Роман Воронов
Знаки
Кусок глины
1
Опухший от длительного пребывания в водной среде, изнуренный сокращением своих хрящей и измучивший раздвижением костей и мышц ту, что носила в себе и была сосудом для него, ошеломленный обилием света и звуков, беззащитный и испуганный, входит в этот мир человек. Где же здесь изящество Сотворения Жизни, неужели это рука Великого Мастера? Уж не в звонком ли шлепке по заднице новоявленного землянина, дабы раскрыл он рот от обиды пошире, выплюнул остатки ненужной теперь субстанции и, расправив легкие, как паруса на грот-мачте, огласил Вселенную приветственным воплем. А проделай такое Отец Небесный с Адамом, так вывалился бы у него из чрева кусок глины, а вместо крика – гримаса удивления на лице по причине холостой работы органов ротовой полости в связи с полным отсутствием воздуха в Раю.
– К чему клонишь, автор? – возмутится нетерпеливый читатель.
Отвечаю:
– К наследию Адама, тому самому куску глины, что изверг из себя первочеловек, наш прародитель. Это та часть Творения, которую Создатель не сформировал, это та часть Творения, в которую Создатель не вдохнул себя, и ее, бесформенную и неодухотворенную, мы знаем как Эго, ибо она формировала и наполняла себя сама.
– Каким образом материей, даже осмысленной Творцом, возможно самостоятельное обретение формы? – усомнится читатель.
Видели ли вы, как гончар, возложив на свой круг бесформенную массу, раскручивает ее и, полагая определенным образом руки, получает сначала простую чашу, а затем, отточив мастерство, и крутобокую, длинношеюю амфору. Гончарным кругом и чуткими руками является для Эго сознание человека.
Через зарождающиеся импульсы освоения нового мира, посредством созерцания в нем себя, Эго Адама смогло «слепить» простенький сосуд, для более изощренных же форм потребовались годы воплощений адамова племени. Но, как известно, пустующий сосуд мертв, сама суть его служения – Заполнение. Не имеющая внутри себя ничего чаша – всего лишь забава для ветра, хлестнувшего редкой плетью ее бока снаружи и заглянув любопытства ради внутрь, но, обнаружив там пустоту, выскочившего на свободу без сожаления. Когда же несчастный сосуд закрывают еще и крышкой, он становится пристанищем пауков, облепивших его своими тонкотканными сетями, но и они через время, заскучав от одиночества и голода, обусловленного полным отсутствием жертв, покидают сии проклятые места и на дно садятся воспоминания, вползающие в поры хоть и оформленного, но безжизненного глиняного трупа и, слегка поднатужившись, растрескивают скорлупу, обваливая сосуд обратно в бесформенную горку осколков и бурой пыли.
– И чем же Эго наполнило «Адамову чашу», ну же, не томи? – любопытный читатель, а раз он вытерпел до этих строк, то еще и терпеливый, требует ответа.
Подчиняюсь ему:
– Яблочным соком.
– Не того ли пресловутого плода познания?
Ко всем эпитетам, относимым к читателю, добавлю «проницательный». Да, того самого, что привел к возникновению «конфликта» между Отцом и Сыном, необходимого эволюционного скачка, перехода.
– Про Переход я уже где-то слышал, – вставил наблюдательный читатель.
Возможно, видел на дорожных знаках или в метро (шутка). Изгнание Адама из Рая – Первый Переход, изменение сознания от пассивно-благоденствующего к активно-изучающему.
– Прелести Евы, – хохочет читатель, впору примерить ему новый эпитет – скабрезный.
Самое себя, а следовательно, и Бога, как части Его.
– И причиной к началу этого процесса послужила отрыгнутая глина, горшок с яблочной кислотой, самопровозглашенное Эго?
– Да, мой удивительный читатель, я снимаю, вместе со всеми негативными эпитетами, перед тобой шляпу, именно Эго. Сам Создатель, представляя собой Чистую Любовь, не может (!!!) ввергнуть душу, часть себя, в энергии отрицания, для этого требуется инструмент, несущий на себе противоположные энергии, то есть Антипод. Адам создавался как Материя из Антиматерии, она и есть суть Эго.
