Редьярд Джозеф Киплинг
Наулака
XVIII
Дворец на красной скале, казалось, еще спал, когда Тарвин ехал по пустынной равнине. Какой-то человек на верблюде выехал из городских ворот, и Тарвин с интересом заметил, как быстро может двигаться длинноногий верблюд. Несмотря на то что он привык к этим животным с шеями страусов, они все же напоминали ему цирк Барнума и детство. Человек на верблюде приблизился и проехал мимо него. В утренней тиши Тарвин услышал знакомый сухой звук. То был звук взводимого курка. Машинально спустился он с седла и, когда заговорило ружье, был по другую сторону седла; облако синего дыма поднялось кверху и безжизненно повисло над верблюдом.
– Мне следовало понять, что она тотчас примется за дело, – пробормотал он, выглядывая из-за седла. – Револьвером мне не достать его на таком расстоянии. Чего же ждет этот дурак?
Тут он заметил, что неизвестный, с характерной неловкостью туземца, засорил дуло ружья и с яростью колотил им по луке седла. Тарвин быстро сел на лошадь, с револьвером в руке подскакал к незнакомцу и увидел побледневшее лицо Джуггут Синга.
– Вы?.. Ну, Джуггут, это нехорошо с вашей стороны, старина.
– Мне приказано, – дрожа от страха, сказал Джуггут. – Это не моя вина. Я… я не знаю этих вещей.
– Дайте-ка я покажу вам. – Он взял ружье из дрожавшей руки. – Нужно немного сноровки – вот так! Вам нужно поучиться, Джуггут.
– Что вы сделаете со мной? – вскрикнул евнух. – Она убила бы меня, если бы я не поехал.
– Не верьте этому, Джуггут. В теории она сильней, чем на практике. Поезжайте вперед.
Они направились назад к городу. Джуггут ехал впереди на верблюде, каждую минуту боязливо оглядываясь назад. Тарвин улыбался сухой, но успокаивающей улыбкой, балансируя у бедра захваченным ружьем. Он заметил, что ружье очень хорошее, если уметь обращаться с ним.
При входе во флигель Ситабхаи во дворце Джуггут Синг, мертвенно-бледный, сошел с лошади и юркнул во двор, представляя собой яркий образ страха и стыда. Тарвин въехал за ним и в ту минуту, когда евнух собирался исчезнуть в двери, окликнул его.
– Вы забыли ваше ружье, Джуггут, – сказал он. – Не бойтесь его. – Джуггут со страхом протянул руку, чтобы взять его. – На этот раз оно никого не ранит. Отправляйтесь к вашей госпоже и скажите, что вас возвращают с благодарностью.
Ни звука не донеслось до его слуха из-за зеленых ставен, когда он уехал, оставив Джуггута, пристально смотревшего вслед ему, ничто не упало на него сарки, а обезьяны были крепко привязаны. Очевидно, Ситабхаи еще не начинала новой игры!
Сам он уже на метил свой новый ход. Нужно было убираться восвояси.
Он подъехал к мечети за городом, отыскал своего старого друга в атласной одежде голубиного цвета и заставил его послать следующую телеграмму:
«Миссис Мьютри, Денвер. Ожерелье ваше. Приготовьте шею и проведите путь в Топаз. Тарвин».
Потом он повернул лошадь, чтобы ехать к Кэт. Он плотно застегнул пальто на груди и ласково погладил то место, где лежала Наулака. Он подъехал к веранде дома миссионера и привязал Фибби около дома. Довольство самим собой и всем на свете выражалось в его глазах, когда он встретил миссис Эстес в дверях дома.
– Вы услышали что-нибудь приятное? – сказала она. – Не войдете ли вы в дом?
