Сергей Иванович Чекалин
Жили-были…
Глава 8. Баранов Иван Иванович
Когда я закончил 6-й класс (в 1962 г.), был тогда пионером, меня отправили в пионерский лагерь, под Тамбовом. Лагерь от работников потребкооперации. Мама работала в это время продавцом в нашем деревенском магазине, в Красном Кусте.
Лагерь был в лесу, настоящем, сосновом. Впервые пришлось увидеть, после степей-то, такую красоту и подышать совсем другим воздухом. Но речь не о том. Когда я приехал из лагеря, дома мне сказали, что приезжал дедушка, жалко, что, мол, не застал его. Он на гармошке нам играл, там научился.
У нас была гармошка, «хромка». Заработал на неё брат Миша, устроившись летом в нашем совхозном отделении наездником на лошади при подтаскивании волокуш соломы для стогования. Получил деньги. В это время у нас оказался каталог товаров, которые можно было заказать по почте. Тогда, при Н.С.Хрущёве, вошла в моду рассылка по деревням таких каталогов. Вот так и заказали гармошку «хромку». Получили эту посылку, в которой вместе с гармошкой был и самоучитель. Мы с братом что-то пиликали на ней. Но ни тогда, ни до сих пор так и не научились пиликать сколь-нибудь вразумительно. Ни он, ни я. У брата с музыкальным слухом были нелады. А у меня хоть и есть какой-никакой музыкальный слух, но тоже нелады, а главное – нет таланта к игре. Одновременно я не могу пальцами разных моих рук перебирать клавиши с двух сторон гармошки. В конце концов, пальцы начинают все действовать одинаково, как на голосах, правой рукой. А вот мой и Мишин друг, Саша Незнанов, практически сразу стал играть на этой гармошке. Да как ловко у него это получалось!
Как, впрочем, потом оказалось, что то же самое было и с приезжавшим дедушкой. У него тоже с музыкальным слухом были непорядки. Это, вероятно, для мужчин нашего рода, со стороны Чекалиных и Барановых, врождённое. Никого не знаю, кто бы что соображал по музыке. Я даже не говорю, что на чём-то сыграть, мы все, я имею в виду только мужской пол Чекалиных-Барановых, и спеть-то не мастаки. Да и из женщин-то, кто на памяти, я кроме тёти Тони, сестры отца, пожалуй, и не назову. Тётя Тоня была весёлая, плясунья, хороший организатор компаний. Я думаю, что в этом она пошла в свою тётю, сестру дедушки Васи, Марию Васильевну, которая была «сходатой» (свахой) во время дедушкиного сватовства. Ничего не скажу, но за праздничным столом у Чекалиных, в Серебряно-Прудских местах, очень много пели и плясали. Помогала тут чаще всего жена дяди Пети, Фаина (Фёкла) Ивановна. Добавили много такого же родня по линии жены брата Миши, которые прибыли сюда из Белоруссии. Словом, песни у нас пели все, кому не лень, а наша родня – только на подхвате, но с большим удовольствием. Поэтому и понравилась потом Марина, которая очень любит петь и хорошо поёт. Бабушка Вера, помню, прямо обмирала от её пения. Особенно от песни «Ой, мороз, мороз!» Бабушка говорила, что прямо мороз по коже от этой песни…
Но возвращусь к дедушке с гармошкой. Дедушка-то у меня был один, Василий. Которого помню. Второго дедушку я тогда и не знал, потому что не видел никогда (он, дедушка Серёжа, отец мамы, погиб на войне в середине февраля 1945 года). Но тот дедушка, которого я знал, умер, в 1958 году, словом, совсем недавно по сравнению с 1962 годом. Я не мог понять, как это получилось, а уж большой был, сам-то, почти тринадцать лет. Вот, лес тёмный! А больше-то о нём, о дедушке, ничего не сказали, дальше о нём – тишина. И уже попозже сказали, что это был дедушка Петя, бабушкин брат, бабушки Веры. Но бабушкиных братьев я всех знал по именам, о них часто говорили: Степан, Прокофий, Осип. К приезду «дедушки» Осип уже умер, в начале зимы (первых месяцев) 1962 г. Да и письма я тогда писал за бабушку, в перечислениях имён Петра никогда не было. Все её братья жили в деревне Петровская. И что-то прояснилось уже совсем через большое время, после 1965 года, когда семья наша переехала в Московскую область, как раз в ту деревню, Яковлевское, Серебряно-Прудского района, где и жил тот самый дедушка. Правда, жил он в деревне рядом, в Шишково, через мост. Но это так рядом, что можно считать, что деревня одна. Как у нас, в Тамбовской, Красный Куст и Свободный Труд, или Верблюдовка и Путь Правды. Звали мы его не дедушкой, а дядей Петей, хотя дядей был он моему отцу, поскольку бабушке был родным братом…
