Пётр Петрович Африкантов
Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни
– Думаете, что французы как узнают, что вас много – преследовать не будут, струсят? – спросил Пётр Никитич.
На эти слова офицер опять улыбнулся и, пожав руку барину, сказал:
– Честь имею, капитан! – и, оглянувшись назад, приложил руку к головному убору, поднял на дыбы донца и поскакал за своим эскадроном.
– Час от часу не лучше,– проговорил встревоженно барин.– Трогай, Африкант… Чего стоишь!?
– А как же французы?.. Он же говорил…– и Африкант кивнул в сторону удалявшихся казаков.
– Трогай давай!.. дальше поедем. Француза что ли испугался? Откуда ему здесь взяться. В Москве он. Перепугался казачёк малость.
Не поверил Африкант барину. Не увидел он испуга в глазах казачьего офицера. Эскадрон боевой. Рука вон на перевязи, у многих одежда в крови, да головы забинтованы. Тут и своя кровь и вражья тоже. Эти не испугаются, рубаки видать отчаянные. Похоже, задание какое-то выполняют, а не от французов бегут. Со страха бегут совсем не так… торопятся…ни на что внимания не обращают. А они, нет. Вон с ними остановились, предупредили. Когда бегут – не останавливаются. Только вот почему он велел сказать французам, если спросят, что их гораздо больше, чем есть на самом деле? Этого Африкант понять никак не мог. «Может быть, действительно хотел попугать француза?» – вспомнил он слова, сказанные барином.
– Трогай, трогай … чего медлишь?! – донёсся голос Пётра Никитича.
Африкант дёрнул вожжами, причмокнул и лошади послушно тронулись. Впереди был довольно длинный спуск с горы. Африкант до самого конца спуска придерживал лошадей, не давая им разогнать карету. Только они спустились и начали уже подниматься, как впереди что-то на дороге зачернело, задвигалось, при приближении вырастая в большую массу всадников, скачущих во всю ширину дороги. Не прошло и десяти минут, как масса кавалеристов в незнакомой форме окружила карету. Это были французы. Французский офицер подъехал к карете и что-то сказал Петру Никитичу. Барин вышел из кареты и заговорил с французским офицером на их языке. Француз говорил быстро, показывая шпагой, то в сторону Тулы, то в сторону Москвы. Он чего-то явно пытался узнать у барина. Пётр Никитич, в свою очередь, показывал рукой в сторону Тулы, кивал головой и что-то говорил французу. Затем французский офицер подошёл к Африканту и по- русски, почти без акцента, спросил:
– Так большое войско недавно вам встретилось?
– Устали ждать, когда пройдут, – выпалил Африкант, никак не ожидая от себя такой прыти. Хотя он и не говорил с казачьим офицером, но мысль, им высказанную в разговоре с барином уловил. «Пытается узнать сколько встретилось наших войск и куда идут»,– подумал Африкант, глядя на француза.
– Ну-ну. – Француз пощипал усы и спросил Африканта снова. – Значит много, говоришь, войска прошло?…
– В жисть столько не видал.– Опять, не моргнув глазом, сказал Африкант.
И что на него в это время такое нашло неизвестно, только врать он никогда не умел, не принято это было не только в семье, но и в деревне. Побалагурить – всегда, пожалуйста, на вечеринке небывальщину рассказать – тоже, а вот чтоб на прямой вопрос незнакомому человеку ответить неправдой – такого никогда не было. Африканту было лучше собственного языка лишиться, чем пойти на враньё, а тут!
Подошёл ещё один офицер, показал на барских лошадей. Что-то сказал по-французски. Африкант понял, что советует их коней забрать. На что первый офицер поморщился и что-то резко сказал подошедшему. Тот попытался ему противиться, но первый офицер, глядя прямо и жёстко ему в глаза, медленно и врастяжку проговорил весьма длинную фразу. Отчего второй офицер, всё же не согласный с первым, но вынужденный подчиниться, что-то ответил. Между французскими офицерами вспыхнул, как показалось Африканту, неприятный разговор. После этого разговора оба наполеоновских офицера не торопясь поехали в сторону, где скрылись казаки. За ними двинулась и вся масса конников. Французский авангард шёл по дороге на Тулу. Один из драгун изо всей силы ударил Звёздочку вдоль спины, та от неожиданности присела, а затем от испуга взвилась, рванулась вперёд, карета дёрнулась с места и понеслась, Африкант изо всей силы тянул вожжи, пытаясь остановить испуганных лошадей, а сзади слышался хохот французских кавалеристов.