– Ну, самое приятное, или, по крайней мере, близкое к самому приятному, не знаю точно, – улыбаясь, ответил он, входя вслед за миссис Эстес в знакомую гостиную. – Мне хотелось бы все рассказать вам, миссис Эстес. Мне страшно хотелось бы рассказать кому-нибудь. Но эта история не годится для здешней местности. – Он огляделся вокруг. – Я нанял бы герольда и несколько музыкальных инструментов и огласил бы ее, если бы мог поступить по-своему; и мы справили бы нечто вроде Четвертого июля и устроили бы фейерверк, а я с наслаждением прочел бы декларацию независимости туземцам. Но это не годится. Однако есть одна история, которую мне хочется рассказать вам, – прибавил он. Внезапная мысль пришла ему в голову. – Вы знаете, почему я так часто бываю здесь, миссис Эстес, не правда ли? Я хочу сказать помимо того, что вы так добры ко мне и что я люблю всех вас и мы всегда так хорошо проводим время вместе?.. Вы знаете, не правда ли?
Миссис Эстес улыбнулась.
– Полагаю, что знаю, – сказала она.
– Хорошо… Отлично! Отлично! Я так и думал, что вы знаете. Надеюсь, что вы мне друг.
– Если вы думаете, что я желаю вам всего хорошего, то это верно. Но вы можете понять, что я чувствую себя ответственной за мисс Шерифф. Я подумывала иногда, что следовало бы дать знать ее матери.
– О, ее мать знает! Она все знает. Можно, пожалуй, сказать, что ей это нравится. Затруднение совсем не в этом, миссис Эстес.
– Да. Она странная девушка, очень сильная, очень кроткая. Я горячо полюбила ее. Мужество у нее удивительное. Но ради нее мне хотелось бы, чтобы она отказалась от всего этого. Ей лучше бы выйти замуж, – задумчиво проговорила она.
Тарвин с восхищением взглянул на нее.
– Как вы умны, миссис Эстес. Как вы умны! – пробормотал он. – Я говорил ей это дюжину раз. И не думаете ли вы, что ей лучше было бы выйти замуж сразу, не теряя времени?
Его собеседница взглянула на него, чтобы видеть, серьезно ли он говорит. Тарвин несколько смущал ее.
– Я думаю, будет умнее, если вы предоставите событиям идти своим чередом, – ответила она после минутного молчания. – Я наблюдала за ее работой, надеясь, что она достигнет успеха там, где потерпели неудачу все остальные. Но в глубине своего сердца я знаю, что это не удастся ей. Слишком многое против нее. Она борется против тысячелетних традиций, воспитания и привычек. Раньше или позже они одержат верх над нею, и тогда она должна будет сдаться, несмотря на все свое мужество. Последнее время я стала думать, что неприятности начнутся скоро. В больнице много недовольных. Люсьен слышал рассказы, которые тревожат меня.
– Тревожат! Еще бы. Это самая худшая сторона дела. Она не только не хочет прийти ко мне, – это вы можете понять, миссис Эстес, – но она еще подвергает свою голову всякого рода опасностям. Мне некогда ждать, пока она убедится в этом. Мне некогда ждать, пока она сама поймет, что настоящий момент наилучший для ее свадьбы с Никласом Тарвином. Мне нужно уехать из Ратора. Вот в чем дело, миссис Эстес. Не спрашивайте почему. Это необходимо. И я должен взять Кэт с собою. Помогите мне, если любите ее.
На эту мольбу миссис Эстес дала самый чудесный ответ, какой только могла дать, сказав, что пойдет к Кэт и скажет, что он желает ее видеть. На это потребовалось некоторое время, но Тарвин ждал терпеливо, с улыбкой на губах. Он не сомневался, что Кэт уступит. В сиянии успеха ему казалось невозможным, чтобы она не одумалась. Ведь Наулака у него. Она, Кэт, должна быть вместе с ожерельем, она неразрывно связана с ним. Но он все же готов был охотно призвать на помощь все, что только было возможно, и с радостью верил, что миссис Эстес скажет Кэт, что нужно. Он нашел новое предсказание успеха в последнем выпуске «Топазской телеграммы», который он взял, поджидая появление Кэт. Разрабатываемая руда оправдала его ожидания. Люди, на которых он оставил ее, напали на настоящую жилу и вырабатывали руды на 500 долларов в неделю. Он смял газету, положил ее в карман, с трудом сдерживаясь, чтобы не пуститься в пляс; быть может, лучше отложить эти упражнения, пока он не увидит Кэт. Мгновение спустя ему пришлось прекратить тихий, победоносный свист и заменить его улыбкой, когда Кэт отворила дверь и, войдя в комнату, пошла к нему. Теперь у нее нет другого выхода. Почти так, помимо его воли, говорила его улыбка.
