Сергей Иванович Чекалин
Жили-были…
Смотрят живыми со стен, с фотографии
Взглядом отеческим, взглядом родителей
Двадцатилетние и победители,
Взглядом воскресшего и непокорного
Спаса Пречистого, Нерукотворного.
Были друзьями нам, были нам близкими
Те, кто покоятся под обелисками,
Что, словно строки неписаной повести,
Светятся вехами воинской доблести.
Смотрят в России и там, за Россией,
Где подвиг жизни своей завершили, …
Под Сталинградом, … Великими Луками …
Стали детьми нам и стали нам внуками.
Не отвергайте из прошлого взглядов,
Взглядов всех тех, кого нет с нами рядом.
Неизвестному Солдату
Я всей жизнью своей виноват
И останусь всегда виноватым
В том, что стал неизвестный солдат
Навсегда неизвестным солдатом
Мих. Дудин.
«Здравствуй, милая мама!» – неровной строкой,
Снизу вверх по листку убегающей круто,
Что написано было солдатской рукой,
Той, что била врага до последней минуты.
Сколько вас по земле, Неизвестных, лежит?
Не дописано сколько на родину строчек?
И слеза ожиданья давно не бежит,
Не дошел до родных долгожданный листочек.
Но простые слова, как весенний росток,
Пробиваются к нам издалёка упрямо.
Мы запишем Тебя в поминальный листок,
Помним имя Твоё – Здравствуй Милая Мама.
Вечная память
Был и ты молодой, было все впереди,
Ты бы мог, как мечтал, стать учителем в школе,
Если б нес всю войну автомат на груди,
Ели б не был убит на заснеженном поле.
Фото с другом на память в карман положил –
Два парнишки стоят в разноцветных пилотках.
Он бы мог, как и мы, в мирной жизни пожить,
Если б не затонула подводная лодка.
Был и Ты молодой, и была впереди
Жизнь, которую пить человек не устанет.
Впереди – Твоя жизнь, без наград на груди,
Жизнь Твоя впереди – наша Вечная Память.
Я отправил эти стихотворения в районную газету, «Серебряно-Прудский вестник». Но отец не успел их прочитать опубликованными, как не успел встретить и юбилей Победы. За две недели до праздника, 25 апреля, он умер, а на другой день, 26 апреля, газета опубликовала стихотворение «Неизвестному солдату».
Перед этим, 16 марта, нам в Москву позвонила мама и сказала, что отец в очень плохом состоянии. Мы с Колей поехали на машине в Узуново 17 марта, в день рождения отца. Приехали, сидим за столом, обедаем, а отец лежал на кровати, как мы называли – в бабушкиной комнате. Они с мамой переехали спать в эту комнату, в которой было две кровати. Сидим, смотрим, ковыляет к столу с палочкой отец. Что же, говорит, меня-то не зовёте? Присел на своё место, даже немного пригубил водочки. Оказалось, что его положили в больницу, в Серебряных Прудах, назначили какую-то капельницу, но она оказалась не очень для него складной. Ему стало плохо, но его быстренько с тем и выписали домой. В день нашего отъезда, 18 марта, мы попрощались с отцом. Он очень крепко пожал мне руку, прямо изо всех его сил.
Похоронили мы его на кладбище села Подхожее, где живёт его сын, Михаил, внук Дмитрий с семьёй, в которой растёт сейчас единственный, самый младший держатель нашей фамилии Чекалиных, Иван Дмитриевич, названный в честь его прадеда, Ивана Васильевича Чекалина.
Вспоминаю, как переживал отец события августа 1991 года (известное в истории как ГКЧП). Началось всё 19 августа 1991 года, а дня через три уже закончилось, арестовали всех зачинщиков этого дела. Когда отец узнал об этом, он даже заплакал.
Несомненно, отец очень радовался бы нашим юбилеям Дня Победы. И 60-летия, до которого он не дожил всего двух недель, и последующим 65-ти, 70-ти и 75-летия. Впрочем, он как-то правильно сказал, что у этого праздника не может быть юбилея. Он всегда праздник. Юбилейные медали – это само собой, а в остальном этот праздник всегда будет особенным.
