Сергей Львович Григоров
Пренебрежимая погрешность
Он подозревал, что те, кто вернул его к жизни, не только устранили прежние его телесные недостатки, но и усовершенствовали. Он стал лучше контролировать себя, мог совершать одновременно несколько дел. Внутри, в голове произошли серьезные изменения: буквально каждое слово или воспоминание – он чуть ли не физически ощущал это – порождали длиннющую вереницу образов, вначале ясных и сложных, а далее постепенно размывающихся капризными призраками. Значительно улучшилась память – он без труда запоминал огромное количество информации.
Погруженный в занятия, он пропустил час, когда постепенно начали отключать реактивные двигатели, пока их тяга не стала нулевой, и «Элеонора» помчалась, набирая скорость без выброса массы.
Из гипнотического транса его вывел Яфет, напомнивший о намеченном светском мероприятии.
4. Прыжок
– Сегодня я обнаружил интересный тренажер, – как-то за завтраком поведал Яфет. – Он позволяет проводить настоящие схватки по боевым искусствам, выравнивая силу и скорость реакции поединщикам. Леша, ты не желаешь стать моим спарринг-партнером?
– Нет конечно же. Отмахал свое я в детстве, еще до армии. – Видя недоумение на лицах собеседников, Алексей Сковородников пояснил: – В мое время молодых мужчин на два года превращали в солдат. Это называлось пройти срочную службу в армии. Так вот, до того, как стать солдатом, я дрался довольно много. Это была одна из наших главных забав. А еще было великое множество сезонных развлечений. Я, признаюсь честно, с детства был испорченный ребенок, на маму и на папу не похож, и потому всюду принимал самое деятельное участие. Зимой мы купались в проруби, весной – лазали на гладко струганный столб да мутузились мешками с сеном, летом качались на «тарзанке», круглогодично – катались, зацепившись, на автобусах и трамваях…
– Своеобразные спортивные состязания.
– Ну, к спорту все эти дела мы не относили, хотя и существовали тогда определенные правила. Более важным считалось опровергнуть наиболее ожидаемый результат. Скажем, всяких дзюдоистов и каратистов мы били тогда с особым удовольствием.
– А после этой твоей армии?
– А после все стало совершенно по-иному. Изменилась жизнь. Причем самым коренным образом. Понаехали к нам чужаки. Каждый всегда имел при себе либо нож, либо пистолет, и ради интереса драться с ними не было никакой возможности. В общем, началась одна сплошная проза.
– Значит, с тех пор ты ни с кем не дрался?
– Ну почему – не дрался? Остановила меня как-то темная компания – я тогда машины перегонял из-за заграницы – выскочил я с монтировкой, но получил удар по затылку, и больше ничего не помню. Очнулся – гипс. Точнее – медицинская палата на Яшаре.
Повисла тишина.
– Извините, – сказал Яфет, – я не знал, что мои вопросы доставят вам такие неприятные воспоминания. Больше не буду вам досаждать.
– Дыши ровнее, Яфка.
Хола уткнулся в тарелку. Сначала потихоньку, потом все увереннее и увереннее стал поглощать пищу. Но глаза не решался поднять, боясь встретиться со взглядом Сковородникова.
Ник Улин почти зримо ощущал возникшую преграду между ними и человеком, воскрешенным из далекого прошлого.
Разрядил обстановку очередной вопрос Алексея Сковородникова:
– Слышь, Яфка, вроде бы завтра наша «Эля» войдет в надпространство. Что это такое? Расскажи, пожалуйста. Я понял, что должен буду крепко поработать над собой. Но что я при этом буду чувствовать?
– Ты что, в первый раз летишь?
– Да. Впервые.
– Как же ты оказался на Ремите?
