Сергей Львович Григоров
Пренебрежимая погрешность
13. Амад
Очнулся абориген, когда терпение у Алексея Сковородникова почти исчерпалось. Рывком сел. Вскрикнул, схватившись за больную ногу, и изошелся в кашле. Затем его вытошнило. Алексей Сковородников принес ему холодной воды из ручья, напоил. Отдышавшись, абориген произнес необходимое:
– Слава Создателю!
– Вечная слава!
Интересные ощущения, подумал Алексей Сковородников. Его, конечно, заставили выучить язык консов в совершенстве. Точнее, в той степени, в которой его восприняли корабельные лингвисты. Однако Рональд Грей настоял, чтобы «во избежание» поставили еще и стойкий пси-блок. И сейчас у него в голове промелькнуло положенное «слава», а выговорилось нечто вроде «осанёво», причем с ударением не на ё, а на первое о. Да, не будет, видать, у него проблем с разговорной речью. Главное – знать, что сказать. Подсознание само заменит привычные слова на местные.
Абориген долго с подозрением разглядывал свои раны. Попробовал пошевелить ногой и страдальчески скривился. Но невольные стоны сдержать сумел.
– Кто ты, – спросил Алексей Сковородников и по наитию добавил: – путник?
– До того, как я встал на Путь к Создателю, меня звали Амад и был я поэтом в Хрусте. А ты? Кем был ты, путник?
Правильно, стало быть, я прилепил обращение, подумал Алексей Сковородников.
– Смотрителем вершин в Магоре. Звали меня Алек.
– Магоре… Магоре… это у самого края мира?
– Да, за Перевалом Абара. Из нашего села видна граница между землей и Небесным Сводом. Мы крайние. За нами никто не живет.
– Смотритель, значит… Воистину наступают последние дни, коли даже смотрителей отправляют в Путь… Правда, если имя смотрителя начинается на «а», и он вполне взрослый человек, то, может быть, последние дни уже пришли, а мы и не заметили…
Так, где-то допущена неточность. Что-то экспедиционные умники не учли. Профессию ему подобрали по принципу минимума обязанностей. Смотрители вершин в Магоре по сути были своеобразными метеорологами и, по мнению большинства астронавтов, вообще ничего не делали – единственной их заботой было смотреть по сторонам и предупреждать односельчан об изменении погоды. Может, этих смотрителей редко отбирали в паломники? Надо бы уточнить. А имя… хотел он назваться Олеком, да в последний момент решил все же приблизить звучание вымышленного имени к своему собственному. Зря, видать. Скорее всего, буква, с которой начинается имя, означает еще и общественный статус обладателя. Ладно, будем считать, что погрешность допустимая. Все возможно в этом мире. Откуда Амаду знать, как ранжируются по важности профессии в Магоре? Или все же переиначить свое имя? Не ясно, правда, как это сейчас сделать.
– Как ты дошел до жизни такой? – спросил Алексей. Главным образом для того, чтобы направить мысли Амада в другое русло. – Еле живой ведь. Я думал: все, не жилец ты.
– Ах, по глупости своей, – абориген невольно махнул рукой и принялся сбивчиво рассказывать.
Оказывается, он решил спрямить путь и пошел вдоль Змеиного ручья – запомним, подумал Алексей Сковородников: ручей называют Змеиным. Торопился, так как подзадержался с выходом – перед этим в Лоскаве, в котором останавливался, играли свадьбу. Он пел свои баллады и пил пиво. На следующий день спал почти до полудня. Чтобы наверстать время, шел всю ночь. Под утро наступил на гадюку. Она укусила его два раза в правую ногу. Пока отбивался от нее, потерял посох. Побежал и, как назло, влетел в шакалье логово. Обычно эти сумеречные животные, поджав хвост, убегают от человека. Но тут особый случай – шакалиха заподозрила, что покусились на ее детенышей. А зубы у нее оказались острыми, злобы – хоть отбавляй. Она нанесла ему несколько тяжелых ран. Вновь пострадала в основном правая нога. Еле живой, истекающий кровью, с сильной болью в многострадальной ноге, задыхающийся, Амад, оставшись один, потерял сознание.