Я пишу эти строки, находясь на даче, в самоизоляции. По миру гуляет новый фашизм – коронавирус. Так что в положенный день, 9 мая, не было праздничного парада, как намечалось. Даже не представляю, как бы отец такое выдержал, когда вместо парада в единственном числе перед Могилой Неизвестного Солдата говорит слова Президент России, а затем проходит рота Кремлёвского полка. Но, всё-таки, решились (что я, например, не совсем понимаю и одобряю, поскольку острой необходимости в такой опасной ситуации совсем не было) провести парад Победы 24 июня, как это было 75 лет назад.
Тоже трудно себе представить, как бы он отнёсся к переезду его внука Александра (сына моей сестры Валентины) с семьёй на постоянное место жительства в Германию. Просто я хорошо знаю, как он относился к фашизму. Впрочем, в Германии, на мой взгляд, особенно дружественного отношения к России до сих пор не наблюдалось и не наблюдается. И это он тоже хорошо представлял.
И ещё. Не представляю, как бы пережил отец сегодняшние события в Украине: 24 февраля 2022 года Россией было принято решение о военной помощи самопровозглашённым Донецкой и Луганской народным республикам, население которых подвергалось 8 лет (с 2014 года) настоящему геноциду со стороны украинских властей. Сначала при президенте Порошенко, теперь – при президенте Зеленском.
Глава 12. Чекалина Зинаида Сергеевна
Вот женщина с седыми волосами
с простого фото смотрит на меня,
чем чаще вспоминаю я о маме,
тем старше становлюсь день ото дня.
Владимир Костров.
«Вот женщина с седыми волосами…»
Мама видела и помнила свою прабабушку Мезину Анну, мать её бабушки, Василисы Леонтьевны. Это единственный образ: в простенке, между печью и стеной, сидит худенькая, опрятная старушка в чёрной кофточке и белом платочке. Это видение можно отнести к 1930-31 гг., когда маме было года четыре или пять лет, а возможно, что и несколько раньше.
Зинаида, старшая дочка в семье Кудиновых, родилась 7 августа 1926 г. Крёстными у неё были её дядя и тётя, Михаил Васильевич и Елена Васильевна Выгловские. Дети у Сергея Егоровича и Марии Васильевны побежали один за другим: через год и два месяца родилась Александра, моя будущая мать-крёстная; ещё через год и три месяца появилась Мария, крёстная моего брата, Миши; дальше пошло пореже, в 1932 г. родился мальчик, Петя, который через полгода умер, а в 1937 г. – ещё один мальчик, Женя, который тоже умер малолетним, в 1940 г., перед возвращением с «Зимней войны» его отца, Сергея Егоровича. Пришёл с войны, а дома горе, сына уже похоронили. Он, было, сказал бабушке Маше упрёк, что не уберегла сына. Но что она могла поделать? Жили в полуземлянке, на работу в колхоз ходить обязательно, тем более – семье раскулаченного. Дочки хотя бы большие уже: Зина, а часто и Шура, вместе с ней в колхозе помогали. Десятилетняя Маша только с ним дома.
Петя похоронен в Троицких Росляях, а Женя – в Полетаево. Петя родился в Росляях, когда Кудиновы снимали там квартиру после возвращения из Сталинграда. Потом они переехали в Свободный Труд, ближе к Красному Кусту, где построили полуземлянку. Тётя Шура рассказывала, что Женя часто встречал её из школы, которая была в Красном Кусте, через лощину. Говорит, бежит, на ходу что-то лопочет.
Не знаю, точно ли, но, вероятно, ранняя смерть этих мальчиков как-то может быть связана и с тем, что в Сталинграде, куда поехала искать место после раскулачивания семья Кудиновых, бабушка заболела лихорадкой, из-за чего пришлось возвращаться на прежнее место…
В таких записях, относящихся к описанию давних событий и людей, принимавших в них участие, а тем более связанных с конкретным человеком, невозможно обойтись без повторений. Я постараюсь без них, повторений, обойтись, но, при случае, не буду этим пренебрегать.
Для начала пропущу пятнадцать лет от рождения Зинаиды. Перейду сразу к началу войны.
