Сандра Браун
Главный свидетель
Глава пятнадцатая
– Мистер Пепердайн?
– Я здесь, – отозвался полицейский агент.
В небольшую кухоньку ворвался младший агент из его команды. Пепердайн оторвался от домашних счетов Кендал Бернвуд и посмотрел на своего подопечного.
– Что-нибудь отыскали?
– Да, сэр. Только что, в спальне. Это было приклеено к нижней части ящика стола.
Пепердайн осторожно принял из рук агента кипу бумаг и принялся за изучение. Подчиненный же слишком разволновался, чтобы спокойно сидеть на одном месте. Он беспокойно расхаживал по кухне взад и вперед.
– Я всегда считал, что священник Боб Вайтекер не так прост, как кажется; – продолжал агент. – Мы знали, что он никогда не заканчивал семинарию и исключили его фактически за слишком неортодоксальную веру?
– Нет, – сдержанно признался Пепердайн.
– А вот миссис Бернвуд знала. И считала себя вправе знать это. Причем все это задокументировано.
– Гм-м-м, – промычал Пепердайн. – Наша миссис Бернвуд была ужасно занята.
– А вот настоящее досье на окружного прокурора Проспера. В Южной Каролине их еще называют солиситорами. Вы уже прочитали?
– Перескажите мне кратко содержание.
– Горн, лишившись адвокатской практики в Луизиане, переехал в Южную Каролину. Через несколько лет его избирают прокурором округа Проспер. Темное дело, если не сказать больше. То же самое и с городским судьей. Банкиры, школьные администраторы, сотрудники правоохранительных органов. Подробные досье на всех видных деятелей округа. Причем одного этого уже достаточно, чтобы перевернуть здесь все вверх тормашками.
Пепердайн бы чрезвычайно поражен широтой и глубиной проведенного расследования. Оно вполне могло соперничать с лучшими расследованиями его департамента.
– На такую грандиозную работу, – с уважением в голосе заметил младший агент, – должно быть, потребовалась уйма времени. И ума, – добавил он после некоторой паузы.
– Уж чего-чего, а ума ей не занимать, – ехидно произнес Пепердайн. – К тому же она такая скользкая, как сопля на дверной ручке.
– Уже почти две недели, как они сбежали из больницы, и до сих пор никаких следов.
– Я знаю, сколько времени прошло, – раздраженно откликнулся Пепердайн. Он столь поспешно вскочил со стула, что чуть было не опрокинул кухонный стол. Подчиненный, мигом сообразив что к чему, пулей выскочил вон, сославшись на срочную работу в спальне.
Пепердайн задумчиво разгуливал по кухне. На подоконнике, изнемогая, от недостатка воды, отчаянно боролся за выживание слабенький плющ, посаженный в керамический горшок с яркими подсолнухами. Оконные шторы пестрели почти такими же, но побольше. Пепердайн притронулся к одному из них, и лицо его озарилось светлой улыбкой.
Все это принадлежит хозяйке дома, напомнил он себе и отдернул руку.
Да, она похитила мужа и ребенка, но, к счастью, она не убийца. Вскрытие тела той женщины, что обнаружилось в пропавшей машине, показало, что она умерла от ран, полученных во время аварии. Миссис Бернвуд не имеет ни малейшего отношения к ее смерти, а стало быть, убийцей не является. Пока.
Пепердайн посмотрел в окно, размышляя о том, что нового за последнее время прибавилось к характеристике миссис Бернвуд. Он вдруг подумал о населении Южной Каролины, обо всех тех, с кем ей совсем недавно пришлось иметь дело. Чем больше он узнавал, тем меньше понимал. Каждый вопрос, на который он пытался найти ответ, тянул за собой череду других гораздо сложнее и загадочнее. Бегство их продолжалось, а следы становились все холоднее и холоднее.
Тихо выругавшись, он стукнул кулаком по подоконнику.
– Где же вы, мэм? И что вы с ним сделали?
