SeHi
Умопомрачение
Глава первая
Небо было свинцовым, шёл мелкий дождь, который издали напоминал туман. Эдон стоял у окна, и смотрел на мокрые улицы Амстердама, по которым торопливо шли и ехали люди. Он смотрел на них и ненавидел. Он ненавидел их сытые лица, их деловую озабоченность и уверенность, что дела идут хорошо, что всё так и останется навсегда. Он ненавидел правительства, которые были только марионетками Ротшильдов, захвативших власть во всем мире и, словно пауки, скрывающихся в тени «демократии», и карательные органы, и пропаганду, рассчитанную на среднестатистического недоумка, не умеющего или не желающего вникать в суть. Он ненавидел евреев за их богатство, за умение приспосабливаться, за их сплочённость и тщательно скрываемый национализм. А такие, как тот, с кем Эдон сегодня встречался, вызывали у него гнев и желание проучить. Он не мог тягаться (пока не мог!) с великими мира сего, но рано или поздно они схлестнутся. И тогда они узнают всю силу его ненависти. Он заставит их страдать! Как они будут молить о пощаде! В том, что он одержит верх, Эдон не сомневался. Он знает то, чего не знают они, и обладает тем, чем они обладать не могут. Их карательная система в зародыше убивает возможность иметь и использовать что-либо недоступное их пониманию. Первое место занимают врачи и психбольницы. Туда отправляется любой, кто, по мнению полиции, странен.
Ненависть и ярость не всегда полыхали в сердце Эдона. Его научили быть таким, каким он стал. И он отплатит за это! Эдон, закусил губу. Кто не с ним – тот против него. Сейчас была очередь этого Виктора, с которым он час назад разговаривал у одного из каналов Амстердама. И он заставит его побегать! Тот пожалеет, что отказался сотрудничать. Ещё как пожалеет! Сначала пожалеет, а потом будет беспрекословно подчиняться. Не он первый, не он последний, кто начал притворяться непонимающим и не сразу подчинился. Всех нужных ему людей он заполучал тем или иным способом. Ещё не было ни одного… гм… человека, который бы не сдался.
Эдон был обычным человеком только внешне. Он видел и мог, и это отличало его от обычных людей и… остальных. Почему он был таким, он не знал, и если бы ему кто-нибудь сказал, что он уже дважды преступил грань между жизнью и смертью, то сильно бы удивил. Эдон ощущал себя живее всех живых и строил планы на будущее.
***
В открытое окно кухни задувал тёплый ветер, теребя тёмные волосы Мерджима. Молодой врач, хирург, стоял у раковины, засучив рукава рубашки, и мыл посуду, скопившуюся за целый день. Его молодая жена Ерта была на сносях, ноги её распухли и ей приходилось почти всё время лежать, подложив под них подушку. Мерджим в последние недели заменял свою супругу на кухне и не только, а она в этот момент, лёжа на диване, смотрела телевизор в гостиной. Слушая доносящийся голос из телевизора, Мерджим невольно вспомнил, как они познакомились. Он встретил свою будущую супругу, когда та оказалась в одной из больниц Приштины после небольшого дорожно-транспортного происшествия. Молодая албанка с колючим и пронзительным взглядом, почему-то сразу понравилась молодому доктору, и он, не смотря на своё смущение в её присутствии, старался почаще приходить с осмотрами. Ерта была наблюдательна, интерес молодого доктора она сразу подметила и решила взять дело в свои руки, видя, что тот нерешительно топчется на месте. Естественно, он ей тоже понравился, иначе она и пальцем бы не пошевелила ради мужчины, отирающегося возле её больничной койки. Умы Мерджима и Ерты не были обижены природой, а потому их отношения развивались органично и пришли к закономерному итогу – они поженились. Молодая женщина, работая на полную ставку бухгалтером с восьми утра до пяти вечера, каждый вечер занималась домашним хозяйством, что было весьма кстати на фоне напряженного и меняющегося графика её мужа-врача.
Всё было замечательно в их отношениях кроме одной мелочи. Для Ерты, впрочем, это была совсем не мелочь, и она порой входила в раж, когда её муж касался национальностей и произносил что-нибудь, вроде «мы, албанцы». И, хотя, по национальности они оба и были албанцами, родившимися и выросшими здесь же в Приштине, дома могла разразиться буря.