– Как-как, да никак! С Яшара меня по этому самому… нуль-туннелю меритскому переправили на эту, как ее… Элефантиду, оттуда – прямиком в ремитский космопорт, а потом уже на саму планету. Вроде бы и был в космосе, а вроде бы и не был. Скафандр вот впервые надел, когда прогуливался около звездолета вместе с вами. До этого, можно сказать, что и звезд не видел.
– Понятненько, – ввернул хола сковородниковское словцо.
– Что ж тебе понятненького-то, а?
– Темный, однако, ты человек.
– Да я разве отрицаю? – примирительно сказал Сковородников. – Темный, как египетская ночь. Но не скрываю, в отличие от некоторых, свою темноту.
– Какая ночь?
– Египетская.
– Какая!?
– Да такая. Почем я знаю, какая! Никогда я в Египте не был. Говорят так. Точнее, в мое время говорили. А как сейчас гутарят – не знаю.
– Понятненько, – повторил Яфет. – Ты знаком с квантовой физикой?
Сковородников смутился.
– Раньше – разве что только слышал краем уха об этой фрукте. Не помню уж, что именно. А здесь… В предложенной мне литературе попалось несколько популярных статей. Но не в коня корм. Читал, но мало что в голове осталось. Какие-то высшие измерения, квантовое детектирование… в общем, с моей точки зрения сплошной бред. Все эти мудрствования не для трудового народа.
– Ладно, слушай сюда и запоминай, что говорит тебе хола, про которого ты по недомыслию намекаешь, что он темный. Ежели обойтись двумя словами, то под надпространством понимается либо пространство каких-то следующих – не привычных нам трех – измерений, либо особое состояние, в котором вообще нет пространства в нашем понимании. Какую точку зрения принять, зависит от соответствующей научной школы. В первом случае считается, что сверхбыстрое перемещение звездолета обусловлено тем, что в высших пространственных измерениях скорости много выше, чем в обычных условиях. А во втором случае полагают, что звездолет посылает вперед свой квантовомеханический образ, а потом, материализуясь, вновь преобразовывает его в самого себя. Понял?
– Не издевайся над устамшим человеком, пожалуйста. Говоришь, посылает самого себя? Как барон Мюнхгаузен вытаскивал самого себя за волосы из болота? Ну-ну.
– Мюхазен? Нет такого баронства на Ремите. Ты не ошибся?
– Нет, не ошибся. Я имел в виду мифическую личность моего прошлого, выделяющуюся неудержимой фантазией.
Ник Улин доел свою кашу и, попивая травяной чай, то ли невозмутимо слушал разговор напарников, то ли витал мыслями невесть где.
– Ну что ты не понимаешь?
– Не понимаю, как может быть то, что ты говоришь. Не понимаю, как в пустоте – а космический вакуум это есть пустота, не так ли? – можно перемещаться нереактивным способом. Не понимаю, как на самом деле устроено надпространство, и почему это зависит от какой-то человеческой научной школы.
Хола явно был в затруднении. Ник Улин пришел ему на помощь.
– Как «на самом деле» устроен мир – не известно. То ли высшие пространственные измерения, то ли некая особость – какая разница, если сие невозможно непосредственно прочувствовать? Пишутся начальные соотношения, а потом начинаются математические преобразования и продолжаются до тех пор, пока не выводятся конечные формулы, проверяемые экспериментально. У двух научных теорий могут быть логически противоречивые друг другу исходные положения, а рекомендации и выводы одинаковыми.
– Не представляю, для чего это нужно и как такое безобразие можно терпеть.
– Еще и не то стерпишь, ежели иначе нельзя объяснить наблюдаемые факты. Вот простейший пример: аксиоматики геометрий Евклида и Лобачевского несовместны. В одной параллельные линии не пересекаются, во второй – пересекаются. Ну и что? Обе геометрии полезны. Одна хорошо работает на плоскости, другая – на внутренней поверхности сферы, например. При решении конкретной задачи допустимо привлекать математический аппарат как первой, так и второй теории.