Неожиданно громко зазвенел телефон. Пепердайн, вздрогнув, уставился на аппарат и немного подождал. Через пару секунд звонок повторился, вызвав к жизни слабенькую надежду на то, что звонят знакомые миссис Бернвуд, и сейчас он получит ключ к разгадке. Грех не воспользоваться случаем.
Он подошел к телефону и осторожно ответил, стараясь не спугнуть звонившего.
– Мистер Пепердайн?
–, Да, слушаю, – он с облегчением вздохнул.
– Это Ролинз, сэр. У нас тут есть кое-что.
У Пепердайна все внутри сжалось, когда он узнал по голосу одного из своих агентов, оставшихся в Стивенсвилле.
– Да, да, слушаю.
– Мы нашли человека который утверждает, что продал машину Кендал Бернвуд. Он узнал ее по фотографии.
– Он уверен, что это она?
– Вне всяких сомнений, сэр.
– А где, черт возьми, его носило столько времени?
– Он навещал своих внуков во Флориде. А билет на самолет до Майами он купил как раз на те деньги, которые миссис Бернвуд уплатила ему за машину.
– Она расплачивалась наличными?
– Да, он так сказал.
Плохо дело, подумал Пепердайн. Значит, опять никаких бумажных следов. Конечно, она очень осторожная женщина, но ведь всегда надеешься на удачу.
– Его не было в городе, когда мы опрашивали жителей, – продолжал агент. – Вернувшись прошлой ночью, он увидел в местной газете знакомое лицо, прочитал статью и сразу же позвонил нам.
– Сообщите всем постам об этой машине.
– Уже сделали, сэр.
– Хорошо. Не упускайте его из виду. Я выезжаю.
Глава шестнадцатая
– Пусть они замолчат! Я больше не вынесу этого! Остановите их, уймите их, уймите их. О Господи! О Боже! Нет!
Джон проснулся от собственного крика. Резко подскочив на кровати, он сел с краю и недоумевающее огляделся. Потом, будто что-то вспомнив, пошарил рукой под матрасом в поисках спрятанного вечером пистолета.
– Его там нет, – вдруг раздался откуда-то голос Кендал. Он посмотрел по сторонам, но так и не увидел ее. – Я забрала и спрятала так, чтобы ты больше никогда не нашел.
Он тряхнул головой, пошарил глазами по углам и наконец обнаружил ее на полу возле кровати.
– Что стряслось? Почему ты на полу?
– Ты просто-напросто сбросил меня. Тебе снились какие-то кошмары, и я пыталась тебя разбудить. Но не тут-то было. Ты как следует врезал мне по плечу, и я свалилась на пол.
– Сильно ушиблась?
– Нет, – успокоила она, поднимаясь на ноги.
Сердце его бешено колотилось, он обливался холодным потом. Чувствуя себя слабым и дезориентированным, Джон так и сидел на кровати, поджав под себя здоровую ногу и повесив голову.
– Это, должно быть, что-то ужасное, – женщина первая нарушила молчание. – Ты хоть что-нибудь помнишь?
Он тотчас встрепенулся и взглянул ей в глаза:
– К счастью, нет. Снилась, видимо, какая-то муть. – Ты весь в поту, – заботливо сказала она. – Я сейчас принесу полотенце.
Кендал вышла, и он, с трудом поднявшись, заковылял к окну. Усевшись рядом., он приподнял штору и слегка разочаровался – воздух оказался таким же пыльным и неподвижным, как и в тот день, когда ему захотелось немного вздремнуть. После двух недель непрерывных дождей наконец засияло солнце, и они просто изнывали от жары.
Джон с ужасом кинул взгляд на смятые и влажные простыни.
– Мне очень жаль, – извинился он перед Кендал, когда та вернулась.
– Не переживай. Заменить постель не проблема, откликнулась она и спустя секунду добавила: – Знаешь, тебя уже не первый раз мучают кошмары.
– Не первый?
– Но на этот раз все было еще страшнее. Сейчас лучше?
Он кивнул, не сказав ни слова, и с благодарностью потянулся за лимонадом, что она держала на подносе. Рука его чуть дрогнула. Он глотнул ледяного напитка, а затем приставил холодный стакан ко лбу.
