Роман Воронов
Элементы
У Адама упала челюсть, а Отец поперхнулся глотком райского воздуха.
– Во дает, – восхищенно произнес Адам, снова оказавшись вне интеллектуальной игры. – Отец, так все-таки полуживая или полумертвая после смешения?
– Зависит от пропорции, – раздался голос Евы, стоящей в мертвой воде по колено без всяких последствий для ее ног (здесь Адам почувствовал какое-то волнение в межреберном пространстве).
– Пропорция везде одна, – в отличие от разволновавшегося Адама спокойно сказал Отец, – Живой и Мертвой воды в моем мире поровну. Вам, дети мои, надо научиться соединять эти воды, пресные и соленые, кипящие и хладные, мертвые Адамовы и живые от Евы, и не быть этому общему Океану ни полуживым, ни полумертвым, но Абсолютно Живым, ибо смерть, сталкиваясь с жизнью, оживает, а жизнь, прикоснувшись к смерти, не умирает – таков мой Закон Перевоплощения.
– Как это сделать, Отец? – вспыхнул Адам, еще ничего не понимающий, но так много чувствующий.
– Возьми за руку ее, к тебе пришедшую.
– И что будет?
– Возьми, увидишь, – Отец улыбался.
Адам протянул руку Еве и, крепко сжав ее пальцы, вошел в Фонтан. Темно-серые воды очистились, в них отразилось солнце Рая и Небесные Врата. Она улыбнулась ему, и он ответил ей улыбкой.
– Истинно так, – прозвучало над их головами.
Камень
Гора не встанет на Пути,
Когда идешь по дну ущелья.
Разрешите представиться, я – Камень. Мне несколько тысяч лет, точнее сказать не могу, жизнь камней не предполагает значительных изменений формы и частых перемещений в пространстве бытия, а посему отсчитывать срок возлежания на одном и том же месте не имеет никакого смысла. Изначально я был частью скалы, истязаемой северными ветрами, несшими на своих крылах сырость летом и ледяные иглы зимой. Единственным развлечением в бесконечности пребывания здесь были птицы, но и те предпочитали лепить свои гнезда на теплой южной стороне. Мне же оставалось только наблюдать за их парением в воздухе и жадно ловить звуки их насыщенной, бурной жизни с той стороны. Здесь, на севере, мы понимали, как же повезло южанам. На их плечах и ладонях пернатые устраивали брачные игры, строили жилища, растили птенцов. С их растопыренных каменных пальцев подростки отправлялись в первый полет, на их стороне всегда стоял гвалт, шум, суматоха, в общем, Жизнь.
Но однажды все прекратилось. Обитатели теплых склонов, побросав свои дома, поднялись в воздух, все до единого, и стар и млад, и покинули скалу, огромным черным пятном растворившись в восточном направлении. Местность погрузилась в звенящую тишину. Моя недавняя зависть трансформировалась в злорадство по отношению к южанам – пусть посидят без развлечений и осознают наконец-то свою окаменелость в полном объеме.
Что, удивились? Думаете, камень, а рассуждает, да еще и злобствует. В таком случае разрешите представиться снова: перед камнем здесь я был человеком не-здесь, на другой планете, но, видимо, плохим человеком, раз мой эволюционный путь там замуровал меня в тело скалы здесь.
А пока тишина, не предвещавшая ничего хорошего, продолжалась некоторое время, и вот в глубине утробное ворчание, клокотание и недовольство недр, перешедшие сначала в потряхивание (наконец какие-то перемены), а затем в более явственные толчки, удары, уханье и тяжелые вздохи земной коры. Телом я начал ощущать изменения температуры, скалу лихорадило. В один момент вдруг грохнуло так, что зазвенели кристаллические связи, стало очень горячо и над склонами поднялось черное огненно-грозное облако. Скала превратилась в вулкан. Все вокруг ходило ходуном, эта безумная пляска тверди под вой извергающейся лавы вынесла наружу не только огонь, но и страх. Это человеческое качество выдавилось из памяти, выбросилось в мир, собралось в пепельное облако.
Страх, чувство, сравнимое по силе с Созиданием, но имеющее противоположный вектор, расколол скалу. Вулкан взорвался, и я, обретя самостоятельную форму, получил свободу, взлетев в небо, как пернатый подлеток. Описав широкую дугу и счастливо избежав столкновения с такими же ошалевшими себе подобными, я приземлился вдалеке от потоков огнедышащих рек, уткнувшись меж двух пузатых валунов, треснувших от негодования.
