Роман Воронов
Элементы
Книга
Король шуту:
– Мне скучно, шут,
Развей мою печаль и страхи.
Шут королю:
– Я тут как тут,
Вот только голова на плахе.
Король шуту:
– Поставь назад,
Шутить без головы негоже.
Шут королю:
– Да я бы рад,
Но он забрал и ноги тоже.
Король шуту:
– Ну ты хохмач.
Да кто же он, что за зараза?
Шут королю:
– Все взял палач
Согласно вашему указу.
Не хотите заглянуть в Книгу, на обложке которой золотом выбито ваше Имя? Нет – скажут одни, и будут правы. Кроме фактов, вызывающих тяжелый стыд, багровение щек и жгучее воспламенение ушных раковин, вряд ли вы найдете внутри что-нибудь достойное. Если это не так и вам есть за что не краснеть перед собой, не раскрывая фолиант, взгляните на обложку – там стоит имя Христа. Посмотрели? Нет, имя все еще ваше? Тогда уши непременно придется остужать.
Найдутся и другие, кто скажет «да, хочу», и также будут правы. Взглянуть все-таки есть на что.
– А где же ее взять? – спросит любопытствующий.
Там, где хранятся все Книги, в Великой Библиотеке, и, предугадывая следующий вопрос, где же найти ее, эту Библиотеку, сразу же отвечу: не под лапами Сфинкса, не в горах Тибета и не на обратной стороне Луны. Великая Библиотека вокруг вас, а вы внутри нее, всегда, с момента рождения Здесь и после развоплощения Там. Не видите ее? Ваши глаза в испуге закрылись перед Жизнью. Не ощущаете на ощупь ряды книг и не слышите гула собственных шагов меж книжных полок? Ваши руки в карманах вцепились в нажитое, боясь выпустить из пальцев приятное разуму имеющееся, а в ушах ваших поселились слова, выпавшие изо рта, но не рожденные сердцем, от того и не слышно, и не видно вокруг ничего, кроме иллюзорного бытия, слепленного иллюзорным же страхом.
А ведь было время Крестовых Походов под знаменами Чистой Идеи, когда забрала были подняты, чтобы очи видели Истину, а руки не прикасались ни к чему, кроме Меча Вдохновения и Щита Спасения, уши же слышали стук сердец своих соратников и братьев на Пути. И сверкающая латами на солнце, несокрушимая в своей Правде лавина Ищущих растекалась по узким проходам Библиотеки, скалывая невзначай броней деревянные углы книжных полок, сотрясая с них пыль векового покоя и жадно высматривая на корешках стоящих, будто вражеские полки, ровными рядами книг собственные имена. Те, кому посчастливилось в пылу сражения найти себя, касался заветной цели и исчезал на страницах Книги, меняя кровь на чернила и преображая плоть в буквы. Остальные мчались дальше, влекомые бурным и непредсказуемым потоком Поиска в надежде узреть среди множества мелькающих имен свое и, зацепившись за него, стать строчкой, записью, чернильной дорожкой на страницах Великой Книги, затерявшейся в бесконечных полках Библиотеки.
Но пески Забвения неторопливо наступали на оазис Знания, сначала в виде пыльных облаков под копытами наших лошадей, мчащих за Истиной, затем подступив к нижним полкам с Первыми Записями, выбитыми на каменных табличках и нацарапанными на коре древ. Нам пришлось спешиться, лошади по пясти увязли в песчаных дюнах, отчего полет мысли перешел на прогулочный шаг, а желание откапывать погребенные знания отпало само собой. Век идеальных Крестовых Походов закончился. Ученикам Христа пришлось устанавливать книжный шкаф Христианства прямо на зыбучие пески, подперев его Крестом Распятия и подложив под угол Библию. Но Забвение не склеивает песчинки, конструкция пошатнулась, стала оседать, и с полок посыпались Книги-Имена, запуская водопад Земных Крестовых Походов, обнаживший, к сожалению, людские пороки и слабости.