Не знал Африкант французского языка, а если б знал, то услышал бы такой диалог:
Второй офицер. Надо, Антуан, у этих русских лошадей карету забрать.
Первый офицер. Слышишь, Моро. Ты уже не раз говоришь мне те вещи, которые я не приемлю. Я тебе ещё раз повторяю, что в роду Готье никогда не было грабителей…, никогда. Для нас всегда честь была превыше всего.
Второй офицер. Но, другие, Антуан, это делают, да и император не только разрешает, но и велит делать всё, что идёт на пользу великой армии!
Первый офицер. Возвращайся к своим драгунам. Я тебе запрещаю грабить. Если ты пожалуешься на меня маршалу, то я и ему скажу то, что сказал сейчас тебе… Я не грабитель с большой дороги, а боевой офицер.
Второй офицер. Как знаешь. Ты командир. Только я выразил волю императора…
Первый офицер. Воля императора, как я понимаю, – разбить войска Кутузова, что я и делаю. И меня никто не может упрекнуть в трусости ни под Смоленском, ни под Бородино. Брать редуты неприятеля это не с безоружными воевать. Иди, Моро, к своим драгунам и не серди меня больше.
Последней фразой потомок рыцарей Готье, явно уколол Моро, который в Бородинском сражении простоял в запасном полку, который Наполеон так и не ввёл в сражение. Антуан же не раз водил своих драгун на неприятеля, атакуя с фланга багратионовские флеши и положил на этом проклятом поле половину своего подразделения. Потом, этот барин и его холоп дали французам очень полезную информацию. И если этот прощелыга Моро донесёт маршалу о случае на дороге, то ему, Антуану, есть что сказать. И тут он подумал: «Исходя из сложившейся ситуации, двое русских – барин и его кучер подтвердили его догадку, что впереди них движется не кучка казачков, а арьергард русской армии, прикрывающий армию Кутузова с тыла. Эта информация стоит многого. Эти русские не могли сговориться, Антуан разговаривал с барином на французском языке. Ямщик – обыкновенный крестьянин и французского языка, понятно, не знает. Ясно, что ямщик не может знать движется это один русский полк или три полка. Ценность в его информации заключается только в том, что русский ямщик устал ждать, когда войска пройдут, чтоб начать движение дальше. И это, «устал ждать, когда пройдут», было для Антуана важнее всего. За эту информацию русскому бородачу можно бы было и орден на шею повесить от главнокомандующего французской армии, да ещё и отсалютовать. И ещё Антуан был горд тем, что это они, драгуны маршала Даво, нашли русскую армию, которая будто растворилась, выйдя из сожжённой Москвы. Оказывается армия Кутузова здесь, она перед его кавалеристами, отступает по дороге на Тулу. С военной точки зрения это разумно. Тула – кузница русского оружия, наверняка там его большие запасы; есть чем вооружить пополнение. Зачем армию было искать по дороге на Владимир, зачем её искать по дороге на Рязань? Эти дороги при отступлении ничего не дают Кутузову. Были горячие головы, предлагавшие армию русских искать в направлении Петербурга, полагая, что она обязательно будет прикрывать новую столицу русских. – Глупцы! Сердце России не Петербург. Петербург – резиденция русских царей, начиная с Петра, и только, а душа русского государства здесь, в Москве. И прав Император, что двинул свои войска не на Петербург, а на Москву, хотя Петербург ближе. Поразить душу русских, это самое главное, а голова без души сама отомрёт» и Антуан улыбнулся своей мысли. В душе он мнил себя стратегом и ему нравилось, что его размышления совпадают с стратегическими замыслами великого полководца Банопарта, равного которому нет в современном мире. Улыбнулся он ещё и тому, что представил, как конники Мюрата рыщут по Рязанской дороге, отыскивая армию Кутузова, надеясь, что именно им удастся первым найти русских. «Что ж, ищите, господа. Представляю, как у этого выскочки Себастиани, командующего Мюратовским авангардом, вытянется лицо, когда он узнает, что удача обошла его стороной».