– А в моей дивной и изящной амфоре есть яблочный сок Адама? Мой бесподобный читатель бежит впереди, да что там паровоза, искрометной мысли.
В твоей амфоре и сок адамова яблока, и кровь Авеля и еще такое неисчислимое количество личных ингредиентов, что Великий Авиценна. Главный Врач Планеты, закатывает глаза от удивления, разбирая подобные «букеты» на составные части. Эго человека – сложнейшая формула, программа, не воспроизводимая физическими средствами, банк данных неимоверного объема.
Твое Эго это ты, стоящий против Бога, твоя душа это ты, находящийся подле Бога. Единение с Богом есть шаг Эго к Душе, приближение «Я» к «Истинному Я», слияние Материи и Антиматерии.
– У меня начинают дымиться остатки волос на голове! – возмущается лысеющий раньше времени читатель.
– Устанет сердце бить само себя,
Кровь загустеет, и остыну я,
Но мысли о величии вселенной
Согреют древо стен темницы тленной.
– Это ты к чему? – спросит с обидой в голосе читатель.
– Так, в голову пришло.
– Издеваешься? – качает головой мой проницательный визави.
– Совсем нет, и забудем об этом, лучше ответь на вопрос: какой самый знаменитый сосуд в истории человечества (в рамках школьной программы) тебе известен?
– Грааль.
– Да, конечно, Грааль. Ну, так вот, Грааль – это Эго Иисуса, символ вместилища всего наработанного человеком, ставшим Богом. Иисус, как энергия, есть баланс Бога в Человеке, потенциал Человека, как сосуда для принятия Бога. Как ты думаешь, чем заполнен Грааль?
– Любовью.
– Я восхищаюсь тобой, читатель, ибо ответы твои – истина. Грааль до краев наполнен Любовью, Эго Иисуса это безусловная Любовь на девяносто девять процентов.
– Почему не на сто? Есть ложка дегтя?
– Иначе не оценишь вкус меда, или, не в полной мере. Любовь притягивает Дух к Истоку, но точкой опоры, местом, от которого он отталкивается, служит Эго. Дух в энергиях Любви – астронавт в невесомости, Эго – его реактивный ранец.
Хочешь знать, сколько любви в твоем Эго? Загляни в него. Узкое горлышко, ничего не видно? Тогда потряси, перемешай собственное содержимое, но не переусердствуй – расплескавши свое, впустишь чужое, то, что привыкло к иной форме сосуда и станет деформировать тебя под нее. Так ломается воля, изменяется Путь, переворачивается Мир, а душа извлекается из прежней оболочки и трансформируется в кусок глины, одухотворяемый не Создателем, но чужой Сутью.
2
Старый мастер склонился над гончарным кругом, словно Творец над сотворенной Вселенной. Годы трудов, бесчисленные миры, прекрасные и изящные, удачные и не очень, самые разнообразные: кувшины с изгибами женских тел, горшки, по форме напоминающие ядра, тарелки, плоские как галактики, необозримые глазом, чаши – черные дыры, втягивающие в себя росу из остывшего воздуха пустынь, баклаги, жаждущие винных паров, елейки, обитатели храмов и церквей, кумганы для омовения рук, творящих зло и добро, и всякая иная утварь, что поддается обжигу, затвердеванию и служению.
Он оторвал взгляд от заворожившей его картины, расписанной трещинами в древе рабочего диска, его ровесника, и посмотрел на подмастерьев. Трое подростков сидели на скамье у стены и молча наблюдали за почти сухими слезами, теряющимися в стариковских морщинах Мастера. Надо было начинать первый урок.
– Кто из вас знает, как получается Форма? – спросил он.
Тот, что был постарше остальных, лет двенадцати, выкрикнул: – Понятное дело, руками.
Средний по возрасту, покачав головой, добавил: – И вращением круга.
Младший, белобрысый мальчуган, поерзав на скамейке, едва слышно пролепетал: – Воображением.
Мастер довольно кивнул головой: – Все правы, но не по отдельности, а вместе. Теперь скажите, для чего нужна Форма?
Старший снова выступил первым: – Удерживать что-то.
