Роман Воронов
Знаки
Где рождается заря
1
На спине одинокой Скалы, горделиво задравшей базальтовый нос над бескрайней каменистой равниной, в непроглядной Темноте душной, обеззвученной южной ночи, сидел Человек. Подперев голову руками, он таращил слезившиеся от усталости глаза на черноту пространства, гадая, откуда должно появиться солнце. Сколько времени провел Человек в этом месте, не меняя позы и помыслов, он не помнил и не понимал.
Опустившись однажды на «каменный стул», дать отдохнуть ногам и мыслям, Человек остановил Время или, может быть, в этом месте Время не двигалось вовсе, теперь сей факт уже не имел значения для узника, подняться с приютившего его помоста было невозможно, как и заставить землю повернуться к солнцу – ночь, в ожидании зари, не прекращалась.
Человек, Место и Темнота соединились, срослись телами воедино, сплелись лианами временных петель, сомкнули объятия, совместив несовместимое, растворили друг в друге нерастворимое и застыли, каждый удерживая другого. Человек на Скале не дождется рассвета, Ночь не покидает этого места, Ночь не оставит Скалу, пока на ней Человек, а Скала не избавится от своей нежданной ноши до наступления утренней зари.
Помните белку в колесе? Ее свобода ограничена размерами барабана и, когда обессилевший зверек, падая, останавливает «пыточную камеру», ничего не понимающий ребенок, только что хохотавший над «веселой забавой», начинает плакать и нетерпеливым пальцем подгонять пушистого раба. Беличье колесо – это Скала, несущийся из последних сил в никуда затворник – Человек, дитя, не ведающее, что творит – Тьма вокруг, но над всей этой компанией есть некто, поймавший белку, построивший крутящуюся тюрьму и показавший ее ребенку. Этот некто ведает, что творит, и имя ему Антипод.
Человек закрывает глаза, видеть невидимое (черноту) и не видеть видимое (то, что скрывает она) бессмысленно. Он опускает руки, голова безжизненно падает на грудь.
«Здесь не нужны глаза, – думает Человек, – я мог бы жить без них. Смотреть на тьму или знать, что кроме тьмы нет ничего – разницы никакой. Почему я не прошел мимо этого куска камня, торчавшего на моем Пути призывным маяком, оказавшимся прокрустовым ложем. Песок, в котором вязли мои ноги, пока я шел, не так тяжел, как ветер, пронизывающий теперь мои сандалии, намертво «прикованные» к Скале».
Слезы пробились сквозь прикрытые веки, стало чуть легче. Человек стер влажные дорожки со щек и решил: «Нет, глаза мне все-таки нужны, даже во Тьме».
Скала остыла в объятиях затянувшейся ночи, которая, навалившись звездно-мерцающим животом, так и не сменила своего положения с того самого момента, как, охая и причитая, на нее, не знавшую ни седел, ни тюков, взобрался Человек. Жизнь, до этого кишащая на поверхности, обласканной солнечными лучами, забивалась в расщелины и трещины все глубже и глубже, пока все скальное нутро не охладело полностью. Змеи, ящерицы, пауки, сколопендры, черви и прочие ползущие и бегущие, извивающиеся и виляющие застыли в этом «пустынном айсберге», словно привычные экземпляры анатомического театра, недвижимые, остекленевшие, неживые.
Каким ветром занесло на одинокий остров в бескрайних песках того, кто, не представляя внешней угрозы, принес с собой настоящую (внутреннюю) катастрофу? Прикосновениями Творца в виде корпускулов света далекой звезды и лапок, скользких и сухих, чешуйчатых и мохнатых, жив неподвижный камень. Теперь он был лишен всего этого, и кем, задумчивым нытиком, всматривающимся без конца вдаль, без понимания, где рождается заря.
Скала с неприязнью и усмешкой думала о Человеке, выбравшем себе наблюдательный пункт на западном склоне. Он смотрит в спину ушедшему солнцу, в прошлое, во вчерашний день, тьфу, мудрец – Скала чихнула, и с вершины посыпались под ноги Человека мелкие камни. Он поднял один и швырнул в лицо Тьме (хотя понять, где у Тьмы лицо, а где все остальное, было не возможно). Тьма взвизгнула голосом койота, и Человек вжался от страха в каменный ложемент.