Прошло немного времени и барин приказал сворачивать с дороги влево, на просёлок, то и дело повторяя: «Быстрее, Африкант,…быстрее. – Он был не на шутку взволнован и когда они уже, съехав с главной дороги, катили по просёлку, он всё ещё оглядывался назад. Успокоился Пётр Никитич, когда они, почти галопом, отмахали не менее десяти вёрст. Здесь он приказал Африканту остановиться.
– Что скакали как угорелые?– спросил Африкант.– Они ведь нас не тронули. Им и лошади наши видно не понравились.
– Тогда не тронули, а теперь тронут, если, разумеется, им снова в руки попадёмся… Понял?! – убедительно сказал барин.
– Я, хоть их поганого языка и не понимаю, но понял, что хотели лошадей забрать…
– Вместе с каретой, – уточнил Пётр Никитич. – Это первый офицер, Антуан, воспротивился. А так, выкинули бы нас в чистом поле и все дела. А ты правильно сказал французу, что наших войск впереди много, сообразил…
– Что казачий офицер просил сказать, то я и сказал… Сам не понял, как выскочило, – признался Африкант.
– Эт, ты молодец, что подтвердил, что и я ему сказал на французском, это должно его убедить. Только всё это непонятно как-то, не по – боевому…
– Что ж тут не понять. – Проговорил Африкант. – Французы казачков преследуют. А те вроде особо и не убегают, а эти не слишком спешат их догнать.
– Это и я заметил, ретивости ни у тех, ни у других нет. Почему они себя так ведут, нам с тобой знать не положено, а свернули мы потому, что если француз ещё кого спросит на дороге и выяснится, что мы его обманули, то догонят и на нашей же оглобле нас и повесят или к карете за ноги привяжут.
– Пужаешь, Пётр Никитич?
– Не пугаю… Это как пить дать. Давай трогай, только уж больно не гони, лошадей запалим.
Дальше ехали уже с оглядкой. Африкант песни петь перестал и всё больше во встречных вглядывался, да по сторонам смотрел. Его уже перестало интересовать житьё-бытьё местных крестьян. А вот, как бы, откуда не появились французы – это страшило более всего, тем более и защищаться было нечем, в руках один кнут. Доехали до большой развилки. Одна дорога забирала влево, а другая вправо. Барин велел остановится, вылез из кареты, прошёлся по одному ответвлению, затем по другому, вернулся к карете, сказал раздумчиво:
– Конечно, казачий офицер и не должен был мне все их воинские секреты выдавать. Поверь мне, как военному человеку, это не случайность. И не за эскадроном французы с такой силой гонятся. Это всё равно, что по воробьям из пушек стрелять. Здесь французов не менее двух полков мимо нас прошло.
– Может быть решили Тулу взять? – сказал осторожно Африкант.
– Зачем она им? Тем более, что Тулу никто не защищает и наших войск в ней нет, мы бы видели, через неё ехали… Такой силой, Африкант, только армия преследуется, не меньше. Это поверь моему боевому опыту и долголетней службе.
– Так, кроме наших казачков мы никого не видели, – удивился Африкант.
– Возможно это отвлекающий маневр. Себя французам показывают, как красную тряпку быку, чтобы с толку сбить.
– А что ж вы казачьего офицера об этом не спросили?
– Об этом, Африкант, не спрашивают. Если это так, то это военная тайна стратегического характера, понял?! И мы в эту тайну, стратегию и тактику вляпались с тобой по самые уши. И голову нам в этой стратегии отшибут, и как звать не спросят.
Дальше ехали без остановок, изредка справляясь в деревнях о правильности направления движения. Наполеоновских солдат в этой стороне никто не видел и Африкант с барином немного успокоились и ни о какой погоне уже не думали.