Подобное приключение для камня схоже с походом ребенка-домоседа в балаган. Цирковое представление впечатывается в память на всю жизнь, вот только цена на билет в моем случае оказалась неподъемной. Обретенное мной пристанище, из которого не было видно ровным счетом ничего, на многие века стало воспитателем Терпения, коего, по всей видимости, мне не хватало в человеческом исполнении. Не стану обременять читателя описанием бесполезного, бессмысленного вечного возлежания в объятиях Братьев-Валунов. На безжизненном месте (ни мхов, ни пауков, ни дуновения ветерка) только и учиться Великому Терпению. Но, как известно, ничто не вечно, прошло время, и давно остывший Вулкан снова ожил, правда, не той кипящей, громогласной, выплескивающейся жизнью, а тихим увяданием, точнее, оседанием. Слегка потрескивая трущимися друг о друга пластами пород, он, постепенно сгибая спину, уходил под землю, открывая мне и Братьям перспективу. Из этой-то перспективы и пришла Большая Вода. Как сказал бы человек – ушел Вулкан, пришел Океан.
Первая волна, мутная, соленая, ревущая, впечатала меня в животы Братьев еще крепче, но, отходя, выдернула из их объятий, осыпав острые края, оставившие вмятины на пухлых боках моих соседей. Следующая волна не заставила себя ждать, и я снова, обламывая торчащие заусенцы и у себя, и у других, полетел в заданном направлении. Через несколько циклов эти качели уже надоели и мне, и Братьям, но Океан не собирался договариваться с нами, он пришел показать нам, что есть суета сует. Столетиями я летал, несомый волнами, из точки в точку, превращаясь в гальку. Вода придавала мне форму, удобную ей, не спрашивая меня. Суетящийся, вечно спешащий человек становится галькой, не принадлежащей себе, но внешним обстоятельствам. Мелкие части меня, отбитые в процессе приливов и отливов, волна откатала в песчинки, сбившиеся в прибрежную полосу, там, где Океан останавливал свое дыхание. Всякий раз, подлетая к животам Валунов, я думал – стоит им подождать пару тысяч лет, и сюда придут красивые, молоденькие женщины, которые возлягут на пески и будут наслаждаться солнцем. Будь я песчинкой, непременно прилип бы к одной из них (вполне человеческое Вожделение овладело моими мыслями), но я, к сожалению, камень, булыжник, и таким нет места на пляже. Даже если повезет и меня выбросит на эти райские берега, в лучше случае какая-нибудь дева, наступив мне на спину аккуратной ножкой, вскрикнет от негодования, и ее загорелый мускулистый спутник зашвырнет меня в морские глубины, где, покрывшись илом, я закончу дни свои (по крайней мере, до того момента, пока не иссякнет Океан), а в худшем – первый же шторм похоронит меня в мокром песке, и тогда – полное забвение.
Печальные мысли прервала очередная волна, легко подхватившая меня с места и, о чудо, втиснувшая меня меж Братьев, я лишь слегка задел их гладкие телеса. Вуаля, гладкая, блестящая, самодовольная галька лежала посередине пляжа. Начиналась новая жизнь.
Рано или поздно, но сто лет одиночества (шутка, их было более пяти тысяч) закончились, появился человек. Конечно, не такой, каким был я: солнце, мало того что одно, так еще и желтое, воздух, лишенный метана, в воде полно солей – в таких окружающих условиях он не походил на человека моего мира, но все-таки это был человек.
Из прожитого Великого Цикла я знал, как важна эта встреча. Минерал, не испытавший прикосновения человеческой руки, только терпит свою недвижимость и вспоминает чувства, присущие Жизни. После встречи с человеком каменная память получает возможность хранить все то, что передал тактильно и ментально контактер, то есть начинает выполнять свое предназначение. С появлением человека для минерала начинается Возрождение, открывается путь к Царству Растений. Мой первый хозяин записал в кристаллическую память код Охотника, тепло его ладони, силу пальцев, выверенную траекторию моего полета, хруст костей жертвы и запекшуюся кровь в порах моей кожи-панциря. Я стал инструментом, снарядом Мастера, он ни разу не промахнулся и, забирая добычу, не забывал обо мне, стирая кровавые пятна шерстью зверька или птицы. Я же, в благодарность, включив память прошлого, вспомнил все, что знал о баллистике, сопротивлении сред и воздействии силы тяжести на летные характеристики тел и передал эти знания его тонкому двойнику, превратив себя в совершенное оружие, а его – в компаньона.
Несколько лет прошло в полном единении Мастера и его инструмента, пока другой охотник, воспылавший завистью к нашим успехам, не убил моего друга самым коварным образом и не забрал меня к себе. Я ушел от него на первой же охоте, чуть изменив свой центр тяжести перед броском. После промаха он так и не нашел меня, притаившегося в густом папоротнике, где я приготовился ждать нового хозяина, в тени и прохладе, с глубоким удовольствием вспоминая прежнего.