Одного взгляда на ее лицо было достаточно, чтобы убедиться, что она не так просто смотрит на это дело. Он прощал ее, она не могла знать источника его глубокой уверенности. Он даже подождал столько, что успел разглядеть ее серое домашнее платье, отделанное черным бархатом, надетое вместо белого, которое она обычно носила. Платье понравилось ему.
– Я рад, что вы в настоящую минуту бросили белый цвет, – сказал он, вставая и пожимая ей руку. – Это – знамение. Оно символизирует вообще расставание со здешней благословенной страной, а я именно желал видеть вас в таком настроении. Я хочу, чтобы вы бросили, покинули ее.
Он держал ее смуглую ручку в своей громадной темной руке и внимательно заглядывал в ее глаза.
– Покинула что?
– Индию – все это дело. Я хочу, чтобы вы поехали со мной, – кротко проговорил он.
Она взглянула на него, и по дрожащим линиям вокруг ее рта он увидел следы борьбы, которую она вынесла, прежде чем выйти к нему.
– Вы уезжаете? Я так рада. – Она запнулась на одно мгновение. – Вы знаете почему? – прибавила она с видимым намерением оказать любезность.
Тарвин расхохотался и сел.
– Это мне нравится. Да, я уезжаю не один. Вы принимаете участие в этом плане, – уверял он, кивая головой.
Она покачала головой.
– Нет, не говорите так, Кэт. Не надо. Теперь это серьезно.
– А разве всегда не было серьезно? – Она опустилась в кресло. – Для меня всегда было серьезно… что я не могла исполнить вашего желания, хочу я сказать. Не сделать этого – значит делать нечто иное, единственное, что я хочу делать, – для меня самый серьезный вопрос на свете. Не случилось ничего такого, что могло бы изменить меня, Ник. В противном случае я сейчас же сказала бы вам, в чем изменилось положение для нас обоих.
– Во многом. Да, например, хотя бы в том, что я должен уехать из Ратора. Надеюсь, вы не думаете, что я оставлю вас здесь?
Одно мгновение она пристально разглядывала свои сложенные на коленях руки. Потом взглянула ему прямо в лицо своим открытым взглядом.
– Ник, – сказала она, – дайте мне объяснить, насколько я могу, как все это представляется мне. Вы можете поправить меня, если я ошибаюсь.
– О, вы наверняка ошибаетесь! – крикнул он, однако наклонился, чтобы выслушать ее.
– Ну, дайте мне попробовать. Вы просите меня выйти за вас замуж?
– Прошу, – торжественно ответил Тарвин. – Дайте мне возможность сказать это перед священником и увидите.
– Я благодарна вам, Ник. Это дар – высший, лучший, и я благодарна за него. Но чего вы действительно хотите? Рассердитесь вы, Ник, если я спрошу вас? Вы желаете меня, чтобы устроить вашу жизнь, вы желаете, чтобы я дополнила ваши другие честолюбивые планы. Разве не так? Скажите по чести, Ник, разве не так?
– Нет! – прогремел Тарвин.
– Да, это так! Таков брак. И это правильно. Вступить в брак – значит быть поглощенным жизнью другого человека, жить не своей жизнью, а жизнью другого. Это хорошая жизнь. Это жизнь женщины. Она может нравиться мне. Я могу верить в нее. Но я не могу видеть себя в ней. Женщина отдает всю себя в браке – в счастливом браке. Я же не могу отдать всю себя. Что-то во мне принадлежит чему-то другому. А части я не могу предложить вам. Это все, что лучшие мужчины отдают женщине, но никакой мужчина не удовлетворится этим от женщины.