– То-то, раскидался, – хмыкнула Скала, – и, кстати, не поднатужиться ли мне до локального землетрясения, вдруг скину его, или сам уйдет.
Она попробовала разрушить ковалентные связи решетки, но, Богу Богово, а кремнию кремниево, ничего не случилось, разве только чуть нагрелись слои в самой глубине каменного сердца так, что застывший жучок дернул лапкой и снова замер.
– Кроме как торчать убогой инсталляцией, ни на что не способна, – определилась со своей ролью Скала, – буду нести свою ношу, или крест, или карму, не важно что, но стойко.
Ночная Тьма, шапкой накрывшая Скалу, сгустила и без того черную субстанцию собственного одеяния настолько, что Альтаир, висящий прямо над макушкой Человека, испуганно моргнув, исчез вовсе.
– О чем они оба? – кипятилась она. – Я под страхом ночи привела Человека на Скалу, я укрыла Скалу Тенью, через которую солнце прошло уже множество раз и сделалось невидимым, я остановила Время, и я… не могу оторваться от Скалы.
От этих мыслей Тьма передернулась. Если бы Человек оторвался от собственных дум и взглянул на ночное небо, то увидел бы невероятную картину – танец мерцающих, пропадающих и вновь появляющихся огоньков.
– Я всего лишь инструмент в чужих руках, – осенило Тьму, – я раба чьей-то Воли.
Осознание ничтожности своего Эго выразилось в исчезновении с небосклона всех созвездий. Абсолютная чернота попыталась сброситься со Скалы, но заостренный кусок базальта держал свой «головной убор» крепко, как английская булавка цепляет эгретку, не давая ей упасть ни в быстром танце, ни в глубоком реверансе.
Неразлучная троица, оценив безуспешность любых попыток изменить сложившуюся ситуацию, вновь обрела гармонию и баланс совместного пребывания. Где рождается заря, оставалось загадкой. Ребенок, уставший тыкать пальцем безжизненное тельце зверька, уснул, белка, собрав остатки жизненных сил, крутанула барабан на пол-оборота и затихла вместе с остановившимся механизмом. «Родитель» отнес сонного мальчика в постель, мертвую белку на выгребную яму, а колесо вычистил и смазал, до следующей жертвы.
2
Во сне ребенок увидел черную скалу на фоне бескрайнего звездного неба. Она «вырастала» у него на глазах из точки, темного, едва заметного, пятнышка, всего на полтона светлее той черни, что была разлита кругом, превращаясь в кусок пластилина размером с ладонь, затем в подобие подтаявшего снеговика, обильно посыпанного углем напившимся до бессознательного состояния кочегаром и, наконец, в настоящую скалу, грозную, неприступную, с острыми рублеными гранями, поблескивающими в свете звезд множественными вкраплениями слюды. Маленькому человеку казалось, что не только скала наплывает на него, но и сам он, убыстряясь с каждой секундой, летит ей навстречу. Столкновение во сне было неизбежным, но в последний момент каменный айсберг развернул к ночному путешественнику свой острый нос, указывающий на яркую белую звезду, а сам «снаряд Морфея» резко остановился перед сидящим на уступе Человеком.
Лицо его было знакомым, очень знакомым, но не чертами, а чем-то иным, едва уловимым. Ребенок вглядывался, Человек молчал. Становилось страшно, взгляд скального обитателя «прилип» к гостю, втягивал его, втаскивал внутрь, лишая воли к сопротивлению и голоса к призыву о помощи.
Лучше было разбиться о камни, чем попасть в руки каннибалам – вспомнил он недавно прочитанную книгу и тут же его осенило – глаза, вот что знакомо ему в этом страшном человеке. Такие же глаза были у белки, что целый день металась в колесе.
Вдруг человек «отпустил» ребенка, опустил глаза и произнес:
– Выпусти зверька.