Мобилизовали отца (так и не появившегося дома с момента отправки его в Белоруссию, в Слоним, для отбывания оставшейся 3-х месячной трудовой повинности), осталась бабушка Маша на руках с хозяйством и тремя детьми. Жили в полуземлянке в деревне Свободный Труд, что через речушку-пруды от Красного Куста (истоков реки Токай). Девчонки в то время были уже большие: Зине 15 лет, Александре, осенью, – 14, Марии к концу года – 12. Да и мать их сама не намного старше была, всего 35 лет. Надо было работать в колхозе, в условиях военного времени, да ещё и хозяйство своё вести для прокорма четверых, единственное, от чего и можно было прожить. Управляться с огородом, домашними скотом и птицей. Одной только корове на зиму сена сколько надо было накосить и высушить. Да и обязательные налоги со своих доходов-расходов от хозяйства государству надо было сдать.
Мама всю военную цепочку событий в их жизни определила одним воспоминанием: «Ох, и тяжело тогда было!» Из «девок» больше ей, как старшей, досталось. Тётя Шура и тётя Маша до сих пор, кстати, её за мать считали. Бабушка Маша на работе в колхозе с утра до ночи, а «девки» тут и управляются со всем хозяйством.
Немцы подошли близко к их краям. Даже одна из бомб долетела до Токарёвки, железнодорожной станции. Взрослых от дворов мобилизовали на строительство оборонительных сооружений под Воронежем. Бабушка Маша попала в их число, и «девки» одни остались на всё хозяйство. За старшую – Зинаида. В то время зима 41-42 гг. была, как известно, с сильными морозами. Землянка снегом занесена вровень с полем. В это же время пришлось маме пойти с санками за продуктами, мешком проса, в Троицкие Росляи, к своему дяде, Фёдору Васильевичу. Шура и Маша одни остались. Возвратилась мама поздно, уже ночью. Стучала-стучала в дверь, тишина. А стучать можно было только в дверь, все остальные места под снегом. А сёстры её, с вечера перепуганные, нарёванные, крепко заснули на печке и ничего не слышали, а если и слышали стуки, то напугались ещё больше. Пришлось матери идти с этими санками к Собакиным, их родственникам, что недалеко в другой деревне жили, в деревушке Слава. Переночевала, а утром – домой. Говорит: «Каши наварила полный чугунок, прямо из проса, когда было отшелушивать-то, варю и плачу чуть ли не в голос. А тут дверь открывается, и мама заходит. Кончились у них там работы по строительству оборонительных сооружений. Дальше уж вчетвером и ревели».
Во время войны, с весны 1942 г., мама работала трактористкой. Сначала – за плугом сидела на пахоте, а потом и на тракторе. Пахали по весне и по осени круглосуточно. Ночью – при фонарях: у трактора фары впереди, а у помощника на плуге – фонарь, чтобы за бороздой следить. Да и за собой следи, чтобы под лемех не свалиться, особенно ночью. Бывало и такое. А на колхозные поля ходили всей семьёй. Времена были военные, тяжёлые. По их местам было сравнительно много дезертиров, да и солдат отступающих частей армии. Однажды, как рассказывала мама, они вдвоём с трактористом пахали ночью. Вдруг из лощины на свет выходит человек. Постоял-постоял и ушёл. Оба работника перепугались, конечно. А то и волки бывали. Вообще в степных краях волки не живут, но во время войны они приходили скрываться от военных действий в степные края. На людей не нападали, слышно не было, но по хлевам и в полях шалили.
Трактористкой она стала незадолго до войны. В школе проучилась четыре с половиной класса. Начальную школу, четырёхлетку, она закончила в Красном Кусте. А потом, в среднюю школу. Красный Куст и близлежашие к нему деревни ходили в Грязные Дворики (тогда был Грязно-Двориковский сельсовет). Мама проучилась половину пятого класса, но заболела корью, очень сильно. Всю обметало. У неё и остались на всю взрослую жизнь на лице оспинки. Думали, что заразит своих сестёр, но эта зараза их миновала. Когда мама выздоровела, то в школу уже больше не ходила. Сначала по дому помогала матери, а потом уже и в колхоз ходила трудодни зарабатывать. У неё колхозный стаж начался очень рано. Она даже стала ветераном трудового фронта. Такими же ветеранами стали и её сёстры, Александра и Мария. Поступила на курсы трактористок, закончила их, но на трактор самостоятельно села только во время войны, весной 1942 г., когда мужиков в колхозе оказалась недостача.
