Сергей Львович Григоров
Пренебрежимая погрешность
Прошла команда «по местам, приготовиться к торможению». Сковородников вернулся в свою каюту, сел в кресло, включил информэкраны и приготовился к наблюдениям.
Ничего экстраординарного не происходило. От нечего делать занялся чтением. Нечаянно задремал. Дернувшись во сне, сконфуженно проснулся. На вечер – редкое исключение! – Ваном Лусонским не было назначено официального обеда. Поэтому вместе с Яфетом в положенное время сходил на ужин. Еще почитал перед ночным сном. Разделся, лег. Помечтал немного – и словно провалился в сладкое небытие.
Звездолет сбрасывал скорость гораздо интенсивнее, чем разгонялся до входа в надпространство, но Алексей Сковородников не чувствовал неудобств. Если отвлечься от внутрикорабельного потока информации, можно было представить себе, что сидишь в уютном помещении в каком-нибудь тихом месте на давно освоенной планете. Ни толчков, ни вибрации. Вообще никаких ощущений, связанных с изменением параметров их движения. Тем не менее, всем членам экспедиции, не участвующим в управлении звездолетом, предписывалось больше времени проводить в своих каютах в специальных креслах, снабженных – на непредвиденный случай – дополнительной противоперегрузочной системой. Все массовые мероприятия были отменены. Спортзал закрыт.
Отправленный в автономный полет «ягуар» сообщал, что все отлично. «Посол» отрапортовал, что вышел на высокую стационарную орбиту вокруг Шара и провел первоначальные замеры излучений.
Системы звездолета также работали без сбоев. Однако в командной рубке вдруг возникло беспокойство. Алексей Сковородников не сразу понял, в чем причина. А когда узнал – подивился. Обстоятельство по его мнению было совершенно несущественным: падение замеренной мощности И-движков на какие-то ничтожные доли процента. Как вообще удалось обнаружить такую малость?
«Посол» попросил разрешения провести спектроскопический анализ химического состава поверхности Шара и получил добро. Одновременно он сообщил, что начал сложную процедуру астрофизической и временной привязки к объекту исследований.
Замедлив относительную скорость приближения к Шару до пятисот километров в секунду, «Элеонора» перешла на торможение реактивными движками. И вновь шквал дебатов: выяснилось, что истечение реактивных струй происходит быстрее обычного, из-за чего эффективная мощность двигателей оказывалась выше – Сковородников не мог удержаться от ухмылки – на три сотых процента от номинала. Была создана особая группа, занимающаяся поиском объяснения обнаруженного явления. Возглавил ее Ник Улин – единственный, кто выдвинул какую-то поясняющую, но совершенно непонятную Сковородникову гипотезу. Для ее подтверждения были подготовлены к полету большие астрофизические зонты. На полчаса, необходимые для уточнения положения звездолета относительно Шара, расчета навигаторских программ зонтов и их отстрела, реактивные двигатели звездолета были выключены. После этого «Элеонора» продолжила торможение.
Через несколько часов – время для Сковородникова, зачарованного обилием информации о деятельности экипажа, текло незаметно – звездолет приблизился к Шару на триста тысяч километров. Настала пора создания приемного экрана.
6. Шар
От «Элеоноры» отделился рой малых летательных аппаратов, каждый из которых в точно рассчитанный момент времени и в строго указанной пространственной точке обзавелся хвостом субмикронных частиц из проводящих материалов. Постепенно расширяющиеся дисперсные потоки, подсвечиваемые многочисленными прожекторами, слились в одно целое. Два десятка юрких космолетов, вооруженных широкополосными лазерами, деловито, как бывалые надсмотрщики, шныряли по обе стороны от формируемого образования. Перед ними стояла сложная задача: не допустить образования зон турбулентности, способных поглощать или непредсказуемым образом искажать сигнал, приходящий к поверхности облака.
Наконец, подготовительные работы были завершены. Звездолет степенно отклонился в сторону от созданного экрана и немного увеличил скорость.
Все элеонорцы приняли участие в обсуждении информации, полученной «Послом». Из-за малой температуры поверхности Шара – чуть выше абсолютного нуля – переданные изображения его были сильно размытыми, и понять, изменился ли загадочный артефакт Перворожденных за время подготовки и полета экспедиции, было нелегко. Все же было решено, что Шар остался таким же, как и год назад. Поэтому «Послу» была дана команда приступить к следующей, основной фазе своей программы – посылке сообщений.