Скала при этих словах задрожала, базальтовый нос начал осыпаться, а Человек, окутанный клубами пыли, поднялся на ноги. Темнота, парящая над скалой, рассеивалась, теряя отдельные звезды и целые галактики, ребенок отпрянул, спасаясь от каменных брызг, постепенно собирающихся в пояс астероидов, и глядя на пропадающего Человека, крикнул:
– А зачем?
– Узнаешь, где рождается заря, – услышал он голос, еле прорывающийся сквозь вибрации космогонического распада, рождающего Истину. Восставшее во все небо солнце ослепило мальчика, и он проснулся.
Из соседней комнаты доносился знакомый звук крутящегося барабана. Ребенок спрыгнул с кровати и бросился к дверям, на столе, в беличьем колесе, бешено кружился новый зверек.
– Сынок, смотри, какой красавец, не чета прежнему, – отец широко улыбался, показывая на белку, неистово перебирающую лапками в поисках надежной опоры.
– Пап, где рождается заря? – спросил мальчик, подходя к грохочущей тюрьме.
– Известно, на востоке, – ответил, не понимая вопроса, отец.
– Нет, – уверенно сказал сын, – вот здесь, – и ткнул себя в грудь, после чего остановил барабан и открыл дверцу.
3
Ветер, не беспокоивший Человека на Скале уже несколько дней (или столетий, время-то остановлено вместе с движением космических тел), неожиданно принес с обратной стороны каменного прибежища свист приближающегося то ли астероида, то ли снаряда, то ли еще чего-то, обладающего массой и способностью к левитации. Достигнув своей наивысшей ноты, звук оборвался, а Скала, зажатая намертво песками, довольно резво крутанулась вокруг своей оси. Перед Человеком в воздухе висел испуганный ребенок, судя по полупрозрачным, расплывающимся одеждам и неестественно бледному цвету лица, призрак. Его аморфные глаза были на редкость цепкими, вопрошающими и одновременно с этим требующими. Бледнолицый малютка явно чего-то хотел. Человек, не понимая цели ночного пришельца, не подающего ни знаков, ни сигналов, рассматривал его внутренности, прозрачные, словно чрево медузы. Немного знакомый с анатомией, Человек не находил каких-либо аномалий, нарушений, опухолей или случайно проглоченных вилок, вот только сердце ребенка… оно выглядело как сферическая решетка, внутри которой бился, просясь наружу, огонек.
«Надо же, – подумал Человек, – словно птица в клетке или куница в силке».
– Выпусти зверька, – неожиданно сам для себя обратился он к полупрозрачному гостю.
Свершилось невероятное, Скала, только научившаяся вертеться, начала трястись, пораженная неведомой лихорадкой, Тьма, проникшая, казалось, уже в легкие Человека, с шипением покинула дыхательный тракт, и сквозь белеющее в ночном небе дитя Человек заметил проблески рассвета.
– Зачем? – скорее уловил, чем услышал он вопрос мальчика.
И с первым лучом, пронзившим неподвижное пространство, Человек что было сил крикнул: – Узнаешь, где рождается заря.
Ключ в замке
1
Коридорный бесшумно скользил по ворсистому ковру холла четвертого этажа. Три года службы на этом, надо сказать, весьма прибыльном месте приучили его делать свою работу так, чтобы не беспокоить ни гостей, будь то высокопоставленные особы или многодетные семьи люмпенов, ни сослуживцев, от капризных сотрудников службы безопасности до вечно недовольных всем уборщиц, и самое главное, владельца заведения, не попасться на глаза которому являлось высоким искусством персонала, ибо тот был поистине вездесущ. Отельные эмблемы, вышитые на ковре в шахматном порядке, сливались под ногами в непрерывные полосы бордово-синего цвета, напоминая сигнальные огни посадочной полосы во время приземления, Коридорный очень спешил. Столь внушительное ускорение ему придал взволнованный голос ночного администратора. Всегда спокойная, уравновешенная, уже немолодая, но все еще привлекательная для противоположного пола женщина, Мадам Н., разговаривала со всеми монотонным, обезличенным, хотя и дружелюбным тоном, не меняющимся годами, но сегодня …
Красная лампочка, обозначавшая вызов из главного холла отеля, заморгала перед носом Коридорного в тот момент, когда он только распрощался со сменщиком, выслушав дневные сплетни и «проглотив» недурственную сумму чаевых, надежно упрятанных в форменном кармане уходящего.