Летом 1942 г. в близлежащие деревни пришли военные и мобилизовали всех девчонок от шестнадцати и старше. Как говорили – на торфоразработки. Собрали и повели гуртом в сторону Токарёвки, железнодорожной станции. В их числе оказалась и мама. Хорошо, что один из конвойных, местный, был другом их семьи. Он матери сказал, что когда будем проходить через Росляи (Троицкие Росляи), мимо дома Фёдора Васильевича Выгловского (маминого дяди), ты попросись воды попить и не возвращайся. Так и сделали. Колонна ушла, а мама на другой день возвратилась домой. Что было потом с остальными девчонками, мама не знает. Говорит, что из них потом никто не возвратился в деревню…
Война продолжалась, девчонки подрастали, любые работы умели делать. Вот так и жили, конца войны ждали и возвращения отца и мужа. Надежд всё больше и больше было, поскольку пошёл уже 45-й год. Но в марте 45-го пришла похоронка, вдобавок к той пачке писем с фронта, которая хранилась у бабушки Маши в сундуке (похоронка пришла не в их семью, а матери дедушки Серёжи, Василисе Леонтьевне; Василиса Леонтьевна и пришла к ним в Свободный Труд с этой похоронкой на руках)…
Мама с отцом поженились в 1946 г. на Октябрьские праздники. Произошло это, начальная регистрация брака, 12 июля 1946 г. Но это была не женитьба, а их договорённость, просто для того, чтобы маме освободиться от работы трактористкой. Жениться-то они и не думали. Брак зарегистрировали, и они разошлись по своим домам.
У мамы в то время был жених, Фролов Василий. Это брат Незнановой (Фроловой) Марии, жены Владимира Филипповича Незнанова. Отец Владимира, Филипп Степанович, с первой женой, Сурковой Анной, произвели на свет Николая и Владимира. Женитьба Филиппа и Анны состоялась в середине августа 1927 года, Филипп Степанович был совсем молоденьким мальчишкой, чуть ли не 17-18-ти лет. После смерти жены, Сурковой Анны, Филипп Степанович женился во второй раз, на Мамонтовой Марии, что произошло примерно в конце июля 1948 года, практически больше, чем через двадцать лет после первого брака. С ней у него появились Саша и Галя. Саша – мой погодок, тоже 1949 г. рождения, только он – майский. Так вот, Василий Фролов и Зинаида Кудинова даже сговорились пожениться. Но всё пока не складывалось, началась война. Отец Василия некоторое время устраивал сыну бронь, но потом его мобилизовали. Поскольку Василий закончил десять классов, то направили его на командирские курсы, которые он закончил лейтенантом. Службу после войны продолжил в Молдавии. Опять договорился с мамой, что когда он там устроится, то приедет и заберёт её с собой. А тут, после фиктивной женитьбы с Чекалиным Иваном, этот Иван засылает на Покров 1946 года сватов к Кудиновым. Поговорили-поговорили, решили сватов принять. Мать её говорила:
– Зинушка, выходи к Чекалиным. Ты хоть не голодная у них будешь. А в Молдавию куда ж ты поедешь, к чужим людям-то?
13 октября 1946 г., перед Покровом, мать пошла в Росляи к дяде, Фёдору Васильевичу Выгловскому, звать на сговор. Возвращалась обратно через Ряжск (деревня такая, бывшая по названию Полетаевскими Выселками). Проходила свекольным полем, а недалеко паслись два вола и мирской бык. Бык маму увидел и погнался за ней. Хорошо, что рядом оказалась канава. Тогда для защиты полей от вредителей вокруг полей прокапывали канавы. Бык походил-походил рядом, покопал землю копытом и отошёл. Мама из канавы выскочила и побежала к грейдеру, думала, что проезжать кто-нибудь будет, отгонит быка. Бык снова за ней. У грейдера была выкопана силосная яма. Мама – в неё. Перебегала по яме от быка, пока мужик какой-то не увидел и не отогнал вилами это животное. Возвратилась мама домой, а говорить не может, онемела от нервного потрясения. Всё сватовство промолчала и до самой свадьбы не могла говорить, настоящей свадьбы, которая подтверждена записью 12 июля 1946 г., на осеннюю Казанскую, что празднуется 4-го ноября.
