые травмы и впоследствии был комиссован по состоянию здоровья. Причин и мотивов избиения достоверно никто не знал. Были веские основания связывать их с милицейским фактором в жизни обоих Поляков. На гражданке жизнь Кости стремительно покатилась вниз. Вопрос о службе в милиции отпал. В отряд он тоже не вернулся. После развода родителей остался с матерью. Потом ко всем бедам добавились еще и наркотики, со всеми вытекающими из них последствиями. Александр Владимирович, закрывая глаза на репутационные издержки, как мог, спасал непутевого пасынка. Все эти обстоятельства накладывали свои специфические особенности на ночное происшествие. При том, что рабочей информации, мотивов и версий было предостаточно, на перспективы быстрого раскрытия рассчитывать не приходилось. Облазив на карачках все возможные подходы к дому, и не найдя на земле ни капельки крови, мы поняли, что Костя умышленно скрыл истинное место нападения. Дополнительно опросить его по этому вопросу не было никакой возможности. Не только по состоянию его здоровья. Находящаяся в палате мать, с яростью тигрицы, защищающей раненого детеныша, буквально бросалась на сотрудников милиции, лишая возможности даже приблизиться к его кровати. Мы понимали, что длительное бессознательное состояние, а не дай бог-смерть потерпевшего, сделают преступление, практически, нераскрываемым. Решили не терять драгоценное время и работать параллельно по двум направлениям. Зотов брал на себя организацию отработки всех его связей, а мне предстояло приложить все усилия для продвижения вперед по больнице.
Родное нейрохирургическое отделение встретило меня предрассветной тишиной и незабываемыми специфическими запахами фронтового госпиталя. Все оставалось по-старому. Хотя прошло больше десяти лет с момента, как я отработал в нем санитаром последнюю смену. И операционный блок, и палаты за это время переехали в новый семиэтажный корпус, многие старые сотрудники уже не работали. К счастью, дежурный хирург и постовая медсестра оказались моими хорошими знакомыми. Уже через несколько минут, после недолгих уговоров, мы обсуждали детали рискованного плана совместных действий. Врач согласился на применение сильного стимулятора, дающего шанс привести пострадавшего в контактное состояние, а медсестра – отвлечь его мать на необходимое для разговора время. Мне снова пришлось вернуться в мое медицинское прошлое, надеть белый халат, шапочку и маску. В палату мы вошли втроем. Пока медсестра вводила нейростимулятор, мы с нейрохирургом по очереди задавали матери серьезные профессиональные вопросы, связанные с состоянием здоровья сына до травмы и в послеоперационные часы. Потом он увел ее в ординаторскую для подписания «важных» документов по предстоящим повторным операциям, оставив меня наедине с приходящим в чувство потерпевшим. Костя долго не мог сориентироваться в происходящем, совместить воедино мой внешний вид с направленностью задаваемых вопросов. Меня тоже пугали и нервировали возможные последствия рискованного вмешательства в послеоперационный процесс и преобладания милицейских приоритетов над медицинскими. От слабости и волнения он несколько раз снова терял сознание, но я оставил его в покое лишь после того, как он перестал врать и сказал правду. Мне показалось, что он больше страдает от моральной, чем от физической, боли. Преодолевая эти страдания, он тихо признался: «Цыгане…У Шандора Череповского…На ДД....Они меня с кем-то перепутали…Топором.»
К вечеру этого же дня все точки над «i» были расставлены, первоначально тянувшее на классический «глухарь» преступление – раскрыто. Действительно, Костя получил тяжелую травму по ошибке. Убить хотели его друга – беспредельщика Скорика Андрея, очень похожего на него внешне. В последнее время, находясь на мели, Скорик брал у цыган – наркосбытчиков постоянно возрастающие дозы «ширки» не просто в долг, а под угрозой реальной физической расправы над их многодетными семьями. Все знали, что он хватается за нож по малейшему поводу, а часто – даже и без него. Отчаявшиеся наркобарыги решили положить этому конец, просто зарубив отморозка топором во время очередного приезда. По иронии судьбы, в ожидаемое время на точку за очередной дозой подъехал Костя. То, что в темноте ошиблись и раскроили череп совсем другому, очень похожему на обидчика наркоману, цыгане обнаружили только при погрузке пострадавшего в машину. Хорошо заплатив знакомому наркоизвозчику, уговорили его отвезти потерявшего сознание пассажира, с обмотанной полотенцем головой, не в посадку, как планировалось ранее, а в больницу Скорой помощи.