Технические аспекты установления контакта с неземными цивилизациями были давно отработаны. Структура сигналов, которые начал излучать «Посол», со всей очевидностью свидетельствовала об их искусственном происхождении, а избыточность кодировки, содержащей внутренние ключи дешифровки и обучающие пояснения, позволяла сформировать ответ с минимальными затратами интеллектуального труда.
Но Шар молчал.
Спустя двое суток, прошедших в тщетной надежде получить ответ, «Посол» начал постепенно увеличивать мощность сигналов и расширять диапазон излучаемых электромагнитных волн. Появилась возможность использовать отраженное от Шара излучение для его детального фотографирования. Сравнение изображений, переданных «Послом», с первыми фотографиями, полученными в разведывательном полете, когда было определено искусственное происхождение Шара, подтвердило вывод о том, что внешне он не претерпел никаких изменений.
Следующие пять суток «Элеонора» двигалась на постоянном удалении в сто тысяч километров от Шара за счет периодически включаемых реактивных движков. За это время возросшая мощность сигналов, посылаемых «Послом», оказалась достаточной, чтобы возгонять сконденсировавшиеся на его поверхности газы и порождать феерические свечения ионизированных потоков – своего рода небесные сияния, похожие на возникаемые на Земле в приполярных областях. Пребывая на поверхности Шара, невозможно было не обратить внимания на сигналы – только слепой не увидел бы сполохи в небе, только бесчувственный не ощутил бы образующиеся перепады температур. А обитатели, находящиеся достаточно далеко под поверхностью, должны были уловить проникающую вглубь часть электромагнитной энергии сигналов «Посла», относящейся к жесткому рентгеновскому излучению.
Яфет, пытаясь лучше понять цели и существо предпринимаемых «Элеонорой» действий, терзал Ника Улина вопросами. Его фантом почти постоянно висел в каюте квартарца, создавая идеальную иллюзию непосредственного общения. Прознав про это, и Алексей Сковородников установил свой фантом рядом с холовским. Так и проходили их дни: с небольшими перерывами на прием пищи и обязательные занятия спортом, они начинали очередной раунд нескончаемой фантом-конференции.
Таинственный объект Перворожденных молчал. По намеченному плану работ экспедиции пора было переходить к зондированию «Шара», чтобы исследовать его внутреннее строение. Но Благов почему-то медлил.
В навигаторском блоке «Элеоноры» полным ходом шла обработка тонких измерений параметров квантовых полей в окрестностях Шара, поступающей с астрозондов. Сводные результаты расчетов отражались на отдельном экране, и по мере их накопления наблюдался явный рост уважения к квартарскому трибуну со стороны экипажа, поскольку все полнее подтверждалась выдвинутое им предположение и одна за другой отметались альтернативные. Когда же с максимально возможной точностью был вычислен интервал времени, который «прожил» Шар между первым контактом с ним и теперешним, руководство экспедиции, а вслед чуть ли не каждый элеонорец поздравили квартарца с блестящим подтверждением его гипотезы, и блог его в научном разделе экспедиционного журнала приобрел наивысшую популярность. Яфет потребовал объяснений.
– Помнишь, при торможении «Элеоноры» мощность двигателей оказалась отличной от номинальной? – пояснил Ник Улин. – Я предположил, что некто производил квантовый заем в огромной – десятки астрономических единиц – зоне пространства вблизи Шара. Измерения остаточной динамики квантовых потенциалов, проделанные нашими астрофизическими зонтами, подтвердили мою догадку. Но ключевым доказательством должно было стать «выпадение» Шара из местного потока времени. «Посол» определил, что сей эффект наблюдается.
Яфет понимающе закивал. Стараниями холы и из прочитанной литературы, рекомендованной ему, Алексей Сковородников уже знал, что ход времени – локальная характеристика. В различных областях пространства оно течет со своей скоростью, зависящей главным образом от местной напряженности гравитационных полей. Но выпадение, квантовый заем – до сих пор эти слова он и слыхом не слыхивал.
– Сколько ж К-энергии вобрал в себя Шар? – спросил хола.
– О, если б знать! Он недоповернулся на восемь минут, то есть почти на одну десятую процента периода своего вращения вокруг собственной оси. Исходя из этого, при его массе поглощенная энергия может быть до трех миллиардов тонн. Расчеты очень приблизительны. Не хватает данных об объемном распределении вещества в этой галактической зоне.