– Один-ноль, – подмигнул он на прощание и скрылся за шуршащими створками лифта. Вот тут-то и заморгала лампочка.
– Коридорный, четвертый этаж, слушаю.
– Господи, что у вас в номере 414?
Номер 414 шел за номером 412, как лукаво принято в подобных заведениях, тринадцатые номера вроде бы не существуют, но со школьной скамьи всем известно – за цифрой 12 следует 13.
– А что с ним, мадам? – спросил Коридорный, удивляясь изменившемуся до неузнаваемости голосу администратора.
– Мне звонят из номера 414 и молчат, я перезваниваю туда – снимают трубку и опять молчат, и так несколько раз.
– Ну, мадам, успокойтесь, это такая игра, видимо, владелец номера просто хочет поговорить с вами, но не решается. Вы ему наверняка понравились, посмотрите карточку, бьюсь об заклад, это мужчина, и если он состоятельный джентльмен, вам можно позавидовать.
– Кретин! – сорвалась на крик Мадам Н. – Я посмотрела карточку, номер 414 пуст.
– Простите, Мадам, – ошарашенно проговорил Коридорный, – я сейчас проверю.
Он бросил взгляд на крючок с номером 414, оба ключа, как и полагалось, были на месте. Действительно, номер не сдан. Схватив один ключ, Коридорный смертоносной торпедой, выпущенной из подводного положения, рванулся к цели. Скорее всего, сбой в телефонной сети, думал он, приближаясь к нужной двери, ей названивает какой-нибудь старикан, воспылавший нежными чувствами к величественному бюсту мадам при оформлении документов, а высвечивается пустующий номер. Очутившись возле корпуса неприятельского корабля торпеда, вместо того чтобы завершить начатое в торпедном отсеке, остановилась. Коридорный не стал с ходу врываться в номер (настоящий профессионал), а приложив ухо к палисандровому полотну, прислушался. Тишина. Он аккуратно постучал в дверь костяшками пальцев. Мягкие удары эхом пронеслись по комнатам (номер 414 был «люксом» и имел пять комнат) и вернулись обратно… тишиной.
Убедившись таким образом в необитаемости апартаментов, Коридорный сунул ключ в скважину и… не смог повернуть его. Он удивленно взглянул на ярлычок – 414, все в порядке, попробовал еще несколько раз, ничего. Торпеда, ткнувшись взрывателем в стальной бок, не взорвалась – холостой выстрел. Что-то или кто-то мешал войти внутрь. Коридорный вынул ключ, присел на корточки и заглянул в замочную скважину. Вид, не открывшийся ему, означал только одно – с другой стороны в замок был вставлен ключ. Молодой сотрудник отеля, с прекрасной памятью, находящийся в отличной физической форме, не верил своим глазам. Комплект ключей к каждой двери составляет две единицы, один ключ сейчас находился у него в руке, другой, и он это прекрасно помнил, остался висеть на крючке 414. В поисках объяснения происходящего торпеда, вопреки законам физики, развернулась и с не меньшей прытью отправилась обратно, в торпедный аппарат. Эмблемы на ковре вновь обрели вид полос, упирающихся в рабочее место коридорного, глаза которого от изумления полезли на лоб, когда он увидел под номером 414 пустой крючок. Молодой человек в изнеможении опустился на стул, ключ со звоном выпал из его рук на столешницу. Из трубки, которую он не повесил, доносился далекий голос близкой к истерике Мадам Н.:
– Ну что там, пусто? Эй, коридорный, что там?
Он с раздражением грохнул трубку на рычаг и тут же услышал над головой успокаивающий, нравоучительный голос:
– Вы чем-то расстроены, любезнейший?
Коридорный поднял голову. На него, через толстенные стекла, вставленные в роговые оправы, зацепленные в свою очередь за оттопыренные мясистые уши на лысом, яйцеподобном черепе, смотрели серые, улыбающиеся глаза.