Следом, словно только и ждал, добавил Средний: – Хранить что-то.
Младший, тише прежнего: – Созерцать ее саму.
Старик хлопнул в ладоши от удовольствия: – Ай да подмастерья, ай да ученики. Опять правы, но не по отдельности, а все вместе. Что ж, последний вопрос, – Мастер поправил фартук. – Что в Форме главное?
– Пропорция, – не заставил себя ждать Старший и, кивнув в сторону Младшего, добавил: – для созерцания.
– Объем, – продолжил Средний, похлопав по плечу Старшего, – для удержания чего-то.
Младший, вытаращив глаза от свалившейся ответственности за финальное слово, беззвучно пошевелил губами: – Глина.
Мастер загоготал не своим голосом, теперь уже слезы радости застили его глаза, он сотрясался от хохота так долго, что заболел живот и грудная клетка. Едва отдышавшись, он протер вспотевшее лицо – лавка у стены была пуста. Вспомнить себя двенадцатилетним рядом с десяти- и восьмилетним не сложнее, чем, устроив руки особым образом, создать Грааль, чашу, которую наполнишь прожитой жизнью, до самого края.
Мастер привычным движением крутанул гончарный круг и уложил на него кусок глины.
Каков кот, таков и приход
Забавы ради в храм войдя,
Избави Бога от себя.
Кот был профессиональным попрошайкой. Вот уже несколько лет он не ловил мышей, осознавая всю пагубность акта лишения жизни другой души ради продления собственной, не посещал свалок и помоек, считая ниже своего достоинства добывать не пропитание, а довольствоваться остатками оного, по большей части протухшего, прокисшего, со следами разложения питательных волокон, да еще и освоенного вездесущими, отвратительно пахнущими, мухами. Также из традиционного поведенческого клише Кот вычеркнул воровство во всех его проявлениях, будь то опустошение собачьих мисок (естественно, с отвлекающим маневром) или подбор случайно упавшего с прилавка товара на рынке (здесь уже без маневров, только проворство и скорость).
Однажды в жизни рыжего преуспевающего бродяги, полной опасностей и приключений, достойных пера романиста уровня мировой классики, произошло нечто, приведшее к смене кошачьего мировоззрения и, как следствие, к вовлечению нашего героя в события, описываемые ниже.
Итак, как-то ранней весной, когда природа, потягиваясь и расправляясь, жмурится от яркого солнца, с удивлением (в который раз) и восхищением созерцая его сближение на пяток миллионов километров, после «загула» к афелию, с землей, Кот «уходил» от преследующего его пакистанского мастифа. Беспечный воришка уцепил кусок мяса с кости, бесхозно валявшейся, как ему показалось, у ворот трехэтажного каменного особняка. Когда из живой изгороди высунулась устрашающая морда булли-кутта, почуявшего волну новых запахов и считавшего через рецепторы, как сканер, штрих-код, весь состав преступления, Кот готов был принять смерть на месте, но, дернувшись, мастиф зацепился боком за ветку и даровал рыжему одну единственную секунду надежды. Кот, как опытный боец, воспользовался случаем и рванул с места что было мочи.
У булли-кутта и без того дурная слава, а разъяренный мастиф походил на тяжелый танк, научившийся передвигаться со скоростью спортивного автомобиля. Его распаленное, разгоряченное дыхание касалось кончика облезлого хвоста, а периодическое лязганье челюстей отдавалось в прижатых кошачьих ушах предсмертным набатом, придавая ужасу погони своеобразную изысканность.
Кот превзошел сам себя. Страх не смерти, не боли от удушения или ломающихся костей вселял в него, последний раз подкрепившегося только позавчера, и чем – банановой шкуркой, поистине нечеловеческие силы. Кот боялся унижения, быть растерзанным на глазах у многочисленных зрителей – вот что гнало его по шумящим радостью пробуждения весенним улицам к окраине, на пустырь, ближе к лесу. Там, в глуши, будь что будет, но не здесь, где малые дети с деревянными куклами в розовых чепчиках и разноцветными шарами, болтающимися в голубом небе на тонких нитях, и их мамаши, воркующие меж собой и с любовью поглядывающие на собственных чад, где джентльмены, раскланиваясь друг с другом, слегка приподнимают цилиндры, а заглядевшись на дам, поглаживают усы и, влетев в лужи, выскакивают из них на каблуках, дав волю крепким выражениям, позабыв при этом о дамах, истинных причинах фиаско.