– Вы говорите о выборе между отказом от вашей работы и отказом от меня, последнее легче для вас.
– Я не говорю этого, но предположим, что сказала. Разве это было бы уж так странно? Будьте честны, Ник. Представьте себе, что я просила бы вас отказаться от всех стремлений, всего смысла вашей жизни? Представьте себе, что я просила бы вас бросить вашу работу? И предположите, что взамен всего этого я предложила бы вам – брак? Нет, нет! – она покачала головой. – Брак – хорошее дело, но какой мужчина заплатил бы за него такую цену?
– Дорогая моя, разве не в этом преимущество женщины?
– Преимущество? Счастливых женщин – да, но не всех, кому дано смотреть на брак с этой точки зрения. Даже женщины могут получить возможность посвятить себя чему-либо иному.
– Ну, знаете, Кэт! Муж – не приют для сирот или убежище для одиноких. Вы слишком серьезно относитесь к нему. Вы говорите так, как будто хотите сделать его главным предметом своей благотворительной деятельности и отдать все силы его делу. Конечно, вначале вам придется претендовать на нечто подобное, но на практике окажется необходимым только съесть несколько обедов, присутствовать на полугодовом обеде совета и на двух-трех земляничных праздниках. Это просто взаимное соглашение пить утром чай с мужчиной и быть где-нибудь недалеко от камина в не слишком некрасивом платье, когда он возвращается домой по вечерам. Ну, разве это не легкий контракт? Испытайте меня, Кэт, и увидите, как просто я устрою все для вас. Я знаю, что есть и другие вопросы. Я очень хорошо понимаю, что жизнь не будет иметь никакого значения для вас, если вы не будете в состоянии сделать счастливыми множество людей, кроме вашего мужа. Я признаю это. Я начинаю с этого. И я говорю, что и я хочу этого. У вас талант давать счастье людям. Ну, а я хочу достигнуть специального соглашения, хочу, чтобы вы осчастливили меня, а потом – распускайте все паруса, и пусть весь мир расцветет под влиянием добра, которое вы будете делать. И вы сделаете это. Черт возьми, мы сделаем это, Кэт! Никто не знает, как добры могут быть двое людей, если они составят синдикат и вместе займутся этим делом. Этого еще не пробовали. Попробуйте со мной! Кэт, я люблю вас, вы нужны мне… Какую жизнь я устрою вам, если вы позволите мне!
– Я знаю, Ник. Вы были бы добры ко мне. Вы сделали бы все, что может человек. Но возможность брака и счастье в нем зависят от женщины – и так должно быть. Я или исполняла бы один мой долг и пренебрегала другим и была бы несчастна, или пренебрегала бы вами, тогда несчастным были бы вы. Во всяком случае, подобное счастье не для меня.
Рука Тарвина отыскала на груди Наулаку и крепко сжала ее. Из нее как будто исходила сила – сила, нужная ему, чтобы сдержаться и не потерять все, благодаря нескольким резким словам.
– Кэт, дорогая моя, – спокойно проговорил он, – у нас нет времени на придумывание опасностей. Перед нами – действительная опасность. Вы здесь не в безопасности. Я не могу оставить вас здесь, а мне необходимо уехать. Поэтому я и прошу вас немедленно обвенчаться со мной.
– Но я ничего не боюсь. Кто может причинить мне какой-нибудь вред?
– Ситабхаи, – угрюмо ответил он. – Но не все ли равно кто? Я говорю вам, что вы не в безопасности. Верьте, я знаю, что говорю.
– А вы?
– О, я не иду в счет.
– Правда, Ник? – требовала она.
– Ну, я всегда говорил, что ничто в мире не может сравниться с климатом Топаза.
– Это значит, что вы в опасности – в большой опасности.
– Ситабхаи, конечно, не изыскивает способов спасти мою драгоценную жизнь, это факт. – Он улыбнулся.