– Это, поди, исключение…
– Отнюдь. Давно подмечено: чем важнее закон, тем больше независимых изложений он имеет. Теорема Пифагора, например, имеет с десяток различных доказательств. Второй закон термодинамики – неисчислимое множество формулировок.
Алексей Сковородников в растерянности уткнулся в тарелку. Сказанное Ником Улиным не укладывалось у него в голове.
– Ну, и что молчим? – не унимался хола.
– Я задавал тебе простой вопрос: что я буду чувствовать, когда наша «Элеонора» будет находиться в надпространстве? А ты мне о теориях, об измерениях. Неужели трудно ответить просто и внятно? По-человечески.
– Успокойся, ничего с тобой не произойдет, если не будешь плохо думать. Все цвета как бы выгорят, станут блеклыми. Словно смотришь через белесое стекло. А материальные предметы размоются, расплывутся.
– Это как – размоются?
– Ну, тебе будет казаться, что потеряли четкую границу. Особенно те, что вдалеке от тебя. Это потому, что в надпространстве увеличивается масштаб чисто квантовых эффектов. Обобщенная постоянная Планка становится больше на несколько порядков.
– И что мне до этой планки?
– Планк – это не предмет. Это фамилия.
– Хорошо, учту. Что дальше?
– Окружающие тебя предметы смогут проникать друг в друга. Потому как будет размыта грань между маленькими частичками, невидимыми невооруженным взглядом, и большими, которые мы видим. В микромире ж совсем другие законы. Там каждая частица – волна, обладающая довольно большими размерами, и, одновременно, что-то вроде малюсенького камушка, о котором говорят: корпускула.
– Ну и что дальше?
– Боюсь, я тебя еще больше огорчу. Каждая микрочастица не только волна и корпускула, но также может одновременно находиться в нескольких состояниях. Проявляется это в том, например, что если на ее пути окажется два отверстия, то она будет пролетать как бы сразу через оба. Понимаешь? Но это еще не все! Все микрочастицы взаимодействуют между собой, и видов этих взаимодействий – тьма! Спиновое, зарядное, странное, глюонное, очарованное, хромо… если при появлении квантовой механики множили количество элементарных частиц, то потом увеличивали перечень квантоводинамических взаимодействий. Скорости передачи всех их во много раз выше скорости света в вакууме – максимальной скорости движения материальных тел. Это и понятно: обычные в нашем понимании материальные тела могут существовать только тогда, когда установлена матрица квантовых потенциалов.
Поскольку Сковородников молчал, хола, откинувшись на стуле, повысил голос:
– Не понимаю твоей реакции. Я же говорю известные вещи. Обоснованные теоретически и проверенные экспериментально. С ними давно все свыклись.
– Может, кто и свыкся. Но только не я – удобной оказии не было.
– Так привыкай. Я читал, что когда только-только начали изучать микромир, было модным разрабатывать так называемую единую теорию поля, объединяющую все известные тогда виды фундаментальных сил. При этом полагалось, что квантоводинамические взаимодействия устанавливаются мгновенно, а все микрочастицы находятся в «спутанных» состояниях – на любом расстоянии, сколько бы времени ни прошло с момента их начального взаимодействия, они все равно «чувствуют» друг друга. Этот эффект назвали квантовой когерентностью. И только во времена Илина смогли измерить некоторые скорости ее распространения.
Ник Улин поморщился и встал, собираясь выйти.
– Я что-то не так говорю? В чем я не прав? – забеспокоился хола.
– Ты неточен. Но я не буду мешать тебе учительствовать.
– Я пересказываю азы. То, что положено знать любому холе, будет у него имя или нет.
– Устарели ваши азы. С момента их появления прошла, вероятно, не одна сотня лет. Коренным образом изменились представления о физической картине мира – как говорится, сменилась научная парадигма. И не один, кстати, раз. Изменился даже сам язык изложения законов квантовой динамики.
– Хорошо, я освежу свои знания, – важно пробурчал хола.