– Простите, – промолвил он.
– Разрешите представиться, – зашевелились тонкие губы на неподвижной маске лица его собеседника, – доктор психологии, Профессор М. Я из четыреста девятого. У вас, молодой человек, явно выраженный синдром постапокалиптического видения.
– Чего?
– Вы как будто пережили Конец Света, утопление, сожжение, удушение или что вам больше нравится, но по непонятной причине остались живы, – тонкие губы растянулись в омерзительной улыбке.
– Из перечисленного мне не нравиться ничего, господин Профессор, – буркнул Коридорный и, чтобы побыстрее закончить разговор, добавил: – Извините, мне надо работать. Чем-то могу помочь вам?
Кривая улыбка Профессора сползла в нижнюю часть лица:
– Это я могу помочь вам, дорогуша.
– И чем же? – искренне удивился Коридорный, скорее не смыслу сказанного, а «дорогуше».
– После долгих лет изучения своих пациентов, а поверьте, у меня были великолепные экземпляры, я пришел к следующему выводу: несчастным человека делает сам человек. – Профессор закатил серые глаза под веки, отчего приобрел угрожающий вид.
– Это не новость, – спокойно ответил Коридорный, – хочешь быть счастливым, будь им, только сказать легко, а вот сделать что-то не получается.
– Не торопитесь, молодой человек, – глазные яблоки доктора психологии вернулись на привычное место, – представьте себе Мир как хранилище Истин, набор ячеек Знаний, комнат с Навыками и Умениями.
– Ну, как коридорный, я могу себе это представить, – улыбнулся юноша.
– Вот-вот, вы (ваше сознание) идете по коридору, справа и слева двери, множество дверей, за ними Богатства Вселенной, Дары Бога. Вы толкаете первую понравившуюся, она не поддается, толкаете следующую, еще и еще, все закрыты или кто-то держит изнутри.
– Кто? – чуть не закричал Коридорный, пораженный совпадением метафоры с произошедшим только что.
Профессор М. снова деформировал нити губ в подобие улыбки:
– Вы, точнее, ваше Эго. Оно защищает себя, вашей самости не нужно познавшее Истину сознание, ибо с познанной Истиной придет и осознание самого Эго, его резонов и методов. В конце концов, душа познающая начнет отказываться от его услуг, то есть перестанет кормить Эго.
– Ключ в замок с другой стороны вставляет Эго, – задумчиво произнес Коридорный.
– Браво, – ответил Профессор, – вы прекрасный ученик, мы сами не пускаем себя к Истине. Эго действует через лень, главным образом, а также через самоуспокоение, самолюбование, жалость к себе. Мы вечно рассуждаем о вещах, едва знакомых нам, приговаривая при этом: «И так все ясно, да что я, не знаю, что ли».
Коридорный через слово слушал заунывный монолог своего собеседника, обдумывая странную связь между номером 414 и доктором психологии, шатающимся по ночам с лекциями на тему постапокалиптических синдромов у коридорных. От своих дум он очнулся на словах – «иногда Эго сигналит сознанию».
– Звонит по телефону, – задумчиво вставил вновь испеченный студент.
– Если бы между Эго и сознанием присутствовала такая возможность, то да, – невозмутимо продолжил лектор.
– Зачем запираться, а потом сигналить?
– Эго понимает, что именно в этой «комнате» те знания или навыки, в которых душа добилась бы наибольших успехов. Сама эго-программа противоречива, внутренне раздираема. С успехами носителя растет не только опасность быть раскрытой, но и ее сила. Подавая сигналы, она рискует, как шулер за карточным столом – или все, или ничего.
Профессор продолжал говорить, остановить его было невозможно, слова, которые успевал переварить мозг Коридорного, сменялись новыми десятками, сотнями, тысячами, наваливаясь невообразимой тяжестью.
Молодой человек закрыл глаза и, передав болтовню распаляющегося лектора подсознанию, заснул.