– Что же мешает их получить?
– Время, дорогой Яфет. Пока только время. Наши астрозонды сейчас именно этим и занимаются. Где-то через пару недель они удалятся на требуемые дистанции и тогда проведут замеры.
– Понятненько, – величаво произнес Яфет полюбившееся ему словечко.
Кое-что понятно было и Алексею Сковородникову: сказывались, видать, уроки холы. Слова Ника Улина насторожили его. То, что большие количества энергии было принято выражать в массовых характеристиках – в тех же граммах или килограммах, он уже привык. Однако названная квартарцем величина поглощенной энергии была, по его мнению, совершенно неправдоподобной.
– Вы хотите сказать, – обратился он к Нику Улину, – что при нашем приближении Шар запасся энергией, сопоставимой с той, которой располагает наша экспедиция?
– Скорее всего, так, – согласился квартарец, с интересом взглянув на него.
Следующим вопросом Алексей Сковородников, видимо, вдребезги разбил свой зарождающийся авторитет знатока:
– А почему энергию вы называете К-энергией?
Ответил ему Яфет, пренебрежительно махнув рукой:
– Это ее термодинамическая характеристика. Самая плохая энергия – теплота: во все другие формы она переходит с максимальными потерями, без толку рассеиваясь в пространстве. А лучистая энергия, например, гораздо ценнее. Самая лучшая – это К-энергия: она легко преобразуется в любую другую почти со стопроцентным кэпэдэ.
– Важнее иное ее качество, – поправил Ник Улин. – Она легко переходит в потенциальную энергию квантовой когерентности.
Яфет важно закивал, соглашаясь. Алексей Сковородников по обыкновению промолчал. Придавленный выросшим в последнее время ощущением никчемности и ненужности, он все чаще руководствовался принципом «не буди лихо, пока оно тихо»: ни к чему в очередной раз выслушивать длинные пояснения холы и изо всех сил пытаться понять то, что ныне известно даже школьникам. Да и надоело делать вид, что квантовые премудрости начинают ему открываться.
– Наконец-то начали просвечивание! – воскликнул Яфет, указав на замелькавшие по-новому информационные экраны.
Анализ отраженных сигналов «Посла» уже позволил определить структуру приповерхностных слоев Шара. Но сейчас мощность задействованных излучателей позволяла просветить Шар насквозь, а приемный экран, площадь которого достигла восьмидесяти миллионов квадратных километров, улавливал чрезвычайно слабые излучения. Вот для чего, оказывается, было затеяно строительство этого грандиозного облака из мельчайших частиц.
На главном демонстрационном экране завертелось трехмерное изображение Шара, постепенно зеленеющееся от поверхности. Глубже лежащие серые слои поочередно меняли цвет, становились то синими, то оранжевыми, внезапно окрашивались краснотой, но постепенно, иногда с новым отступлением в красноту наливались зеленью. Черными оспинами застыли «ядрышки», как они стали их называть с легкой руки Лиды, – те загадочные эллипсоиды вращения, отражающие все падающие на них сигналы. На общем радостно-зеленом фоне они выглядели чужеродными крапинами.
Ник Улин, комментируя по просьбе Яфета происходящее, объяснял не столько холе, сколько Сковородникову:
– Перед вами интегральная картинка. Зеленым цветом помечены области, физико-химический состав которых полностью определен. Серым – зоны с неизвестным составом. Красным – участки корректировки. Те, для которых получаемые и предполагаемые параметры противоречат друг другу.
– Как же это определяется? – спросил Алексей Сковородников.
– Вы видите торжество комплексного подхода к решению вроде бы неразрешимой задачи. Массивный объект неизвестной структуры и физико-химического состава – а Шар является именно таковым – облучается пучком различных излучений: нейтральными и заряженными частицами, электромагнитными волнами различной длины, мощными магнитными импульсами, субквантовыми пакетами. Но чем глубже проникает какое-то излучение внутрь, тем хуже взаимодействует с веществом и слабее его отражение. Нейтринные потоки, например, легко пронизывают любое планетоидное тело, но почти ничего не позволяют сказать о его строении. К тому ж все отраженные сигналы несут неполную информацию. Один, от магнитного резонанса, например, дает представление только о ядрах атомов минералов, об их изотопном составе. Другой – о характере химических связей, и так далее. По времени прихода можно выделять сигналы от участков Шара, находящихся на различном расстоянии от интровизоров, что позволяет запустить процедуру послойного томографирования. Но только при комплексной компьютерной обработке всей этой какофонии с внутренней взаимной коррекцией промежуточных данных может быть составлена более-менее полная и точная трехмерная модель Шара.