Они – то не думали, а вот Антуан Готье очень даже думал. Правда, он не знал о том, что ни кавалеристы, посланные Наполеоном по дороге на Владимир, ни конники Мюрата на Рязанской дороге – русской армии не обнаружили. Досадно было и то, что и он этой армии не увидел. Ещё его омрачало, что поверил этим, с экипажа, особенно кучеру, который, видите ли, устал ждать, пропуская русские войска. Моро оказался прав. Но он ему об этом не скажет. А ведь как обвели?… Как обвели? Только, проследовав за мнимым арьергардом русских войск и поднявшись на возвышенность, они увидели до самого горизонта пустую дорогу на Тулу. Куда казачки делись, неизвестно. Когда это случилось, к нему подскакал Моро и крикнул: «Разрешите догнать карету с русскими!!!». Антуан молча кивнул. Моро с десятком драгун скрылся в пыли, ускакав в направлении Москвы на полном аллюре, желая догнать злополучного барина и его кучера.
К вечеру Пётр Никитич и Африкант расположились на ночлег в небольшой деревушке у старосты. Дом у хозяина был большой. На ночь лошадям задали овса. Ужинали за большим столом. Хозяин, косая сажень в плечах, с кудрявой с проседью бородой сказал, отпивая из блюдца чай:
– Утром на Чириково поезжайте, оттуда свернёте направо, на Красную Пахру. Влево, дорога на Тарутино уходит. От Красной Пахры до усадьбы вашей сестрицы будет рукой подать. Под счастливой звездой родились, что вас французы отпустили, хотя больше советую им не попадаться… Мужички по деревням партизанские отряды организовывают. Кто с вилами, кто с топором, всем миром на супостата налягают. В Москве есть нечего, вот француз в окрестностях и лютует. А ваше сельцо я знаю, бывал. И барыньку помню с её мужем. Не знаю как она, а он – сущий ребёнок. Красивые в своей наивности их души, храни их господь. Я у барина ещё картиночку купил, простенькая такая, но душевная, рамка хорошая, богатая. Так что ложитесь спать, а утро вечера мудренее.
Утром выехали затемно. Хозяин показал дорогу, подробно словами обрисовал местность, так что заблудиться было невозможно. Когда совсем рассвело, переехали по мосту реку Моча и, не останавливаясь, миновали ещё какое-то спящее село. Пётр Никитич то и дело поторапливал Африканта. Лошади в утренней свежести бежали споро, но только они выехали из Чириково и стали подъезжать к Красной Пахре, как путь им перерезал конный отряд русских кавалеристов.
– Сворачивай! Сворачивай, борода! Уходи с дороги! – кричал Африканту гусарский майор и указывал шашкой куда надо сворачивать. Африкант безоговорочно выполнил требование гусара. Карета, покачиваясь на неровностях, съехала с дороги и остановилась
– Дальше, дальше отъезжай!! – прокричал опять гусарский майор, – вон к тем берёзкам.
Такое приказание было совершенно непонятным, но Африкант доехал до берёзок, что росли достаточно далеко от проезжей части и остановился.
– Ты чего? – спросил его, высунувшись из кареты, барин.
– Велят.
– Кто велит?
– Свои велят, – односложно ответил Африкант и кивнул в сторону удалявшегося гусара. Для чего они освобождали дорогу, ни барин, ни ямщик не знали. Но вскоре всё прояснилось. Из-за леса показался головной отряд русской армии. По дороге шла пехота, по ней же везли пушки, шли санитарные повозки, край дороги скакали эскадроны гусар, а ближе к ним двигались на рысях казацкие сотни. То шли передовые части армии Кутузова. Пётр Никитич и Африкант смотрели на колонны двигающихся войск. Они понимали, что именно их и разыскивала кавалерия маршала Даво. Барин и ямщик стояли уже более часа, а войско шло и шло по направлению на Тарутино. Вдруг к их карете подскакал уже знакомый им казачий офицер Чуб. Он улыбнулся им во весь рот, сверкнув зубами, проговорил:
–Ну, вот и встретились, барин! А я уж думал вас французы того…, и он провёл ребром ладони по горлу.