Христианство не рухнуло, но склонилось, подобно башне из Пизы (что возведена была хронологически позже, но как олицетворение ошибок создателей ее и Всепрощающей Руки Господа вполне подходит к повествованию), опершись на груду копий, щитов, доспехов и сломанных жизней. Гора осыпавшихся Книг стала неотличима от горы черепов тех, кто, прикрывшись Именем Бога, взял в руки оружие и отправился лишать жизни, дарованных Богом.
Оттого-то так легко может соскользнуть вниз всяк, именующий себя христианином, что есть угол наклона между Осью Христа и Книгой-Именем, ибо основание Христианства на песке подмен и переписок и оторвано от скалы Истины.
– Как же удержаться от греха, коли неустойчив не я, а самое местонахождение моего «Я»? – спросит читатель, у которого еще осталось желание послюнявить пальцы и раскрыть себя.
В неустойчивости вся суть Божественного замысла относительно тебя, мой друг. Наклон создает Свободу Выбора, нет угла – нет выбора, а у тебя он есть, ты счастливчик. Но вернемся к книжным полкам. Можешь держаться за край одной рукой, можешь двумя, но помни об истине, что подпирает один из четырех углов Христианства – «пусть правая рука не знает, что делает левая». Матфей – о милостыне, мы же имеем в виду Выбор. Пусть одна часть тебя, поддавшись соблазну, разомкнет пальцы, вторая, не ведая о том, удержит тебя на месте. Оступился, но не упал, остался на Пути, Бог уберег по намерению твоему, а отпустишь обе – так и быть, сделал осознанный выбор. И Бога не упрекнешь, и не укоришь Его о последствиях, но только себя.
Когда же глаголишь «верую», а в самом сомнения, как клопы садовые, что отравят ягоду, и вот она лежит на руке спелая, но зловонная – видит око, да на зуб не идет, тогда знает рука правая, что делает левая.
Когда же глаголишь «люблю истинно», а сам ждешь платы повышенной, словно торговец, расхваливающий товар порченный, прикрыв его сверху оберткою нарядной, тогда знает рука правая, что делает левая.
Когда же глаголишь «во Имя Христа сие», а под Христом себя понимаешь, знай, что и рукой правой твоей, и левой водит Лукавый, а он-то и с полки спихнет, и на полке оставит – все едино ему, поелику имя твое на корешке мелкими буквами стало и не видно почти, а на обложке заглавными уже Его и не златом, а кровию твоей. Вот уж кто точно знает, что делает – одной рукой трясет, чтобы имена падали, а другой удерживает, иначе, если рухнет все, так и его придавит, а грохот утихнет, и пыль осядет, что на обломках Христианства вырастет, ему не ведомо, это-то и страшит. А пока, прикрываясь Христом, творят человеки противное словам и делам Его, и такое Христианство удобно Антиподу – намалюй крест красной краской на полотнище белом, сыграй сбор, выкрикни Имя Спасителя, да погромче, и потянутся обряженные в железо и железом же обвешанные смертию жизнь попирать (вот вам правая рука) во славу того, кто смертию смерть победил (это уже левая).
Если все еще хотите открыть Книгу с Именем своим – сделайте это, пока надпись не исчезла.
Святой Огонь
Не то ли пламя свято, что, души коснувшись,
Не опалит ее в объятьях Света.
Душа, не в то ли пламя окунувшись,
Сама покинет плотии тенета.
Войдешь в Храм, когда готов будешь или желание возымеешь столь великое, что и хотел бы мимо прошествовать, да не выходит, ноги сами к ступеням храмовым понесли, не пугайся сему происходящему с тобой, ибо таково обоюдное тяготение Источника ко всему рожденному им, а всего сущего – к Истоку. Оставь за стенами треволнения бытия и волны возмущения покоя, испускаемые внешним миром, а также образы, что владеют плотью твоей, все пусть ждет за тяжелой плотно притворенной дверью, окованной снаружи узорами Надежды, а изнутри символами Веры. Выдохни из легких воздух, пропитанный людской болью, желаниями и страданием, дай парусам упасть на реи перед тем, как они наполнятся, словно перси мадонны, принявшей в руки младенца, свежим молоком, таким же свежим ветром – всему нужен штиль после бури.
