Роберт Льюис Стивенсон
Похититель трупов
Феттс все еще стоял между лестницей и выходной дверью, так что великий лондонский врач мог пройти на улицу, только обогнув его. Мысль об этом унижении заставила Макферлена медлить. Он был бледен, и за стеклами его очков поблескивали опасные огоньки. Но, стоя в нерешительности, он заметил, что кучер его дрожек смотрит с улицы на необыкновенную сцену, в то же время он увидел и нашу маленькую компанию, сгустившуюся в уголке бара. Присутствие стольких свидетелей заставило Макферлена обратиться в бегство. Он согнулся и, задевая за обшивку передней, с быстротой змеи кинулся к выходной двери. Но не все волнения окончились для него; когда он поравнялся с Феттсом, тот схватил его за руку, и в комнате прозвучали следующие слова, произнесенные шепотом, но со страшной отчетливостью:
– Вы опять видели его?
Великий, богатый лондонский врач громко закричал; это был резкий, прерывистый, дрожащий вопль. Макферлен отшвырнул Феттса и, закинув руки за голову, как уличенный вор, выбежал из дверей. Раньше, чем кто-либо из нас успел пошевелиться, дрожки задребезжали к станции. Все, что случилось, походило на сон, но после сна этого остались последствия. На следующий день слуга нашел на пороге разбитые золотые очки, а в вечер происшествия мы все, еле дыша, столпились подле окна ресторана; с нами был и Феттс, совершенно трезвый, бледный и с выражением решительности на лице.
– Спаси нас Бог, мистер Феттс, – сказал хозяин «Джорджа», первый пришедший в себя. – Что все это значит? Странные вещи говорили вы.
Феттс обернулся к нам и поочередно посмотрел на каждого из нас.
– Попридержите-ка языки, – сказал он, – небезопасно стоять на пути Макферлена; многие раскаялись в этом, да поздно.
Потом, не допив своего третьего стакана, не дожидаясь четвертого и пятого, он простился с нами, мелькнул под лампой лестницы и ушел в черную ночь.
Мы трое вернулись в гостиную с ее раскаленным камином и четырьмя яркими свечами и стали перебирать все случившееся. Мало-помалу леденящее чувство изумления сменилось в нас жгучим любопытством. Мы долго не расходились; насколько я помню, нам никогда не случалось оставаться в «Джордже» позже, чем в эту ночь. Каждый из нас высказывал свое предположение, обязуясь со временем доказать его справедливость. И всем нам стало казаться, будто для нас важнее всего в мире разведать прошлое нашего товарища и открыть тайну, которую он разделял со знаменитым доктором. Не хвастаюсь, но мне сдается, что я удачнее всех раскрыл ее; и может быть, теперь никто из живущих людей не мог бы рассказать вам о тех ужасных, противоестественных событиях, историю которых я изложу ниже.
В дни своей юности Феттс изучал медицину в Эдинбурге. У него был своеобразный талант – способность быстро усваивать все слышанное и быстро передавать другим приобретенные взгляды, выдавая их за свои собственные. Дома он занимался мало, но был вежлив с преподавателями, внимателен, выказывал сообразительность и способности. Его скоро отметили как молодого человека, который хорошо слушает и хорошо запоминает слышанное. Больше: к своему великому изумлению, я узнал, что Феттс был тогда красив и что его наружность располагала к нему людей.
В те времена в Эдинбурге жил один лектор анатомии, я обозначу его буквой К. Впоследствии имя этого человека приобрело слишком громкую известность. Когда чернь, приветствуя казнь Берка, громко требовала крови его начальника, человек, носивший упомянутое имя, переодетый и загримированный, украдкой выбирался из Эдинбурга. Но в ту эпоху, о которой говорю я, К. только что достиг известности и пользовался популярностью своего соперника, профессора университета. По крайней мере, студенты бредили им. И сам Феттс верил, и все другие думали, что, заслужив расположение этой метеорной знаменитости, он получил залог успеха. Мистер К. был превосходным преподавателем и в то же время «bon vivant». Ему так же нравилось хитрое притворство, как и точные препараты. Феттс в обоих случаях показал себя мастером и был отмечен анатомом. На второй год он получил полуофициальное место второго демонстратора, или субассистента. На него возложили обязанность заботиться об анатомическом театре и об аудитории. Он отвечал за порядок в этих залах, за поведение остальных студентов и должен был доставлять, принимать и распределять анатомический материал. Ввиду последнего, в те времена весьма затруднительного и щекотливого дела, мистер К. поместил Феттса в одном здании с диссекционными комнатами. Именно туда-то в темные часы, перед зимней зарей стучали неопрятные, мрачные люди, приносившие материал для вскрытия. И Феттс, руки которого еще дрожали после буйных развлечений ночи, а в глазах еще стоял туман, поднимался с постели и шел отворять дверь тем темным личностям, которые впоследствии не избегли заслуженного возмездия. Он помогал им вносить их трагическую ношу, платил деньги и, после их ухода, оставался один с печальными бренными останками… После такой сцены он засыпал на час-другой, чтобы вознаградить себя за ночную усталость и освежиться для дневного труда.
Немногие молодые люди могли бы оставаться нечувствительны к жизни среди вечных воспоминаний о смерти. Но отвлеченные вопросы не занимали его ума. Раб себялюбивых желаний и мелочного честолюбия, Феттс не был способен интересоваться судьбой, удачами или бедами других людей. Холодный, легкомысленный и себялюбивый в высшей степени, он обладал той долей осторожности, ложно называемой нравственностью, которая удерживает человека от опьянения в неподходящую минуту или от кражи, способной повлечь за собой наказание. Кроме того, Феттс жаждал известного хорошего мнения о себе со стороны своих профессоров и товарищей, и ему совсем не хотелось стать в ряды отверженных. Вот поэтому-то он старался отличаться в аудитории и чуть не ежедневно оказывал своему начальнику К. несомненные и явные услуги. Но за дневные труды он вознаграждал себя ночными кутежами и самыми неблагородными развлечениями. Таким путем восстанавливалось равновесие, и то, что Феттс называл своей совестью, было спокойно и довольно. Пополнять запасы диссекционного стола было трудно; это постоянно заботило и мистера К., и его помощника. Занятия кипели; учащихся было много, а потому то и дело оказывался недостаток в анатомическом материале, и обязанность добывать его, уже и сама по себе неприятная, грозила сделаться опасной для всех, кто имел к ней отношение. Мистер К. поставил себе за правило не задавать никаких вопросов продавцам.
– Нам приносят труп, мы платим, – говаривал он, вечно повторяя эту фразу.
Иногда же более цинично замечал своим помощникам:
– Ради спокойствия совести не задавайте вопросов.
Но он не говорил, что анатомический театр пополнялся благодаря убийствам. Если бы кто-либо громко высказал такое предположение, К. с ужасом отшатнулся бы от него; но он так легкомысленно касался серьезных вопросов, что оскорблял чувство и создавал искушение для людей, с которыми имел дело. Например, Феттс нередко мысленно удивлялся необыкновенной свежести трупов. Его также не раз поражала внешность людей, приходивших к нему перед рассветом; они походили на висельников, на злодеев. Может быть, втайне собирая все данные, он придавал слишком безнравственное и слишком категорическое значение неосторожным советам своего учителя. Словом, Феттс считал, что его обязанность подразделяется на три части: принимать приносимое, платить известную сумму и закрывать глаза на доказательства преступления.