– И правильно сделаешь. Изучайте физику, дорогой Яфет. В старые добрые времена шутили, что человек, знающий квантовую механику, отличается от человека, не знающего ее, сильнее, чем последний отличается от обезьяны.
– Знаем мы таких шутников яйцеголовых, – возмутился Сковородников. – Навидались в своей жизни ботаников, у которых руки не из того места растут.
– Пойду я, – сказал Ник Улин.– Вы бы тоже здесь не засиживались. Займитесь самоподготовкой. Сегодня наш герцог опять будет давать обед. Приглашен Макуайр. Тот, кого злые языки величают заместителем в квадрате – и капитана, и научного руководителя экспедиции. В настоящее время уточняется план исследований Шара, и Ван стремится заручиться поддержкой Макуайра в том, чтобы за нашей командой был закреплен важный участок работ. Есть резон в его действиях, не так ли? Так что подумайте, как подыграть герцогу. Ну, пока!
Алексей Сковородников уже не испытывал внутренних переживаний при упоминании запланированных светских мероприятий Вана Лусонского. Более-менее научился не топить в частностях генеральную линию беседы за столом. Генеральную – это ту, которую Ван Лусонский наметил для достижения какой-то своей цели. Под ней могло прятаться и тривиальное желание познакомиться ближе, и привлечение приглашенного на свою сторону при подготовке какого-либо решения, и разузнавание важной информации, которую трудно было выловить в общем потоке внутрикорабельных новостей – всего, что может понадобиться знать и уметь герцогу, не перечислишь.
Тем не менее, в первые минуты начавшейся за трапезой беседы Сковородников почувствовал себя не в своей тарелке. Что-то шло не так, не по правилам.
Неестественным было поведение Макуайра. Ведущий ксенолог Галактического Содружества и заместитель научного руководителя экспедиции неприкрыто стелился перед Ваном Лусонским, ел его восторженным взглядом и подобострастно подхихикивал, поддакивая на любую фразу своего кумира. Казалось, прикажи ему Ван съесть вилку – он тут же с радостью начнет грызть ее.
Ремитский герцог умело вел застольную беседу в намеченном направлении. Мол, его двадцать вторая команда – сплошь уникумы, способные справиться с любой проблемой, которая более никому не по зубам. Навигаторы сумели оценить высочайший профессионализм жемчужины их маленького коллектива – Лидочки. О нечеловеческой глубине мышления Ника Улина, квартарского трибуна, Макуайр уже имел счастье удостовериться лично. Яфет и Алексей также обладают исключительными способностями. Однако до сих пор за командой-22 не закреплена ответственность за выполнение какого-либо пункта исследовательской программы экспедиции.
Макуайр оправдывался, как нашкодившая малолетка. Да-да, как всегда Их Высочество абсолютно правы. Разбрасываться талантами – последнее дело. Будь его воля – людям герцога было бы поручено выполнение ключевых работ экспедиции. Но решения о назначении конкретных исполнителей работ принимаются коллегиально, заместитель научного руководителя экспедиции – всего лишь заместитель, не начальник…
Когда обсуждение возможной роли команды-22 в работах экспедиции зашло в тупик, Ник Улин сказал:
– В первом, разведывательном обследовании Шара было обнаружено, что он слеплен из неких зерен. Я полагаю, что нашей экспедиции придется проникнуть по крайней мере в одно из этих образований. Может, застолбить это проникновение за нами?
– В плане уже расписано, кто отвечает за организацию исследовательских работ по первым двум эллипсоидам… – потеряно сказал Макуайр.
– Прекрасно, – прервал его Ван Лусонский, – значит, за нами – третий по списку.
Макуайр поперхнулся, но промолчал. Тем самым, понял Алексей Сковородников, заместитель научного руководителя экспедиции взял на себя обязательство всеми силами отстаивать предложение герцога.
– А кто формирует список? – спросил Ник Улин.