Теперь впусти в себя дух свободы, насыщенный ладаном, миррой, отзвуками песнопений, висящих под куполом нефа, и свечением очей тех, кто достоин взирать на тебя из-под иконных окладов, с фресок стен, с самих Небес Обетованных. Сейчас ты целиком в Храме, ты принадлежишь ему, а он весь твой – от крестов, облюбованных стрижами и воронами в качестве наблюдательных пунктов, на куполах и шпилях до каменных подвалов, прячущих старинные надгробия, мощи святых и монастырские вина – Христову кровь, запертую в поседевшее от паутины стекло. Ты и приход, и священник, и служка, и нищий у ворот (не храма, но откровения), ты Храм в Храме.
Здесь и Сейчас ты – Истина в Истине, но Истина в скорлупе. Подвижное, отделенное оболочкой от подвижного, есть не-подвижное.
Здесь и Сейчас ты – Путь внутри Пути, но слишком глубока колея, чтобы выскочить из нее, как ни старайся. Колея же, хоть и на широкой дороге, но может увести на обочину, поелику проторена не тобой, а родом твоим – многие крови смешались, прежде чем наполнили вены твои.
Войдя в Храм и захлопнув двери за собой, ты – Храм в Храме, открой себя, двери своего Храма, расколи скорлупу Истины и поменяй родовую колею-вену, а содеяв оное, осознай суть Святого Огня.
Как? Как штурман, вооружившись секстантом, определяет координаты судна по Полярному Светилу и прокладывает верный курс, так и ты, Храм в Храме, направляйся к своей путеводной звезде – аналою, его покатая спина держит Истину, Подсказку и Направление. И не будет лик твой удивлением озадачен в отличие от штурмана, спутавшего долготы по причине беспробудного пьянства и направившего несчастное судно на рифы, когда узришь перед собой Икону Троицы, она есмь Тайна, что откроется тебе прямо сейчас, как открывается взору впередсмотрящего неведомая земля, вынырнувшая из густого утреннего небытия. В руках Троицы Святой Огонь, трезубец о трех пламенах. Пламя Сына – для огранки души, Пламя Духа Святого – для шлифовки, полирует же душу Пламя Отца Небесного. Соединенные вместе, в Святой Огонь, они нисходят Благодатью, очищая тело души, трансформируя тело сознания, преображая тело плоти всяко по вере (исцеленный от слепоты на белом мраморе Силоамской купели испытал тот же Огонь, что и жена Лота, как и жители Содома – всякому чаша своя).
Сходящий Святой Огонь изначально касается Сути языком Пламени Христа, ибо Сын Божий имел опыт проявления в плотном теле, и Христосознание как тонкая оболочка наиболее близка (вибрационно) человеческой душе. Обтесанная множественными воплощениями душа подвергается огранке из бесформенности (куска глины) в додекаэдр (первочеловека, Адама). Каждая сторона образует ее потенцию: способность любить, способность к самопожертвованию, способность к прощению и так до двенадцати добродетелей, отличающих души меж собой, как различаются по форме и окрасу лепестки цветов, но всяк знает, что это растение – цветок, единый вид.
Отходы от огранки, те куски душематерии, что Христосознание отсекает, остаются спутниками души, ее пороками, тем мусором, что мешает воспарению, но в то же время и тем балластом, который позволяет судну не кувыркаться на волнах, имея нужный центр тяжести, а душе непросветленной раньше времени не вознестись вместе с гордыней, чья материя тонка и не снята огранкой. Пример тому Савл-гонитель, ограненный осиявшим с неба светом на пути в Дамаск до состояния Святого Павла-проповедника. Ограненная душа способна воспринять и прикосновение Духа Святого, пройти шлифование, когда стороны-качества числом двенадцать получают зеркальную чистоту. После опаления языком Пламени Святого Духа душа смотрит на себя через дюжину зеркал-добродетелей, так Иисус видел себя в двенадцати учениках. Язык любого существа из любой части Вселенной становится понятным, ибо общение душ происходит через рефлексию отшлифованных граней. Здесь тебе примером послужит Дух, известный под именем Гаутамы Будды.