Всё дело было в деталях. Мерджим был выходцем из албанской христианской семьи и не было ничего удивительного в том, что он стал христианином. Это наложило свой лёгкий отпечаток на взаимоотношения с окружающими мусульманами. Особенность Ерты была куда глубже. Её родители были убеждёнными коммунистами и атеистами, и, хотя их дочь и не впитала идеи коммунизма с молоком матери, но в её сознании надёжно укоренилось осознание того, что она югославка без обозначения национальности. Своё убеждение она ревностно отстаивала при любом случае, отчего часто вспыхивала ссора, где угодно и с кем угодно. Когда после женитьбы Мерджим имел неосторожность сказать, что они – албанцы по национальности, он был удостоен гневным взглядом молодой жены, а затем был вынужден выслушать лекцию о югославском естестве проживающих здесь народов. Ерта и его называла югославом, хотя не спорила, если он только себя называл албанцем с кем-нибудь в разговоре. Но она быстро дала понять, что к ней можно обращаться только, как к югославке, и не как иначе. Все прочие отличительные черты, будь то национальность или религиозные предпочтения, были на её взгляд излишни для укрепления югославского общества. Муж иногда шутил, дивясь тому, что она до сих пор не решила посвятить свою жизнь политике. Ерта же в таких случаях со снисходительной улыбкой отвечала мужу, что у каждого своя задача в стране. Цель её жизни заключается в строительстве югославского общества снизу-вверх.
И вот, майским вечером 4 мая 1980 года, убеждённая югославка Ерта с будущим несомненно не албанцем, а югославом в её животе смотрела телевизор, пока её муж мыл посуду на кухне. Внезапно трансляция прервалась, экран остался чёрным. Ерта не шевелилась и терпеливо ждала возобновления подачи сигнала.
Внезапная тишина в гостиной озадачила Мерджима, и он, перестав мыть посуду, повернулся в сторону двери, прислушиваясь. Он уже хотел было окликнуть жену и спросить, что случилось, но не успел. Послышался торжественный голос диктора:
– Дорогие товарищи. Страна понесла огромную утрату. Умер товарищ Тито. Об этом сообщили Центральный комитет Союза коммунистов Югославии и Президиум Социалистической Федеративной Республики Югославии. Рабочему классу, трудящимся и гражданам, народам и национальностям Социалистической Федеративной Республики Югославии…
Мерджим на стал дальше прислушиваться. Он безошибочно угадал реакцию своей жены на эту скорбную новость и, бросив мыть посуду, вытер руки о кухонное полотенце и тут же направился в гостиную, слушая, как вещает голос диктора, словно заколачивает гвозди:
– …Сильная боль и глубокая печаль потрясли рабочий класс, всех трудящихся и граждан Югославии, каждого из наших людей, рабочего, интеллектуала, пионера, солдата, мать и девушку. Всю свою жизнь Тито был борцом за интересы и исторические цели рабочего класса и всех трудящихся, за благороднейшие идеалы и устремления наших народов и национальностей. Тито – наш самый дорогой друг. Семь десятилетий он горел в революционном рабочем движении. Шесть десятилетий укреплял ряды югославских коммунистов…
Войдя в комнату, Мерджим увидел растерянное лицо жены и её быстро наполняющиеся слезами глаза. Ерта была не в силах произнести ни слова от потрясения. Ей казалось, что наступил конец света. Что теперь будет?! Кто поведёт Югославию дальше в будущее?! Кругом столько врагов!
Ерта и не представляла, насколько близко она подошла к тому, чтобы предсказать будущее.
– …Более четырёх десятилетий он исполнял самым достойным образом самую важную обязанность в нашей Партии. Был героическим лидером в великой народно-освободительной борьбе и социалистической революции. Три с половиной десятилетия он стоял во главе нашего социалистического государства и вёл нашу землю и нашу борьбу за новое человеческое общество в мировой истории, выражая себя и подтверждая себя как наша крупнейшая историческая личность, – лилось с экрана телевизора.
Мерджим опустился на колени перед женой и взял её руки в свои.
– Ну-ну! Ничего! Успокойся, – он встал и обнял плачущую жену, чтобы успокоить.