– Конкретный выбор объектов будет сделан по результатам зондирования Шара.
– Значит, наш объект выберет… – герцог сделал паузу – Лидочка.
– Ой, я не смогу. Это такая ответственность. Вдруг я выберу плохой? Пусть это сделает Алеша, хорошо?
– Хорошо, – величественно согласился Ван Лусонский и потерял интерес к дальнейшему разговору.
По окончанию мероприятия Алексей Сковородников, уподобляясь холе, не удержался от вопроса Нику Улину:
– Мне показалось, что Макуайр вел себя, мягко говоря, не совсем естественно. Как вы думаете, почему?
Ник Улин пренебрежительно махнул рукой:
– Макуайр – магик. Что тут скажешь! Я всегда поражался, как это люди с подобными отягощениями вообще способны заниматься наукой. А в случае с Макуайром, надо признать, – довольно успешно заниматься.
– Что это значит – магик?
– Так называют фанатиков религиозного течения, обожествляющих магов. Всех магов – и меритских, и ремитских. А наш начальник прошел полный курс обучения магическому искусству и имеет звание мага. Правда, как я слышал, сейчас он временно утратил паранормальные способности из-за болезни.
– Довольно жалкое зрелище Макуйар представляет со стороны.
– Все фанатики жалки.
– Почему? – встрял Яфет.
– У любого человека мышление рваное…
– Как это – рваное? – удивился Яфет.
– Я имею в виду, что у каждого из людей, каким бы гением мысли он ни был, всегда найдутся червоточинки в психике – какие-либо суждения, принимаемые им за истинные, но противоречащие друг другу. Чтобы мы не сходили с ума, оперируя взаимоисключающими умозаключениями, матушка-природа наградила нас большим набором средств, предохраняющих нашу психику от перегрева. Почитайте, если желаете, что в психологии понимается под алиенацией, репрессией, супрессией и прочими процессами подавления нежелательной психической деятельности. Благодаря этим качествам в психике человека образуются некие области, не подвергающиеся сознательному осмыслению. А ежели добавляются еще и религиозные догмы, запретные для критического анализа, эти области разрастаются до неприличия. В результате мышление вообще становится фрагментарным. С фанатиками просто невозможно найти общий язык. Для них не существуют ни здравый смысл, ни логика. По сути, они теряют разум.
– Понятненько, – протянул хола.
Алексей Сковородников промолчал. Не до того ему было – он готовился с максимальной отдачей использовать время пребывания «Элеоноры» в надпространстве. Ник Улин потратил много усилий, растолковывая ему, что пребывание в надпространстве – лучшее время для самосовершенствования, приобретения полезных навыков и талантов. Мозговые структуры, мол, легко перестраиваются. Надо лишь не лениться делать соответствующие целевые упражнения, которые детально отработаны и собраны в одной инструкции, являющейся настольной книгой для каждого астронавта…
Ник Улин советовал заняться упражнениями для углубления ассоциативности мышления. Яфет рекомендовал подумать о повышении скорости реакции. Алексей Сковородников слушал товарищей, согласно кивал, но думал о своем. Он давно принял единственно верное, как ему казалось, решение.
И настало мгновение, когда зазвучал сигнал о включении н-генераторов звездолета.
Смотровая панель в его каюте озарилась сиреневой вспышкой – примерно такой же, какие приходилось видеть ему в кабинке нуль-транспортировки. В следующий миг звезды пропали, «Элеонору» окружила чернота.
У Алексея Сковородникова не было слов, чтобы описать свои ощущения. Казалось, что все, что окружало его, превратилось в мираж и в любую минуту могло растаять как хрупкий фантом. Он слышал какие-то неясные гулкие звуки, кружилась голова… Стряхнув наваждение, он приступил к работе над собой.
Желал он одного: вспомнить, как и где он существовал, если существовал, что чувствовал, если чувствовал, что и как думал, если думал, когда был мертв.