– Я полагал, что путь мой закончится, едва начавшись, – сказал он. – Что ты сделал с моими ранами?
– Обтер.
– Чем? Что за чудодейственное средство?
– Да так… – замялся Алексей Сковородников. Не рассказывать же аборигену про свою аптечку. – Я знаю некоторые лечебные травы.
– Травы… Не зря говорят, что вы, жители окраин мира, сплошь колдуны. Гадючий яд ты тоже выдавил своими травами? Он причиняет не только боль, но и удушает. Я же дышу сейчас вполне свободно.
– И яд тоже, – твердо ответил Алексей Сковородников, преодолевая сильное внутренне сопротивление. Врать – так до конца.
– Не покажешь, что за травы? Я бы записал рецепт. Моим односельчанам, я думаю, эти знания были бы полезны.
– Не могу. Мне в дорогу дали только одну порцию. Всю использовал.
– Ну что ж… Не судьба, видно. Да и с какой это стати я в теперешнем своем положении буду заботиться о людях? Пусть живут, как их ведет Создатель. А для меня остался только Путь.
– Тебе надо подкрепиться. Выпить что-нибудь горячее, чтобы быстрее очистить организм от яда.
– Надо, да не судьба ведь…
– Что ты все заладил про судьбу? Я нашел тут удобный камень, разжег костер, насобирал всякой всячины. Сейчас приготовлю тебе напиток богов.
Алексей Сковородников спохватился, что перевод на язык консов слова «богов» какой-то кривой, но было поздно. Вылетевшее не воротишь. Амад, дернувшись, пробормотал что-то вроде «нельзя так еретически» и замолк. Повело его, видимо. Последних сил лишился.
Да, надо следить за языком. Не надеяться на надежность установленных психических барьеров. Сказать можно понятно, но больно задеть. Для аборигенов упоминание Создателя во множественном лице – злостная ересь.
Горячие камни, брошенные в вырезанную в камне впадину, вызвали бурные выбросы перегретой воды и пара. Пока Алексей Сковородников смог добиться спокойного кипения в сделанной емкости, несколько раз пришлось подливать в нее новые порции воды, менять раскаленные камни. Надежно проварил собранную смесь листьев, плодов и трав. Зачерпнув полный ковш ароматного напитка, поохлаждал несколько минут и поднес Амаду. Аборигена пришлось буквально расталкивать, побуждая к жизни. С трудом выпив первый ковш, он, однако, попросил второй. А потом вновь завалился набок, мгновенно заснув чуть ли не в сидячем положении.
Близилась ночь, и Алексей Сковородников не стал предпринимать решительных действий. Напился сам. Пособирал еще хворосту для костра. Обстоятельно, чуть ли не целый час, пообщался с диспетчерами. На далекой «Элеоноре» порадовались его успехам, одобрили план на завтра. Можно было бы еще обсуждать особенности миропонимания консов – он уже не чувствовал за спиной надежного тыла. Не знал, где в очередной раз споткнется. Однако передатчик начал нагреваться и пришлось прервать связь.
Стемнело решительно, буквально за полчаса. Только что на противоположной стороне ручья можно было разглядеть у деревьев все веточки, а сейчас они слились в единую колышущуюся стену. Сгладились и неровности на почве. Тишина опустилась пронзительная, мертвая, что пеленает человека получше любых пут.
Алексей Сковородников знал, что ночные температуры в Консерве мало отличаются от дневных, и потому не беспокоился за Амада – не замерзнет. Поверхность земли фактически не охлаждается, можно лежать на ней сколько угодно, не рискуя простудиться.
В тишине почувствовалось внутреннее возбуждение. Спать не хотелось. Пристроившись невдалеке от костра, Алексей Сковородников приготовился переждать темные часы в полудреме.
