Пётр Петрович Африкантов
Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни
– Хорошая картечь будет,– говорил Африкант довольно,– вон как боками отливает.
Всю ночь Африкант следил за сушкой самодельной картечи, переворачивая её сбоку набок, опасаясь появления трещин. Глина хоть и хорошая, но в сушке неопробованная, нельзя предугадать, как она себя поведёт? Времени же на проведение проб не было. Здесь Африкант полагался на собственный опыт и интуицию. И его они не подвели. На следующий день к обеду глиняная картечь была готова, шарики оказались крепкими и гладкими. Только некоторые самые крупные из них лопнули и их пришлось выбросить. Хотя, много и крупной картечи уцелело.
Под командованием капитана был сделан пробный выстрел по сараю, что стоял поодаль, у пруда. Когда капитан-артиллерист осмотрел после выстрела сарай, то остался премного доволен. Картечь глубоко засела в обмазке, а из двери вышибла и расщепила две доски.
– Ну и как? – спросил Африкант.
– Повозки их может быть и не разобьёт, а вот людей положит, тут можно не сомневаться, кучно легла, без большого разлёту,– проговорил довольным голосом Пётр Никитич. В картечи и в пушках, он, боевой офицер, артиллерист толк знал. После пробного выстрела крестьяне повеселели. Женщины продолжали катать шарики, а Африкант колдовал над укладкой партии картечи в большую русскую печь, готовя её для обжига.
Пушку выкатили в направлении, откуда должны были появиться французы, и замаскировали. Крестьяне, кто с вилами, кто с топорами, кто с кольями попрятались за кустарником и стали ждать. Далеко вперёд по дороге был выслан верховой наблюдатель из подростков на Звёздочке.
Французские фуражиры появились к обеду. У неприятельской армии было очень трудно с продуктами и они не жалели своих фуражиров, рассылая их по окрестным сёлам с приказом – не взирая ни на что, доставить в сожжённую Москву хлеб. Поэтому наполеоновский отряд фуражиров, поспав два-три часа, снова выехал из столицы, направляясь в знакомое сельцо, где ещё можно было чего-то взять. Своим ранним приходом, они так и не дали Африканту закончить обжиг. По французам пришлось стрелять хорошо высушенной глиняной картечью. О появлении французских снабженцев предупредил выставленный на опушке леса дозорный. Парнишка во весь опор скакал к крестьянской засаде на Звёздочке и кричал: «Едут!! Едут!!». Крестьяне приготовились.
Вскоре у леска, где терялась дорога, показался отряд французских фуражиров. Это был тот же самый отряд. Впереди на сером в яблоках жеребце ехал командир отряда. Крестьянин Прохор рассмотрел его в подзорную трубку, сделанную им из осинового ствольца. Трубка та была как нельзя кстати. Конечно, никаких в этой трубке линз не было. В ствольце было высверлено круглое отверстие, через которое и смотрел Прохор вдаль. Эта трубка позволяла ему, охотнику, издали определить, где находится в лесу медведь, потому как тот, почёсываясь о деревья, обязательно раскачивал даже самые высокие из них. Вот Прохор и смотрел в свою подзорную трубу и высматривал, где сосны головами качают. Эффект трубки был прост. Солнечные прямые лучи не попадают в глаз и не мешают смотреть.
Отряд фуражиров всё отчётливее вырисовывался на дороге. Было уже слышно пофыркивание лошадей, да слышались отдельные голоса наполеоновских солдат. После выстрела, как рассчитывал барин, крестьяне должны были броситься вперёд, но бежать не по дороге, а по бокам, так чтобы пушка смогла успеть сделать ещё один выстрел и чтобы их собственная картечь не зацепила.
Штабс-капитан подпустил фуражиров поближе, перекрестился, зажёг фитиль и сказал, поднося факел к запальной канавке: «Это вам за Кузеньку». Глянул оглушительный выстрел. Пушка рявкнула и откатилась. Со стороны французов послышались стоны и крики. «Это вам за Фрольчика!!» – проговорил старый капитан, посылая во французов второй заряд картечи. И снова со стороны французов раздались крики и ругань. Французам и в голову не пришло, что стреляют по ним из их же собственной пушки. По всей видимости, французы подумали, что впереди в засаде находится воинское подразделение регулярной армии. А они именно так и подумали, потому что так мастерски стрелять из пушки мог только артиллерист с большим боевым опытом.