– Тогда вы должны уехать сейчас же, вы не должны терять ни часу. О, Ник, вы не должны ждать!
– Это и я говорю. Я могу обойтись без Ратора, но не без вас. Вы должны уехать.
– Неужели, если я не поеду, вы останетесь? – с отчаянием спросила она.
– Нет, это значило бы грозить вам. Я намереваюсь дождаться вас. – Глаза его смеялись.
– Ник, это оттого, что вы сделали то, о чем я просила вас? – внезапно спросила она.
– Вы не просили меня, – защищался он.
– Так, значит, и я виновата.
– Это потому, что я сказал магарадже? Дорогая моя, это не что иное, как первый вывод лошадей в цирке. Бросьте всякие вопросы о вашей ответственности. Единственное ваше ответственное дело в настоящую минуту состоит в том, чтобы бежать со мной. За вашу жизнь здесь нельзя дать и гроша. Я убежден в этом. А за мою и того меньше.
– Видите, в какое положение вы меня ставите, – укоризненно проговорила она.
– Вовсе не я ставлю вас в это положение. Впрочем, я предлагаю вам простое решение.
– Себя!
– Ну да, ведь я же сказал, что это простое решение. Я не говорил, что оно блестящее. Почти каждый мог бы сделать для вас больше, и есть миллионы людей, лучше, чем я, но никто не мог бы сильнее любить вас. О, Кэт, Кэт, – вскрикнул он, вставая, – доверьтесь моей любви, и я восстану против всего света, чтобы сделать вас счастливой!
– Нет, нет, – страстно крикнула она, – вы должны уехать!
Он покачал головой.
– Я не могу оставить вас. Просите об этом кого-нибудь другого. Неужели вы думаете, что любящий человек может бросить вас в этих диких местах жертвой всяких случайностей? Неужели вы предполагаете, что это мог сделать какой бы то ни было человек? Кэт, дорогая, уезжайте со мной! Вы мучаете, вы убиваете меня, принуждая меня упустить вас из виду хотя бы на одну минуту. Говорю вам, что вы в большой, в смертельной опасности. Не останетесь же вы, зная это? Не пожертвуете же вы жизнью ради этих тварей?
– Да! – крикнула она, вставая. Вдохновенное выражение появилось на ее лице. – Да, если хорошо жить ради них, то хорошо и умереть за них! Я не верю, чтобы моя жизнь была уж так необходима кому-нибудь, но если она необходима – пусть будет так!
Тарвин смотрел на нее в унынии, совершенно сбитый с толку, потерянный.
– Итак, вы не уедете?
– Я не могу. Прощайте, Ник. Это окончательно.
Он взял ее руку.
– Добрый день, – ответил он. – На сегодня окончательно.
Она тревожно следила за ним глазами, когда он повернулся, чтобы выйти из комнаты. Внезапно она кинулась за ним.
– Но вы уедете?
– Уеду? Нет! Нет! – громко крикнул он. – Я останусь здесь, даже если мне пришлось бы организовать армию, объявить себя королем и сделать постоялый двор местопребыванием правительства. Уехать!..
Она сделала отчаянный жест, чтобы удержать его, но он ушел.
Кэт вернулась к маленькому магараджу Кунвару. Чтобы ускорить его выздоровление, она позволила, чтобы мальчику доставили из дворца множество игрушек и любимых им животных. Кэт села у его постели и долго молча плакала.
– Что такое, мисс Кэт? – спросил мальчик. Он несколько минут с удивлением наблюдал за ней. – Право, я теперь совсем здоров, так что плакать нечего. Когда я вернусь во дворец, я расскажу отцу все, что вы сделали для меня, и он вознаградит вас. Мы, раджи, ничего не забываем.
– Не в том дело, Лальджи, – сказала она, наклоняясь и вытирая заплаканные глаза.
– Ну, так отец даст вам две деревни. Никто не должен плакать, когда я поправляюсь, потому что я сын раджи. Где Моти? Я хочу, чтобы он сел на стул.