Ожидание мое было не долгим, три сотни лет – и я оказался в руках Крестьянина. Уф, кем только ни пришлось поработать мне в его хозяйстве: и подпоркой калитки в птичнике (вот уж где не оттереться от помета), и грузом под квашения на кухне (здесь было повеселее, но вони хватало так же), и устрашающим ядром в руке хозяина против соседских собак (правда, ни разу не был использован в деле, да и то хорошо, кровью и болью насытился я у Охотника). На перечисленных позициях, в общем-то, жилось неплохо, но приложить знания и опыт не представлялось возможным. Я, по обыкновению, как и все камни, ждал. И дождался.
Однажды шумная и крикливая, но добрая душой жена хозяина, суетливо оббегав весь двор, наконец-то выудила меня из-под скрипящей облепленной грязью и куриным пометом калитки, наспех обтерла подолом и понесла в дом. Я решил было: опять кваситься на кухню, но она прошмыгнула мимо кастрюль, прямо в спальню Крестьянина (какая честь для меня) и решительно сунула мое тело в разведенную печь, на угли. Воспоминания о Вулкане тут же нахлынули на меня. Бока мои, раскаляясь, заодно распаляли и мое воображение – юность встала перед глазами, как же давно это было: грохот извержения, восторг полета, надутые животы Братьев-Валунов… Хлоп – щипцы сдавили меня и отпустили уже на спине хозяина. Вот оно что. Крестьянин болен, лежит пластом, стонет, ругается, а я – его спасение, нагревательный элемент. Покопавшись в кристаллах памяти среди окаменевших знаний о строении человека, я понял – меня уложили не туда. Перемещение всего тепла в одну точку достигло цели, хозяин вскрикнул от ожога и дернулся телом, я свалился на пол. Щипцы снова отправили меня на угли, несколько минут воспоминаний о жаркой юности, и я опять на спине, и снова неправильно. Новый ожог, новый вскрик и падение, и так еще два раза. Наконец меня положили в то место, куда и требовала медицина моего просвещенного мира. Человек получил выздоровление тканей, приняв от камня тепло, камень же считал голограмму его клеток и упаковал ее в свою память.
С этого момента меня, обернув чистой холстиной, приспособили на полку, подле кровати хозяина, навсегда избавив от миазмов птичника и кухонных испарений. Периодически Крестьянин, кряхтя, устраивался на кровати, а я, разогретый, на его спине. Со временем жена хозяина научилась безошибочно определять точку приложения, хотя взаимодействовать с ней приходилось через железо щипцов, что усложняло контакт, и я понял, что мне необходима женщина в качестве Хозяина. Именно женщина с ее повышенной чувствительностью и эмоциональностью способна ускорить мою эволюцию здесь.
Но камень не выбирает, он обездвижен. Я начал думать, я был просто одержим этой идеей, я обращался к глубинной памяти и не находил ответа, но продолжал создавать Намерение, и это дало плоды. В результате каменно-мозговой деятельности тело мое постепенно стало нагреваться, сигналы желания разбегались по кристаллической решетке, как мыши, застигнутые врасплох хозяином амбара, расшатывая ее связи. Внутренности мои ожили, я вибрировал явно сильнее, чем положено гальке. Кристаллы моего естества беспрерывно пульсировали – мне нужна женщина, мне нужна женщина… Камни умеют терпеть и ждать, и я дождался – холстина, в которую я был обернут, сперва затлела, потом задымилась, и наконец дуновение свежего ветра через открытое окно принесло ей нужную порцию кислорода. Хозяйство моего Крестьянина выгорело дотла, вместе с постройками и скотиной. Люди не пострадали (слава Создателю, отвел от греха), все были в поле.
Испытал ли я при этом сожаление? Вряд ли, камням не доступны эмоции, во-первых, и, если вы не забыли, в другом мире я был плохим человеком, это во-вторых. Я не сожалел о случившемся и просто улегся на обугленную доску, твердо осознавая, что теперь буду ждать Женщину.
Она появилась быстрее, чем я предполагал, всего через шесть десятков земных лет. На старое заброшенное пепелище забрела уже не юная, но уверенная и знающая себе цену особа, разумом пребывающая вне своего времени. Те, кто встречал ее на своем пути, распрощавшись, шептали вслед – ведьма. Ведьма точно знала, куда и зачем идет, она с закрытыми глазами остановилась прямо надо мной, откинула мыском башмака сгоревшую полуразвалившуюся полку и, не поднимая век, взяла меня в руку. Лед пробил все мои внутренности, и, если бы камни имели сердце, мое тут же онемело бы. Ведьма, повертев меня в руках, распустила шнуровку кожаной котомки и разжала пальцы. Я, собственными усилиями притянувший к себе такую судьбу, полетел в черноту, заполненную кореньями, сушеными мышами и полосками змеиной кожи, прямо навстречу новой (в очередной раз) жизни.