Как оказалось, у бабушки Веры было четыре брата и сестра. Самым младшим из братьев был Иван, 1910 или 1911 года рождения, моложе бабушки на 14-15 лет. В 1929 г., практически в конце НЭПа, когда стали переходить к другой политике в экономике, семью их раскулачили, больно богатыми стали своим трудом. Бабушка в это время уже жила в Красном Кусте, как раз год назад семья дедушки Василия переехала на новое место жительства. Ивану в то время было 16-17 лет. Когда пришли раскулачивать, то стали забирать практически всё, что попадалось под руку. Даже из-под лежачей тогда больной их матери, Евфимии Андреевны, парализованной, выдернули перину так, что больная упала на пол. Иван не стерпел и оттолкнул красноармейца. За такое сопротивление власти его арестовали, быстро судили и приговорили к расстрелу за сопротивление власти, помятуя, вероятно, недавние тамбовские события 1920-1921 гг., при которых расстреливали очень много (об этом можно посмотреть здесь же, в главе «Чекалин Михаил Васильевич»). Но ему удалось убежать. Приговор остался, естественно, в силе. Даже теперь и для двух расстрелов хватало, с побегом-то. Но куда подевался этот Иван Иванович Баранов – долгое-долгое время никому не было известно. Знали в семье, что, возможно, жив, поскольку искали его, наведывались и в семью. Но так ничего и не было известно. Потом стали думать, что погиб где-нибудь. А он сумел скрыться. Его арестовывали, но ему удавалось каждый раз убегать. Потом уехал далеко от этих мест куда-то в Среднюю Азию, потом – в Сибирь. Приобрёл чужой паспорт. Но поскольку был абсолютно неграмотным (так и остался полностью неграмотным на всю жизнь), то паспорт ему достался с нельзя сказать, чтобы уж совсем незаметной фамилией – Счастливый, Пётр Селивёрстович. А попроще, у нас в деревне, он звался Петром Семёновичем. В этих документах был записан другой год рождения, 1908-й. Вместо положенного 1910 или 1911 (уж теперь я и не знаю, какой из них) при рождении и крещении Баранова Ивана Ивановича. Паспорт ему достал его же товарищ по несчастью и бегам. Просто сказать достал, скорее всего, взял у убитого им или не им, судя по фамилии, казака. Но дядя Петя говорил, что на его руках крови нет. Тот, его товарищ, просто отдал эти документы дяде Пете. Есть ли кровь на руках, нет ли, но ведь как-то добыты были эти документы, так и оставшиеся с ним на всю жизнь.
Эти события, имеется в виду – раскулачивание, примерно предварил Патриарх Тихон, направив в 1918 году в день празднования годовщины Революции Послание Совету Народных Комиссаров (приводится небольшая цитата из этого героического Послания):
«Но вам мало, что вы обагрили руки русского народа его братскою кровью; прикрываясь различными названиями – контрибуцией, реквизицией и национализацией, вы толкнули его на самый открытый и беззастенчивый грабеж. По вашему наущению разграблены или отняты земли, усадьбы, заводы, фабрики, дома, скот, грабят деньги, вещи, мебель, одежду. Сначала под именем «буржуев» грабили людей состоятельных; потом под именем «кулаков» стали уже грабить и более зажиточных и трудолюбивых крестьян, умножая таким образом нищих, хотя вы не можете не сознавать, что с разорением великого множества отдельных граждан уничтожается народное богатство и разоряется сама страна».