Через минуту паника охватила отряд французов и оставшиеся в живых, сбивая друг друга с ног, бросились бежать. Пётр Никитич выстрелил им вслед ещё раз. Было видно, как упало ещё несколько человек. Возбуждённые удачей крестьяне вместе со старостой стали преследовать французских снабженцев. Больше французские фуражиры в сельце не появлялись.
После этого боя многие крестьяне из села отдельным подразделением влились в партизанское соединение известного партизанского командира Сеславина, а Пётр Никитич, уладив хозяйственные дела, засобирался домой. Он отдал необходимые распоряжения старосте, обещаясь в скором времени опять приехать, обещал не оставить овдовевших крестьянок своей заботой. А старосте наказал сообщить, сколько уцелело зерна и сколько нужно будет зерна привезти. Крестьянки с плачем провожали нового барина. И был он им не просто барин, а и защитник от иноземных супостатов.
Пётр Никитич решил ехать из сельца по той же старой калужской дороге. Выехали они рано утром. Погода была всё ещё хорошая. Далеко же Петру Никитичу с Африкантом уехать от сельца не удалось.
Не доехали они до Красной Пахры, чтобы выехать на прямую дорогу, как путь им перерезал французский разъезд.
– Влипли мы с вами, Пётр Никитич,– сказал Африкант, увидев скачущих им наперерез французских конников. Ещё больше Африкант удивился, когда узнал во французском офицере старого знакомого по встрече на тульской дороге. Это был Антуан. Но не он один. Вскоре к ним подъехал и тот самый Моро, который хотел отобрать у них лошадей.
– А-а-а, старые знакомые, – проговорил зло и язвительно Моро и рывком сдёрнул Африканта с кучерских козел. Африканта тут же связали, а через минуту рядом с ним связанный валялся и Пётр Никитич. Поодаль французские офицеры обговаривали их судьбу.
– О чём они говорят? – спросил барина Африкант.
– Самое, Африкант, доброжелательное словосочетание, это «немедленно расстрелять», – пояснил Пётр Никитич.
– Думаю, что эта мера нашего наказания исходит от этого Моро, – заметил Африкант.
– Ты прав. Он ещё предлагает колесовать нас на колёсах нашей же кареты.
– Думаю, что вращаясь вместе с колесом кареты мы не протянем больше десяти вёрст, – подытожил Африкант.
– Думаю, что и пяти вёрст вполне хватит, – заверил барин.
– Но всё равно это лучше, чем расстрел сейчас на месте.
– Не думаю, Африкант, что это намного лучше.
– А о чём они сейчас говорят?
– Всё о том же, о любви к нашим личностям.
– Кажется, к нам идут…
Пленники замолчали. Французские офицеры подошли к связанным и велели драгунам поставить их на ноги, что их кавалеристы моментально и исполнили.
– Так, долго пришлось ждать пока русские войска пройдут? – спросил по-русски Антуан Африканта с ухмылкой. Африкант молчал. – Мы потеряли из-за вас полдня. Пока пытались определить, куда свернула армия Кутузова, пока гонялись за казаками, время ушло. Но не это главное. После разговора с вами мы послали маршалу письмо, в котором уведомили маршала в том, что армия Кутузова движется на Тулу и мы её держим в поле зрения.
– Ну и что, – буркнул Африкант. – Не я же доложил об этом… – Но, офицер оставил фразу Африканта без ответа.
– А вы, господин помещик, что скажете по этому случаю?– и Моро поднял плёткой подбородок Петра Никитича.
– Не трогайте капитана! – закричал изо всей силы Африкант.
– Ка-пи-та-на?! – возвысив удивлённо голос, произнёс Моро. И обращаясь к Антуану проговорил: – Ямщик назвал барина капитаном! Этот человек военный, он офицер.
– А это очень интересно, дружище. – С интересом проговорил Антуан. – Это совсем иной поворот. – Он подошёл к Африканту и спросил:
– Правда ли, что ваш барин капитан?
Африкант ещё не понял, куда клонит француз, но догадался, что проговорился, а будет им хуже от этого или лучше неизвестно.
– Правда?!… спрашиваю.