Кендал, словно угадав его желание, накинула ему на плечи холодное полотенце, и мужчина сразу же почувствовал приятное облегчение. Обычно она не приближалась к нему, но на сей раз изменила себе. Не спеша провела мокрым полотенцем по его широкой спине, спустилась ниже, осушив ложбинку на мускулистом торсе, куда тонкими струйками стекал пот. Мягкое, прохладное полотенце несло с собой неописуемое блаженство. Еще приятнее оказались ее прикосновения, нежные и успокаивающие.
Джон вспомнил, что именно так она обращалась с ребенком. Как бы там ни было на самом деле, подумал он, Кендал все-таки прекрасная мать. Нежная, щедрая, внимательная, любящая. Ей очень шла эта роль. Кевин сразу же расплывался в беззубой бесхитростной улыбке, как только она склонялась над кроваткой.
Ему почему-то нравилось наблюдать за ней исподтишка, когда женщина этого не замечала и в упоении любовалась Кевином. Джон даже порой завидовал малышу. Конечно же, детства своего он не помнил, даже представить не мог, что такое возможно. Вряд ли он сам был когда-то предметом такой любви и материнской ласки, причем, что в детстве, что в зрелом возрасте.
Его вдруг начала одолевать мысль, способен ли он сам так глубоко и безоглядно любить, и в страхе, что ему это не дано, настойчиво гнал ее.
– Ну как, тебе лучше? – Кендал положила компресс из полотенца ему на шею.
– Да, спасибо. – Он невольно потянулся к голове и нечаянно коснулся ее руки. Она, оставаясь невозмутимой, продолжала держать полотенце. – Намного лучше.
– Хорошо.
Спустя какое-то время он взял полотенце и тщательно обтерся. Ему вдруг захотелось стать моложе, мускулистее, привлекательнее. Кендал глаз с него не сводила, но встретившись с ним взглядом, смутилась и тотчас отвернулась.
Они заговорили почти одновременно.
– Я принесла…
– К чему все это?
– Подожди минутку, – сказала она, как бы в ответ на его вопрос. – Тебе нужно перевести дыхание.
Кендал забрал ась на кровать и обхватила руками колени. Ему бросились в глаза ее стройные, совершенно гладкие ноги, правда, бедра прикрыты шортами, но и этого было достаточно, он никак не мог отвести взгляд.
Видимо, она сбривала волосы на ногах всякий раз, когда принимала ванну. По какой-то не совсем понятной для себя самого причине он перестал распускать руки и уже не пытался добиться близости. Он неустанно убеждал себя, что не имеет ничего против табу, навязанного ею. Раз уж она так хочет, что же, прекрасно.
Но на самом деле Джон уже находился на грани сексуального истощения, ведь как муж он все еще чувствовал себя посторонним, находясь с ней в одной кровати. С каждым днем внутренний жар в нем разгорался все сильнее, нестерпимее. Он все чаще жаждал обладания. И ценой невероятных усилий, наконец, отвел взгляд от ее ног и маленьких узких ступней.
Кто эта женщина, снова подумал он.
От кого все время убегает? А она действительно убегает. И пусть себе отрицает хоть до Судного дня, но для него не секрет, что за стенами этого дома существует нечто такое, что постоянно угнетает и ужасает ее. По несколько раз за ночь она вскакивает с постели, на цыпочках подкрадывается к окну и внимательно всматривается в темноту. Зачем? Чего боится? В таких случаях он всегда притворялся спящим, а сам осторожно наблюдал за ней, напрочь лишаясь покоя от того, что ему неведома истинная причина ее страха.
Порой ему казалось, что он больше не выдержит. Почему бы ей не довериться и не положиться на него? Единственное, до чего он дошел, размышляя над таким положением вещей, заключалось в том неприятном факте, что сам он являлся составной частью этой проблемы. Вероятно, это ей не доставляло радости, но она могла бы в два счета сорвать покров с тайны. Наивная надежда. Вот уже две недели он и спят на одной кровати, но он так и не смог завоевать доверия.