2
Оформитель, создававший интерьеры отеля, приступая к работе с номерами-люксами, пребывал в печально-отчаянном состоянии духа. На тот момент от него ушла жена, узнавшая об интрижке мужа с модисткой, которая, в свою очередь, сбежала к одному из тех свободных художников, что протирают штаны на центральных улицах, приставая к молоденьким особам женского пола с предложениями навечно запечатлеть их нетленные образы в стиле ню. Одиночество мастера, обильно сдобренное ненавистью к обеим женщинам, столь коварно обошедшимся с ним, вылилось в преобладание красно-черных тонов гобеленов, чрезмерное обилие канделябров в виде страдающих, непонятно от чего, обнаженных дев, страстно обнимающих парафиновые стержни, и мебели, слишком напоминающей будуарную – мягкие, плюшевые седалища располагались на кривых тонких лапах, принадлежащих то ли тиграм, то ли львам, то ли драконам, к их углам были приторочены кисточки хвостов, отсеченных, видимо, у тех же животных.
Открыв глаза, Коридорный сразу же догадался, где находится. Отсутствие освещения с лихвой компенсировала огромная луна, без стыда разглядывающая через незадернутую штору юношу, возлежащего на кушетке, выполненной в виде ящерицы, кусающей собственный хвост. Коридорного разбудила не Великая Блудница, а эхо осторожного стука в дверь, слегка коснувшееся его перепонок. Молодой человек еще соображал, почему он находится внутри номера, как в дверь вставили ключ и попытались повернуть его. Ужас обуял затворника: «Это Управляющий, меня ищут, стоит ему войти, и я уволен. Господи, как же меня угораздило оказаться здесь?»
Попытки открыть дверь снаружи прекратились, ключ вынули из замка, и за дверью воцарилась тишина.
Коридорный, наморщив лоб, начал вспоминать, что было до его пробуждения на спине ящерицы. Странные картины всплывали в подсознании – он спешит куда-то с ключом, он у двери, на корточках заглядывает в скважину, кто-то рассказывает ему о психологии, он звонит из номера… вот, вспомнил, он уже в номере, испуган, звонит администратору, но трубку поднимает кто-то неизвестный, писклявый голос совсем юной девицы кричит «алло! У нас таких нет!». Коридорный кладет трубку, затем набирает снова, и опять этот свистящий голос. Значит, я давно внутри – решает молодой человек, ясно, что я во сне набирал администратора и, надо полагать, не проснувшись окончательно, нажал не те цифры, только неясно, зачем я пришел сюда.
Он встал с кушетки, тихонько приблизился к двери и прислушался, где-то звучала негромкая речь, но не рядом. Изнутри в замок вставлен ключ, Коридорный повернул его и бесшумно отворил дверь. Через узкую щель он увидел за своим рабочим местом себя, слушающего с открытым ртом лысого старика в роговых очках с толстенными стеклами и полосатой, не по размеру, пижаме.
Коридорный прикрыл дверь, голова кружилась, как после попойки с дружками на День святого Валентина. После увиденного таинственное проникновение в номер 414 уже не казалось чем-то из ряда вон выходящим. Совершенно не важно, кто стучал в дверь, Управляющий (будь он неладен, скряга) или кто-то иной, абсолютно не интересно, что за чудак не спит в полночный час, а треплет нервы коридорному, но вот что очень волнует, так это кто же я? – думал Коридорный, прижавшись вспотевшей спиной к гобелену, несущему на себе отпечаток одиночества всеми покинутого оформителя.
В номере стемнело окончательно, луна величественно удалилась за штору в полном непонимании происходящих с молодым служителем отеля метаморфоз. Сам же бедолага, уняв дрожь в коленях, решительно распахнул дверь и заученными, беззвучными шагами направился к столу, за которым сидел он сам, странный собеседник к этому моменту удалился в номер 409.
3
Доктор психологии Профессор М. заканчивал весьма пространные рассуждения о раздвоенности Эго человека, неоднократно сбиваясь с дороги Истины и падая в глубины подсознания и теряясь в чащобах софистики. Мысль, казавшаяся ему весьма важной в качестве жирной точки, которую он намеревался поставить в конце своей лекции, неожиданно выскользнула от него и, метнувшись по длинному коридору, исчезла за захлопывающейся дверью номера 414.