Я сделал запрос в Архивный отдел Тамбовской области о Баранове Иване Ивановиче. В середине 2006 г. получил такой ответ из ГУ «Государственный архив Тамбовской области»:
«Облгосархив сообщает, что в архивном фонде Львовского сельсовета Токарёвского района имеется протокол №7 заседания президиума сельского Совета от 10.02.1933 г., на котором давалась характеристика хозяйству Баранова Ивана Ивановича, занимавшегося спекуляцией сельхозпродуктами: «До революции хозяйство кулацкое, скрывается. Неоднократно прибывал на место жительства; выбыл. Замечен в спекуляции». В принятом постановлении говорится: «Считать Баранова Ивана Ивановича ярым спекулянтом. Привлечь по ст. 28 и насчитать дополнительный налог».
Судя по тому, что рассказывали родители, вряд ли это тот самый Иван Иванович, брат бабушки. Хотя и этот тоже был «ярый». Просто по его возрасту в 1933 году он не мог бы заниматься спекуляцией (надо правильно назвать – торговлей) мясом, поскольку его отец, Иван Николаевич, такими делами, в отличие от отца дедушки Васи, никогда не занимался, особенно после раскулачивания.
В Сибири дядя Петя женился, родилась дочка у них, Нелли (Петровна, а не Ивановна). Жена дяди Пети, Фаина (Фёкла) Ивановна, потом стала крёстной нашей дочки Веры, уже здесь, в Московской области. Крещение Веры проходило в Никольской церкви, что в Серебряных Прудах.
Работали Счастливые в Сибири на какой-то стройке. Да пришлось скоро уехать оттуда. Подходит как-то к дяде Пете прораб и говорит:
– Слушай, Пётр. Там работает у нас ещё один Счастливый. Брат, может быть, твой. Или родственник. Давай-ка я вас сведу.
Свести не пришлось, потому что дядю Петю только после этого и видели. Срочно собрали, что было из вещей, ребёнка в руки – бегом из этих мест с появившемся «братом». Переправлялись через реку на каком-то хиленьком плотике. Едва не утонули. Случилось это перед самой войной, в 1940 или 1941 году.
Во время войны дядя Петя попал в плен, в плену находился в Норвегии. После немецкого плена, как водится, попал уже в свой плен, советский, от НКВД, на пять лет. Обычное для всех дело, кто побывал в то время в плену. Ведь объявил же Сталин, что наших солдат пленных нет, только предатели, которые сдались немцам. А для предателей положено примерное наказание. То есть опять он пропал, теперь уже для своей жены. Писать дядя Петя не умел (был неграмотным), да и куда писать и откуда? Всё это было нельзя. Ссылку отбывал в Киргизии, женился там на Марии. Говорил, что очень хорошая была женщина. Но детей у них за сравнительно долгую жизнь так и не было. Десять лет прожил дядя Петя в Киргизии. А когда умерла Мария, то он вернулся к первой жене, Фаине Ивановне. Фаина Ивановна в это время вышла замуж, за Николая, родились у неё ещё две дочки, Света и Валя, Николаевны, конечно. Фаина Ивановна в Москве жила, где-то на Соколиной горе, а после возвращения дяди Пети они снова объединились в одну семью со всеми тремя детьми. Вскоре старшие Счастливые переехали в Серебряно-Прудский район, в деревню Шишково. Купили там дом. А квартиру в Москве оставили уже взрослым девчонкам, Свете и Вале. Нелли к этому времени вышла замуж и жила в собственной квартире. Как оказалось – в Лефортово, недалеко от нашего студенческого общежития, в котором я некоторое время жил, пока ремонтировали наше постоянное общежитие на Студенческой улице. Адреса-то я её не знал, просто мы случайно встретились в магазине, находившемся рядом с нашим общежитием и домом, в котором жила семья Нелли. Я несколько раз, пока общежитие было в Лефортово, был у них в гостях.
Здесь, в деревне, дяде Пете неграмотность уже не мешала. Об этом никто и не знал, кроме него и Фаины Ивановны. Расписываться она его научила, а в смысле газет или журналов, так он сам опережал вопросы, если к этому подходило дело:
– Я тут недавно статью одну в журнале прочитал …
Вопросов нет.