5. Торможение
Словно гигантский мыльный пузырь лопнул, разлетаясь тающими лоскутами, и «Элеонора» ворвалась в обычное пространство. Во всех отсеках гигантского корабля пропели сигналы, призывающие экипаж свершить массу неотложных дел.
Первое, но не самое важное – ориентировка в пространстве. Навигаторы сообщили: надпространственный прыжок совершен успешно. Звездолет находится на расстоянии в пятьдесят астрономических единиц от финальной точки маршрута и имеет относительную скорость в двадцать одну тысячу километров в секунду. Не тормозя, «Элеонора» могла достичь Шара менее чем за пять суток.
Язык за два тысячелетия изменился коренным образом, и Алексею Сковородникову чуть ли не с азов пришлось учиться говорить. А вот в части использования основных единиц измерения царил махровый консерватизм. По-прежнему в ходу были те же килограммы, метры и минуты, что и в его детстве. И временные интервалы, называемые сутками, также содержали двадцать четыре часа, несмотря на то, что не нашлось бы, пожалуй, ни одной колонизированной планеты, период вращения которой точно совпадал бы с земным. Межзвездные расстояния, как он успел выучить, измеряли в световых годах, иногда – в парсеках, а межпланетные – в астрономических единицах, равных ста восьмидесяти миллионов километров. Приблизительно таким было расстояние от Земли до Солнца.
Бурным потоком полились доклады службы старшего помощника: выход из строя отдельных агрегатов обеспечения жизнедеятельности, образование вредных веществ в жилых отсеках, отказ электроники, замыкания энергокабелей, сбои точной настройки приборов, и прочее и прочее. Изобретательности природы в придумывании хитроумных поломок не было предела. Алексей Сковородников с удивлением обнаружил, что забытый им на выдвижном столе лист бумаги неестественным образом превратился в часть поверхности, оставшейся по-прежнему гладкой и блестящей. Бумага каким-то непонятным образом пропиталась полимерами, из которых состояла рабочая поверхность стола, стала прочной и водоотталкивающей. Бывает же…
На его вопрос, почему до сих пор не зарегистрировано ни одного случая, когда какой-нибудь астронавт оказывался сросшимся, скажем, с любимым креслом, Ник Улин разразился длинным малопонятным объяснением. Алексей уловил лишь, что чем интенсивнее использовался какой-нибудь предмет при нахождении звездолета в надпространстве, тем с меньшей вероятностью он изменится, оказавшись в обычном мире – не зря же микроэлектронику всегда перевозят во включенном состоянии. За все время космической деятельности человечества не было зафиксировано ни одного случая фатальной поломки функционирующих компьютерных систем. Тем более – ни одного случая смерти живого существа при возвращении в привычное пространство. Наблюдались, правда, различные психические отклонения, но это уже из области «каждый сам кузнец своего счастья»: значит, переусердствовал в оттачивании имеющихся или приобретении новых способностей.
Поскольку серьезных отказов технических систем не обнаружили, первые четыре часа после выхода из надпространства по традиции были посвящены установлению связи с диспетчерской службой космопорта Ремиты. По завершению доклада капитана каждый астронавт получил возможность послать весточку родным и знакомым. Записанные сообщения кодировались и сжимались – получасовое видеописьмо превращалось в импульс, длившийся не более секунды. Алексею Сковородникову некого было оповещать, что он жив и здоров, чего и своему визави желает, поэтому он просто наблюдал за поднявшейся суматохой. К его удивлению, больше половины всего времени, отведенного для связи, съел Ник Улин, отвечая на бесчисленные вопросы своих подопечных квартарцев.