Кэт послушно встала и пошла искать нового любимца магараджа Кунвара – маленькую серую обезьяну с золотым ошейником, разгуливавшую по саду и по дому, а по вечерам употреблявшую все усилия, чтобы устроиться рядом с мальчиком. Она ответила на зов с ветки дерева в саду, где она вела разговоры с дикими попугаями, и вошла в комнату, тихонько болтая на обезьяньем языке.
– Пойди сюда, малютка, – сказал магарадж Кунвар, подымая руку. Обезьяна прыгнула к нему. – Я слышал об одном радже, – продолжал мальчик, играя золотым ошейником, – который истратил три лака на свадьбу двух обезьян. Моти, хочешь жену? Нет, нет – с тебя достаточно золотого ошейника. И мы истратим наши три лака на свадьбу мисс Кэт с Тарвином-сахибом, когда мы выздоровеем, а ты будешь танцевать на свадьбе. – Он говорил на местном наречии, но Кэт слишком хорошо понимала соединение своего имени с именем Тарвина.
– Не говорите так, Лальджи, не говорите!
– Почему, Кэт? Ведь даже я женат.
– Да, да. Но это дело другое, Кэт не хочется, чтобы вы говорили это, Лальджи.
– Хорошо, – ответил мальчик, надувая губы. – Теперь я только маленький ребенок. Когда я выздоровлю, я опять стану раджой, и никто не будет отказываться от моих подарков. Послушайте, вот трубы отца. Он едет навестить меня.
Издали раздался звук трубы. Потом послышался топот копыт, и некоторое время спустя экипаж магараджи и его свита с шумом остановились у дверей дома миссионера. Кэт тревожно взглянула на юного больного, не раздражал ли его весь этот шум, но глаза его блестели, ноздри раздувались, и он прошептал, крепко сжимая рукоятку сабли, которая всегда лежала рядом с ним:
– Это очень хорошо! Отец привел с собой всех своих приближенных.
Прежде чем Кэт успела встать, мистер Эстес ввел магараджу в комнату, которую он заполнил всю своим телом, раздутой спесью и важной внешностью. Он только что присутствовал на смотре своей лейб-гвардии и потому явился в полной форме главнокомандующего армией – звание немаловажное. Кунвар с восторгом оглядел фигуру своего августейшего отца, начиная с блестящих высоких сапог с золотыми шпорами, переходя к белоснежным замшевым штанам, сверкающей золотом тунике, бриллиантам ордена индийской звезды и кончая тюрбаном шафранового цвета с колеблющейся изумрудной эгреткой. Магараджа снял перчатки и ласково поздоровался с Кэт. Замечательно, что обычно после оргии его величество становился более цивилизованным.
– А ребенок здоров? – спросил он. – Мне сказали, что у него легкая лихорадка, у меня самого также была лихорадка.
– Боюсь, что болезнь магараджа была гораздо серьезнее, магараджа-сахиб, – сказала Кэт.
– А, малютка, – сказал раджа, нежно наклоняясь над ребенком и говоря на местном наречии, – вот что значит слишком много есть.
– Нет, отец, я не ел слишком много и совершенно здоров.
Кэт стояла у изголовья и гладила мальчика по голове.
– Сколько войска было сегодня на параде?
– Оба эскадрона, мой генерал, – ответил отец, глаза которого засветились гордостью. – Ты настоящий раджпут, сын мой.
– А мой конвой, где он был?
– С отрядом Пертаба Синга. Он провел атаку в конце сражения.
– Клянусь священным конем, – сказал магарадж Кунвар, – они пойдут в атаку в настоящем бою со временем! Не правда ли, отец мой? Ты на правом фланге, а я на левом.
– Вот именно. Но для этого наследник не должен хворать и должен научиться многому.
– Я знаю, – задумчиво ответил мальчик. – Отец мой, я лежал здесь несколько ночей и думал. Разве я ребенок? – Он взглянул на Кэт и шепнул ей: – Я хочу поговорить с отцом. Не пускайте никого.
Кэт быстро вышла из комнаты и, уходя, улыбнулась мальчику. Магараджа сел у постели.