На свадьбе от Чекалиных были сам жених, конечно, дедушка Василий, бабушка Вера (их дочка Серафима в это время училась в ФЗУ вместе с тётей Шурой, Шура на свадьбу уехала, а тётя Сима сказала мне как-то в письме, что не смогла поехать, поскольку не во что было одеться; Антонины тоже не было, она в это время находилась с мужем и сыном, кажется, в Белой Церкви), да ещё из села Остроухово приехали Шура и Маруся (Александра Михайловна и Мария Михайловна Чекалины, дедушкины племянницы, дочери расстрелянного в 1921 году, во время тамбовского восстания, Чекалина Михаила Васильевича), бабушка Маша, сестра мамы Мария, Фёдор Васильевич Выгловский с женой, Собакины Любовь Егоровна и её муж Афанасий, кто-то и ещё от Выгловских и Кудиновых. Были и ещё какие-то их друзья и подруги из Красного Куста и Свободного Труда. Венчались осенью в церкви в Калиновке (Рудовке), летом венчания у них не было, только регистрация в загсе (это был как раз год возобновления богослужений в этой церкви, закрытой в 1930 году).
Я сказал маме, что народу-то много сколько, кормить, ведь, чем-то надо было на свадьбе? Она ответила:
– Да, конечно. Но хлеб-то у нас тогда был. Чего же ещё. Я трактористкой заработала. А с мясом получилось так. В колхозе договорились, что забьют корову, будто бы больную. Так и сделали, тушу ветеринары сактировали, закопали, а потом скоро и откопали – тем и кормили народ на свадьбе.
А Фроловы всё надеялись, что сын их, Василий, поженится с Зинаидой. И семье Кудиновых помогали, работой и продуктами. Узнали про сватовство и свадьбу, написали об этом Василию в Молдавию. Он приехал, но уже через неделю после свадьбы. Пришёл к Чекалиным с двумя своими друзьями, тоже Василиями, с гармошкой. Чекалины как раз обедали. Зашли в избу, Василий говорит:
– Зина, пойдём, поговорить надо.
Мама рассказывала, что сидит она, ни жива, ни мертва. Родители Ивана, свёкор и свекровь, тут же, за столом. Зинаида только-только появилась у них. За столом тишина. В глазах затуманилось. А папаня (дедушка Вася – С.Ч.) и говорит:
– Пойди, Зина. Видишь, человек поговорить пришёл.
Вышли они на крыльцо. Василий с укором к ней:
– Что же ты меня не дождалась? Сговаривались ведь, что приеду и заберу.
– Уж так теперь получилось.
– Ну, а я пять лет не буду жениться. Подожду.
Так и было. Пять лет Василий не женился, потом взял жену, учительницу, дочка у них родилась. Но Василий долго не прожил, вскоре умер от тяжёлой болезни…
В ноябре 47-го года, 15 числа, родился у Ивана и Зинаиды сын, Миша. Но, волей судьбы, Миша родился 1 января 1948 г. Отец поехал регистрировать сына, как сказал, так и записали. Почему отец так решил сделать? Может быть, потому, чтобы Миша был постарше своих сверстников. Как оказалось – сон в руку. Сразу после школы Миша женился, с разрешения родителей, а в армию его провожала уже дочка Ольга. Но это было потом, в 1966 году, в мае месяце Мишу проводили в армию, на автобусе отвезли в Каширу полным нашим сбором родни, которая тогда была в Яковлевском и Узуново, в том числе и с дочкой Олей на руках.