Ему было о чем подумать. Опять перебрал в памяти короткий разговор с Амадом, пытаясь вжиться в его мысли, прочувствовать эмоции. Кропотливое это дело. Потом мысли его настроились на грустный лад – на то, что без изделий, порожденных цивилизацией, человеку не сделать ни шагу. Разве мог бы он помочь Амаду, не имея мощных лекарств? Мог бы разжечь костер, нагреть воды? Да и как ни крути, без одежды они все равно подмерзли бы ночью… Ник Улин как-то сказал, что носитель человеческого разума только один – все общество в целом, а каждый отдельный человечек – что муравей в муравейнике. Ничего не может, ничего не знает, ничего не стоит. Нуль без палочки.
Незаметно для себя он, вероятно, вздремнул, ибо ночные звуки пришли к нему неожиданно. Шуршание, топанье, треск, хлопанье, колыхание, уханье, дальние пронзительные крики – все это родилось внезапно и уже не распадалось на отдельные составляющие.
И так же внезапно ночные звуки исчезли перед рассветом.
Как бы то ни было, но встал Алексей отдохнувшим. Ополоснул в ручье руки, пару пригоршней воды бросил в лицо – вот и все умывание. Зарядку, сколько себя помнил, он всю жизнь делал только по принуждению. Поэтому обошелся без нее. Бодро принялся хозяйничать и переделал массу дел, пока не проснулся Амад.
Очнувшись от глубокого сна, абориген рывком сел, внимательно осмотрел себя и только после этого обратился к Алексею:
– Доброго пути, Алек.
– Доброго пути, Амад. Только зовут меня не Алек, а О-л-е-к. Мы, магорчане, звук «о» бережем для переговоров на больших расстояниях в горах. А в быту акаем. Вчера ты неверно воспринял мое имя.
Амад был обескуражен. Тем не менее послушно сказал:
– Доброго пути, Олек.
– Ты можешь добраться до ручья? Помочь тебе?
– Попробую.
С трудом, охая и ахая, но мог перемещаться Амад. Почти самостоятельно. Алексей Сковородников помог ему добраться до ложа, сооруженного за утро. С него абориген, вооружившись длинными корявыми ветками, мог дотянуться до кучи хвороста, чтоб поддерживать костер, и до чаши с кипящим напитком. Не забыл Алексей вырезать для Амада и посох.
Отвернувшись на мгновение за какой-то хозяйственной мелочью, наткнулся на вытаращенные глаза аборигена.
– Это что? – спросил он, проводя пальцем по кромке вырезанного в камне углубления для кипячения воды. – Ты нашел такой камень? Или вырезал его?
Вот что значит, недостаток интеллекта! Никто, даже Ник Улин, даже Рональд Грей, чьей профессией было готовить тайных агентов, не обратил внимание, что местными инструментами не сделать с камнем ничего подобного.
– Посох ты тоже успел вырезать, пока я спал? И кочергу? И набрал такое обилие хвороста? – продолжал то ли восхищаться, то ли недоумевать Амад.
– Тут до нас кто-то останавливался, – сказал Алексей Сковородников первое, что пришло в голову. – Я воспользовался их заготовками.
Вроде бы Амад воспринял объяснение, успокоился немного. Однако замкнулся в себе, и, как ни пытался Алексей Сковородников его разговорить, отвечал односложно.
В конце концов Алексею Сковородникову надоело играть в молчанку, да и дела не могли висеть вечно.
– Вот что, – сказал он Амаду, – ты побудь здесь один. Пей отвар. Ешь вареные фрукты. Следи за костром. Я схожу к реке.
– Зачем?
Как быстро человек привыкает и к плохому, и к хорошему! За короткое время общения с гражданами Галактического Содружества Алексей Сковородников отвык лукавить и говорить неправду. Простые слова дались ему с большим трудом:
– Там, на берегу я видел лодку. Посмотрю, сохранилась ли она. На ней мы вмиг доберемся до Кащеевки.
– При условии, если я смогу доползти до реки, – проворчал Амад. Провел рукой по пострадавшей ноге и неуверенно добавил: – Возможно, что не доползу, а дойду вполне по-человечески. Раны заживают очень быстро. Жаль, что лекари Хрусты нескоро узнают волшебные свойства ваших горных трав.