Жилищем моей Хозяйки был весь мир. Рукава рек и блюдца озер – ее купальни, мягкие травы или колючий лапник – ложе, звездное небо – опочивальня, чистое поле – бальный зал, а содержимое котомки – запасник.
Мне повезло, моя Ведьма знала язык зверей и птиц (за что, собственно, ведьмою и звалась), а это Царство близко к минералам. Она осознавала сей факт развитым чутьем и стремилась спуститься ко мне, обездвиженному хранителю, через контакт – Ведьма хотела научиться понимать язык камней. Она частенько, положив меня на одну ладонь, гладила другой и шептала свои заклинания, но вибрации ее речевого аппарата были не доступны для меня, я не слышал ее, хотя понимал, что шевеление губ Ведьмы предназначалось мне. Требовалось более низкое звучание, и однажды она это поняла. Пробуя различные варианты проникновения в наш мир, окружая себя всякой ненужной ерундой, рисуя круги и знаки на песке, навешивая на себя клыки животных и крысиные хвосты (первобытщина какая-то), Ведьма экспериментировала и с голосом. Это был верный путь, и результат не заставил себя ждать. Как-то, выдав низкое гортанное пение-хрип, она почувствовала нагрев моего тела на ладони – я услышал ее. Не меняя тональности, Ведьма спросила:
– Ты слышишь меня?
И я поднял температуру. Она радостно вскрикнула. С этого момента началось ее погружение в Царство Минералов (куда я, собственно, угодил со всего размаха из своего мира), и мой подъем в Царство Людей.
Моя Ведьмочка, а с некоторых пор мне хотелось величать хозяйку именно так, была настоящая умница – она быстро сообразила, что, повышая температуру своего тела, я отвечаю «да», а оставаясь холодным – «нет». Что за прекрасная тренировка ума для задающего вопросы, то есть для нее, и настоящая пытка для отвечающего, то есть для меня. Ведьмочку интересовало все, и из этого всего я знал многое (цикл в двадцать тысяч лет – дело не шуточное), но, отвечая односложно, я мог просветить ее только в том объеме ее же фантазий, на которые был способен мозг земной средневековой женщины, пусть и опередившей свое время.
И все-таки кое-что нам удалось.
– Ты видел сотворение мира? – спрашивала они и ощущала холод в ладони.
– Камни слышат животных? – новый вопрос, и мое тело начинает теплеть, хотя, если быть точным, не всех, в основном рычащих и шипящих, но как сказать об этом.
– Бог есть? – Ведьмочка замерла в ожидании и… вскрикнув, бросила меня на землю, на ладони остался след от ожога.
– Больше так не делай, – сказала она, поднимая меня, и тут же, позабыв о философии, как обычная женщина, спросила. – Ты мужчина?
«О, Боже, я же камень, – хотелось ответить ей, – и там, на своей планете, я был и тем, и той много раз», но, дабы не усложнять наших отношений, я подогрел свое тело. Ведьмочка удовлетворенно улыбнулась. Так в наши беседы постепенно стали вползать элементы флирта. Наше общение стало постоянным, я перебрался из котомки в руку и проводил там все время.
К сожалению, не столь длительное, как мне уже теперь хотелось. Однажды, укладываясь на ночь под раскидистой ивой, она неожиданно спросила:
– У тебя есть подруга?
– Конечно, – заорал я, подогрев себя несколько более обычного.
– Это я? – кокетливо прозвучало в темноте.
– Это ты, – восторженно сообщил я всей Вселенной, раскалив себя, как и в случае с Богом, совсем позабыв об обещании не делать этого. На сей раз она не одернула руки, а положила меня под щеку. Что-то произошло и с ней, и со мной. Человек и камень вошли в контакт, в соприкосновение, не телесное, но духовное, в единение, не физических оригиналов, но их тонких голограмм.
– Возможно ли это? – спросите вы.
– Посредством Любви возможно все, – отвечу я, кусок скалы, оторванный взрывом Вулкана, отшлифованный до гальки Океаном, познавший ужасы кровопускания и радость исцеления ближнего и прикасающийся к щеке той, что, когда пришло время, не выпустила меня из руки, стоя на костре. Там, в едком дыму, ее последним вопросом было:
– Бог ждет меня?
И своим ответом я сжег кожу ее ладони прежде жадных языков пламени.
Вместе с углями, пеплом и обгоревшими костями меня выбросили в придорожную канаву. Шесть веков ожидания нагрузили на мои плечи полутораметровый слой песка, глины и мути, покрытый ковром трав, засыпанный доломитовыми собратьями и позже залитый горячей смолой.
Из этого саркофага меня вряд ли достать, да и не хочу – в моей судьбе камня случилось главное – Любовь, и я знаю: стоит подождать (а мы умеем ждать), и скорлупа моего сердца, а оно уже забилось, распадется, и я в виде ростка потянусь со своей глубины к Солнцу, в Царство Растений.