На устранение неполадок и проверку экспедиционного снаряжения ушло двое суток. Заняты были все. Нашлось дело и Сковородникову. По его мнению, технология порученных ему работ соответствовала его квалификации: присоединить тестер к хитрому разъему, дождаться, пока на тестовом экране не пробегут характерные синусоиды, еще подождать, пока не высветится надпись «аппаратура работает нормально» – и все. Вначале он радовался, что оказался полезным. Однако вскоре его посетила мысль, что эти действия можно было возложить на обыкновенного робота. Неужели его занимают видимостью работы, как младенца погремушкой? Сразу ухудшилось самочувствие и навалилась привычная хандра. Перелистывая литературу времен своей первой жизни, он нашел для нее красивое название: депрессия. Когда-то это было модной болезнью.
Мучаемый сомнениями, он кое-как завершил свой урок и нашел Ника Улина. Квартарский трибун сидел в лаборатории системного программирования, рассеяно сверяя данные с двух десятков экранов, перегруженных формулами и графиками. Чуть в стороне, на специальном экранчике бойко рассказывал о сложной и многогранной жизни «Элеоноры» научный раздел экспедиционного журнала.
Узнав, что и сколько компьютеры записывают в свои протоколы о событиях, происходящих на звездолете, Сковородников испытал нечто вроде шока. Он не мог придумать причины, почему накапливается такое море информации. Причем по неукоснительно соблюдаемым правилам Галактического Содружества, после каждого космического полета все архивные записи экспедиции передавались специальным институтам на предмет внимательнейшего изучения… Не бери в голову, прокомментировал Яфет. Чрезмерное накопление информации – обычное явление. Мало ли что пишут. Читать стоит разве что раздел экспедиционного журнала, посвященный научным разработкам. Да и то выборочно: мол, томящиеся в ожидании славы молодые и ретивые умники рвутся в межзвездные экспедиции, чтобы обратить внимание на какую-нибудь экстравагантную теорию, – поощряется, чтобы каждый член экспедиции фиксировал как можно больше своих мыслей и рассуждений. И известны примеры, когда гонимым гениям удавалось таким вот образом достучаться до высокоученой общественности.
Сначала Алексей Сковородников с любопытством раскрывал научный раздел журнала. Но запал его скоро погас, ибо ни осилить сколько-нибудь значимую часть, ни толком понять что-либо он был не в состоянии.
– Ну, как дела? – спросил он Ника Улина.
– Пока не знаю, что сказать, – ответил квартарец. – Вот сойдутся у меня два числа, тогда будет ясно, что все в порядке. А не сойдутся – буду дальше думать, в чем дело.
– А мой биологический эксперимент закончился.
– Какой эксперимент?
– Биологический, – с максимальной серьезностью пояснил Сковородников. – Проверяли тута, выдержу ли я двое суток монотонных манипуляций. В прошлой жизни, помнится, все было много проще: объявлял старшина, что копаем отсюда и до обеда – вот мы и копали. А после обеда и положенного после него отдыха закапывали.
– Что закапывали?
– Яму.
– Зачем?
– Тогда, как я понимаю, большие общественные руководители тоже были не лыком шиты. Лаптем щи не хлебали, сопли не жевали. Тоже проводили важные биологические эксперименты. Исследовали, могут ли солдаты просто копать. Или просто закапывать. И как долго они могут заниматься бессмысленным делом.
– Понятно. Объясни толком, что ты делал, – и, выслушав Сковородникова, сказал: – Не, времена изменились. Ты проверял те приборы, каждый из которых затем тестировал с десяток других. Так что был смысл в твоих деяниях.
– Но так много…
– Да, имущества у нас в избытке… – Ник Улин помолчал, победно хмыкнул и переключил экраны. – У меня, к счастью, тоже все завершилось удачно. Все, я свободен. Можно понаблюдать за отправкой «ягуара».
– Это что еще за хищник?
– Одна из замечательных инженерных конструкций человечества. Летательный аппарат. По габаритам – обычный планетолет, но обладающий фантастической мощностью и способный двигаться в надпространстве. Правда, в пределах маяковой ког-зоны, то есть в радиусе примерно двух световых лет от «Элеоноры».