А в те годы продолжилось: в сентябре 1949 г. родился я, а почти через семь лет появилась сестра Татьяна, Таня. Так мы называли практически месяц новорожденную. Уже привыкли, но хоть и трудно было перестраиваться, а пришлось отвыкать. Снова, без объявления войны и причин, отец поехал и записал, что родилась у них дочь Валентина. И всё это на трезвую голову. Ладно, пьян был бы, забыл, как звать-величать. Без объяснений до сих пор, и объяснений теперь уже и не будет. Да и со мной как-то получилось не так. Мне пришлось запрашивать в архиве в Тамбовской области (в Токарёвском районе) повторное свидетельство о рождении, старое свидетельство пришло в негодность, печать стала от времени неразборчивой, поэтому в нотариальной конторе не могли дать заверенную копию этого свидетельства. Запросили через Московский ЗАГС (на Таганке). Но приходит ответ, что выдать такового не могут, поскольку отсутствует в книге регистрации запись об отце. Как такое могло получиться? А мне без записи об отце – никак нельзя, потому что я наследство оформлял после его смерти. Пришлось окольными путями, через Долгопрудненский ЗАГС, в котором мы с Мариной регистрировали брак, доказывать, что документы мои подлинные. Да я и до сих пор не могу понять – причём здесь Долгопрудненский-то ЗАГС? Вероятно, потому, что в то время печать ещё читалась, поэтому доверять такому свидетельству было можно…
Долгое время мама работала в колхозе дояркой, а потом в магазине. В нашей деревне освободилось после ревизии место заведующего магазином, продавца и рабочего в едином лице. До этого продавцом работал Шемонаев Василий Сергеевич, брат моего и Мишиного крёстного, Якова Сергеевича Шемонаева. Случилось это примерно в 1957-1958 гг., ещё при жизни дедушки Васи, а он умер в декабре 1958 года. Дома посовещались (я знаю, что дедушка принимал участие в совещании), и мама предложила на это место свою кандидатуру с четырёхклассным образованием. Утвердили, и с тех пор, до пенсии и даже немного больше, мама проработала продавцом.
Тут уж ничего не скажешь. Заквасилась в ней торгашеская кровь Выгловских, от деда её, «дедка», от другого деда её, Мезина Леонтия, да и от Кудиновых, хозяйственного рода.
В работе мама была первой. Взять ли колхозные работы, трактористкой или дояркой, полевые колхозные работы и домашние. Косить – не отстанет от мужиков, на прополке – всегда впереди всех. Помню, летом, пропалываем и окучиваем картошку. Жарко. Руки уже оттяпались. А огород в те времена был большой, тридцать соток, почти половина, а то и больше, занималась под картошку. Мама только начнёт борозду, смотришь, обратно идёт. Поравняется, мою и Мишину удлинит окучиванием наполовину, сразу в две борозды, свою закончит и новой бороздой догоняет. Когда маме пошёл 81-й год, она по лестнице домой поднимается (в Узуново) и говорит:
– Вот уж какая стала, а ведь была-то – лошадь. Я такие лестницы и не видала. Что есть, что нету.
Вот так и в магазинах, где ей работать пришлось. Сначала в Красном Кусте, почти до конца 1962 г., потом в деревне Яковлевское, куда мы переехали, потом – в селе Узуново, в разных магазинах. Не знаю, как сейчас, но в то время был план. На всё. На урожай зерновых, на поголовье скота, на запуск очередного космического спутника к государственному празднику, на число задержаний правонарушителей, а также и на товарооборот в магазине.
Установили, например, тебе план на выручку в размере 1000 рублей в месяц. Ты перевыполнил его на сто рублей, премию получил, но на следующий месяц тебе план будет уже 1100 рублей и так далее. Да ещё были и такие, так называемые социалистические обязательства при том же социалистическом соревновании с присвоением перевыполнившему план почётного звания «Ударник коммунистического труда». Помимо плана ты был обязан перевыполнить его на столько-то. Премии за это не будет, поскольку ты сам, добровольно, при всех, на собрании… План в магазинах мама перевыполняла всегда. Сама ездила за товаром, отбирала тот, что заказывали покупатели и тот, что пользовался спросом, заказывала, требовала. А в результате – отношение к ней других продавцов было не очень дружелюбное. С них ведь тоже, по примеру, требовать стали.