В общем, жизнь кипела вокруг, и портить эту прелестную, буйную, радостную картину фрагментом собственной смерти Коту не хотелось. На этой богоугодной мысли он прибавил ходу, и ужасающий встречных пешеходов преследователь заметно отстал, а затем и вовсе скрылся из вида. Кот, не веря своим глазам, перешел на шаг, а через квартал, не переставая оглядываться, остановился. Несколько минут он успокаивал бешено колотившееся сердце, после чего вылизал с боков дорожную пыль, а со спины собачью слюну.
Фу, в следующий раз надо быть осмотрительнее, решил Кот и в самом благодушном настроении повернул за угол чугунной ограды, отделявшей земли местной церкви и прилегающего к ней кладбища от городской суеты, полной людей, детей, домашних, а также и бездомных животных.
За углом Кота поджидал… мастиф. Адское создание и не собиралось сдаваться, охотник со стажем все время держался подветренной стороны и вышел в нужную точку. Кота от ужаса подбросило так высоко, что ринувшийся на него булли-кутта пролетел под ним, схватив чудовищными челюстями только воздух. Рыжий комок, едва коснувшись земли, отпружинил в сторону ограды в надежде на чудо, и оно произошло.
Как шар, отправленный мастером-бильярдистом, влетает точнехонько в лузу, так Кот просвистел меж решеток ограды, мастиф же, подобно новичку, впервые увидевшему «удар Лемана», распахнул челюсть от удивления и злости – обидчик снова ускользнул от него.
Бесполезно описывать потрясенную психику пса, до вечера обшаривавшего церковную ограду в поисках подходящей щели или иного слабого места. Кузнецы, ковавшие ее, получили за работу щедрое вознаграждение и благословление Святейшего, строители же, уронившие при монтаже одну секцию по причине дурного настроения вследствие обильного возлияния, были преданы анафеме в назидание сменившим их, те же, с испуга, сделали свою работу весьма достойно. Булли-кутта ближе к полуночи вернулся в родную конуру, по пути разорвав от отчаяния крысу средней упитанности, случайно подвернувшуюся ему, и, улегшись на подстилку, стал монотонно грызть свою кость, задумчиво поглядывая на луну.
С того самого дня Кот проникся невероятным уважением к приютившим его стенам из чугуна и Божьей Благодати и решил остаться под их двойной сенью. Утром двери храма распахнулись, и народ повалил валом, кто венчаться, кто крестить, кого понесли отпевать, но, в основном, за дарами к Богу (в обмен на маленькие свои).
Перед входом, на ступенях, которые, как позже выяснил Кот, именовались папертью, обитали специальные люди, приходившие сюда раньше остальных, но никогда не заходящие внутрь. Они занимали места, частенько ссорились и побивали друг друга из-за того, кому где быть, и целый день сидели сиднем, бормоча нехитрые заклинания и проливая слезы, которые выдавливали из глаз без всякой на то причины. Приходящие к Богу и проходящие мимо убогих давали им деньги и еду. Все называли этих людей попрошайками. Коту понравилась такая жизнь, сиди, мяукай, ничего не делай, и тебя кормят. Здорово, решил он. Понаблюдав пару дней за периметром, рыжая бестия убедился, что собак внутрь не допускают, птиц, гадящих на купола и образа, не стреляют, а кротов, буравящих мягкую землю свежих могилок, не травят, что же касается наличия класса кошачьих, он полностью отсутствовал, нулевая конкуренция.
Кот осторожно подошел к мужику, который каждое утро заматывал один глаз грязной тряпкой и искусно подгибал правую ногу, будто ее не было вовсе, и сел рядом. Убогий лениво посмотрел на него, затем почесал холку своей клешней, от которой несло так, что знакомые Коту по свалкам мухи побрезговали бы садиться на нее, но ничего не сказал. Так Кот был принят в клан попрошаек.