Фаина Ивановна переписывалась с дядей Петей, при необходимости, своеобразно. Уходя на работу рано утром (работала она сварщицей), она насыпет на стол пшена – кур, значит, надо покормить, или положит картошку и в ней нож – почисть и приготовь на обед, а если нож рядом, то надо отварить картошку в мундире для поросёнка. И другие им известные тонкости…
Вот этот дедушка и приехал к нам в гости, в свои родные края. Было это, как я уже говорил, летом 1962 года, в год смерти его брата, Осипа Ивановича, вероятно, побывать на могиле давно не виденного им брата. Объявился он тайком. Потому-то и не говорили нам, детям, кто это такой. Дедушка – и всё. Он-то и сагитировал моих родителей переехать в Московскую область, в их деревню. Но не только родителей, ещё до нас, по его подсказке, в Узуново из Петровского переехал с семьёй сын Осипа Ивановича, Василий (семья Василия жила в Узуново, в домах МСС, Московской селекционной станции, в Селекции, как там говорили)…
Дело в том, что нашу деревню, Красный Куст, дядя Петя навещал и раньше, в 1928 году, когда Чекалины после переезда строились в этой деревне. Его единственного от Барановых, не обременённого семьёй, направили на помощь в строительстве дома. У нас в деревне жила Полякова тётя Дуся (но девичья фамилия у неё была в то время другая), за которой он и ухаживал, тогда она была ещё «девкой». Примерно с месяц они и встречались. Возможно, что впоследствии что-то бы и получилось у них, в смысле образования семьи, но с конца 1929 года, с момента раскулачивания их семьи в Петровском, он уже находился «в бегах». В 1962 г. он приехал к нам в Красный Куст как раз в то время, когда я был в пионерском лагере. Вот он и ходил вместе с бабушкой навестить свою знакомую, Полякову тётю Дусю. (Поляковы от нас жили в деревне на другом её конце.) У неё в это время было уже четверо детей.
Когда собирались, бабушка его спросила:
– Пётр, а как же ты там назовёшься? Петром или Иваном?
– Да уж и не знаю, – говорит Пётр-Иван, давай, видать, по-старому, а то придётся что-то рассказывать, а я этого не хочу.
Человек дядя Петя был весёлый. На свадьбы и праздники его приглашали с гармошкой. Играл он плохо, неправильно, с музыкальным слухом у него как-то не образовалось, но весело. Без пения дяди Петина гармошка ни одной песни не могла сыграть, не получалось. Выходила какая-то только ему известная мелодия, причём, для любой песни, в конце концов, одна и та же. Но, к счастью, без пения гармошка не была, что и выручало. Хотя сам дядя Петя, я думаю, этого и не замечал. Больше на правильную игру направляла его Фаина Ивановна. Она пела хорошо. Но требования к деревенскому гармонисту были не очень высокие, на свадьбе это или на каком другом празднике. Под громкие песни и гармошку не слышно, а под пляски с обязательными частушками – и подавно.
Да он и сам соображал, что как-то не так у него получается с игрой на гармошке. Я-то пользовался самоучителем, да ещё и мог по одной клавишке подбирать ту или иную мелодию той или иной песни. Вот, как-то, сижу (в Яковлевском), подбираю известную плясовую на слова «Базар большой, в нём народу тыща, дед бабку потерял, по базару ища». Получилась даже как-то и с небольшим перебором. Заходит дядя Петя, слушает, говорит, что очень хорошо получается по нотам, прямо заслушаешься. А я же без нот, таких нот у меня не было, самоучитель просто лежит рядом. И немного у меня с басами получалось. Разучивал я и вальсы, «На сопках Манчжурии», «Дунайские волны», «Берёзка» и другие, военные песни. Дяде Пете очень нравился вальс «На сопках Манчжурии», а из военных – «В землянке», кажется, называется, в которой «Вьётся в тесной печурке огонь…», и «Тёмная ночь». Приходил, когда я приезжал на каникулы, и просил сыграть что-нибудь из нравившихся ему вальсов и песен и ещё этот самый «Базар большой…»
Жили дядя Петя и тётя Фаина, как я сказал выше, в деревне Шишково, что через мостик от деревни Яковлевское. Сейчас, кажется, все эти небольшие деревеньки называются Яковлевским. Для поездок он пользовался велосипедом. Да и Фаина Ивановна, хотя и была не очень маленького веса, но тоже ездила на велосипеде. А дядя Петя приезжал на велосипеде из Шишково к нам, в Яковлевское, хотя там всего три шага. Но когда они жили в Серебряных Прудах, то он часто и из Прудов к нам в Яковлевское приезжал на велосипеде (родители прожили в Яковлевском тринадцать лет, а потом, в 1978 году, получили квартиру городского типа в селе Узуново, в микрорайоне «Северный»). А это уже примерно пятнадцать километров в один конец, от Серебряных Прудов до Узуново.