В конце концов, в её положении вредно волноваться. Смерть товарища Тито его тоже потрясла, хотя он и не боготворил (в отличие от жены) председателя Коммунистической Партии, но это была первая смерть лидера страны в его жизни, а потому он чувствовал себя растерянным и даже слегка испуганным.
Звуки на улице почти стихли. Судя по всему, не только Ерта была шокирована и расстроена кончиной товарища Тито. Хоть никто и не смел вслух сказать о таком исходе, но всё же вся страна ещё с января внутренне ожидала этого. Тем не менее, очень многие оказались не готовы к этой смерти и, как и бедная Ерта, были ошеломлены и откровенно плакали.
Мерджим обнял жену. Стоять, согнувшись, было неудобно, но мужчина терпел. Минут через пять будущая мать перестала плакать. Супруг собрался подняться, чтобы пойти и закончить мытьё посуды, но тут рука жены резко сжала его плечо, а сама она поморщилась, приложив свободную руку к низу круглого живота.
– Что? – муж вопросительно посмотрел в глаза жене.
– Ох! – только и смогла она сказать.
Ерта стала садиться, Мерджим помог ей. Тут они оба увидели, что под женщиной расплывается тёмное мокрое пятно. Это отошли воды, похоже, что на фоне стресса начались роды. Не так, чтобы преждевременные, но раньше установленного врачом срока.
Супруги посмотрели друг на друга.
– Началось, – констатировала Ерта.
Они поняли друг друга без слов. Взволнованный, но собранный молодой муж быстро подошёл к телефонному аппарату и вызывал карету Скорой помощи. Ерта чувствовала, как ребёнок тяжело ворочается в животе. Это беспокоило её, она чувствовала: что-то не так. Собрав волю в кулак, она дождалась прибытия медиков и им сразу же сообщила о своих ощущениях. Услышав слова жены, Мерджима затрясло, самообладание покинуло его, и он категорическим тоном заявил, что поедет вместе с супругой в роддом. Не желая спорить, медики позволили ему сесть в карету Скорой помощи. С возбуждённым будущем отцом и без них разберутся у входа в отделение для рожениц.
Машину подбрасывало на выбоинах. По пути в больницу ребёнок как-то особенно сильно дёрнулся в животе и затих. Лицо роженицы побледнело, она бросила панический взгляд на мужа.
– Что такое? – взволнованно спросил Мерджим, который сидел рядом и держал её за руку.
– Ребёнок, – истерическим голосом произнесла Ерта. – С ним что-то не так!
Медик тут же стал прослушивать сердцебиение стетоскопом. Он вслушивался и вслушивался, в надежде услышать стук маленького сердечка среди шума машины, но никак не мог разобрать, бьётся маленькое сердце или нет. Вдруг ребёнок вновь резко и очень сильно дёрнулся, причинив боль матери. Она вскрикнула, а медик с облегчением констатировал, что ребёнок жив, услышав частое и сильное биение ещё одного сердца, кроме материнского.
– Не беспокойтесь, – успокоил роженицу медик, распрямившись и убрав в карман стетоскоп, – сердцебиение ребёнка в норме.
***
После полуночи на свет появился мальчик. Ребёнок был абсолютно здоров, о чём он сразу сообщил громким криком всем присутствующим в родильном зале. Врач внимательно обследовала младенца и не обнаружила никаких отклонений от нормы, кроме неравномерного сердцебиения. Прежде, чем врач успел сделать какие-то выводы, ребёнок стал стремительно затихать, словно терял сознание. Он обмяк и закатил глаза. Новорожденного быстро отправили в реанимацию, тот совсем перестал подавать признаки жизни. Прослушивая на ходу сердцебиение, врач, к сожалению, его не услышал. Руки никто опускать не собирался и, когда команда реаниматологов собралась приступить к работе, младенца словно током ударило, так сильно и резко дёрнулось его маленькое тельце. Послышался громкий, обиженный плач, и врач, вздохнул с облегчением. Он ещё раз прослушал сердце малыша – сердце билось в нормальном ритме, без посторонних шумов. Ну, что ж, с новорожденными чего только не бывает… Ребёнка и мать решили оставить в роддоме несколько дольше, чем нужно, чтобы понаблюдать за малышом. Мать выслушала довольно туманные объяснения, но вопросов не задала, поскольку слушала она их в пол-уха, для неё главное было, что с ребёнком сейчас всё в порядке.