Мелкая пыль, образовавшаяся в процессе шлифовки души, свяжет куски пороков в кольцо, подобно кольцам Сатурна – космогонической копии описываемой сейчас картины схождения Святого Огня, сбалансировав эго души с самой душой, что позволит ему (Святому Огню) раскрыть свой третий потенциал – Пламя Отца Небесного, те материи Света Любви, что ответственны за полировку душ. Это уже не мастерство огранки и не искусство шлифовки, это таинство. Божественная часть Святого Огня нивелирует грани добродетелей додекаэдра в сферу, сияющую во Славе Господа подобно звезде, где Бог видит свое неискаженное отражение, а душа возвращается Домой. Мельчайшие частицы, снятые при полировке, сгорают в лучах звезды, а сама душа всплывает из кольца астероидов, оставляя связанные пороки на этом плане в ожидании своего возвращения.
Это есть Момент Воссоединения: бабочка, сбросив одежду куколки, вспорхнула к солнцу.
Если тебе для осознания нужен пример из истории человечества, то этот пример – ты. Стадия полировки – интимный духовный акт, сокрытый от всех, только ты и Бог, и познать его можно, только дойдя до него самому. Тогда Храм в Храме становится просто Храмом, ибо для того, чтобы быть им, не нужны стены, увенчанные и украшенные ликами тех, кто достоин взирать на входящих или проходящих мимо, на молящихся Богу или торгующих Им, на разноликих и разноименных, но одинаковых в одном – пребывающих во сне и ничего не подозревающих о Святом Огне.
Живая Вода
– Водой живой меня омой.
– Но в мире нет воды иной,
Чем та, что здесь, перед тобой.
– А если мертвая она?
Что, выпей я ее до дна,
Со мной случится, дай ответ?
– Вода есть жизнь, в ней смерти нет.
1
Адам за руку вел Еву по Саду. Она разглядывала дерева, усыпанные райскими плодами, коих нередко насчитывалось большим числом, нежели листьев на ветках, отчего изумрудная зелень, перемешанная с ярко-желтыми, огненно-красными и лилово-синими дарами местной божественной флоры, проявлялась на общей мизансцене Рая восхитительными колористическими изысками, образующими тем не менее тонкую цветовую гармонию. Рот Евы не закрывался от нахлынувшей на нее волны восхищения, глаза – от потока света, наполненного предметами и звуками, формой и движением. Ее можно было понять, Ева недавно вошла в этот мир. Адам, напротив, был угрюм, озадачен и разглядывал не внешнее окружающее изобилие, знакомое ему (он оказался в Раю несколько раньше Евы), но собственную внутреннюю пустоту.
С того самого момента, как Отец подвел к нему Еву и сказал: «Адам, это Ева», Адам познал одиночество. Пока не было ее, определить свое положение в мире и дать ему определение он не мог. Было окружающее его Здесь и Сейчас, был он сам и… все, но вот появилась она, и Адам назвал свое положение до Евы грустным словом «одиночество». Сознание первочеловека запустило воронку самобичевания, выкопало пропасть тихой печали, обнаружило впадину обиды (сколько твоих потомков, Адам, будут стоять на краю этого омута).
Голос Евы прервал его тягостные мысли:
– Куда мы идем, Адам?
Адам вынырнул из самопогружения…
2
Когда Отец сказал: «Это Ева», первый человек ощутил пустоту под ребрами и, потрогав занывшее место (одного ребра почему-то не хватало), спросил: «Кто это?»
Отец, улыбавшийся всегда, сколько себя помнил Адам, растянулся в еще более широкой улыбке и ответил:
– Это ты, тоже ты, часть тебя, в прямом и переносном смысле.
Из сказанного Адам не понял почти ничего, поскольку был еще молод, как вид, но полностью прочувствовал переданное ему Отцом.
– Что мне с этим делать?
– Не с этим, а с ней, – поправил Отец, – быть вместе.
– И все?
– Да, пребывание тебя и ее в мире вместе – достаточное условие для осознания Меня Мной, тебя тобой, а ее ей.
Адам, естественно, опять не поняв ни слова, ощутил тревогу, вползающую внутрь через пробоину в груди:
– А где мое ребро, Отец?