Агония с планом в нашей стране всегда заканчивалась его перевыполнением, да ещё досрочным: «Пятилетку – в четыре года!» Этими словами в кавычках сказано всё. Тому, кто планировал, немедленно надо было оторвать голову: человек этот уже планировал перевыполнение плана. Абсурд какой-то. Но с этим абсурдом жили, в ладошки хлопали: «Одобрям-с!», – поминая недалёкие сталинские времена, да и близкие хрущёвские, брежневские и прочие последующие, уложенные штабелями на Красной площади. А на деле, известно, что план практически никогда не выполнялся в государстве, тем более и не перевыполнялся, потому и дошли с этими перевыполнениями до сегодняшнего процветания. Он выполнялся и перевыполнялся только приписками.
Но к маме это не относилось, план она выполняла и перевыполняла, в её магазине товар был нужный и востребованный. Ей бы теперь, в наше рыночное время, можно было бы применить свой талант.
Эта работа в магазинах не для слабонервных, а мама, пожалуй, такой и была. Я просто знаю, что в Красном Кусте (в Полетаевском сельпо), а особенно в Узуново, продавцы магазинов частенько собирались на личные и общественные праздники, с выпивкой, конечно. Мама несколько пристрастилась к алкоголю, а потом стала частенько прикладываться к рюмке даже и не по какому-то поводу, а уже по охоте, тем более, что дома у нас спиртное было всегда, не переводилось: отец с матерью для личных нужд гнали самогон, да иногда и вино делали. И уже после смерти папы в апреле 2005 г. мама иногда выпивала довольно крепко. Даже Миша, приезжавший её навестить, возмущался этим. Но, говорил, что я могу сделать. Уеду, а она найдёт что выпить и с кем. Но это не к слову о таланте. Но и до 2005 года помню случай с Верой и Колей. Мы тогда летом жили в Узуново, в своём домике. Отец находился в госпитале (полагаю, что это был 1988 или 1989 год; разболелась у него нога, я его и отвозил на электричках в госпиталь под Крюково). Что-то у нас с Мариной не получалось остаться в Узуново (вероятно, я был на практике, а Марина повезла в Москву свои федоскинские поделки-сувениры), поэтому Вера и Коля на одну ночь пошли к бабушке переночевать. Но это и не получилось, поскольку она была не совсем трезвая и даже оставила включенным газ. Дети ушли и ночевали в нашем домике одни.
И другой талант либо не талант, не важно. Мама писала стихи. Помню её общую тетрадку в Красном Кусте, в которую она их записывала. Мама посылала свои стихи в редакции газет, журналов, но, естественно, их не публиковали, поскольку были они написаны «бедным языком». А для меня, например, совсем не важно, примитивного содержания эти стихи были или «бедным языком» написаны. Важно то, что человек делает это от души. Жаль, что не сохранилась та далёкая мамина тетрадь. И те стихи свои мама вряд ли помнила, когда была живая…
Когда я в декабре 1979 года сломал ногу (мы жили семьёй в то время в строениях двора дома №76 по улице Пятницкая, во дворе и Филиала Малого театра, что на Ордынке), то меня на четыре месяца упаковали в гипс. Занялся таким хобби: изготовлением из серебра разных ювелирных украшений (в основном – кольца и серьги). Получалось, вероятно, не очень плохо, поскольку моя родня, которым я их дарил (жене Марине жене, тёще Ольге Идьиничне, сестре Вале, маме), их не стеснялись носить. Так вот, как-то мама мне пожаловалась, что её серебряный крестик постоянно чернеет. Я сделал ей серебряный крестик красивой формы (списанной с нашего золотого крестика), но без изображения Иисуса Христа. Серебро было очень чистое, вероятно, близкое по пробе к 95%, поскольку оно не чернело. Подарил его маме. Ей этот крестик понравился, потом она говорила, что с ним всё нормально, не чернеет.