При оформлении документов, ребёнка записали со слов матери Рилиндом, Рилиндом Ругова.
Новоиспечённого отца впустили к матери и младенцу через час после рождения. Пустили только потому, что за него попросили «сверху»: Мерджим был «свой», он был врач. Пройдя через полутёмную палату, мужчина тихо подошел к больничной койке в отдельной палате, на которой лежала его жена. Ерта не спала, возбуждение от переутомления не давало ей уснуть.
– Привет, – едва слышно поздоровалась она с мужем и подняла свою дрожащую от усталости руку.
– Привет, – тихо поздоровался Мерджим и, улыбнувшись жене, взял её руку в свою и поцеловал.
Пальцы её были холодными, лицо отёкшим и бледным, и муж смог оценить, как врач, как много сил потратила его жена для рождения нового человека на этот свет. С противоположной стороны от больничной койки стояла детская кроватка, внутри которой кряхтел небольшой комочек, туго спелёнатый и накрытый шерстяным одеяльцем.
– Иди, – слабо кивнула в сторону ребёнка Ерта, – поздоровайся с сыном.
С улыбкой мужчина обошел больничную койку, подошел к свёртку в кроватке и стал смотреть на него, никак не решаясь взять на руки. Первенец, его первенец! Эмоции переполняли молодого отца. Он не был педиатром, но прекрасно находил общий язык с детьми. Но это было совсем другое дело. Ведь, эта кроха была его родным ребёнком! Мерджим повернулся к Ерте и посмотрел на неё. В его глазах было восхищение и благодарность.
Младенец перестал возиться в пелёнке и затих, повернувшись лицом к отцу. Глаза его были приоткрыты, и казалось, что он смотрит прямо на склонившегося над ним мужчину.
Мерджим знал, как врач, что новорожденные не обладают острым зрением сразу после рождения, видят всё вверх ногами и не способны различать цвета. Но ребёнок словно сфокусировал свой взгляд на нём. Мерджим невольно выпрямился, не сводя глаз с сына. И будь он хоть дважды врачом, он не смог бы объяснить этого взгляда у новорожденного.
А в это время маленький Рилинд, как и все новорожденные, видящий мир расплывчатым, перевёрнутым и бесцветным, вообще, лёжа в своей кроватке в полутёмной палате, ничего не различал, кроме подошедшего к нему отца. Младенец уставился на свечение, исходящие от Мерджима, разительно выделяющего его на тёмном невыразительном фоне. Словно огромный светлячок мужчина светился в полумраке, приковывая к себе внимание ребёнка, вызывая у него первые в его жизни впечатления.
Глава вторая
Ерта не раз вспоминала свои ощущения в первые минуты после объявления о кончине председателя Коммунистической Партии и с досадой думала о том, как она была тогда права в своих предчувствиях: на улице стоял март 1981 года, и шла уже третья неделя беспорядков, провоцируемых албанскими националистами. Они требовавшими больше прав для края, и это, как Ерта и её муж отчётливо понимали, было только началом. Иностранные кураторы продолжали подстрекать местных и накалять обстановку в городах края. Неалбанцы избивались и брались в заложники с целью запугать остальных неалбанцев и вынудить их покинуть их дома, покинуть Косово. Улицы Приштины кипели от ненависти и насилия, несомых безумной толпой, умело управляемой и подогреваемой провокаторами. Ерта боялась лишний раз выйти в магазины, которые среди бела дня поджигались, если их владелец был не албанец. Дома тоже поджигались. Силы правопорядка Югославии уже не были способны справиться с ситуацией, и им на помощь пришла армия. Каждый простой человек, который не участвовал в беспорядках и расправах, старался не покидать дом без крайней необходимости.
Ерта сразу по окончанию декретного отпуска взяла отпуск по уходу за ребёнком до трёх лет и могла себе позволить сидеть дома с малышом. Их семья жила в многоквартирном доме, где жили люди разных национальностей. Враждебности внешней никто из соседей ни к кому не проявлял, но Ерта всё равно боялась поджога какой-либо квартиры в их доме, поэтому у них с мужем были собраны сумки. Случись что – можно будет быстро покинуть жилище, унося документы и вещи первой необходимости.