Африкант молчал.
– Хорошо, продолжай молчать. Твоё молчание только подтверждает сказанное тобой ранее. – Французы заговорили между собой и этот диалог, понятный капитану и совершенно не понятный Африканту, следует привести дословно.
Антуан. Хорошо, что ты Моро, сразу не разрядил в них свой пистолет.
Моро. Почему?
Антуан. Если этот господин является офицером русской армии, то не является ли он тайным дорожным информатором, чтоб дезориентировать наш генералитет? Такие экипажи могут быть посланы по всем дорогам вокруг Москвы. Такие действия называются военной хитростью.
Моро. Это интересная мысль. Бескровная диверсия, так это можно назвать?
Антуан. Если это так?.. А, это именно так, то эти молодцы могут много знать… Ведь их кто-то же послал на это задание. А кто? Потом, посмотри-ка на пожилого внимательно – выправка военного просматривается, её нельзя искоренить…
Моро. Я из них сейчас вытрясу душу, и они мне всё расскажут.
Антуан. Если ты из них вытрясешь душу, то они никому и ничего не расскажут, даже самому маршалу Даво.
Моро. Правильно… Трупы не говорят, а жаль…
Антуан. Думаю надо поступить иначе.
Моро. Это как же?
Антуан. Если мы отправим их к маршалу, с соответствующей сопроводительной запиской, что дескать, эти двое специально остановили французский отряд, чтобы дезинформировать наш авангард об армии Кутузова, то эффект от их поимки будет совсем иной.
Моро. Хорошо бы было, если бы, маршал Даво засомневался в достоверности посланной нами ранее информации и не стал бы дезинформировать главнокомандующего.
Антуан. Этого мы, Моро, не знаем. Армию Кутузова уже, конечно, нашли, но мы-то как выглядим со своим враньём? Об этой дезинформации Даво не забудет. Не забудет он и тех, кто ему её подсунул, то есть нас. И если мы доставим ему дезинформаторов, то таким образом сотрём с себя пятно. Мы себя реабилитируем в глазах маршала.
Моро. Ты гений, Антуан. Ловко так всё повернул. А я уже хотел отдать распоряжение, чтоб готовили верёвки для колесования.
Антуан (улыбнувшись). Их не колесовать Моро надо, а бережно взять под руки и бережно посадить в их собственную карету, да под хорошей охраной доставить самому маршалу. Их смерть не улучшит нашего положения, а вот от их жизни можно извлечь много пользы для нашей армии… – И дальше, подумав, добавил: – Хотя бы только для нас, лично.
Моро (драгунам). В карету их! Доставим лично маршалу!
После того, как Африкант и Пётр Никитич очутились в собственной карете и под конвоем всадников тронулись в путь, капитан шепотом произнёс: «Они нас, Африкант, за Кутузовских шпионов приняли, сопровождают в штаб, только ты не обольщайся, шпионов во всех армиях всегда казнили…». Дальше ехали молча.
После описанных здесь событий, совсем недалеко, чуть дальше, по той же старой калужской дороге, в штабе русского главнокомандующего идёт разговор между Михаилом Илларионовичем Кутузовым и генералом Дмитрием Сергеевичем Дохтуровым. Этот разговор следует довести до читателя дословно, потому, как в большей степени от него зависела судьба наших незадачливых путешественников. В это время русский главнокомандующий стоит у большого дубового стола.
Кутузов (обращаясь к Дохтурову).В создавшейся ситуации, Наполеон предпринимает попытку обойти наши войска у Тарутино, чтоб выйти к Малоярославцу. Он думает по Новой Калужской дороге продолжить движение на Калугу и тем самым вырваться на стратегический простор. Кукиш ему с маслом, а не Калуга! – и Михаил Илларионович показал правой рукой увесистый кукиш. – Не для того мы, Дмитрий Сергеевич, – скрытно шли к Подольску, затем к Тарутино, чтоб выпустить француза на оперативный простор. Этот манёвр французской армии ожидаем. Правда, я рассчитывал, что француз пойдёт по старой калужской дороге до Тарутино, а он свернул. Этого я не ожидал. Боится французский император. Ой, боится… Впервые показывает неуверенность в своих силах. Это хорошо. Эта неуверенность нам на руку. Мы тоже двинем армию к Малоярославцу и немедленно двинем.