– Нет, я не маленький ребенок, – сказал магарадж Кунвар. – Через пять лет я буду взрослым, и много людей будет слушаться меня. Но как я узнаю, правильно ли отданное мною приказание или нет?
– Необходимо научиться многому, – неопределенно повторил магараджа.
– Да, об этом я и думал, лежа здесь в темноте, – сказал мальчик. – И по-моему, всему этому нельзя научиться в стенах дворца или у женщин. Отец мой, отпусти меня учиться тому, как стать государем!
– Но куда ты поедешь? Ведь мое царство – твой дом, возлюбленный мой.
– Я знаю, я знаю, – возразил мальчик. – Я вернусь, но не дай мне быть посмешищем перед другими государями. На свадьбе Равут из Буннаула насмехался надо мной за то, что у меня меньше учебных книг, чем у него. А он – сын человека, только что получившего княжество. У него нет предков. Но он изъездил Раджпутану до Дели, и Агру, и Абу, и он в старшем классе в школе для принцев в Аджмире. Отец, сыновья всех государей поступают туда. Они не играют с женщинами, они ездят верхом с мужчинами. А воздух и вода хороши в Аджмире. И мне так хотелось бы поехать.
Волнение отразилось на лице магараджи: мальчик был очень дорог ему.
– Но с тобой может случиться несчастье, Лальджи. Подумай еще.
– Я все обдумал, – ответил мальчик. – Что может случиться со мной, когда я буду там под надзором англичанина? Равут из Буннаула говорил мне, что я могу иметь свои комнаты, своих слуг и собственные конюшни, как другие сыновья государей, и что на меня будут обращать большое внимание.
– Да, – умиротворенно сказал магараджа. – Мы дети солнца, ты и я.
– Значит, мне нужно быть ученым, сильным и храбрым, как лучшие люди моей расы. Отец, мне надоело бегать по комнатам женщин, слушать разговоры моей матери и пение танцовщиц, а они еще пристают ко мне с поцелуями. Позволь мне поехать в Аджмир. Пусти меня в школу для сыновей государей. И через год, даже через год, так говорит Равут из Буннаула, я уже смогу предводительствовать моим конвоем, как подобает государю. Ты обещаешь мне, отец?
– Когда ты выздоровеешь, – ответил магараджа, – мы поговорим с тобой об этом, не как отец с ребенком, а как мужчина с мужчиной.
Глаза магараджа Кунвара заблестели от удовольствия.
– Это хорошо, – сказал он, – как мужчина с мужчиной.
Магараджа обнял и приласкал сына. Он рассказал ему все мелкие дворцовые новости, какие могли быть интересны маленькому мальчику. Потом он, смеясь, спросил: «Позволишь ты мне уйти?»
– О, отец мой!
Магарадж Кунвар спрятал голову в бороде отца и обвил его шею руками. Магараджа тихо высвободился из его объятий и также тихо вышел на веранду. Прежде чем вернулась Кэт, он исчез в облаке пыли, при звуках труб. Когда он уезжал, к дому подошел слуга с корзиной, плетенной из травы, набитой доверху крупными апельсинами, бананами и гранатами – цвета изумрудов, золота и меди, – которые он положил к ногам Кэт со словами:
– Это подарок государыни.
Мальчик услышал голос слуги и радостно крикнул:
– Кэт, это прислала вам моя мать. Крупные плоды? Дайте мне гранат, – попросил он, когда молодая девушка вошла в комнату, – я не ел их с прошлой зимы.
Кэт поставила корзину на стол. Настроение магараджа Кунвара изменилось. Он захотел гранатового шербета, и Кэт должна была сделать смесь из сахара, молока, сиропа и больших зерен граната. Кэт вышла на минуту за стаканом, и Моти, который только что потерпел неудачу в попытке завладеть изумрудами мальчика и спрятался было под кровать, выполз оттуда и схватил спелый банан. Моти отлично понимал, что магарадж Кунвар не может двинуться с места, поэтому он не обратил внимания на его окрик, но уселся поудобнее, выбрал банан, сорвал кожу своими черными пальчиками, осклабился и принялся есть.