Сегодняшний день не обещал принести какие-либо неприятности, но Ерта то и дело подходила к плотно закрытому окну и с беспокойством вглядывалась в улицу за стеклом. Пока беспорядки были вдали от их дома. Как долго их дом ещё продержится вне конфликта? Она была албанкой по национальности, поэтому на неё и её семью легла тень националистов, а если она будет открыто придерживаться своих «югославских» принципов, то обозлятся албанцы, проживающие в доме. Из этих соображений Ерта была со всеми соседями вежливой, но в разговоры не вступала. Так их не тронут. «Пока не тронут», – поправляла она себя. Ерта поёжилась, представив, что с ними могут сделать, и быстро отошла от окна к ползающему по полу маленькому Рилинду, чтобы сесть рядом с ним. Ребёнок, не ведая о драматических событиях, разворачивающихся за стенами квартиры, мирно исследовал мир вокруг себя. Искренне улыбнувшись матери, он протянул к ней свою пухлую ручонку и пустил слюну из своего ротика с первыми зубами. Быстро справившись с обуревавшими её чувствами, Ерта улыбнулась сыну в ответ и, взяв его на руки, стала играть с ребёнком, дожидаясь мужа с работы.
***
Мерджиму не так повезло, как его жене: он должен был кормить семью, а значит каждый день выходить на улицу и заботиться о продуктах и прочих необходимых семье вещах. К тому же, будучи врачом, он оказывал помощь пострадавшим, кем бы они не были. Чаще всего в больницу поступали простые жители города, оказавшиеся не в том месте и не в то время. Иногда требовалось оказать медицинскую помощь какому-нибудь солдату, если ему нужна была срочная помощь, а военные медики были далеко. Но вот он увидел в окно, как в больницу доставили юношу. Окровавленного молодого человека вели под конвоем четверо вооруженных солдат. «Ну, вот, кажется, мой первый националист пожаловал, – между прочим подумал Мерджим. – Не многовато ли для одного парня конвоиров?» Мерджим оценил физическую форму арестованного как весьма посредственную. Тем временем все пятеро вошли в здание и пропали из поля зрения врача. Отойдя от окна, врач нервно помассировал виски, чувствуя гулкий стук пульса в них. Он почему-то занервничал. С чего вдруг? Он обработал множество ран и провёл ещё больше осмотров, волноваться причин не было. И тем не менее, он волновался. Ещё никогда в его жизни не было такого напряженного месяца. Погромы, столкновения, ненависть и страх на улицах города, беспокойство за жену и ребёнка, остающихся одних – всё это закручивало нервы в тугой узел. Чувства неконтролируемо метались от сочувствия к националистам из-за осточертевшего социалистического уклада жизни до возмущения методами косовских албанцев и понимания необходимости сохранения страны, а потому душа буквально рвалась пополам. Хотелось что-нибудь бросить об стену. Хотелось закричать. Как сейчас, например. Мерджим сжал кулаки и зубы, закрыл глаза и сосчитал до десяти. Это помогло. Слава богу, что он не поддался разрастающемуся безумию на улицах и не присоединился ни к одной из сторон! Конечно, не малую роль в этом сыграла его жена с её убеждениями, но ведь и он тоже далеко не дурак…
В дверь громко и настойчиво постучали, отчего молодой врач вздрогнул и очнулся от размышлений.
– Войдите! – громко произнёс он, и дверь тут же открылась.
Привели того самого молодого человека, которого он пару минут назад видел внизу в сопровождении солдат. Это был молодой худощавый албанец с острыми чертами лица. Чёрные густые волосы на его голове слиплись от крови. «Видимо, к ней хорошо приложились чем-то тяжёлым», – вскользь отметил врач. Пострадавшего грубо втолкнули в кабинет, следом вошли все четыре солдата.
– Вы – доктор? Осмотрите арестованного, – обратился один из солдат, рослый мужчина, скорее всего серб.
Мерджим кивнул и постарался отделаться от раздражения, которое вызвал резкий тон солдата.
– Сюда, пожалуйста, – он указал пострадавшему на стул.
Пострадавший не сдвинулся с места, лишь исподлобья мрачно посмотрел на солдат.
– Оглох?! Сядь! – последовал приказ военного, при этом он подтолкнул арестованного к стулу.