– Вы тоже хороши,– осклабился Пётр Никитич,– нет на ухо шепнуть…, чай не басурманы какие.
– Нельзя было, капитан. Никак нельзя. Прости уж. Наша задача была француза на Тулу отвлекать. Другие на Рязань отвлекали, а ещё кто и на Владимир, а войско вот оно в подбрюшье Наполеоновской армии к Тарутино идёт. Десять дней армию их авангарды искали и найти не могли. Видишь какая силища!?
– Да уж, видим.
– Мало видишь, капитан. Мы здесь стоим, а по просёлочным дорогам, чтоб не встречаться с наполеоновскими авангардами идут к нам отряды ополченцев, везут с Тулы оружие и боеприпасы. Весь народ поднялся, по всем лесам партизанские отряды… так-то. – А затем, улыбаясь во весь рот, спросил:– Далеко вам ещё до вашей сестры, капитан, ехать?
– Рядом совсем, если б не войско, то уже б приехали.
– Ладно, капитан, честь имею. Счастливо вам. Может ещё свидимся. У нас теперь другое задание, – и галопом ускакал куда-то в сторону, скрылся за ближайшими деревьями.
Африкант с барином смогли тронуться от Красной Пахры, где им пришлось заночевать, к сельцу, там где жила барыня, только утром следующего дня. К обеду они подъехали к знакомым воротам помещичьей усадьбы. Каково же было удивление Петра Никитича, что никто не вышел открыть им ворота, хотя ворота, по сути, не были воротами. Одна их половинка валялась на земле, а другая, покачиваясь на одной петле, жалобно поскрипывала в осенней тишине.
Барин почуял недоброе и, не дожидаясь, когда карета остановится, выскочил из неё на ходу и бегом побежал к барскому дому. Двери в доме были открыты, людей не было. Только из одной комнаты слышались то-ли всхлипы, то-ли причитания. Пётр Никитич открыл дверь и остолбенел – Посреди залы стояли два гроба, а около них на лавке сидели две крестьянки, да старый лакей Силантий. Крестьянки молча уставились на Петра Никитича, а Силантий, узнав брата барыни, весь затрясся и ни слова не говоря опустился на стул, плечи его ходили ходуном, а из глаз лились безудержно крупные старческие слёзы. В гробах Петр Никитич узнал свою несчастную Кузеньку с не менее несчастным Фрольчиком. Крестьянки тут же рассказали, что вчера на барский дом налетели французские фуражиры с охраной и стали допытываться, где хранятся припасы. Припасы нашли. Подогнали телеги, стали зерно насыпать. А в одной фуре зерно потекло, стали зерно в другую фуру пересыпать. Командир французский стал искать, чем бы дно у фуры застелить. Вошёл в мастерскую барина, где он картины малевал и сорвал со стен несколько полотен, намереваясь ими и застелить фуру. Фрол Иваныч такого глумления над своим творчеством стерпеть не мог, схватил кочергу, да на француза, хотел свои картины защитить, а драгун его сзади пикой в спину. Барыня, увидев всё это, скончалась от разрыва сердца.
Пётр Никитич, услышав сей рассказ, медленно опустился на скамью, сжав голову руками. Этого он предположить никак не мог.
Крестьянки поставили Петра Никитича в известность, что могилка для барина и барыни выкопана и что сегодня надобно похоронить, так как французы могут нагрянуть снова, потому как всё зерно увезти не сумели. Хлеб сейчас, что французы не увезли, крестьяне по ямам прячут, потому и не до похорон. Ими руководит староста Зосима. Только между мужиками спор идёт – надо зерно прятать, или нет. Одни говорят, что надо, потому что и есть надо будет что-то, и сеять весной. А другие против того, чтоб зерно прятать, потому как если б это было сделано раньше, до прихода французов, это одно, а после того, как они хлеб видели, а, приехав снова, его не найдут, то и мужиков могут побить, и деревню спалят…
– Что же вы решили? – спросил Пётр Никитич.