Ему подавали в основном дети и возрастные дамы. Когда какая-нибудь седовласая особа с напудренным лицом, напоминавшим маску Горгоны (ее Кот видел на театральной афише), останавливалась возле «чудесного рыжего милашки» и начинала ковыряться в своей мешковатой, бездонной сумке, одноглазый безногий вонючка нажимал отсутствующей ногой на хвост, и, вдохновленная душераздирающим воплем Кота, Горгона отламывала кусок булки потолще и отсыпала убогому монет сверх обычной меры.
Так проходили дни, Кот научился «делать глаза», менять интонации от жалобных до требовательных, разорвал, для имиджа, левое ухо и повыдирал на теле шерсть клоками. Его товарищ по ступени и партнер по бизнесу намотал на переднюю лапу лоскут мерзко пахнущей тряпки, коих в его арсенале имелось несчетное количество, и вдвоем они неплохо зажили, вызывая жгучую зависть и неприкрытое раздражение соседей.
В один из таких бесконечных, едва отличимых друг от друга дней Коту, дремавшему под мелким дождиком во время службы (уходить нельзя, процедура обращения потенциальных кормильцев к Богу вот-вот закончится, и они двинут обратно, а часов котам иметь не положено), поставили под нос миску с молоком. Это было что-то новенькое. Рыжий попрошайка удивленно приоткрыл один глаз, взглянуть на благодетеля (конфеты, яблоки и хлеб уже не лезли в пасть, а мясные деликатесы большая редкость на паперти, местный приход был нищеват), им оказался высокий мужчина в черной рясе.
– Мяу, – выдавил из себя Кот, что значило – «ты кто?»
Вместо обычных в таких случаях «у ты какой мордашка», «кушай, глупенький» или «что вылупился, наглая морда» от высокого прозвучало:
– Я Священник этого храма.
Кот повернулся к убогому партнеру, не с ним ли разговаривает высокий. Сосед сидел с закрытым веком и сопел под редкими каплями, словно запыхавшийся мопс.
Нет, человек смотрел именно на Кота.
– Не стыдно тебе?
– Мяу-у-у, – снова муркнул Кот, имея в виду на сей раз – «чего?»
– Попрошайничать, – человек продолжал спокойно беседовать с животным, явно понимая далеко не простой и совсем не распространенный среди людей кошачий язык.
Кот жадно прильнул к миске, опустошил ее до половины и, глядя прямо в глаза священнику, проголосил:
– Мур-мур-мур, – типа, а какие у меня варианты?
На что последовал ответ доброго человека:
– Поживешь у меня. Как тебя называть, рыжий?
– Мяу.
– Хорошо, пусть будет Кот.
Он подхватил одной рукой Кота, другой – миску и, не перекрестившись (а нечем), вошел в храм.
Священник жил бедно: маленькая келья, стол, стул и узкая кровать – вот все убранство его хором, хотя нет, еще книги, стопками стоящие на полу (одно удовольствие задирать лапу). Труды по богословию, философии, истории сталагмитами тянулись к потолку, отбрасывая дрожащие причудливые тени от единственного источника света – парафиновой свечи.
«Ретроград», – подумал Кот и, недовольно мяукнув, спрыгнул с рук хозяина столь утлого жилища, укрывшись под кроватью. Выбрав место у ножки, все они были привинчены к полу, он еще раз мяукнул (живет как в тюрьме) и заснул.
Священник оказался странным человеком – то ли аскеза повлияла на его психическое здоровье, то ли обет безбрачия, Кот так и не решил, но ясно было одно – Святой Отец немного чокнутый. Несмотря на всеобщий прогресс и сексуальную революцию в обществе, он все еще ждал Мессию, причем не где-то, а среди своего прихода. Каждое утро, открывая дверь и выпуская Кота на паперть, Священник напутствовал его словами: – Смотри в оба, не прогляди, – а вечером, впуская его в свою полутемную резиденцию, спрашивал: – Ну как, видел?