Взгляд его задержался на луке со стрелами, которые Алексей Сковородников взял в последний момент перед тем, как уйти.
– А это что за странный инструмент?
Алексей Сковородников показал, описал принцип действия. Голова Амада была наклонена. Что за эмоции отражались на его лице, не было видно. Но когда абориген задрожал всем телом, Алексей прекратил разъяснения.
– Что с тобой? Тебе опять плохо?
– Нет-нет, добрый… – Амад проглотил слово то ли «господин», то ли какое-то совсем непонятное – со мной все хорошо. Я здоров… почти. Ты долго просил Создателя дать тебе такое чудесное орудие?
– Не понял. Зачем просить? Просто взял, и сделал. У нас, в Магоре, каждый мальчик может смастерить себе лук. В горах просто невозможно охотиться без лука. А хорошие стрелы получаются, если им приделать железный наконечник и оперение сзади.
– Каждый?.. Какая благословенная страна! Какие праведные люди у вас живут! Но почему жители других деревень не знают о любви Создателя к вам? Нам, например, ничего не известно о луке. В Магоре еще есть чудесные предметы?
– Кое-что есть. Но мне некогда сейчас разговаривать. Давай, обсудим все, когда я вернусь, – сказал Алексей Сковородников, решительно направляясь к лесу. То ли спешил, то ли убегал, боясь в очередной раз попасть впросак.
Возвращался он с гордо поднятой головой, но донельзя уставшим, часов через шесть. Или семь – за делами трудно было следить за временем.
Он сделал лодку. Вырезал из цельного ствола дерева. С килем. С уключинами для весел. С двумя сиденьями. А сколько сил потратил, чтобы придать ей вид давно сделанного и нещадно эксплуатируемого изделия, – лучше и не вспоминать. Резать дерево было легко. Трудно было избавляться от отходов производства. Растаскивать их было и тяжело, и несподручно.
Весла тоже выточил. И длинный шест на всякий случай.
Успешной оказалась у него только вторая попытка. Вначале он по неосторожности проделал в днище будущего судна дыру и не смог придумать, как надежно заткнуть ее.
На обратном пути он подстрелил зайца. Много их попадалось по дороге, и раз на десятый его стрела попала в цель. Зверушка казалась сильно раненой, но погоняться за ней, тем не менее, пришлось изрядно. Добил ее ударом ножа по голове.
На ту минуту пришелся сеанс связи с «Элеонорой». В ответ на его сообщение о намерении незамедлительно освежевать добычу, чтобы Амад не видел его неумелость и достоинства ножа, Лида в который раз за последние сутки ахнула: а как это сделать? никто ж не знает, не умеет…может, оставить заячью тушку там, где она лежит? Вдруг у зайца какая-нибудь заразная болезнь? Он же дикий, ветеринары его ни разу не осматривали. А болезни, оказывается, есть очень страшные. Пусть Амад попостится. Ничего, мол, страшного.
Элементарные вещи – развести костер, нагреть воды, вырезать лодку – представлялись Лиде Гиреевой, как, впрочем, и всем другим астронавтам, невероятно сложными. Советы от них Алексей Сковородников получал бестолковые. У него уже был готов горячий напиток для Амада, когда Лида начала диктовать ему подробную, выверенную научным сообществом «Элеоноры» инструкцию, как нагревать воду. Не сразу в конструкторском отделе нашелся паренек, чьи предложения пошли на пользу при вытачивании лодки. Всем миром решали, как разнести обрубленные ветви деревьев, чем их прикрыть, как старить борта лодки, но так и не пришли к единому мнению. Пришлось самому соображать.
Прогресс, конечно, избавляет человека от многих бытовых проблем. После воскрешения ему пришлось привыкать к тому, что входя в помещение, не нужно включать свет, открывать и закрывать за собой двери – все делалось автоматикой. Что не нужно запоминать, как связаться с тем или иным человеком – компьютер сам находил требуемого абонента. Что пропала нужда уборки помещений, что… В общем, жизнь изменилась коренным образом. Негативные последствия этих изменений – человек стал менее приспособленным к пребыванию вне сферы цивилизации. Вероятно, его кандидатура на засылку в Консерву и впрямь была наилучшей. Хотя, кто знает… его Амад почти раскусил. Другого, возможно, не смог бы: не за что было бы зацепить.