В Шишково он загорелся купить мотороллер. И купил. Долгое время мотороллер стоял в сарае. Мы говорили ему, мол, зачем он тебе. На что он заявлял, что пусть стоит, заведу его, побурчит, а мне и спокойней становится, всё – техника в доме. Но потом он научился, всё-таки, с ним управляться. А до этого, когда мотороллер стоял ещё без движения в сарае, мы в сентябре помогали дяде Пете и тёте Феше копать картошку. Народу собралось много: мы, Чекалины, папа, мама, я, потом их дочки, Света с мужем Мишей и Валя с мужем Славой, была, кажется, и дочка Нелли. Были и кто-то из деревенских, женщины-соседки. Как это, вообще говоря, и принято в деревнях – помогать по-соседски друг другу, пока погода позволяет убраться с землёй. Закончили с огородом, пока собирали угощенье на стол, мы с Мишей, мужем Светы, попросили у дяди Пети прокатиться на мотороллере. Он согласился. Мы уселись, Миша за рулём, а я сзади, и поехали по полю, по грунтовой полевой дорожке в сторону шоссе Кашира-Серебряные Пруды. Уже было темно. Выезжаем на шоссе, а там, на перекрёстке, – дорожная Серебряно-Прудская милиция. Остановили нас, права, говорят, давайте. А какие у нас права, тем более – на этот мотороллер. Мы и так, и сяк. Объяснили ситуацию. Сказали, кто мы и зачем тут. Я говорю, что приехал к родителям, Чекалиным, в Узуново, помочь с картошкой. Но Чекалиных они не знали, поэтому попросили назвать кого-то из узуновских шоферов. Я и назвал Николая Ерёмчева, он был шофёром нашего директора совхоза. Его-то они хорошо знали. После этого нас благополучно отпустили.
И ещё про мотороллер, про то, как дядя Петя научился, всё-таки, на нём ездить. События происходили где-то в конце 1960-х годов. Сам дядя Петя ездить на мотороллере не умел, хотя на велосипеде ездил. Здесь речь только о том, что он не умел управляться с урчащей техникой. Стоял у него во дворе, время от времени заводил этот мотороллер и слушал «живую душу». Но потом ему это прискучило, решил заодно и освоить саму езду на нём. Понятия, конечно, не имел, что там у него, мотороллера-то, почём. Да и почитать не мог об этом, поскольку по жизни своей остался абсолютно неграмотным. Жена научила его только расписываться, потому что уж без этого прямо никуда, даже зарплату не получишь.
Надо сказать, что мотороллер – весьма неудобная для поездок машина. Конечно, человек на нём сидит не верхом, как на велосипеде или мотоцикле, а как на стуле, обе ноги свободно на плоской поверхности рамы. Но сама машина тяжёлая, колёса маленькие, меньше, чем у мотоцикла. Словом, нужен сравнительно хороший навык в его управлении.