Он уже изучил ритм ее дыхания, даже с закрытыми глазами мог бы узнать по запаху и по звуку шагов, но она все еще оставалась для него чужой. Он нисколько не сомневался в этом.
– Как тебе удалось обнаружить пистолет? – поинтересовался он.
– Для человека на костылях здесь не слишком-то разгуляешься, чтобы можно было что-либо спрятать.
Пистолет он нашел в первое утро их совместного проживания в сумке с детскими пеленками. Она возилась на кухне, а он в это время просматривал все вещи, чтобы раскрыть тайну, покрытую мраком. Ей и в голову не приходило, что он полезет туда. Значит, и в самом деле, она постоянно врет, и ситуация совсем не так безобидна, как хочется представить.
Естественно, Кендал очень расстроилась, увидев его с оружием в руках. Она долго распекала и упрекала его за то, что он роется в чужих вещах, как он вообще посмел это сделать, а потом решительно потребовала вернуть пистолет. Он нагло рассмеялся ей в лицо, признав, правда, что поступил не очень красиво.
Но хорошо смеется тот, кто смеется последним: все патроны от пистолета она спрятала совершенно в другом месте. Поэтому находка оказалась для него абсолютно бесполезной.
И тем не менее эта бесполезная игрушка порождала ложное ощущение власти над событиями. К своему удивлению, Джон обнаружил, что с оружием чувствует себя гораздо увереннее и спокойнее. А самое интересное, что он уже откуда-то знал вес оружия, вспомнилась его приятная форма и в руке оно лежало совершенно естественно. Джон чувствовал, что умеет обращаться с ним. Даже в отсутствие патронов, он каким-то образом знал всю механику пистолета, умел заряжать и стрелять, нисколько не страшась, наоборот, с каким-то необъяснимым уважением.
Он долго размышлял над этим. Почему он успокаивается, держа в руках пистолет? Откуда эти навыки? Он пытался вспомнить подобный опыт, но провалы в памяти обрекли все на неудачу. Правда, еще теплилась надежда, что пистолет поможет ему хоть что-нибудь припомнить. Поэтому он так расстроился, когда Кендал забрала игрушку.
– А я все равно найду, – упрямо буркнул он.
– На сей раз и не надейся.
– Буду искать, пока не найду.
– Отнюдь.
– Чей он вообще-то?
– Мой.
– Кормящие матери редко носят с собой оружие, Кендал. Зачем тебе пистолет? Неужели ты похитила меня, пригрозив оружием? Может, ты держишь меня в качестве заложника?
Она весело рассмеялась в ответ.
– Как думаешь, сколько ты стоишь? Думаешь, ты очень богат?
Он на мгновение задумался, потом решительно покачал головой:
– Нет, вряд ли.
– Помнишь, ты сам настоял, чтобы я взяла тебя с собой? Не будешь же ты утверждать, что из больницы я забрала тебя насильно?
Да, все верно, подумал он. Она не заставляла его бежать вместе. Значит, предположение о похищении и содержании в качестве заложника летит ко всем чертям.
– Пистолет небось в том же месте, что и ключи от машины?
– А зачем тебе ключи?
– А зачем ты их спрятала?
– Ну, преподнесу я ключи на голубом блюдечке с золотой каемочкой, и что ты будешь с ними делать? – лукаво поинтересовалась женщина. – Ты ведь все равно не сможешь вести машину одной левой.
– Но могу попробовать, черт возьми.
– И сможешь оставить меня и Кевина без средства передвижения?
– Точно так же, как ты собиралась бросить меня при первом же удобном случае, – тотчас парировал он, выразительно взглянув ей в глаза. – Должен же я с чего-то начать.
Надо покончить с этим раз и навсегда.
Кендал соскочила с кровати, подвинула к себе поднос, что лежал на ночном столике. Он подозрительно наблюдал за ее действиями: она достала пластиковую бутылку со спиртовой растиркой: маленькие ножницы и спирт.
– Значит, покончить раз и навсегда? Давай снимем швы с твоих ран.