Освежевал убитого зайца, вспомнив армейский опыт. Нанизал добычу на длинную, очищенную от коры палку, как на вертел. Заодно вырезал рогульки, чтоб подвесить над углями. Лук сломал и забросил в кусты – по его прогнозам, далее не понадобится в кого-либо стрелять. Да и стрелы пришли в негодность.
К месту, где оставил Амада, вышел сам. Лида Гиреева, ужасаясь от одной только мысли о передвижении по дикому лесу, предлагала отстрелить в его сторону рой мисентов, чтоб он смог сориентироваться. К счастью, по данному поводу прибегать к помощи техники не пришлось.
Костер он увидел издалека. Амад ничком лежал рядом, раскинув руки и ноги. Но испугаться за него Алексей Сковородников не успел – при его подходе абориген поднялся. Признаков, что его беспокоят раны, не виделось.
– Слава Создателю! – воскликнул Амад. – Ты пришел! Я по душевной слабости стал полагать, что ты встал на Путь без меня.
– Долго искал лодку. С трудом нашел. Завтра поутру отплываем.
– Это хорошо. Я могу ходить. Пока тебя не было, разрабатывал ногу. Сперва немного крови проступило, а потом опять все подсохло. Почти не болит. У вас, в Магоре, чудодейственные лекарства. Что у тебя в руках?
– Зайца подстрелил. Будем запекать на углях.
Амад с большим трудом скрыл невольную радость. Конечно, он где-то двое суток без еды. Если не считать за таковую вареные дички яблок и груш. Ясно дело, оглодал.
Стараясь не выставлять напоказ достоинства ножа, Алексей Сковородников срезал дерн с маленькой площадки, нагреб в нее углей, рядом вкопал рогульки и положил на них палку с заячьей тушкой.
– Придется долго ждать, пока приготовится, – высказал Амад сожаление, сглотнув слюну. – Да и соли у нас нет. Может, ты знаешь какие-нибудь травы, заменяющие специи? Вы, горцы, известные травознатцы.
– Не, в травах я не разбираюсь. Мое дело – предсказывать погоду в горах. А то, что долго ждать – ничего страшного. Нам спешить некуда. К лодке пойдем завтра спозаранку. Тебе надо подкопить силенок. Следи за готовкой, чтоб огня от углей не было, а то пережжется мясо. Я пока схожу к ручью, обмоюсь.
Нормы жизни жителя Галактического Содружества – стерильная чистота, частые санитарные процедуры, смена белья, а то и верхней одежды по крайней мере раз в день – он быстро воспринял как самое естественное. Тяжелый труд лодковытачивателя вызывал обильное потоотделение. Насекомые были особенно назойливы, и их приходилось сметать с открытых участков кожи грязными руками. А еще откуда-то сверху все время сыпалась труха и комья земли. Ощущение липкости подмышками, зуд по всему телу, неприятный запах, лицо будто намазано клеем, мешающим мимике, соль на губах и жжение глазных век – все это вызывало у Алексея Сковородникова острое физическое страдание.
Возможно, в далеком прошлом он обошелся бы простым умыванием. Но сейчас ему требовалось нечто фундаментальное. Отойдя к ручью, Алексей Сковородников покрутился, соображая, как помыться не снимая одежды паломника. Ничего путного не придумал. Отошел чуть дальше, в низинку, разделся и с облегчением залез в ручей. Вода была холодновата для купания. Но лучше холод, чем грязь.
Наплескался вволю. Посидел на камушке, сгребая с себя воду ладонями. С брезгливостью вновь влез в одежду, расчесался. И совсем другим человеком вернулся к Амаду. Тот сидел около углей, с вожделением глядя на готовящегося зайца. Внутрь тушки абориген запихнул какую-то приятно пахнущую траву.