– Я позаимствовал его, но обещаю, ты будешь доволен тем, как я его приспособил.
Адам с рождения безоговорочно верил Отцу и сейчас согласно кивнул головой:
– А без этого, прости, без нее никак нельзя познать Тебе Себя и мне меня?
Отец снова улыбнулся шире обычного:
– Для движения, в самом общем смысле, нужен антипод, разность, дисбаланс, при отсутствии оных случается покой.
– Так сложно, – явно прислушиваясь к внутренним ощущениям (о понимании слов речи не было), сказал Адам.
– Я так задумал, – ответил довольный Отец.
– Значит, она мой антипод, дисбаланс?
– Да, именно.
– И у Тебя есть антипод?
– Конечно, он здесь, в Саду.
– Его можно увидеть? – Адам с интересом посмотрел по сторонам и остановил взгляд на Еве, стоящей чуть в стороне, возле куста с ослепительно-белыми крупными цветами.
– Он сам найдет тебя, через твоего антипода, подобное притянет подобное, – ответил Отец уже без улыбки, также посмотрев в сторону Евы. Тогда, разглядывая своего антипода, Адам действительно примечал внешние их различия, впрочем, никоим образом не волновавшие его. Закончив визуальный осмотр, он спросил у Отца:
– Что мне с ней делать, чем заняться?
– Возьми за руку и отведи к Фонтану, – посоветовал Отец и растворился по обыкновению, в воздухе…
3
– Куда мы идем? – снова повторила Ева.
– К Фонтану, – ответил очнувшийся от воспоминаний Адам.
– А что это? – хлопнув ресницами, подобно бабочке медового цвета (их в Саду пребывало неимоверное количество), взмахнувшей крылышками и выпорхнувшей из-под ног Адама, спросила Ева.
Адам же, пересохшим отчего-то горлом, еле выдавил из себя:
– Это место, где вода.
По лицу Евы было ясно, что слова «вода» и «фонтан» для нее одинаково непонятны.
Адам ласково потрепал ее ладонь:
– Идем, сама увидишь.
Первая человеческая пара скользила по шелковистому ковру райского разнотравия, огибая деревья и кустарники, мелких и не очень, животных, безразлично взирающих на проплывающих мимо странных бесшерстных собратьев, не обращающих внимания на извивающегося следом за ними чешуйчатого преследователя. Адам прекрасно знал Сад и уверенно вел свою разность к намеченной цели.
Фонтан располагался на просторной поляне, окруженной низкорослыми деревами с роскошными, серовато-розовыми шевелюрами-кронами. Невидимые в листве птицы оглашали поляну громким, жизнерадостным гомоном, сливавшимся самым удивительным образом в мелодию, успокаивающую и умиротворяющую. Ева ахнула, увидев очертания изящного, воздушного, изумительно-утонченного сооружения, гармонично сочетающегося с той субстанцией, ради которой был воссоздан. Некоторые элементы были выполнены столь искусно, что, казалось, вода самостоятельно образует в воздухе причудливые формы, поверхности и изгибы, вдруг замирая в своем движении, оставляя взирающему загадку своего покоя и звучания струй, недвижимых для глаз.
– Это Фонтан? – восхищенно прошептала пораженная Ева.
– Это вода, – коротко ответил Адам.
Чаша Фонтана имела двенадцать углублений в ободе бордюра. Адам уселся в одно из них, Ева, обойдя Фонтан кругом, в другое, прямо напротив. В ту секунду, когда руки их расстались, Адам испытал неведомое ранее чувство, вернулось одиночество, но в новом качестве. Сейчас он глядел в воды Фонтана, как в зеркало омута (потомки прекрасно знают, о чем я), понимая, что антипод порабощает его необъяснимым образом, накидывая на его волю путы, незнакомые, неведомые, невесомые. Зачем Отец привел нас сюда – задавался он вопросом, хлопая и хлопая ладонью по розовому мрамору Фонтана.