Дохтуров. Какие будут распоряжения, Михаил Илларионович, хотя задача, в общем, ясна.
Кутузов. Я для того тебя позвал, Дмитрий Сергеевич, что нам позарез нужен именно сейчас высокопоставленный французский офицер, который бы знал о самых последних распоряжениях Наполеона. Информация часто устаревает, не успев до нас дойти. Нам надо знать не то, что мы видим до горизонта. Об этом нам докладывают наши разведотряды. Нам надо знать, что делается за горизонтом, то есть знать то, что сделает Банопарт через два-три часа, чего на глаз, пока не прослеживается.
Дохтуров. Понимаю вас, Михаил Илларионович. Вы опасаетесь, как бы Наполеон не проделал свой «Тарутинский манёвр», только на Наполеоновский лад?
Кутузов. Всё можно ожидать, Дмитрий Сергеевич. Бонапарт – противник непростой. Да, он сейчас обескуражен. Он в растерянности, это видно по письму ко мне с просьбой выпустить его из России. Но, надолго ли? У него ещё есть сильные резервы. Бережёного – Бог бережёт. Поэтому нам надо иметь постоянно самые свежие сведения о его намерениях.
Дохтуров. Надо постоянно охотиться за их высшим офицерским составом. Я немедленно отдам необходимые распоряжения.
Кутузов. Вот…вот. Вы уж потрудитесь. – И главнокомандующий углубился в чтение бумаги. Генерал Дохтуров, не прощаясь, незаметно вышел.
Прохладно. Ветер – верховик раскачивает верхушки деревьев, гонит над лесом сухой лист, изредка спускаясь к земле, чтобы вихрем схватить на ней что ни попало, поднять да и закрутить в безудержном веселье и силе.
– Зима скоро, проговорил, знакомый уже нам, обер-офицер казачьего полка Чуб, стоя около морды своего жеребца и скармливая ему с ладони крошки хлеба.
– Интересно, и долго мы будем ещё ждать этого высокопоставленного француза? – спросил обер-офицера его товарищ младший офицер Сажин, сидя на стволе сваленной берёзы и очищая с сапог прилипшую грязь.
– Сколько надо, столько и будем ждать, – буркнул Чуб. Метрах в ста от них, в пологой балке стояла сотня спешившихся казаков. – Сказали взять высокопоставленного, значит высокопоставленного… На мелкоту размениваться не будем, мелкотой только себя раскрывать.
– Так откуда мне знать, кто из французов по дороге едет и кого хватать надо? – Зло сказал Сажин.
– А ты гляди и соображай.
Подошёл партизан Прохор из сельца, спросил:
– Чего у вас?
– Посмотри ты через свою палку, может быть чего усмотришь? – с улыбкой в карих глазах проговорил обер-офицер, показав на подзорную трубу Прохора. – Вы где расположились?
– Ниже по балке стоим. Наш командир сказал, что мы за вами не успеем. У нас пеших много.
– Ваше дело дорогу перегородить надёжно, чтоб не ускользнули, – растягивая слова, сказал Чуб.
– Не ускользнут. Мы поперёк дороги сосну свалим.
– Как же вы её свалите, когда около дороги только две чахлые берёзы, а сосен совсем нет?
– Ты, казачёк, оказывается только в седле лихо сидишь, да папаху заламываешь, скумекать не можешь. А во-он, видишь, пока мы разговаривали, она и выросла, сосна- то.
Казацкий офицер посмотрел в ту сторону, куда кивнул Прохор. Действительно, рядом с берёзой, покачиваясь, стояла стройная сосна.
– Вы что ж её из леса притащили?!– удивлённо воскликнул Чуб.
– Позиция хорошая, а вот деревьев рядом высоких нет. Пришлось привезти из леса и к берёзе привязать, так что упадёт туда, куда надо и когда надо, – заверил Прохор.
– Да вы, оказывается, щи не лаптем хлебаете, – улыбнулся Чуб. – Вот бы и сзади так сделать…
– Уже и сзади так сделали,– неторопливо проговорил Прохор. – Если французское благородие поспешит назад, а у французов голова тоже не из заднего места растёт, тоже думают, а им раз… и подарочек…. – Прохор приложил свою подзорную трубу к глазам и стал вглядываться в линию горизонта. Затем тронул Чуба за руку.