– Староста Зосима сказал что, то зерно, что видели французы, прятать нельзя, а спрятать надо только то, что в дальних амбарах лежит, которого мародёры не видели. Он подсчитал, что того хлеба людям, хватит, но жить будут впроголодь. Но, и это зерно, что французы видели, всё не отдавать, а только немного им оставить.
– Француз не дурак, – сказал Пётр Никитич. – Он прекрасно помнит, сколько было хлеба и сколько осталось?
– Он помнит на глаз, – стала объяснять женщина побойчее. – Сколько его в амбаре есть, на глаз столько и будет. Сейчас мужики полы в амбаре поднимают. Потом снова зерно назад в амбар насыпем, но только треть от того, что было.
– Хорошо придумали, – сказал капитан. – Может и пронесёт нелёгкая.
Через час в комнату вошёл с несколькими крестьянами староста. Африкант представлял старосту здоровым мужиком с большой бородищей, а в комнату вошёл невысокий тщедушный мужичок лет пятидесяти, поздоровался с барином и этак непринуждённо сказал:
– Снова надо ждать гостей. Это уж, Пётр Никитич, как дважды-два. Крестьяне их повадки изучили. Если чего не дограбили, то обязательно дограбят. Сегодня приехать не успеют, а вот завтра, точно здесь будут.
– Мне уже бабы рассказали про подъём полов в амбаре, – сказал Пётр Никитич.
– Эта хитрость, по – большому, дела не решает… Мы тут организовались немного, – и Зосима кивнул на окно. Пётр Никитич посмотрел в ту сторону и увидел на улице вооружённых вилами и кольями группу мужиков. – В соседние сёла гонцов послали, чтоб сообща отпор дать, потому, как фуражиров этих отряд конный сопровождает. У них даже пушка имеется.
– Хорошо, хорошо, – сказал Пётр Никитич, понимая, что староста лучше его разбирается в местных реалиях и что мешать мужикам не стоит, а вот что он должен делать, Пётр Никитич пока не знал. Его выручил тот же староста.
– Мы здесь, барин, пока мужиков организовываем, а вам лучше заняться похоронами. Вон Василиса всё расскажет,– и он кивнул на крупную, дородную крестьянку.
– Да-да,– опять проговорил Пётр Никитич. Он был рад, что благодаря старосте и Василисе, здесь уже всё организовано и что ему пока не надо отдавать каких-либо распоряжений. Он полностью решил доверится старосте, и этой крестьянке. Василиса тут же сообщила барину, что могилку выкопали в хорошем месте и что надо хоронить сегодня.
– Хорошо, хорошо. Делайте, как знаете.
– Я пойду с Василисой могилку посмотрю, да и дорогу тоже,– сказал Африкант. – На наших лошадях придётся везти, других в сельце нет, крестьяне каких в лес отогнали, от супостатов подальше, на каких зерно прячут.
– Иди, Африкаша, … иди…– проговорил барин ласково. – Делайте всё, что надо.
Африкант вышел из барского дома, за ним вышла и Василиса.
– Туда надоть,– сказала крестьянка и показала палкой в сторону пруда.
Кладбище было недалеко, за прудом, на бугорке. Пока шли, Василиса рассказала, что у неё пятеро детей и что жив ещё свёкор. Её мужа Зосима в деревни ближние послал, крестьян организовывать.
– А почему его? – спросил Африкант.
– Он говорить умеет и люди ему верят,– сказала Василиса.
Подошли к кладбищу, Африкант спустился в свежевырытую могильную яму, постучал по стенкам. Могилка была вырыта на славу. Отливающие глянцем глиняные стены были прочны, точно утрамбованы. Он выпрыгнул из ямы, взял с кучи выброшенную из ямы глину, помял в руках. Мастер сразу определил, что глина в этом месте жирная, эластичная. «Только игрушки, да горшки лепить» – подумал он.
– Надо торопиться, сказала Василиса. – Засветло надо похоронить. Оно туда – сюда и темнеть начнёт. – И они вернулись в усадьбу.