Алексей Сковородников сел напротив, исподволь рассматривая Амада.
Довольно высок для конса. Правильные черты лица. Глаза иссиня-черные, глубоко посажены. Острый подбородок. Большой волевой рот. Нос с горбинкой. Длинные густые волосы спадают на плечи черной спутанной гривой. По земным меркам он был красив, по местным – кто знает? Но точно не ординарный человек. Приметный. Выхватываемый скучающим взглядом из любой толпы. Одним словом, поэт. Элита общества.
– Ты вернулся без своего чудесного орудия, – сказал Амад. – Оно одноразового действия?
– Да нет, стреляй, сколько влезет. Но тетива совсем измочалилась, да стрелы поломались. Поэтому я его выкинул.
– Выкинул? – изумился Амад. Помолчав, повторил слово, не встречающееся в языке концов: – Тетива… так называется шнур, связывающий деревянные концы твоего орудия?
– Да, именно так.
– Тетива… – повторил Амад незнакомое слово. – Как музыкально звучит: те-ти-ва. Если б я не встал на Путь, обязательно написал бы поэму про тетиву и твое чудесное орудие. Ранее я даже не слышал, что где-то существуют такие предметы. Посылать стрелу на большое расстояние от себя – это же меняет все принятые приемы охоты.
Надо было что-то сказать, чтобы отвлечь мысли Амада от нежелательной темы. Алексей Сковородников спросил:
– Ты вот говоришь «если б не встал на Путь, то написал бы». Сейчас ты спокойно сидишь. Никуда не идешь. Что тебе мешает заняться стихотворчеством?
Амад удивленно вскинул глаза. Убедившись, что Алексей не шутит, как-то сник. Полуотвернулся, ничего не ответив.
Алексей Сковородников неспешно повернул тушку зайца. Сходил к ручью, принес воды, сбрызнул угли и мясо. Оставшуюся воду вылил в кусты. Подошел к камню с остывшими остатками варева. Зачерпнул. Отпил несколько глотков. Оценил, что Амадовский компот вкуснее, чем получался у него. Вернулся обратно к костру. Вновь сел напротив Амада. Помолчал.
– Пока ты ходил за лодкой и охотился, я снова обращался к Создателю…
Пауза затянулась, и Алексей Сковородников вынужден был спросить:
– Ну и?
– А что – ну и? Ничего. Не слышит меня Создатель. Раньше при обращении к Нему у меня сразу рождались целые строчки поэм. Оставалось только записать. Изредка – усилить рифму или заменить пару слов для соблюдения ритма. Сейчас голова моя пуста.
– Как пуста? Но старые свои произведения ты помнишь?
– Конечно! И свои стихи, и праздничные циклы помню. У меня хорошая память. Помню все, что хоть раз услышал в своей жизни. Помню всех людей, с кем встречался. Помню, о чем разговаривал с ними. Много чего помню… не знаю только, зачем мне это все.
– Пригодится. Если не сейчас, так когда закончишь Школу Создателя. Три года пролетят как мгновение. Вернешься в свой Хруст…
Вновь Амад удивленно вскинул глаза. И вновь промолчал. Что-то не то я сказал, подумал Алексей Сковородников. Чтобы стушевать непонятный момент, занялся зайцем. Выгреб из-под него старые, ставшие почти холодными угли, подсыпал новых. Амад неподвижно сидел боком к нему, опустив голову.
– Прочитай мне что-нибудь свое, – попросил его Алексей Сковородников. – Или спой. Я, честно признаюсь, очень редко видел нашего, магорчанского поэта. Да и память у меня неважная – из слышанного ранее ничего не помню.
Амад дернулся, недоверчиво посмотрел на него. Пробормотал что-то вроде «ну вот, докатился» и вновь затих. Когда Алексей Сковородников утвердился во мнении, что его просьба проигнорирована, запел.