За обучение взялись два его зятя, Слава и Миша (соответственно мужья дочерей Валентины и Светланы). В конце концов, научили его с горем пополам трогаться с места и справляться с переключением скоростей. Но это было в обязательном присутствии на заднем сиденье кого-то из зятьёв, которые могли, в случае необходимости, что-то поправить. Настала пора этому дяде уже одному ехать на «живой душе». Он сам посчитал, что уже вполне этому научился. Сел, тронулся с места, поехал, скорости переключал правильно, и с рукояткой газа управлялся тоже правильно. Накатался, поехал к нам, зрителям. Слышим, что-то кричит. А кричит он просто страшным голосом: «Как остановиться? Как остановиться-то??!» Это надо было видеть: на движущемся мотороллере сидит очень бородатый дед и что-то громко кричит. Оказывается, зятья научили его только троганию с места и движению, а вот про остановку просто забыли. Дядя дал несколько кругов по мокрому лугу (только что прошёл сильный дождь) всё с таким же криком, «как остановиться-то!». Один из зятьёв перехватил его на каком-то кругу, прокричал: «Не газуй!» Но у дяди и со страху скорость была сравнительно большая, да ещё он услышал «газуй», не услышав частички «не», поэтому подбежать и помочь к движущимся двум живым душам было уже невозможно. Но он понял, всё-таки, что газовать сильно нельзя, но и сбавить газ до конца не мог, потому что рука застыла в каком-то положении, а дальше ручку газа не прокручивала, ни туда, ни сюда. На одном из кругов дядя въехал в дождевую лужу, к счастью – на повороте руля. Вот это его и остановило, поскольку обе живые души оказались на боку в луже.
Но потом он даже из Шишково приезжал на мотороллере к родительскому дому в Яковлевском, и потом уже и из Серебряных Прудов приезжал к ним в Яковлевское и в Узуново…
Вспоминаю рассказ дяди Пети о своём пальто, которое они с Фаиной Ивановной купили в Москве на барахолке (на рынке) перед самым переездом из Москвы в Яковлевское (Шишково). Пальто это я видел, да и в руках подержал, поэтому вспомнилось об этом и появилось некоторое желание об этом и рассказать. Тяжести оно было необыкновенной, даже неимоверной, прочное, как броня на танке Т-34, а то и «Клим Ворошилов». Если его не надевать, а просто поставить на пол, то оно так и оставалось этаким шатром-балахоном. Но какое-то время дядя Петя его носил. Потому что куда деваться-то? Больше одеть было нечего. Ещё была телогрейка, но она для работы, а в люди выйти в ней неудобно. Выйти в люди было непременно обязательным. Сходить, например, попить пива в буфете на станции Узуново. В то время на станции Узуново был буфет, в котором, кроме всего прочего, иногда появлялось даже пиво. Даже, кажется, и бочковое. Мы, когда появились в тех местах, ещё застали этот буфет на вокзале, года два или три он при нас существовал. Так вот, для того, чтобы попить пиво, надо было одеться прилично, почти как в ресторан, за неимением какого и буфет был тем самым раком, который на безрыбье именуется рыбой. Дядя Петя ходил в буфет в том самом неподъёмном пальто. До некоторой поры. С каких-то пор один из буфетных попутчиков пристал к дяде Пете с вопросом:
– Ну и пальто!!! Вот так пальто!!! Где же ты такое взял? А?
Раз так спросил, другой, а на третий дядя Петя переоделся в телогрейку, а пальто было отправлено на крюк поближе к сараю на сохранение до «лучших времён», которые скоро и наступили, и о которых дальше я немного расскажу.