Мама вышла на пенсию в 1984 г. Стала она и «Ветераном трудового фронта» по тому, военному времени. И это надо было доказать, что во время войны она работала в колхозе. А какие там документы остались? Журналы с палочками трудодней, что ли? Но, оказывается, для подтверждения этого достаточно было заверенных в сельсовете свидетельских показаний. Хорошо, что нашлась живая древняя свидетельница, да ещё и в здравой памяти. Такие же подтверждения получили потом и сёстры матери, Александра и Мария Сергеевны.
Мы с Мариной ездили к маме в гости в 2010 г. Жарко было, кругом всё горело. Известный страшно дымный год, вернее – засушливое лето. Поехали на кладбище в Подхожее, где похоронен отец. Было это 18 августа, перед Яблочным Спасом (праздником Преображения Господня), уже после смерти 9 августа Ольги Ильиничны, Марининой мамы. А в августе, 27 числа, к ней приехали на праздник Успения Пресвятой Богородицы моя сестра Валя с мужем Колей и семьёй их сына, Саши, с женой Олей и сыном Костей, совсем ещё маленьким. Ехали они из Дмитрова долго, пробки на дороге были страшенные. Мама очень за них беспокоилась, мне звонила, спрашивала, что делать. Это и ускорило, вероятно, её последующее заболевание – инсульт. Пролежала недвижимой почти две недели. Сначала, на неделю, остались с ней Валя и Коля. Потом попросили побыть с ней её двоюродную сестру, Татьяну Юрьевну Рыссак. При ней мама и умерла 6 сентября 2010 г. Татьяна в этот же день уехала домой, а на похороны 8 сентября снова приехала. Отпевали маму в квартире, в которой она жила. Пришёл поп с сыном, настоятель новой Никольской церкви села Узуново. Похоронили её тоже в Подхожем, рядом с мужем, Иваном Васильевичем.
Вместе с ней осталось и моё изделие – серебряный крестик. Мы не стали его заменять на другой.
На обратном пути в Москву мы взяли с собой Татьяну Юрьевну, заехали по пути на нашу дачу, я должен был остаться на ней, а Марина с Таней поехали в Москву.
А теперь вернёмся в далёкое время начала 1940-х годов, в тёмную землянку в Свободном Труде, что был в своё время в Тамбовской области, в Полетаевском, Токарёвском, Жердевском, а потом уже окончательно – Токарёвском районе. Да уже при последнем переименовании на Токарёвский район Свободный Труд и не существовал. (Миша, я и Валя, 1947, 1949 и 1956 гг. рождения, родились в Полетаевском районе, а с 1958 года Полетаевский район упразднили и объединили его с Токарёвским.) На печке лежат «девки», Зинка, Шурка и Маруська, шепчутся о чём-то своём, хохочут, ждут с работы мать. Не дождутся, заснут и видят сны, им ведомые. И по прошествии многих лет соберутся те же «девки», уже и почти восьмидесятилетние Зинаида, Александра и Мария Сергеевны в Долгопрудном или в Узуново, но чаще – в Долгопрудном, так же шепчутся и хохочут. Может быть, и о том, как мама с тётей Шурой однажды приехали к нам в Москву на Пятницкую, в квартиру 14, из Долгопрудного (мама в это время была в гостях в Долгопрудном у тёти Шуры). Мы обрадовались. Посидели, поужинали, легли спать. Мама с тётей Шурой на раскладном диване. А утром – лежат две горы на диване, хохочут. Мы спрашиваем, о чём это вы? Оказалось, что тётя Шура с мамой вчера пошли в сберкассу платить за квартиру, заплатили, а потом приехали к нам. В это время в квартире тёти Шуры места не находил её муж (второй муж), Иван Иванович Коропись, украинец, уроженец Западной Украины. Решили так его за что-то проучить, вероятно. Ничего себе шутка! Мы их и распогоняли, кого куда! А Иван Иванович на это, понятно, крепко обиделся. Когда они возвратились, он при них переколотил весь хрусталь в серванте. Потом он всё новое купил, восстановил «гардеробчик», но – дело сделано.
А то и поплачут эти «девки» о том тяжёлом былом, о том, что прошло в их жизни, да и о том, что будет, но уже не у них, а у их детей, внуков и правнуков, что по закону жизни заполнили пространство и время вокруг них.