– Понятненько, – сказал Яфет и вопросительно посмотрел на Сковородникова. Тот молча кивнул, но не удержался от нового вопроса:
– А как определяется возраст космических тел?
– В целом примерно таким же путем. Совмещением множества данных.
– Решается обратная задача… – встрял Яфет.
– Можно и так представить себе существо проводимых расчетов, – согласился Ник Улин. – Если под прямой понимать задачу, когда задается химический состав какого-то небесного тела на момент его формирования – столько-то процентов атомов водорода, гелия, кислорода, железа, урана и так далее. Среди них оказывается немного радиоактивных изотопов, которые начинают распадаться. То есть с известными вероятностями ядра их атомов делятся на более легкие, среди которых в свою очередь попадаются как радиоактивные, так и стабильные – говорят, что образуются цепочки радиоактивных распадов. Со временем соотношения долей различных изотопов начинают отличаться от первоначальных. Попутно под воздействием космических излучений образуются новые радиоактивные атомы, которые также формируют свои цепочки распадов. И все же зная начальное состояние небесного тела, определить его изотопный состав на любой момент времени не составляет трудностей. Решение обратной задачи – по конечному состоянию оценить продолжительность существования данного небесного тела – более трудоемко, не столь однозначно, но также возможно. Вот этим мы и вынуждены заниматься.
– Ничего себе, «более»! – воскликнул Яфет. – Одновременно приходится решать более двухсот рефлексивных систем, каждая из которых состоит из восьмидесяти-ста нелинейных дифференциальных уравнений в частных производных!
– Для вычислительных мощностей «Элеоноры» это не представляет затруднений.
– Хорошо, – сказал Алексей Сковородников. – Вы рассказали, как можно определить возраст небесного тела по радиоактивному распаду в минералах. Но как тогда та, первая экспедиция к Шару смогла определить его возраст? Насколько мне известно, никаких проб и просвечиваний тогда не делалось.
– Есть и другие методы. – Ник Улин пришел на помощь Яфету. – Вместо расчета радиоактивных распадов можно интегрировать уравнения диффузии. Грубо говоря, закон постепенного увеличения энтропии, тенденцию сглаживания различных неоднородностей никто не отменял. Кидая сахар в стакан с чаем, можно не утруждаться перемешиванием – со временем весь напиток станет одинаково сладким. Примерно то же происходит и с твердыми веществами. Надо только дольше ждать. Даже вечные казалось бы кристаллы стареют.
– А черные шары…
– Не шары, а эллипсоиды вращения, – уточнил Яфет. – Таково название этой геометрической фигуры – как шар, только вытянутый по одной оси. Здесь все они растянуты примерно на десять процентов. Оболочка их состоит из квантита, а что под ней – не известно.
– Квантит? Что это за вещество?
– Квантит – это не вещество, – мгновенно среагировал Яфет.
– А что это? – изумился Сковородников.
– Это квантит.
– Яфка, не нервируй меня.
– Под квантитом понимается один из видов существования материи – равноправный элемент ряда, включающего также вещество, поле и так далее, – серьезно сказал Ник Улин. – Некоторые, впрочем, считают, что это просто качественно следующая ступень материалов, которые мы называем живыми.
– Витасплавами, – встрял Яфет.
– Что, на мой взгляд, не совсем точно, – поправил Ник Улин. – Термин «сплав» я бы относил только к металлическим смесям со слабыми атомно-кристаллическими связями.
– Ну, взяли, и решили назвать «витасплавами». Что здесь плохого?
– Неточно. В обыденной жизни без метафор и гипербол не обойтись. И ни к чему запрещать устойчивые словосочетания наподобие «увидел сон», «заболел идеей», «столкнулся с неожиданными трудностями» и им подобные. Всем ясно, что сны, например, переживают, а не разглядывают глазами, как и не болеют идеями. Но язык науки и техники, я считаю, должен быть более точным. Более адекватно описывать явления.
Яфет неопределенно махнул рукой, то ли соглашаясь, то ли в знак пренебрежения.