– Чего там? – спросил, встрепенувшись, Чуб.
– Карета, кажется, а за ней десяток конных.
– В каретах у них только высшие чины ездят, Наполеон и его ближайшее окружение, проверено, – уверенно сказал Чуб и прижал к себе нос жеребца, чтоб случайно не заржал. – Вы там сначала переднюю сосну валите, а сзади только тогда, когда в обратную кинутся, а не сразу, – сказал он Прохору.
– Не впервой…– озабоченно сказал Прохор и почти бегом побежал к партизанскому отряду.
Как и рассчитывали партизаны, ель упала перед самой каретой, сильно хлестнув ветвями двух конников, что скакали впереди. Самое же поразительное было то, что никто из сопровождения не стал защищать того, кто сидел в карете. Гренадёры дружно повернули коней назад, но упавшая ель и, выскочившие на дорогу с гиком и свистом казачки, преградили им путь отступления. Первые же двое верховых, не останавливаясь, пришпорили коней и, бросив своих товарищей, пустились наутёк.
Бой был коротким, но яростным. Трое пленных гренадер сидели на земле, связанные кушаками и верёвками. Чуб подошёл к карете, постучал шашкой по дверце и сказал, игриво и весело посматривая на товарищей:
– Господин, как тебя там… француз, прошу вытряхиваться… приехали – Но видя, что дверь не открывается и никто не выходит, он рывком открыл дверцу и остолбенел. Немая сцена, так можно описать реакцию партизан и казаков.
В карете сидели связанные по рукам и ногам двое русских.
– Первый раз вижу, чтоб русских пленных французы в карете возили да с эскортом,– недоумённо сказал Сажин, указывая Прохору внутрь кареты.
– Да это же наш барин. – Воскликнул Прохор. – Пётр Никитич, как же это вы!? – И, обращаясь к казакам, добавил. – Да вы не сумлевайтесь… свой он. Это он из пушки французских фуражиров расстрелял, помните я вам рассказывал?
– Глиняной картечью, – уточнил один из казаков.
– Ей самой… А с ним его ямщик…, ну тот игрушечник…, помните!?
– Да мы, ка-же-тся, с ни-ми то-же зна-ко-мы, – проговорил с расстановкой Чуб. И, глядя на Петра Никитича, спросил, – помните дорогу на Тулу?… Я вас не сразу вспомнил, а вот лошадок ваших знаю… крепкие коняшки… – но договорить он не успел, за спиной прогремел выстрел из пистолета. И тут же раздался удар и вскрик.
– Гад, мы думали он убит, а он очухался и из пистолетика бахнул, – оправдывался один из партизан.
– В грудь попал, – говорил другой, отходя от лежащего на земле партизана.
– Живой он! – послышался женский голос. – В карету его. Прохора, пуля попала именно в него, тут же поместили в карету и повезли в имение, а Петра Никитича и Африканта сопроводили к самому генералу Дорохову, где Пётр Никитич и рассказал, что с ними произошло.
– Значит, вот так прямо в карету посадили и повезли…– вытирая слёзы от смеха говорил Дохтуров…– а сзади эскорт… – затем, просмеявшись, сказал серьёзно, – свои неудачи французы готовы списать на кого угодно и этим оправдаться. В данном случае провал на Тульской дороге решили списать на провокаторов. И кому, интересно, такая мысль в голову пришла?
– Майору Антуану из драгун, господин генерал. Капитан Моро нас хотел просто пристрелить, – сказал Пётр Никитич. Только этот Моро сам лежит холодный. Перед смертью успел в нашего партизана выстрелить. А Антуан улизнул.
– Далеко пойдёт этот французишка, если пуля не остановит… Прыткий. – Проговорил генерал.
И только, вошедшие собрались уходить, как генерал, вглядываясь в Петра Никитича вдруг проговорил:
– Батеньки…, неужели… Аустерлиц! Пушечная батарея, проложившая дорогу нашим егерям… Капитан Житков, ты!!!
– Так точно, господин генерал! –
Дохтуров рывком обнял и прижал Петра Никитича к себе.