Раскрывалась, словно книга страница за страницей, грустная и вечная история девушки, разлученной со своим возлюбленным. О ее серых безрадостных днях, заполненных монотонной работой. О бессонных ночах на мокрой от слез подушке… Ну кто говорил, что консы – это не люди?! Да абсолютная идентичность чувств, абсолютная схожесть душевных переживаний! Что на сотнях планет, разбросанных в бесконечности космоса, что в маленькой замкнутой сфере, созданной неведомыми силами, что тысячи лет назад, что ныне – везде человек был и остается человеком.
Но какой беспорядок устроили у него в голове экспедиционные психоаналитики! Алексей Сковородников слышал консовские слова. Тщательно подобранные, рифмованные, рождающие длиннющие хвосты ассоциаций. Но мгновенно находившие у него бесцветный отклик в виде слов языка Галактического Содружества. Перевод звучал коряво. Приходилось внутренне метаться от одного звучания к другому, и исчезало наслаждение стихотворной речью.
Не сразу Алексей Сковородников понял, что Амад закончил и ждет от него какой-либо реакции. Запоздало сказал:
– Очень хорошо. Я не знаю, какие стихи пишут у вас в Хрусте другие поэты, но твои мне нравятся.
Что-то опять не так я сказал, подумал Алексей Сковородников, наблюдая за Амадом. Что? Неужели на поэтов здесь существует квота – на селение не более одного?
– В старину у нас были хорошие сказители – Бару, Арма, – ответил Амад после долгой паузы. – Потом случился большой перерыв. До того, как родился я. А с моим уходом никак не слагают. Когда еще там родится новый поэт… может, уже и никогда.
– Почему ты так думаешь?
Амад промолчал, сжавшись в комочек.
Алексей Сковородников поколдовал над зайцем.
– Скоро будет готово, – сказал он. – Может, ты что-нибудь еще споешь? Мне нравятся гимны, посвященные Создателю. О сотворении мира. О первых людях. Споешь?
– Но это же все праздничные. Их запрещено петь в обычное время. Грех.
– Ну и что, что запрещено? Мы тут одни, никто не подслушивает, – увидев, что Амад отрицательно покачал головой – язык жестов был практически одинаков! – Алексей Сковородников добавил по наитию: – Да и что от нас с тобой убудет? Мы же встали на Путь.
Последний аргумент, к его удивлению, возымел действие. После необходимой подготовки души и тела, Амад заговорил ритмическим речитативом.
Все конечно, смертно и тленно, кроме Создателя. Имеющее начало имеет и конец. Восставшее из праха в прах и рассыпается. Лучшему творению Создателя – Овеществленному Сну – не только установлены пределы, но и предначертан срок. Явится из глубин будущих снов Создателя Разрушитель. На вид – как обычные смертные. Лишь коготь на руке и свечение лица будут отличать его. Да странное свойство уводить от Создателя всех смертных, оказавшихся вблизи него. Примут его за жителя отдаленного поселения и позволят прикоснуться к Алтарю. И смешается дикий хаос будущих снов Создателя с дивной упорядоченностью Овеществленного. Проснется на миг Создатель и появится у Него желание нового. И испарится овеществленность. Вскипят реки и упадут горы. Выйдет из берегов Урем и покроет своим зловонием всю сушу. Исчезнет воздух, и люди падут, бездыханные. И возникнет у Создателя новое видение, которое Он овеществит. Так конец породит начало…
Где-то что-то похожее я либо читал, либо слышал, подумал Алексей Сковородников. Еще в той, прежней жизни. Что-то вроде «и возвращается ветер на круги своя…» Какие неожиданные параллели между землянами и консами! Надо бы подбросить эту задачку Нику Улину. А пока повнимательнее слушать. Запоминать, слава богу, не обязательно: психологи «Элеоноры» заверили, что по возвращению на звездолет смогут «вытащить» из его подсознания все увиденное, услышанное и прочувственное здесь, в Консерве.
Вскоре они пришли к выводу, что дичь готова. Голода Алексей Сковородников по-прежнему не испытывал, но чтобы вновь не вызвать излишних подозрений, отрезал себе маленькую часть передней лапки зайца.