– Пожалуйста… это больница… – невольно вырвалось у поморщившегося Мерджима.
Солдат выразительно посмотрел на врача и шумно выдохнул через нос. Он был явно на взводе.
– Подождите за дверью, пока я буду осматривать пострадавшего. Прошу вас, – врач вежливо указал на дверь.
– Он не девушка, а вы не гинеколог, осматривать будете при нас, – отрезал солдат.
Мерджим вздохнул, но возражать больше не стал.
Молодой человек уселся и позволил себя осмотреть. Кожа на голове была рассечена от удара. Кровь уже перестала течь, но врач подозревал, что этим дело не ограничится. Он задал пару вопросов и убедился, что имеется сотрясение мозга. Пострадавший пожаловался на головную боль, тошноту и головокружение. Промыв раны, Мерджим начал их обрабатывать и накладывать повязку, и тут раненый изменил наклон головы и вскинул глаза на врача. Мерджим увидел в них презрение, враждебность и что-то ещё, сродни обещанию вернуться и разобраться.
– Сидите спокойно, – попросил врач. – Я должен закончить перевязку.
– Вы же албанец, как и я, – многозначительное произнёс парень.
– Да, – коротко ответил Мерджим, надеясь избежать неприятного разговора, который наверняка будет иметь последствия для арестованного.
– Почему вы помогаете им, а не находитесь рядом со своими?
– Заткнись! – послышался окрик одного из солдат.
Мерджим повернулся к солдатам и резко заметил:
– В этом кабинете главный я! Пусть говорит!
Солдаты пофыркали, но возражать не стали. Если чёртов докторишка хочет слушать бредни этой сволочи, то так тому и быть, а в следующий раз «белый халат» и сам слушать не захочет.
Тем временем Мерджим повернулся к раненому и ровным голосом произнёс:
– Я – врач. Я помогаю любому человеку, который нуждается в помощи. Сейчас это Вы. Не шевелите головой, хорошо? Говорить можно, и не двигаясь. Мне нужно забинтовать рану, – Мерджим продемонстрировал раненому бинт в руке.
– Знаете, почему меня избили? – с вызовом и ненавистью в голосе спросил молодой человек, приняв прежнюю позу. – Потому, что я хочу свободы для нашего албанского народа!
Кто-то из солдат вполголоса смачно выругался.
Мерджим молча продолжал перевязку, не желая участвовать в этом разговоре.
– Что молчишь, доктор? Думаешь отсидеться, да? Хочешь остаться хорошим для всех? Кто не с нами, тот против нас, понял?! Это касается каждого косовского албанца! Если ты не выберешь правильную сторону, то разделишь судьбу чужаков на нашей земле вместе со своими родственничками! Мы построим Великую Албанию!
Мерджим, заканчивающий перевязку, замер. Какое-то время всё, что говорил парень, скользило мимо сознания, как и очередной отчёт Коммунистической Партии перед народом по телевизору, но последние фразы возымели действие. Великую Албанию? Такие, как этот недоносок?! Он отмёл бы угрозу лично в свой адрес, но с некоторых пор он не один. За его спиной теперь жена и сын, который совсем ещё крошка, ему ещё нет и года! И он оказывает медицинскую помощь тому, кто при этом открыто угрожает ему и его семье! «Я должен. Я – врач. Проклятая профессия!» – первый раз в своей жизни Мерджим пожалел о сделанном выборе.
Конечно, этот пустоголовый болван получит свой срок и сядет в тюрьму. Но исправится ли он? Осознает ли свою ошибку? Мерджим в это не верил. А сколько ещё таких выродков прямо сейчас на улицах Приштины устраивают погромы и нападают на людей и пускают им кровь?!
– Не надо мне угрожать! – вдруг хриплым голосом произнёс теряющий самообладание врач.
Он заученным движением закрепил повязку на голове парня, и, не отдавая себе отчёта в своих действиях, положил ладонь на шею пострадавшего. Рука легла мягко, не привлекая к себе внимания, не оказывая никакого давления.
– Э, нет, – заявил пострадавший, развернувшись и глядя в глаза доктору. – Я не угрожаю, я говорю, что будет, дай только срок!