– Кстати, недавно я вычитал, – сказал он, – что в незапамятные времена способы изготовления витаматериалов называли нанотехнологиями. Однако первоначальный термин не прижился. Почему?
– Слова – слова и есть. Думаю, потому, что «нано» – это что-то очень малюсенькое и плохо ассоциируемое с окружающими нас изделиями. Ныне все они за малым исключением имеют сложную структуру, кирпичики которой – соединения одно- или двухатомных слоев. Этим конструкциям научились придавать массу всевозможных полезных свойств. А создавая внутри них сильные электромагнитные потенциалы, смогли в тысячи раз повысить прочностные характеристики. Есть, например, изделия, предназначенные для работы при температурах в десятки тысяч градусов, а с отводом тепла – выдерживающие воздействия среды, нагретой до миллионов градусов.
– Хорошо. Но причем здесь квантит? – вернул разговор в прежнее русло Сковородников.
– Это, как я уже сказал, можно назвать качественно новой ступенью витаматериалов. – ответил Ник Улин. – Пропитывание вещества не электромагнитными, а квантовыми полями. В результате материальные частицы связываются ког-взаимодействием до такой степени, что полностью теряют свою индивидуальность. Исчезает информация, из чего квантит создавался – из каких атомов, каких элементарных частиц. Все они становятся неотличимыми друг от друга. Да и вся квантитная оболочка «ядра» по сути представляет собой единую сущность.
– Откуда вам это известно? – удивился Алексей Сковородников. – Как вы можете столь определенно утверждать что-то о незнакомом прежде материале, ни одного образца которого не смогли заполучить?
– Теория, мой друг. Если нельзя нечто подержать в руках, попробовать на зуб, остается одна сухая теория. На острие пера получены химеры и похлеще квантита.
– В теории… а в жизни?
– На практике сложнее. Пока еще ни одна из предложенных технологий изготовления квантита не дала результата. Не получается.
– Так, может, теория неверна?
– Скорее, неполна. Человек много знает, еще больше предполагает, но в обыденной жизни пользуется жалкими крохами знаний. Скажем, сразу при появлении квантовой механики были предложены правдоподобные физические механизмы образования некоторых «чудес», включая левитацию, телекинез, мгновенную связь на большие расстояния, возможность воздействия на прошлое. Ну и что? С тех пор научились воспроизводить совсем ничего из того, что вроде бы стало понятным.
– Каков возраст этих ваших эллипсоидов? – спросил Алексей Сковородников. – У всех один и тот же?
– Не совсем, – ответил Ник Улин. – Косвенно возраст эллипсоидов можно оценить по прилегающим породам.
– И какой самый старый?
– Компьютер их всех перенумеровал. Судя по полученным, пока еще неполным данным – седьмой. Он, кстати, уже выбран как первый кандидат на проникновение внутрь. Второй на очереди – под номером четыре. Он среднего возраста. Самый молодой, как я вижу, – с номером два.
Поддаваясь внутреннему импульсу, Алексей Сковородников сказал:
– Если обещание Макуайра остается в силе, и нам дадут право организовывать исследования внутри одного «ядрышка», то предлагаю выбрать его. Пусть он будет третьим на очереди.
Ник Улин пожал плечами.
– Поскольку критерий выбора произволен, можно вписать в план работ экспедиции вскрытие «ядра», как ты назвал эллипсоид, под номером два. Но, если честно, я не верю, что очередь дойдет до него. Сейчас же начнутся обсуждения чисто технических проблем – как проложить входной туннель, какой принять план исследований внутреннего объема и так далее.
Как обычно, квартарец оказался прав.
Вечером, на званом обеде разговор продолжил общекорабельные обсуждения, что может находиться внутри загадочных эллипсоидов. Поймав себя на мысли, что они гадают на кофейной гуще, Сковородников замкнулся в себе, отдавшись очередному приступу депрессии. Он даже не поддержал слабое оживление, внесенное красочными рассказами Лидочки о ее мытарствах при сдаче зачетов по практическим занятиям.
Приглашен был Рональд Грей, заместитель Благова, начальник службы психологической безопасности экспедиции. В Галактическом Содружестве он был известен как один из высших руководителей Комитета Защиты Человечества. Удивительно блеклая личность, ни одной запоминающейся детали. Тихий голос, вкрадчивые манеры… В общем, встретишь где – пройдешь мимо и никогда не будешь мучиться вопросом, кто это, и знаком ли ты с этим человеком. А комитет его… лучше, в самом деле, держаться от него подальше.