– Выжил… – говорил он взволнованно. – Я видел, как тебя уносили с батареи, кусок окровавленного мяса… Если б не ты и твои пушкари, не прорубились бы мы тогда сквозь неприятеля… А я то смотрю… Вот ведь где довелось встретиться а… Прибор капитану,– крикнул генерал денщику.
– Ну, а вы как, тут с французом!? – спросил Пётр Никитич, – когда они сидели с генералом за столом и пили чай.
– Добиваем антихриста. Сейчас он свернул на Малояролславец, только у него ничего не выйдет…
– Почему?
– Не тот теперь стал француз… не тот. Мечется как волк в капкане. Сила ещё есть, а духа победного нет. Ты, знаешь, какое Бонапарт письмо Кутузову прислал?
– Ну, если это не военная тайна, генерал? – улыбнулся капитан.
– Какая уж там тайна… – Дохтуров отпил глоток чая. – Просит Бонапарт выпустить его из России… молит только об одном, чтоб сохранить его честь и императорское достоинство…
– Ну, если так, то…
– Так… так, капитан, всё так. Не тот уже Банопарт… не тот. – И, помолчав, спросил. – А этот, Антуан, француз, благородным оказался, говорите?..
– Если б не его родословная, то этот Моро при первой встрече сделал бы нас пешими, а при второй – изрубил бы в капусту.
– Бывает и такое. – И генерал весело засмеялся.
Долго умирал Прохор. Долго выходила из большого тела большая жизнь. Пуля Моро, пробив лёгкое, застряла где-то там внутри и он, то тихо бредил, то начинал кричать и отдавать какие-то команды, то вроде, забывался, а когда приходил в себя, то обязательно интересовался – не приехал ли барин? Барина всё не было. Около постели Прохора стояли его жена и пятеро детей.
– Похож, не дождусь я барина, – сказал Прохор. – Убил меня француз… Насмерть убил. Позовите Зосиму…
Кто-то крикнул: «Старосту позовите! Прохор просит».
Позвали старосту.
– Что тебе, Прохорушка, – спросил Зосима, едва переступив порог.
– Ты вот что,– и Прохор попытался приподняться.
– Лежи, лежи, Прохорушка, – сказал ласково Зосима.
– Видно я барина не дождусь… – Сказал раненый. – Барин обещал не уезжать, пока меня не увидит. – Он сделал ещё усилие, чтоб досказать фразу, затем лёг, слабо махнул рукой и успокоился. Успокоился навсегда. А через десять минут приехал в деревню Пётр Никитич. Крестьянки с причитаниями бросились к нему, жалея, что он не застал Прохора в живых. Жена Прохора голосила по покойному. Одна из крестьянок подошла к барину и проговорила: «Он так хотел вас увидеть и чего-то сказать».
– Я знаю… Он мне всё сказал, – проговорил Пётр Никитич медленно. Я всё знаю.
– Как же он вам сказал, барин, когда вас здесь не было? – спросил Зосима.
– Душа его мне привиделась на дороге, в карете со мной ехала. Она-то и сказала его последнюю просьбу.
– Какую же?, – спросил Зосима.
– А просьба эта состояла в том, – возвысил голос барин, – чтобы не забыли мы его сирот. И его, и тех отцов семейств, что сложили и ещё сложат свои головы в борьбе с басурманами. Вот в чём состояла его просьба. – И, посмотрев строго на старосту, добавил. – Ты понял Зосима!?
– Как не понять… ни вдов, ни сирот не забудем…
А через две недели, когда отгремели бои под Малоярославцем и армия Наполеона безудержно покатилась на запад, выехали из сельца, дав последние наставления старосте Зосиме, артиллерии капитан Житков с кучером Африкантом. Пётр Никитич обещал, что вскоре снова приедет в сельцо, только организует из Крюковки обоз для помощи пострадавшим крестьянам. Чем он и стал заниматься после приезда в имение. Африкант же, когда пришёл домой, сразу сел лепить игрушки. До Рождества оставалось совсем ничего и ребятишкам надо было обязательно приготовить подарок. Война, войной, а рождественского подарка детям никто не отменял.
А вот о том, как от имени Африканта Андреевича наша фамилия образовалась? и как его дети стали, как сейчас говорят, профессионально игрушечным промыслом заниматься? это уже в следующем рассказе будет описано.