Кот, всякий раз в ответ однозвучно мурлыкал, в первом случае это значило – «и не надейся», во втором – «ага, даже двух». Священник абсолютно спокойно реагировал на кошачий сарказм, завершая утреннюю беседу фразой: – Возверуй, и надежда не обойдет тебя, – а вечером, поглаживая рыжего упрямца по голове: – Нам бы и одного, ибо из двух один будет Антихрист, и поди разбери, кто из них кто.
Кот забивался под кровать, где его уже ждала миска с теплым молоком, а хозяин садился за книги и проводил в этом занятии долгие ночные часы, изредка истово крестясь от прочитанного, а иной раз и чертыхаясь, после чего снова крестясь, еще более ожесточенно.
Да, он был чудной, но его вера в Мессию являлась столь высокой и сильной, что вызывала уважение даже у Кота, который по своей отвратной натуре не уважал никого, включая собственную мать, окотившую его шестым по счету в недрах мусорного бака и успевшую вытащить в безопасное место пятерых, пока на голову последнего несчастного новорожденного не навалили такую гору картофельных очистков, что его немощный писк не долетел до ее ушей, и кошка сочла последнего сыночка погибшим.
«Раз ему так нужен Мессия, – думал Кот, вспоминая ужас одиночества и ожидания конца под остатками Паслена клубеносного, – будет». Весь следующий день он высматривал среди прихожан фигуру, наиболее подходящую Мессии. В первой половине сеанса попрошайничества Кот мучился вопросом – мужчина или женщина? Люди проходили мимо, кто с улыбкой, кто в задумчивости, хмурные, смешные, непроницаемые, нервные, истеричные, со сталью во взгляде, с печалью в глазах. Все они, по мнению рыжего эксперта, на роль Мессии не подходили.
«Да, мой романтичный хозяин, – думал Кот, – понятно, отчего так много лет ты ждешь, непонятно – зачем».
Ближе к полудню у входа в храм остановилась полная улыбчивая дама с дочерью лет пяти-шести. Она достала из кошелька монетку, протянула малышке и сказала:
– Можешь дать ее кому захочешь.
– А если я захочу оставить ее себе? – спросила девочка, зажав монетку в ладошке.
– Ты должна отдать ее, она не твоя и уже не моя, – мама погладила дочь по головке.
– А чья она? – удивилась девочка.
– Бога, – ответила мать, – а Он хочет поделиться своей милостью с тем, кому она нужна.
Нищая труппа при этих словах ожила, зашевелилась, застонала, запричитала и окосела еще больше, захромав еще сильнее. Девочка обвела взглядом всех убогих, старательно привлекающих ее кривляньем и гримасничаньем, и остановилась на Коте:
– А котику можно?
Дама с умилением посмотрела на Кота, потом на дочь и рассмеялась:
– Раз Божий Дар у тебя в руках, значит, ты сейчас Бог, а Богу виднее, кого одарить милостью своей.
Девочка положила монетку перед Котом, и они с мамой вошли в храм. Монета тут же перекочевала в карман «благоухающего» компаньона, а мысль о том, что Мессией может быть даже ребенок – в кошачий мозг.
После антракта, связанного с проповедью Священника, начался второй акт пьесы «Жизнь попрошайки в теле кота». На выходящих из дверей, осеняющих собственные одухотворенные лица наложением креста, рыжий притворщик смотрел иными, хоть и по-прежнему зелеными глазами. Каждый из них потенциально Мессия, в каждом пребывает Бог, а значит, и Слово Его, не хватало только момента, события, подсказки, знака, чтобы любой, вне зависимости от возраста, пола и сословия, явил из себя Мессию.
Мой хозяин не глупец, сказал себе Кот, он знает об этом и ждет не Мессию, а Знака, сотворящего его. Кот взглянул на соседа, смердящий лицемер, прячущий здоровую ногу и видящий глаз за грязным тряпьем, не он ли Мессия, прекрасный лебедь, сбросивший оковы иллюзии и стряхнувший с себя, гадкого утенка, перья лжи и обмана?
Нет, Кот активно замотал башкой, только не он. А может вон тот, холеный господин в лаковых ботинках и шикарном костюме? Хорош, ухожен, красив. Такому пошло бы.
Любование Кота роскошным джентльменом прервал возмущенный вопль одного из попрошаек, вцепившегося грязной пятерней в отутюженную брючину франта:
– На пропитание убогому, господин, всего несколько монет.