– Отлично, Моти, – сказал магарадж Кунвар на местном наречии. – Кэт говорит, что ты не бог, а просто маленькая серая обезьяна. И я думаю то же. Когда она придет, то побьет тебя.
Моти съел половину банана, когда вернулась Кэт, но и не думал бежать. Она слегка шлепнула грабительницу, и обезьяна упала набок.
– Лальджи, что такое с Моти? – спросила Кэт, с любопытством приглядываясь к обезьяне.
– Она украла банан, а теперь, вероятно, притворяется мертвой. Ударьте ее.
Кэт нагнулась над слабым тельцем, но наказывать Моти не пришлось. Обезьяна была мертва.
Кэт побледнела. Она встала, быстро поднесла корзину к носу и осторожно понюхала ее. Слабый, сладкий, дурманящий запах подымался от груды блестящих плодов. Кэт поставила корзину обратно и схватилась рукой за голову, которая кружилась.
– Ну, – сказал мальчик. Он не мог видеть своей мертвой любимицы. – Я хочу шербета.
– Фрукты, кажется, не очень хороши, Лальджи, – с усилием проговорила Кэт. Говоря это, она выбросила через открытое окно в сад недоеденный кусок банана, который Моти крепко прижимал к своей маленькой груди.
С дерева сейчас же слетел попугай, набросился на кусок и унес его к себе на ветку. Кэт, все еще не пришедшая в себя, не успела остановить птицу, и мгновение спустя шарик зеленых перьев упал из-под листьев, и попугай, также мертвый, лежал на земле.
– Нет, плоды нехороши, – машинально, с глазами, расширенными от ужаса, с побледневшим лицом, проговорила она. Мысли ее перенеслись к Тарвину. Сколько предостережений и мольбы слышала она от него? Он говорил, что она не в безопасности. Разве он был не прав? Угрожавшая ей опасность соединялась с такой утонченной хитростью, что могла потрясти и более сильную женщину, чем она. Откуда может появиться новая опасность? Из какого тайника может выскочить она? Даже воздух может быть отравлен. Она еле смела дышать.
Смелость нападения поражала ее так же, как и намерение. Если это могло быть сделано открыто днем, под видом дружбы, немедленно после отъезда магараджи, на что же осмелится цыганка во дворце? Она и магарадж Кунвар жили под одной крышей. Если Тарвин прав, думая, что Ситабхаи хочет причинить вред ей, то плоды, очевидно, предназначались им обоим. Она вздрогнула при мысли, что, по неведению, могла сама дать фрукты мальчику.
Магарадж Кунвар повернулся на постели и взглянул на Кэт.
– Вы нездоровы? – спросил он серьезно и вежливо. – Тогда не беспокойтесь насчет шербета. Дайте мне поиграть с Моти.
– О, Лальджи, Лальджи! – вскрикнула Кэт.
Она, шатаясь, подошла к кровати, опустилась на колени, обхватила мальчика руками, как бы стараясь защитить его, и разразилась слезами.
– Вы плакали два раза, – сказал мальчик, с любопытством смотря на вздрагивавшие плечи Кэт. – Я скажу Тарвину-сахибу.
Эти слова проникли в сердце Кэт и наполнили его горьким, бесплодным, страстным желанием. О, если бы, хотя бы на минутку, почувствовать отвергнутую ею уверенную, спасительную силу! «Где он? – с упреком спрашивала она себя. – Что случилось с человеком, которого она отослала от себя, предоставив его всем случайностям жизни и смерти в этой ужасной стране?»
В это время Тарвин сидел в своей комнате на постоялом дворе, открыв обе двери навстречу удушающему ветру пустыни, чтобы ясно видеть все пути, которые вели к дому; револьвер лежал на столе перед ним, а Наулака была в кармане. Он испытывал страстное желание уехать и тяготился, казалось, победой, не имевшей отношения к Кэт.