В поместье готовились к похоронам. В прохладной зале горели поминальные свечи, старенький священник читал молитвы. Большая толпа крестьянок пришла проститься со своей любимой барыней и барином. По скорбным лицам баб было видно, что они действительно очень жалели о своей барыне, при которой до сего времени жили не зная нужды. Трое мужиков вместе с Африкантом, установили оба гроба на телегу, обряженную сосновыми и еловыми ветками и Африкант, по знаку Петра Никитича, стал выводить лошадей со двора на дорогу. Со всех сторон к процессии присоединялись крестьяне и крестьянки, да старики, что были покрепче. Старики, что послабее, стояли у дворов и смотрели на похоронную процессию. Певец и Звёздочка везли телегу не торопясь, будто знали что они делают.
– Никогда не думал, сестрица, что мы так тебя хоронить будем,– проговорил барин, шагая сбоку телеги. – Да ну уж ладно. Видно не вы последние от супостата пострадали. Много ещё будет покойничков, пока русская земля освободится.
Провожали покойных молча, никто не плакал. И эта похоронная тишина была страшнее всех плачей, и причитаний. Пётр Никитич только тёр покрасневший нос платком, да крякал. После похорон так же молча вернулись в усадьбу. Народ не расходился. Все ждали, что скажет барин. После смерти сестры и её мужа он был единственный, кому отходило их сельцо, и потому воспринимали Петра Никитича как своего барина.
Пришёл Зосима и сообщил, что крестьяне около дороги в сельцо нашли французскую пушку и притащили её в деревню.
Услышав про пушку, Пётр Никитич сразу оживился и пошел посмотреть трофей, совершенно не понимая, как орудие могло быть найдено, а не отбито у неприятеля, тем более пушка без охраны стояла рядом с дорогой. У него ещё мелькнула мысль о том, что пушка могла выйти из строя и её французы просто бросили за ненадобностью. Однако, осмотрев орудие, он убедился в его полной исправности. И ещё его больше удивило, то, что вместе с пушкой, в ящике находились неиспользованные пороховые заряды. Этого он никак не мог себе объяснить. Это не укладывалось у него в голове. Разъяснил ситуацию муж Василисы, Прохор, который и обнаружил пушку.
– Тут, барин, всё просто, – сказал он не торопясь. – Лошадей мы из деревни увели, фуражиры французские хлеб нашли, а везти не на чем. Так они телеги в домах забрали и артиллерийских лошадей в них впрягли, а пушку бросили.
– Так-так, – сказал Пётр Никитич, пощипав ус. – Если пушки стали в армии дешевле хлеба, то плохи дела у Бонапарта.
– Что скажете, Петр Никитич?– спросил Африкант и кивнул на пушку.
– Без ядер и картечи – это никому не нужная вещь, – сказал он хмуро. – Были бы ядра или картечь, тогда можно бы было по-настоящему помянуть и усопшую сестрицу и Фрола Иваныча… Картечь, даже одним только выстрелом, оставит от их интендантов пустое место. Сколько их было?
– Человек пятьдесят, половина на повозках, половина верховых, с ружьями.
– Маловато нас будет,– сказал староста. К обеду столько людей не наберём, чтоб с французским отрядом совладать. И он сердито стукнул кулаком по пушечному лафету.
– Кабы пушку эту задействовать,– сказал Прохор, тогда и людей больше не надо.
– А если вместо картечи камешек насобирать и зарядить? – спросил староста?
– Нельзя. – Пётр Никитич отрицательно покачал головой. – Не круглые камешки, вылетев из ствола, полетят каждый по своей траектории, исходя из капризов своей неправильной формы. Да и улетят из-за сильного сопротивления воздуха недалеко. Результат от выстрела будет мизерный.
– Не побьём, так пугнём, а пуганый неприятель слабее непуганого. – Настаивал на использовании пушки Прохор. Видно ему было жаль, что его находку нельзя использовать в бою.
– Пугнуть можно. – Заметил барин,– только французы тоже не дураки, быстро сообразят, что по ним холостыми палят. Эта затея может стоить многих жизней.
– А если по…– начал говорить Африкант и замолчал, осёкшись на полуслове.
– Что хотел сказать?– спросил ямщика Пётр Никитич,– говори… раз начал…
– Я подумал…
– Ну… – Барин испытующе посмотрел на Африканта.