– Черта с два.
– Да не бойся ты, это не страшно.
– Легко тебе говорить. Швы-то не твои. Почему бы нам не обратиться к врачу?
Кендал смочила спиртом кусочек марли.
– В этом нет никакой необходимости. Швы следует просто надрезать, а затем вытащить пинцетом. Я видела, и не раз, как это делается.
– А я видел операцию на открытом сердце, – возразил он. – Но это же отнюдь не означает, что я могу проделать то же самое.
– Когда это ты видел подобное?
– Обычная метафора. – Джон кивнул на поднос. Сейчас же убери всю эту дрянь подальше. С этими ножницами я тебя к себе не подпущу. Откуда мне знать, вдруг ты перережешь мне вены?
– Задумай я это сделать, выбрала бы более подходящее время – когда ты спишь. Да и не стала бы ждать две недели.
В этом есть свой резон, подумал он. Она, безусловно, хочет от него избавиться, но вряд ли пойдет на убийство.
Во всяком случае, ему так казалось.
– Перестань вести себя как мальчишка и наклонись, – приказала она и уверенно приблизилась. Но он крепко схватил ее за руки.
– Ты, вообще говоря, знаешь, что делаешь?
– Доверься мне.
– Ни за что на свете.
Кендал закатила глаза, сожалея, что придется тратить время на объяснения.
– На поверхности осталось лишь несколько швов. Все остальные раны уже заросли, а швы рассосались.
– Откуда ты знаешь?
– Доктор сказал. – Кендал посмотрела на него сверху вниз открытым и честным взглядом. – Больно не будет, обещаю. Рана уже затянулась.
И правда, вот уже в течение нескольких дней он не чувствовал никакой боли. И голова больше не раскалывалась. Можно было даже вымыться с головой. Раны затянулись и вызывали легкий зуд, да еще потихоньку отрастали волосы и ему все время хотелось почесаться.
– Ладно, – нехотя согласился он, – но если начнет болеть… – и отпустил ее руки.
– Я сразу же все брошу.
Кендал мягким, но уверенным движением наклонила его голову. Затем продезинфицировала рану.
– Сиди спокойно, – проворчала она, сняв бинты и взявшись за маникюрные ножницы.
Затаив дыхание, она приступила, и если бы не металлическое клацанье ножниц, то он ни за что бы не догадался, что первый шов уже снят. Все его внимание сосредоточилось на другом – близкое свежее дыхание женщины, ее бедра, округлость которых он уже ощущал своим плечом, ее вздымающаяся грудь чуть ли не перед самым носом – все это волновало гораздо сильнее, чем страх боли.
Возможно, ему не следовало искать ее близости. Тогда это показалось хорошей идеей. А оказалось глупым способом проверки истинности ее «брачной» истории. Пожалуй, за эту тактическую ошибку лично он расплачивался куда сильнее, чем она. Колыхание ее груди под ночной рубашкой или майкой вызывало у него бесконечные грезы и несбыточные мечты.
– Ты в порядке? – неожиданно спросила Кендал.
– Да, конечно.
– Твоя нога все еще тебя беспокоит?
– Нет.
– Тогда в чем же дело?
– Ни в чем.
– Ну так перестань ерзать. Я ничего не смогу сделать, пока ты не сядешь спокойно.
– Давай побыстрее, ладно? – сердито бросил Джон. Она положила ножницы и взяла пинцет:
– Возможно, ты почувствуешь легкую…
– О-о-о!
– Снимаю.
– О-о-о!
Она немного отступила назад и поставила руки в боки. Майка, натянувшись, выявила ее пышные формы. – Может, ты хочешь сделать это сам?
«Я хочу сделать тебя», – кричало в его душе.
– Скажи и я сразу же все брошу.
– Ты зашла так далеко, что надо побыстрее кончать, черт возьми.
Спустя какое-то время она закончила сию неприятную процедуру и продезинфицировала шрамы спиртом. Он почувствовал легкое пощипывание, но ни словом не упрекнул.