Переехали мы в деревню Яковлевское в конце 1965 г. Я остался сначала в Полетаево доучиваться в школе, ещё две четверти, но потом и меня, после Нового года, забрали туда же, мама приехала и забрала. Сначала жили мы в одной комнате восемь человек: папа, мама, бабушка Вера, я, жена брата, Надя с дочкой Олей (брат Михаил в это время уже служил в армии, на Сахалине), сестра Валя, да ещё Соня, сестра Нади. Это была не комната, а сплошная кровать по периметру, а в середине – круглый обеденный стол. Потом, ещё до возвращения брата из армии, нам дали на нашу семью отдельную квартиру из трёх комнат, проходных друг через друга, на семью брата – отдельную, двухкомнатную, всё в том же доме, но в разных подъездах. Наш подъезд был двухквартирный. Через некоторое время, примерно в 1967 году, в соседней с нашей квартире поселился Годин Николай Поликарпович с семьёй: ещё жена и сын, Михаил, года на два моложе меня. Второй их сын, старший, жил отдельно. Николай Поликарпович был уже пенсионером, а до пенсии работал где-то под Архангельском надзирателем в тюрьме. После выхода на пенсию семье Годиных дали сначала немного пожить здесь, а попозже дали им квартиру городского типа в Подольске, на Большой Серпуховской улице. Я уже после их переезда в Подольск был как-то у них на проводах Миши в армию. Они жили не в самом Подольске, а на станции «Весенняя», кажется. Так вот этот дотошный Николай Поликарпович заинтересовался, почему это родной брат Веры Ивановны, бывшей в девичестве Барановой, бабушки моей, прозывается Счастливым, такой необычной для русского слуха фамилией, да ещё и Семёновичем, а не Ивановичем. Бабушка уж и так, и сяк, мол, это двоюродный брат, от тётки. А оба здорово похожи друг на друга. Такая схожесть, бывает, конечно, и у двоюродных. Но до соседа это не дошло. Он, вероятно, и заявил куда следует. И совпало это как раз с тем, что у дяди Пети сгорел дом в Шишково и все его документы. Наступило то самое «лучшее время», о котором я намеревался выше рассказать. «Лучшее время» для его пальто, которое сгорело при пожаре, так что совсем отпала необходимость в том, куда бы его деть. А вот документы пришлось «выручать» новые. Без пальто можно было прожить, а без документов никак не получается.
Я думаю, что по заявлению Николая Поликарповича делали запрос в края, где родился Пётр Селивёрстович Счастливый, а потом уже и запрос в места, где родилась бабушка. А может быть, что и не от Николая Поликарповича это пошло. Дело в том, что сваха дяди Пети, мать его зятя, Ботащука Славки, мужа приёмной дочки Валентины, была родной сестрой начальника милиции. Может быть, дядя Петя как-то по-родственному проговорился. Но вряд ли, скорее всего, что дочь его, Валентина, Славке рассказала, а уж он – матери. Впрочем, то и другое вряд ли было, поскольку происхождение этой странной фамилии держалось в строжайшем секрете. Во всяком случае, названное несоответствие стало известно в милиции.
Паспорт «выручался» долго, потом вызвали дядю Петю в милицию (а он о запросах, естественно, ничего и не знал), и начальник милиции сказал ему, прямо с порога в лоб и ошарашил:
– Так вот ты какой, Иван Иванович Баранов?
Но паспорт выдали снова на чужую фамилию. Ходила к начальнику Фаина Ивановна, всё рассказала, как было в жизни Ивана-Петра. Да и бычка для подкрепления правды зарезали. В результате этого выявленный Баранов вышел из милиции всё тем же известным всем Счастливым Пётром Семёновичем (Селивёрстовичем), дядей Петей.
После пожара построили новый дом, но дядя Петя о случившемся затосковал, забоялся возможных последствий. Он уже по своей жизни не доверял государству и его законам, не верил, да и правильно делал, пресловутой «давности лет». Решили продать дом и переехать в Москву, в прежнюю квартиру Фаины Ивановны. Так и сделали. Дом у них купили Фетисовы, наши земляки по Тамбовской области, из деревни Калиновка.
Прожили Счастливые, наверно, год в Москве. И снова затосковал наш дядя Петя (Ваня). Нет рядом никого знакомых, а он не привык к этому. Москвы не знает, да ещё и неграмотный. Поехал он один раз в баню на автобусе «тройке» (квартира их на Электрозаводской или Семёновской была), а приехал на Красную Площадь. Автобус № 3 ходил из Измайлово до Красной Площади.
Находясь в Москве, дядя Петя и тётя Фаина подыскивали себе жильё в ближнем Подмосковье. Помню, по-моему, в 1973 или в 1974 г., они ездили посмотреть дом во Фрязино. Там, во Фрязино, жили их хорошие знакомые, которые и посоветовали этот дом. На знакомство с местностью и домом ездили дядя Петя с тётей Фаиной и, дополнительно, взяли меня и папу с мамой. Так что компания получилась довольно большая. Отец с матерью, я думаю, ездили тоже что-нибудь присмотреть.