– Когда мы с Василисой смотрели могилу, Пётр Никитич…– Начал Африкант издалека. – Глина там в могиле хорошая, вязкая. Если шариков накатать, какие по размеру скажете, то можно будет и из пушки этими шариками выстрелить. Будет картечь не хуже чем свинцовая.
Капитан Житков поднял на Африканта глаз, подумал и вдруг у него в его единственном глазе засветились лукавые огоньки.
– А ты похож дело говоришь, Африкант. – Проговорил он. – Стало быть из глины предлагаешь картечи накатать… Так…так. – Затем помолчал и сказал. – Негоже нам от француза улепётывать. Думаю, дело говоришь, Андреич. Только с выстрелом твоя глина в пыль не рассыплется?
– Будьте спокойны, – уверенно сказал Африкант, – не рассыплется. Если поближе подпустить, так всех наша картечь слижет и не рассыплется. Глина здесь жирная, даже не обожженная будет крепкая, вы уж мне поверьте.
– А высушить успеем? – спросил строго старый капитан, прошедший не одну войну и знавший, что в таких делах на авось надеяться никак нельзя, потому и допытывался. – А если он завтра с рани сюда прикатит? Эт, мы только думаем, что он день отдыхать будет. А если не будет? Здесь надо не на авось действовать. Чем мы завтра к обеду по французу палить будем? Или, скажем: – «подожди, мусье, у лесочка, у нас ещё картечь в печи греется…»
Кто-то из крестьян хихикнул. На него зацыкали. Из толпы послышались голоса:
Первый голос. В ночь не поедут. Забоятся.
Второй голос. Зная, что у нас есть чем поживиться, могут и в ночь поехать,
Первый голос. Или другой фуражной команде про село скажут, те приедут.
Третий голос. Не скажут. Зачем им, найденный ими хлеб, другим отдавать?
Первый голос. В ночь, как пить дать, не поедут, а завтра к обеду можно ждать. Так что наша картечь и высохнуть не успеет, не только обжечься. У меня сват, сами знаете, из Пахры, горшечник. Так он горшок, прежде чем тот просохнет, десять раз с места на место переставит и сохнут они у него не одну ночь или сутки…
– Правильно говоришь, борода,– ответил Африкант. – Только нам на глиняной картечи не щи варить, это не горшок. Сушку упростим. В шариках при лепке дырочки махонькие насквозь проколим, чтоб влага не только снаружи, но и изнутри уходила. Одни шарики будем сушить в более тёплом месте, побыстрее, а другие помедленнее.
Первый голос. Сё равно не успеть. Высушить, высушим, а обжигать когда?
Африкант. Часть приготовим к обжигу, если нам французы время дадут на обжиг, а часть просто высушим и всё. Глину я брал в ложбинке, с осыпи, верховую. Глина лежалая и морозом братая. Тесто из неё хорошее выйдет.
– А ты поясни, – сказал Пётр Никитич, – чтоб понятнее было.
Верил старый артиллерист Африканту, как не верить. Таких глиняных игрушек никто не смог сделать в округе, какие делал Африкант с отцом. Знал игрушечник толк в глине. Вот и здесь, достаточно было мастеру взять в руки местную глину, так сразу определил её свойства. Молодец.
– За полчаса сомнём, – начал пояснять Африкант, – за час шариков накатаем, до полуночи в тёплое место положим, чтоб основная влага с глиняной картечи ушла, а затем на печь, на горячие кирпичи, такие, чтоб рука терпела… К утру шарики будут сухие и крепкие, так что не только кулаком не разобьёшь, но и палкой с одного удара не расколотишь. Шарик и не обожжённый, в француза попадёт – в живых не оставит. Если нам завтра француз, на наше счастье день подарит, то мы и обжечь успеем, а если два дня, то и того лучше.
Пётр Никитич и староста согласились с доводами Африканта. Через час двое крестьян уже мяли красными от холода ногами глину, а ещё через час, в зале, где недавно лежали покойные хозяева с десяток крестьянок под надзором Африканта уже дружно катали глиняные шарики и клали их сушить.
