Роберт Льюис Стивенсон
Похититель трупов
Не прошло и недели, как предсказание Макферлена сбылось. Феттс отделался от ужаса и позабыл о своей низости. Он уже начал хвалить себя за смелость и мысленно придал такую окраску всему случившемуся, что смотрел на недавние события с нездоровой гордостью. Своего сообщника он видел редко. Понятно, они встречались во время классных занятий и одновременно выслушивали приказания К. Иногда они перебрасывались двумя-тремя словами. Макферлен был постоянно весел и обращался с Феттсом очень ласково. Однако он, очевидно, избегал упоминаний о их общей тайне; даже когда Феттс шепнул ему, что он выбрал судьбу львов и отрекся от доли ягнят, Уольф только с улыбкой знаком велел ему молчать.
Наконец один случай снова тесно связал этих двух людей. У мистера К. опять не хватило материала; студенты жаждали дела; их учитель любил иметь под рукой все необходимое. В это время они получили сведения о похоронах на сельском кладбище Бленкорс. Время мало изменило это место. Как теперь, так и тогда оно лежало близ проселочной дороги, вдали от человеческих жилищ, и листва шести кедров скрывала его. Блеяние овец на соседних горах, пение ручейков, одного – громко журчащего по камешкам, другого – украдкой скользившего от одного пруда к другому, шелест ветра среди старых горных каштанов да раз в неделю голос колокола и старинный напев псаломщика нарушали тишину окрестностей сельской церкви. Однако «воскресителя» (употребляя тогдашнее прозвище) не пугала святость места, не останавливали благочестивые соображения. Ради своего ремесла он нарушал покой старинных могил, украшенных венками и цветами, мир тропинок, проложенных ногами почитателей, друзей и родных умерших, оскорблял приношения и надписи, говорившие о любви и утрате. Чувство уважения не отдаляло похитителя трупов от сельских окрестностей, где любовь особенно живуча, где узы кровного родства или товарищества связывают между собой всех прихожан одной церкви; напротив: удобство и безнаказанность влекли туда Макферлена. К мертвым телам, положенным в землю с радостной надеждой на пробуждение, являлась лопата, мерцающий фонарь, и они поднимались из могил, совсем не так, как предполагали схоронившие их. Гроб ломался, погребальные покрывала разрывались, и печальные останки, обернутые в грубый мешочный холст, сначала несколько часов везли в тряском экипаже, а потом отдавали в руки юношей.
Точно два коршуна, кружащиеся над умирающим ягненком, Феттс и Макферлен стремились к этому свежему, полному тишины месту упокоения. Жене одного фермера, прожившей шестьдесят лет и известной только тем, что она продавала отличное масло и вела благочестивые разговоры, предстояло попасть в их руки; они собирались в полночь вырыть ее из могилы и отвезти лишенное погребальных уборов мертвое тело в тот далекий город, в который она, бывало, приезжала в самых своих лучших воскресных нарядах. Ее могиле, помещавшейся рядом с могилами ее родных, было суждено остаться пустой до дня воскресения, а ее невинным, почти священным останкам сделаться предметом любопытства анатома.
Однажды под вечер двое похитителей двинулись в путь, захватив с собой большую бутыль. Шел непрерывный дождь, холодный, частый, бичующий дождь. Время от времени налетали порывы ветра, но затихали, остановленные пеленой падавшей воды. Несмотря на бутылку, это была невеселая, молчаливая поездка. Молодым людям предстояло добраться до Пеникуика, где они предполагали провести вечер. Раз они остановились, чтобы спрятать свои инструменты в чаще густого куста недалеко от кладбища, другой раз в Фишер-Тристе, чтобы поджарить в масле хлеб на кухонном очаге и заменить виски пивом. Когда путники достигли конца своего путешествия, гиг был поставлен в сарай, лошадь убрана и накормлена, а два молодых медика уселись за стол, и им подали самый лучший обед и самые лучшие вина, которые только нашлись в гостинице. Свет, топящийся камин, дождь, барабанящий в окно, холод и работа, ожидавшая их, – все вместе придавало особенную остроту их наслаждению обедом. С каждым новым стаканом сердечность их отношений увеличивалась. Скоро Макферлен передал своему товарищу пригоршню золотых монет.