– Вот незадача, – хмыкнул Профессор и повернулся к коридорному, тот, невзирая на близость к лектору, беспощадно храпел. «Что мои студенты», – подумал только что выпустивший из рук Истину Профессор и отправился спать. Затворяя за собой дверь, он обратил внимание на скользящего по коридору молодого человека, сильно напоминавшего Коридорного, уткнувшего нос в столешницу и сотрясающего храпом весь этаж.
– Определенно, спать, – сказал он сам себе и, потерев глаза, захлопнул дверь.
4
Коридорный смотрел на коридорного, странное это чувство – разглядывать свое отражение не в глянце зеркала, не в глади реки, не в глазах собеседника, а со стороны, извне собственного образа, оригинала, будучи оригиналом самому себе. Сколько длилось это мгновение, известно лишь Хроносу, Владыке Времени, но тот, что пришел из номера 414, улыбнулся, повесил на крючок ключ и бесшумно исчез в пасти мигающего подсвеченными цифрами лифта. Профессор М. почти заснул, но вдруг подскочил на кровати и шепотом, срывающимся на голос, провозгласил:
– Вспомнил, – хлопая себя ладонями по гладкой макушке, пухлым щекам и подбрасывая подушку под потолок. Успокоившись, он достал из прикроватной тумбочки записную книжку, послюнявил карандаш и старательно вывел: – Тот, кто поверит сигналу Эго и не просто поднимет трубку, но услышит, а услышав, отправится к нужной двери и отопрет ее, пусть придется высадить полотно вместе с петлями, обретет гениальность. Эго сдастся, рано или поздно, под напором души, которой само подскажет, где искать себя.
Он закрыл книжку и, уже засыпая, вслух произнес:
– Завтра покажу эту мысль коридорному, он добрый малый.
5
О. работала горничной в отеле пятый месяц. Работа ей нравилась, чистые, светлые интерьеры, хорошо одетые люди, спокойное течение рабочего дня, все это контрастировало с тем, во что О. погружалась, возвращаясь домой. Многодетная семья из гетто, вечно навьюченная сумками и детьми, словно мул, мать, отец, от которого постоянно несло спиртным и угольной пылью, младшие братья и сестры, голодные и оборванные, носящиеся при этом по узкому коридору квартиры, больше походившей на сарай, с такими скоростями, что становилось страшно, а что будет, если их еще и накормить.
Невысокое жалованье горничной растворялось в потребностях семьи в первый же день, но О. не кляла судьбу и не скупилась на благодарности Богу.
Переодевшись в отельной раздевалке для служащих, она отправилась на четвертый этаж, по обыкновению предпочитая двигаться сверху вниз. Коридорного на месте не было. Горничная взглянула на часы, выполненные в стиле ар-деко (они ей никогда не нравились, казались неуместными в интерьере отеля), висящие над столом. Без четверти шесть.
«Странно», – подумала О., но погружаться в ментальные исследования причин отсутствия коридорного не стала, ее ждала работа. Горничная посмотрела журнал, единственным незаселенным номером был люкс 414.
С него и начну, решила она, тем более что люксам полагались ежедневные живые цветы, вне зависимости от того, обитаем номер или только ждет гостей. О. протянула руку к крючку с номером 414 и застыла, перегнувшись через бюро – на крючке висело три ключа. Горничная перепроверила все ярлыки – действительно, цифра 414 красовалась на трех кожаных языках.
Невероятно, О. видела такое впервые за свои полтораста дней работы в отеле – все двери комплектовались парой ключей. Странный день, – выдохнула она и, повертев в руках троицу, выбрала один, понравившийся ей более остальных. Горничная постояла еще минуту, Коридорный не появлялся, тогда она, решительно толкнув тележку со своим булькающим и вкусно пахнущим арсеналом, направилась к номеру 414. При наличии трех (!!!) ключей дверь была не заперта. Как новичок, решившийся на прыжок с парашютом, задерживается в проеме фюзеляжа, с восхищением и ужасом глядя на четырехкилометровую бездну под ногами перед шагом в нее, так и О., задержавшись на миг, выдохнула и вошла внутрь.