К сожалению Сковородникова, Рональд Грей сел рядом с ним. Вначале вел себя подчеркнуто правильно: не брал на себя инициативу, сосредоточив внимание на герцоге Лусонскому и шумном Яфете. В меру и к месту посмеявшись вместе со всеми над рассказами Лиды, прокомментировал, наклонившись поближе к Алексею:
– В Межзвездном Флоте поддерживается стариннейшая традиция. Астронавты, относящиеся к штатному составу, постоянно учатся и сдают всевозможные зачеты и экзамены. Пока они идут по всему реестру специальностей, оставляют за собой возможность вертикальной карьеры, вплоть до командира звездолета, а далее – командующего эскадрой, адмирала и, наконец, Главкома Флота. Но как только начинают специализироваться, максимум, на что могут претендовать в будущем, – стать начальником соответствующей службы, в самом невероятном случае – руководителем тылового главка. Лида, насколько я могу судить, начала свою службу блестяще. Не удивлюсь, если по окончании полета она будет повышена в звании не на одну, а на две или даже три ступени.
Алексей Сковородников лишь кивнул головой, что со стороны, возможно, выглядело не совсем вежливо.
– Вас что-то беспокоит? – участливо спросил Рональд Грей.
– Не обращайте внимания. Опять меня хандра одолела… письссимизьм называется.
– Странно. Вроде бы по характеру вы жизнелюбивы и оптимистичны.
Промелькнувшая искорка сочувствия (не показалось ли?) толкнула Сковородникова на запредельно откровенный ответ.
– Да с чего мне радоваться, коли здесь, на «Элеоноре» я играю роль тупого балласта? Ничего не понимаю, ничего не могу – кому такой фрукт нужен?!
– Подбор экипажа – большая и чрезвычайно сложная наука, скрывающая свои тайны от непосвященных за семью печатями. Как я помню, наиболее весомый аргумент зачисления вас в состав экспедиции – уникальный жизненный опыт. Потенциально вы можете сыграть решающую роль там, где все другие уткнутся в тупик. Важный нюанс.
– Да неправда это! Ничего я не могу и ни на что не способен – разве не понятно?!
Рональд Грей дипломатично промолчал, но через некоторое время вновь обратился с Сковородникову.
– Скажите-ка, Алексей Федорович, что вас больше всего удивило во время полета? Или насторожило, показалось странным.
– Да все! Будто бы не летим за десятки световых лет, а просто собрались вместе, чтоб мило провести время – ни перегрузок, ни авралов. Никакого напряжения!
– Есть такое. Это свидетельство достижений нашей технической мысли.
Алексею Сковородникову показалось, что его собеседник ждал от него чего-то большего и разочарован его словами.
– Ну, еще… сильно удивило меня пребывание в надпространстве. Какие-то сказочные ощущения, не передаваемые словами. Ну и… удивлен, конечно, что при такой мощи вы обращаете внимание на крайние мелочи. Я имею в виду шумиху по поводу снижения ли завышения мощности двигателей. Всего-то доли процента!
– М-да. Бывает, что мельчайшие детали много значит. В моей службе я как раз занимаюсь самыми, казалось бы, незначительными мелочами. Однако именно из них часто вырастают очень важные последствия. И таково положение не только в сфере моей профессиональной деятельности. Например, не располагая никаким научным реквизитом, можно ли было в свое время догадаться, что человечество пребывает на достаточно большой планете, вращающейся вокруг своей оси? Вероятно, – только по одному маленькому обстоятельству: из необходимости объяснить, почему плоскость колебаний маятника со свободной подвеской вращается.
– Такой маятник называется маятником Фуко! – встрял Яфет, ревниво прислушивающийся к их разговору.
– Вы абсолютно правы: маятник Фуко, – с удовольствием поддакнул Рональд Грей. – Фактически единственное устройство, преподносящее странный и непонятный факт. Маловажный для повседневной жизни и посему не достойный внимания. Однако если все же попытаться понять, почему этот маятник ведет себя необычно, следуют очень сильные выводы.
– Для экспедиции время сильных выводов еще не пришло, – авторитетно сказал Ван Лусонский, и разговор за столом продолжился с прежней неторопливостью.