Ответом господина послужил щелчок тростью по запястьям нищего и элегантный пинок под зад, отчего доходяга, неожиданно сам для себя, освободил насиженное на паперти место конкурентам, оказавшись внизу, на принадлежащей церкви освещенной земле.
Кот ошеломленно раскрыл глазища – непростительная ошибка для наблюдателя, благословленного Священником. Человек с человеком, как кошка с собакой, думал он, припоминая челюсти мастифа, но мы-то разные, а люди все одинаковые. Рассуждая таким образом, ближе к вечеру, в предвкушении миски с молоком, Кот пришел к неожиданному выводу: Мессия, скорее всего, не мужчина, не женщина и не ребенок. Он вообще не человек, Мессия – Кот. Освещенный нимбом осознанной Истины, четырехлапый пророк ткнул головой дверь кельи. Хозяин прервал молитву и спросил, не оборачиваясь:
– Ну как, видел?
– Мур-мур, – ответил Кот, что можно перевести как – «да хозяин, Мессия пришел».
– Ты уверен? – Священник встрепенулся и прижал двумя руками крест, висевший на шее, к груди.
– Мурррр (сомнений быть не может).
– Как ты догадался?
– Мяу (я наблюдал).
– Я тоже наблюдал, долгие годы, многие дни, в том числе и сегодня, во время проповеди. Закрою глаза – и передо мною лицо каждого прихожанина.
Священник зажмурился, волны воспоминаний пробегали по его коже, вздыбливая секунду за секундой, слово за словом, звук за звуком прошедший день. Кот, наблюдающий за ним, представлял руку ветеринара, проводящего экспертизу на предмет обитателей против шерсти. Вот он начал между ушей, спустился к холке, переехал на спину и у самого хвоста… стоп, есть прыгающий чужак. Священник, похоже, также повстречал нужное воспоминание, он резко открыл веки и произнес:
– Девочка лет пяти, с мамой, справа, восьмой ряд, у самого прохода. Неужели она?
– Мур, мур, мур, – разочарованно протянул Кот, подразумевая – «я тоже так думал, но она не Мессия», – и забрался под кровать, не притронувшись к молоку. Священник полночи что-то бормотал, мерил шагами утлую келью, молился, задувал, а затем снова запаливал свечу, в общем, вел себя пренебрежительно к отдыхающему Коту.
Новый день принес яркое солнце, обновленную миску с молоком и отсутствие хозяина. Не без удовольствия позавтракав, Кот, впервые не услышав «смотри в оба», занял свою обычную диспозицию рядом с компаньоном, уже прикинувшимся одноногим и одноглазым. Сегодняшний сеанс психотерапии под названием «подайте на жизнь» проходил вяло и неинтересно. Прихожане, поднимаясь по ступеням храма, бросали монетки в замызганные, протянутые ладони молча, без комментариев. К началу службы практически все обычные посетители заведения были внутри, Священник, оглядев паству, заметил только одно пустующее место, можно было начинать. Служки захлопнули двери храма, и в этот момент за ограду, едва перебирая ногами, зашел старик.
«Опаздывает, – отметил про себя Кот, – мумия ходячая».
Старик еле доковылял до ступеней паперти, отдышался и полез рукой шарить в кармане. Карман оказался девственно пуст. Старик, не получив обратной связи от кончиков огрубевших пальцев до соответствующей зоны головного мозга, глупо улыбаясь, продолжал шевелить конечностью внутри кармана. Ничего. Наконец слабый импульс достиг нужного места, улыбка упала с лица в пустой карман, старик замер от нежданной новости.
Опирающийся на рассохшуюся клюку, он напоминал дерево, срезанное молнией и потерявшее листву по причине прекратившегося сокотока или монумент старости и одиночеству, случайно забытый автором на ступенях храма по пути в музей.
– Господи, – прошамкал он, наконец очнувшись, – и подать-то нечего. Всю жизнь носил себя к Богу и вот… – Он затрясся в беззвучном и бесслезном рыдании, лишенный сил подняться к дверям и средств подать божьему люду, а через них и Богу.