– Как только твои волосы отрастут, – произнесла она, убирая ненужные инструменты, – ты будешь чувствовать себя как новенький.
– Вряд ли.
– А, амнезия? Все еще никаких проблесков?
– Не притворяйся, что разочарована, – хмыкнул он. – Ты же не хочешь, чтобы я что-нибудь помнил?
– Очень даже хочу.
– Тогда почему не помогаешь мне вспомнить прошлое? Как только дело доходит до чего-то важного, ты тут же становишься сдержанной.
– Доктор сказал…
– Доктор сказал, доктор сказал, – передразнил он недовольным голосом. – Ты как-то говорила, что не доверяешь этому болтливому и самодовольному идиоту, но сие ничуть не мешает тебе ссылаться на него, когда это выгодно.
– Доктор сказал, – продолжила она, не обращая внимания на возражения, – что мне не следует обременять твое сознание избыточной информацией.
Кендал явно выглядела недовольной из-за его ворчливости и грубости. Неужели эту женщину ничто не волнует, подумал он. Ее удивительно спокойный голос и исключительная невозмутимость не только не успокаивали его, а наоборот, доводили до белого каления.
– Тебе ни к чему торопиться с восстановлением памяти и насиловать себя, – пояснила она. – Память вернется только тогда, когда сама этого захочет. И незачем ее подгонять.
– Ага, тебя это вполне устраивает.
– Спорный вопрос, – сказала Кендал – Хорошо, валяй. Что ты хочешь узнать?
– Кто отец твоего ребенка?
Наконец-то! Честная, не наигранная, импульсивная реакция. Она была просто потрясена откровенностью вопроса. Он застал Кендал врасплох. Она ожидала услышать все что угодно, но только не это.
– Это не мой ребенок, – с уверенностью заявил Джон. – Я знаю, что не мой, – повторил он твердо. – Он не вызывает у меня никаких эмоций. Он не плоть плоти моей.
– Да как ты можешь? Откуда ты знаешь? Ты ведь даже ни разу не дотронулся. Даже не посмотрел на него ни разу.
– Я… Я не могу, – запинаясь, выдавил он. – Он… вообще дети… Они… – Что он мог ей сказать? Что они наводят на него ужас? Кендал подумает, что он сумасшедший, и будет права. Нет, самое близкое по значению слово, которое, пожалуй, передаст всю гамму его чувств, – это страх. Каждый раз, приближаясь к ребенку, он испытывает прямо-таки животный страх.
Кендал с любопытством уставилась на него, ожидая, когда же он выскажется.
– Мне слишком не нравится, как они хнычут и плачут, – наконец произнес он.
Одна только мысль о детском плаче доводила его до нервного тика. Он слышал отзвуки своего недавнего кошмара, но вместо того, чтобы отогнать их и побыстрее забыться, усилием воли воскрешал все подробности. Он старался раздвинуть границы сознания и на этот раз уловил что-то такое, что раньше всегда ускользало. Во сне он отчетливо обнаружил стремление во что бы то ни стало прекратить детский плач. Но сейчас понял еще кое-что поинтереснее: он боялся внезапного молчания так же сильно, как и плача. Вероятно, потому, что молчание ребенка в его сознании ассоциировал ось со смертью. Теперь Джон хорошо это знал. А также знал, что каким-то образом несет за это ответственность. Господи.
Прошло немало времени, прежде чем он осмелился открыть глаза. Он чувствовал себя физически истощенным и подавленным, будто снова пережил ночной кошмар.
Кендал застыла как вкопанная, глядя на него со смешанным чувством беспокойства и сожаления.
– Когда ты попыталась избавиться от меня в Стивенсвилле, это имело какое-то отношение к ребенку? – он наконец-то решил нарушить тишину. – Что я имел против него?
– Ничего.
– Не лги мне, Кендал. У меня какое-то сильное предубеждение против грудного ребенка, и я не знаю отчего. Если я не законченный бессердечный подонок, то должна же существовать причина, объясняющая такое мое отношение. Что это за причина?
– Я не знаю.
– Скажи мне.
– Я не знаю!