В глазах у врача потемнело, а в голове появились мощные толчки крови. Ладонь слегка надавила на шею наглеца. Лицо пациента внезапно изобразило сначала недоумение, потом испуг и резко побледнело. Он не успел произнести ни единого звука, его взгляд стал пустым, парень завалился на бок и мешком упал со стула. Солдаты бросились к упавшему, подозревая, что он хочет выкинуть какой-то трюк и сбежать. К Мерджиму вернулось зрение, он отпрянул, недоумённо глядя на лежащее на полу тело. Мерджим потёр себе лицо руками и снова уставился на лежащего на полу парня и смотрящих на него солдат. Ему понадобилась пара секунд, чтобы прийти в себя.
– Что за?!… – врач быстро нагнулся к неподвижно лежащему на полу пациенту и приложил палец к шее.
Пульса не было. Врач тут же распахнул рубашку на его груди, безжалостно отрывая перламутровые пуговицы, и начал делать массаж сердца.
– Сестра!!! – во всю силу лёгких закричал Мерджим, продолжая реанимировать пациента.
– Что с ним случилось?! – спросил один из солдат.
– Умер! Сестра!!! – врачу было некогда вести беседы.
Вместе с прибежавшей медицинской сестрой врач продолжал пытаться вернуть к жизни лежащего на полу человека. Всё произошло так стремительно! Только что человек разговаривал и, вот, лежит на полу, бездушным манекеном…
Всё было тщетно – пациент умер. Зато Мерджим чувствовал себя полным сил, отдохнувшим, удивительно посвежевшим. Словно только что встал с постели, хорошо выспавшись. «Никогда раньше на меня стресс так не влиял, – с удивлением отметил про себя Мерджим. – Правда, со мной ещё никто так и не разговаривал… И всё-таки, что же произошло?»
***
Из-за чрезвычайной обстановки в крае расследование смерти пациента для Мерджима закончилось очень быстро. Вскрытие хотя и не смогло установить конкретную причину смерти, но, учитывая, кто был на столе, патологоанатом сделал отписку, что жизнь прервалась от внезапного сердечного приступа. Было засвидетельствовано солдатами, что врач и медсестра без опоздания приступили к реанимации. В общем, от врача и медсестры всего лишь потребовали письменного отчёта о случившемся не позже, чем через три дня. И на этом дело было закрыто.
Пока шло ускоренное расследование смерти пациента, Мерджим продолжил принимать пациентов, тщательно скрывая, что на душе у него отнюдь не спокойно. Загадочная смерть и странные, если не сказать глупые, подозрения терзали молодого врача, хоть бросай всё и беги. Но от себя, разве, убежишь? Его инстинкт врача подсказывал, что именно он каким-то образом лишил своего пациента жизни. Но как?! Этого он не понимал. Не последнюю роль в этой уверенности играл и тот факт, что спустя мгновение после смерти пациента, Мерджим почувствовал себя полным сил и энергии, словно вампир, только что высосавший свою жертву досуха. Глупость, конечно, но сравнение в голову лезло. Вампиров в их привычном для фильмов ужасов смысле слова не существует, но осадок в душе оставался.
О необъяснимой смерти пациента он своей жене рассказывать не стал. Ей и без того забот хватало, чтобы ещё вникать в его проблемы, а тем более в его странные, можно сказать, параноидальные подозрения.
Мерджиму понадобилось много времени, чтобы от них отделаться. Других смертей от его руки не было, поэтому сначала происшествие сгладилось, потом затёрлось, а затем было похоронено где-то глубоко в подсознании. Почти забыто. Почти.
Семья Ругова так бы и осталась жить в Приштине, если бы не Ерта. Она перестала чувствовать себя в безопасности от слова «совсем». Ей было страшно за маленького сына, за мужа, за себя. Не сразу, но она пришла к твёрдой уверенности, что надо уезжать, и как можно скорее. И не куда-нибудь, а в столицу. Мерджим начал хоть и слабо, но протестовать: он понимал, какое сильное влияние оказали беспорядки в крае на его супругу, но бросить работу вот так запросто?
Жена и сын, конечно же, были важнее всего, и он быстро сдался.
Семья переехала в Белград. Через родственников Ерта смогла договориться о рабочем месте для своего мужа в одной из белградских больниц, с поиском жилья им тоже помогли, найдя квартиру недалеко от будущей работы Мерджима.