– Вот, – сказал он. – Друзья должны оказывать друг другу эти маленькие услуги!
Феттс спрятал деньги в карман и как эхо отозвался:
– Вы философ. До знакомства с вами я был сущим ослом. Клянусь святым Георгием, вы с К. сделаете из меня настоящего человека!
– Конечно, – одобрил его Макферлен. – Настоящего человека! Говорю вам, нужно было быть не ребенком, чтобы поддерживать меня, помните, в то утро. Многие рослые, хвастливые сорокалетние трусы потерялись бы при виде проклятой вещи. А вы ничего! Не потеряли головы! Я наблюдал за вами.
– А почему бы мне не сохранить присутствие духа? – хвастливо заметил Феттс. – В одном случае я навлек бы на себя множество хлопот и неприятностей, в другом – мог рассчитывать на вашу благодарность.
И он ударил рукой по карману, в котором зазвенели золотые монеты.
Эти неприятные слова немного встревожили Макферлена. Уольф пожалел, что понятия, которые он внушал своему молодому товарищу, так хорошо привились к нему; но у него не было времени возражать, потому что, в припадке хвастливого настроения, Феттс шумно продолжал:
– Самое важное – не бояться. Ну, скажу откровенно, я совсем не желаю попасть на виселицу; это пренеприятная вещь, но я рожден с презрением ко всякого рода ханжеству. Ад, Бог, дьявол, хорошее, дурное, грех, преступление и весь этот музей редкостей может пугать мальчиков, но люди вроде вас и меня презирают их. Пью в память Грея!
Было довольно поздно. Согласно заранее данному приказанию, к крыльцу подали гиг с ярко горевшими фонарями. Молодым людям осталось только заплатить по счету и пуститься в путь. Они объявили, что едут в Пибльс; действительно, повернули в сторону этого местечка и не останавливались, пока не оставили позади себя последних домов города. Наконец, потушив экипажные фонари, поехали обратно и по проселочной дороге двинулись к Бленкорсу. Не слышалось других звуков, кроме грохота колес экипажа да непрерывного резкого шума дождя. Стояла черная тьма; временами белые ворота или белый камень в стене являлись их руководителями, но бо́льшую часть дороги они шагом, чуть не ощупью, продвигались среди гулкой темноты к торжественной и уединенной цели своих странствий. В лесу, который пересекает местность около кладбища, исчезло последнее мерцание света, и молодым людям пришлось зажечь спичку и засветить один из фонарей гига. Так, под деревьями, роняющими капли дождя, окруженные громадными колеблющимися тенями, два сообщника доехали до места своих кощунственных деяний.
Они оба были опытны в этом отношении и хорошо действовали лопатами. И вот после двадцатиминутной работы похитители были вознаграждены: их заступы с глухим стуком ударились о крышку гроба. В то же время Макферлен ушиб руку о булыжник, поднял его и небрежно перебросил через голову. Могила, в которой они стояли, погрузившись по плечи, находилась на самом краю возвышенной площадки кладбища. Они прислонили к дереву, росшему над крутым откосом, который спускался к реке, зажженный фонарь от гига, и он светил им во время работы. Случайность верно направила камень. Раздался звон разбитого стекла; молодых людей окутала ночь; звуки, то глухие, то звонкие, говорили им, что фонарь, прыгая, катился с откоса, временами наталкиваясь на деревья. Два-три камня, смещенные этим валуном, застучали вслед за ним, уносясь в глубину лощины; потом тишина снова установилась. Теперь, как ни напрягали свой слух молодые люди, они не могли слышать ничего, кроме звука дождя, то колеблемого ветром, то спокойно и мерно лившего на многие мили открытой равнины.