Амад же набросился на еду от души. Ел и ел. Потом вскипятил отвар листьев и диких плодов. Напился. Посидел. Вновь попросил отрезать себе кусочек мяса. Но съел без прежнего аппетита. После обильной еды двигался он еле-еле, в пародийно замедленном темпе. Осоловел. Борясь со сном, принялся уговаривать Алексея Сковородникова прочитать хоть что-то из стихов, написанных поэтами Магоре. Стараясь помочь с воспоминаниями, поднимал то одну тему, то другую. Сыпал примерами.
Алексей Сковородников рад был бы что-нибудь рассказать. Но что? В школе, в течение всей прежней жизни не мастак он был по части стихов. Что заставляли – учил, лишь бы отвязались от него. Продекларировать слова из старых песен, что он слушал по воскрешению? Но в памяти сохранились одни отрывки. К тому ж с откровенно земной спецификой. Не будешь же рассказывать в Консерве стихи о войне, о морях и дальних странах, о земных асфальтированных городах, о звездах и тюрьмах… Как соломинка для утопающего всплыло в памяти есенинское «не жалею, не зову, не плачу». Амад, внимательно выслушав, проникся к Алексею Сковородникову уважением и далее не просил новых стихов. Декламировал сам.
Когда Алексей Сковородников, в очередной раз включив передатчик, описывал Лиде Гиреевой прошедшие события, Амад вдруг сказал:
– У тебя лицо светится.
Как так? Алексей Сковородников убедился: действительно, при включенном передатчике нижняя часть его лица едва заметно фосфоресцирует. Какой-то неучтенный физический эффект. Обязательно надо будет сказать об этом теоретикам. Чтобы не смущать аборигена, отвернулся и быстро завершил сеанс связи.
Амад долго смотрел на него, потом сказал:
– Ты – Разрушитель.
Что делать? Как реагировать? Да никак.
– Ты ошибаешься, – пробормотал Алексей Сковородников, выдавив из себя улыбку.
– Вставшие на Путь уходят навсегда. Не на три года. Школа Создателя – на всю оставшуюся жизнь… если таковая будет. Но я сильно в этом сомневаюсь. Путники заканчивают свою жизнь под Уремом, и за всю историю мира ни один из них не вернулся. От живущих в Ладу хоть могилы остаются, от вставших на Путь не остается ничего. Таков удел тех, от кого отвернулся Создатель.
Опростоволосились, стало быть, лингвисты «Элеоноры». Дали неправильный перевод. Смысл исказили. Ну конечно, очень мал период наблюдений за Консервой. А насчет когтя… было у кое-кого желание вживить в его ноготь резак из витасплавов. С большим трудом переубедил. Заверил, что надежнее иметь нож с аптечкой.
– Глянь, – сказал Алексей Сковородников, – все ногти у меня нормальные.
– Не всегда и не везде старые гимны должны пониматься буквально, – парировал Амад. – Зато ты можешь резать камни. Не знаешь ни одной хвалебной песни, будто бы совсем не ходил в школу. Делаешь удивительные орудия. И вообще речи твои странны. Стихи – клянусь всеми снами Создателя – хороши. Но такое ощущение, что ты специально их испортил, употребляя негожие слова. Не понимаю, зачем это тебе было надо.
Амаду не знакомо понятие «перевод» – консы говорят на одном языке, даже диалектов у них нет – однако точно охарактеризовал суть. Поэт.
– Но не бойся, я тебя не выдам. Помогу добраться до Урема. А там – делай то, что должен. Взамен, я надеюсь, ты разрешишь мне понаблюдать за собой.
Наступили мгновения тишины, когда дневные обитатели леса уже успокоились, а ночные – не проснулись. Слышался лишь треск горевших в костре сучьев.
– Я же не слепой, – умиротворенно продолжил Амад. – Я вижу: сразу после Небесного Грома большинство жителей Хруста… возможно, все… перестали слышать Создателя. Но боялись в этом сознаться. Из всех из них я один встал на Путь. Потому как не в моих правилах кривить душой. Если наш мир обречен, надо с достоинством прожить последние дни…
– А какие-нибудь стихи о достойной жизни у тебя есть? – спросил Алексей Сковородников.