Знакомые дяди Пети и тёти Фаины жили в квартире городского типа в доме, который находился напротив озера. Потом, когда мы жили на даче Меншутиных во Фрязино, мы тоже гуляли к этому озеру, я его и вспомнил, что мы тут были вместе с той большой компанией. Помню, что во время прогулки по берегу озера (со стороны железной дороги) тётя Фаина и её знакомая с мужем пели песни, очень хорошо у них получалось, на три голоса. Особенно хорошо, я помню, у них получалась «А где мне взять такую песню?». В этой песне есть такие слова: «…и чтоб никто не догадался…». Тётя Фаина всегда пела так: «…и чтоб никто не сдогадался…».
Посмотрели дом и поместье, ничего не понравилось, да и хозяева дороговато запросили.
Из Москвы возвратились оба с Фаиной Ивановной назад, только не в эту же деревню, а в посёлок Серебряные Пруды, в районный центр. Дом купили старый купеческий, с метровыми по толщине стенами. Этот дом самый первый справа, как въезжаешь в Серебряные Пруды по старой Каширке. Подвал большой, ростом с дом. Тоже кирпичный. Завели хозяйство, домики для скота и птиц построили, огород. Словом, привычная жизнь началась и здесь. Сейчас на поместье Счастливых в Прудах строится (а может быть, уже и закончен строительством) большой дом сыном Светланы Николаевны, дочки Фаины Ивановны.
Когда они возвратились в Серебряные Пруды, точно сказать не могу, но что точно – в 1977 году они уже жили там. В этом году мы крестили Веру в Прудской Никольской церкви, крёстной была Фаина Ивановна, которую мы прихватили прямо из дома. После крестин зашли к ним домой, немного отметили это дело, а потом уже на автобусе (от моста) – в Узуново. Фаина Ивановна прямо упарилась с этими крестинами: лето, было очень жарко, а Вера просто раскапризничалась у неё на руках.
Когда шли от автобуса домой, в Яковлевское, то нам навстречу просто бежала тётя Тоня, приехала в гости. В том месте, где мы жили, в Яковлевском, уже не надо было подавать телеграмму о приезде, встречать-то необходимости не было, станция рядом. Поэтому очень часто такие приезды были неожиданными. Часто просто знали, что кто-то приедет где-то в начале августа, например. В письме раньше написал. А когда родители жили в Узуново – и подавно, дом наш стоял напротив станции. Но, правда, надо было перебраться через железнодорожные пути, что сначала было проблематично. Потом построили от станции мост на сторону администрации совхоза, в сторону микрорайона «Северный», в котором и жили родители…
Я часто бывал в доме дяди Пети и тёти Феши в Серебряных Прудах, когда приходилось за чем-нибудь ездить в Пруды. Меня очень поражала толщина стен этого бывшего купеческого дома. Дядя Петя в своей спальне даже сделал (вырубил) в кирпичной стене нишу-ухоронку для размещения в ней самогонного аппарата. Как и многие в деревенской местности, он готовил самогон, но не для продажи, а для себя. Самогон у него был не очень крепкий, около сорока градусов. Отцу не нравилось, что дядя Петя специально уменьшает крепость самогона, отец любил покрепче, уж меньше семидесяти градусов у отца и не бывало. Хороший или не хороший самогон у дяди Пети, но мне он больше нравился своей мягкостью, чем у отца. Когда я приезжал в Яковлевское или Узуново к родителям, отец за столом наливал стаканчик самогонки, а я разбавлял потом до удобного мне вкуса. Так вот он на это прямо обижался, зачем, мол, разбавлять. Сразу выпил, мол, и закусил. «Всего и делов-то!» – как он говорил.
Когда мне приходилось бывать в Серебряных Прудах, то я обязательно заходил и к дяде Пете с тётей Фаиной. В один из таких заходов дядя Петя был один дома. Сели за стол, на столе кастрюля с чем-то мясным, солёные огурцы, квашеная капуста, бутылка с «мягкой» самогонкой. Дядя Петя сказал, что он сейчас угостит меня тем, что я никогда не ел. Действительно, никогда не ел, поскольку это были голуби, которых он отлавливал во дворе. А потом он долго рассказывал мне о своей жизни, с самого времени раскулачивания и до сегодняшнего. Родители-то об этом знали, но для других всё держалось в секрете. Сам решил рассказать, то это уже его дело…