– Понятно, – покривил душой Алексей Сковородников. Несмотря на чуть ли ежедневные «уроки» Яфета, он чурался премудростей квантового мира. Понятие ког-сферы вводилось в последних главах учебника по квантовой динамике.
Экипаж «Дракоши», одного из трех экспедиционных «ягуаров», состоял всего из четырех человек: капитан-пилота, штурмана, бортинженера и астронавт-исследователя. Им предстоял многосуточный полет, трудный даже с точки зрения Сковородникова. С действительными тяготами и лишениями. С быстрыми и довольно болезненными надпространственными переходами, с жестким распорядком вахт и недолгих часов отдыха – только на сон. С сильными перегрузками: габариты и масса «ягуара» не допускали установки комфортабельных антигравитационных систем.
Процедура отправки субэкспедиции также была прописана многовековой традицией. Экипаж «ягуара», построившись в ряд, замер по стойке «смирно». Капитан-пилот, изображая строевой шаг, отдал рапорт подошедшему начальству во главе с Антоном Благовым. Получив разрешение, сделал шаг назад и влево, вполоборота повернулся и скомандовал «вольно». Ничего сверхъестественного, но подчеркнуто торжественно. Сковородникову показалось: и печально, словно прощаясь.
– Какое-то неприятное предчувствие… – не выдержал он напора чувств.
– Что такое? – живо откликнулся Ник Улин.
– Да как будто навсегда прощаются.
Квартарец смотрел на Сковородникова с неподдельным интересом. Поняв, что продолжать тот не намерен, сказал:
– При первой встрече с Медузами – экспедицией Илвина Ли, в Сумеречных Созвездиях – их не удалось как следует изучить. На то нашлось много причин, главная из которых – невозможность сверхсветового режима полета из-за тамошней структуры гравитационных полей. А приблизиться к ним на обычной тяге не получилось вследствие скоропостижного свертывания работ экспедиции. По сути – бегства. Но здесь-то нам вроде бы ничего не грозит. Пока… не грозит. И запас времени у нас большой… наверное. Что, по вашему мнению, нам может помешать?
Алексей Сковородников понял, что от него ждут серьезного ответа.
– Не знаю, – смущенно пробормотал он. – У меня просто ощущение, что произойдет что-то нехорошее…
После упражнений, проделанных во время надпространственного прыжка, он обрел внутреннее равновесие, казалось безвозвратно потерянное им после пробуждения от смертного сна. Много что спонтанно возникало у него в мыслях как вполне разумеющееся, не требующее доказательств, но источник этой уверенности был неведом. И не находилось слов объяснить квартарцу свои переживания.
Смерив его долгим внимательным взглядом, Ник Улин сказал:
– Что ж, доживем – увидим. У меня, кстати, никаких предчувствий нет, и только разумом я понимаю, что вся наша экспедиция от начала до конца – одна большая афера.
Навсегда ли прощалась субэкспедиция, не навсегда ли, но маленькому летательному аппарату предстояло преодолеть расстояния, измеряемые миллиардами километров. В той, первой жизни Сковородникова подобное относили к разряду неумеренной фантазии. Здесь же было привычно, заурядно.
Руководство почтило отправляющихся рукопожатиями и объятиями. Напоследок Благов сказал несколько ободряющих слов, и «ягуар» отправился в полет. Когда он покидал стапели, Алексей Сковородников не почувствовал ни малейшего толчка, настолько велика была масса «Элеоноры». Да и гравитационные компенсаторы звездолета работали отлично.
Сразу после старта «ягуара» был отправлен автоматический зонт с обязывающим названием «Посол», предназначенный для установления первого контакта с Иным Разумом. Он был оснащен быстродействующими системами обработки данных и мощной приемопередаточной аппаратурой. Подобные космические станции, прокомментировал Ник Улин, используются со времен встречи с Инверторами для обеспечения возможности все информационные потоки между звездолетом и потенциально опасным объектом пропускать через посредника.