Антипод, напротив, как и полагается антиподу, вел себя возбужденно весело, плескаясь в воде, подставляя струям лицо, руки, тело, хохоча и повизгивая от явного удовольствия. Создавалось впечатление, что и вода отвечает на ее радость буйством света в своих каплях, звонко ударяющихся о подставленные ладони. Вода буквально оживала на женской стороне Фонтана, вспенивалась, переплеталась струями, перемешивалась слоями и пела, вторя голосам райских птиц, каким-то непостижимым образом зависших над головой Евы.
На стороне Адама воды Фонтана сохраняли штиль. Серо-зеленое неподвижное зеркало отражало молчание, покой, сон. Потоки, поднятые вверх, застыли опущенными ресницами, сомкнутыми веками, окаменевшими водопадами, безжизненными полупрозрачными лучами. Адам с удивлением переводил взгляд со своей части Фонтана на противоположную.
– У всего есть антипод, и у воды тоже, – услышал он голос Отца. – Ты у мертвой воды, Ева – у живой. Опусти руку в воду.
Адам повиновался, рука тут же почернела, пальцы обожгло холодом, и он перестал их ощущать.
– Опусти руку в живую воду, и все исправится.
Адам поднялся с места.
– Иди скорей ко мне, – крикнула ему Ева, – здесь весело.
Но едва он сделал шаг к ней, как темная часть воды повернулась на тот же угол, Адам остановился, остановилась и вода. Он сделал шаг назад, и водораздел вернулся на прежнее место.
– Отец, мертвая вода идет со мной, она не отпускает меня.
– Не она, а ты не отпускаешь ее от себя, – улыбнулся, как и прежде, Отец, – думай, сын мой.
Поразмыслив, Адам совершил первую хитрость в грядущей богатой истории человечества (сказалась близость антипода), он быстро зашагал вокруг Фонтана в другую сторону, ситуация с водой повторилась – мертвая часть отслеживала каждое его движение. Адам вернулся на место, хмурясь еще сильнее, вода на его половине потемнела до сине-серого оттенка. Ева, с удивлением наблюдавшая его лихорадочные перемещения через радугу фонтанных брызг, развеселилась вконец:
– Какой же ты неуклюжий, иди ко мне прямо по воде, не утонешь.
«И вправду, – подумал Адам, – как я сам не догадался?»
Он поставил ногу на бордюр и уже собирался спрыгнуть в Фонтан, как голос Отца прогремел над ним:
– Короткий путь заманчив, но, как правило, обманчив.
– Чего? – не поняв ничего в который раз, переспросил Адам, но шага не сделал, вера в слова Отца все еще была велика в нем.
– Ног не жалко? – вопросом на вопрос ответил Отец.
Адам взглянул на ноги, а затем перевел взгляд на руку, безжизненно висевшую почерневшей плетью вдоль тела.
– Тьфу, – чертыхнулся он, и за спиной Евы в красно-листном кусте довольно зашуршало.
– Осторожней со словами-призывами, – предупредил Отец.
Адам пропустил замечание мимо ушей:
– Ева, лучше ты иди ко мне.
Ева отрицательно покачала головой и поморщила нос:
– Ну нет, у тебя скучно и пасмурно, не пойду.
– Мертвую воду удерживаешь ты, живая вода удерживает тебя, в данном случае ее, – прокомментировал Отец. – Ева не сможет сопротивляться силе Живой воды и подойти к тебе.
– Отец, подскажи, как поступить? – взмолился Адам.
– Смешай Живую и Мертвую воды, иначе Адам и Ева так и будут ходить по кругу, не понимая друг друга, не привнося свое другому, но уберегая свое от другого, являясь при этом частями единого.
– Половинками Фонтана, – догадался Адам.
– Истинно так, – подтвердил Отец.
– Но если смешать две воды в одну, то она станет полуживой? – Адам совершил первое логическое умозаключение.
– А возможно, и полумертвой, – согласился с ним Отец и залился таким смехом, что птицы сорвались с ближайших деревьев, а Ева завистливо посмотрела на Адама:
– О чем это вы?
– О смешении, – крикнул ей Адам, пытаясь перекрыть шум журчащих струй.
– А, эклектика, – равнодушно выдала Ева и вернулась к полосканию пальцев в теплых потоках.
