Пётр Петрович Африкантов
Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни
Петр Петрович показал мне только что слепленное изделие, по телу которого шли выдавленные геометрические рисунки, ещё без подкраски ямок.
– Видишь, и подкрашивать не надо, рисунок сам за себя говорит. Раньше некоторые игрушечники и совсем не подкрашивали, продавят, и хорошо. Главная особенность рельефа состоит ведь в том, что свет, когда попадает в ямочки, отражается по-разному. Каждая вмятинка по-своему лучи отражает, потому и глаз привораживает. А гладкие изделия, те всей бочиной отражают, глаза слепят.
Наша игрушка искромётная. А искромётность зависит от частости ямок. Если на игрушке ямок чуть-чуть, то и искристости нет. Откуда же ей взяться…
Я разглядывал будущую игрушку: неподкрашенный рельеф выглядел весьма эффектно. Крестики, точки, звёздочки веером расходились на груди коня.
– Неотмирность какая-то, – сказал я, пытаясь проникнуть в идею рисунка.
– Именно так… – удовлетворённо сказал игрушечник. – Это ты правильно уловил и слово хорошее подобрал. Вот видишь, сам и определил главную особенность саратовской глиняной игрушки – «неотмирность». А по-нашему – просто сказочность. Обрати внимание: вроде те же лошадки, свинки, птички, а убери геометрический рельефный декор – и всё пропадает.
Как бы в подтверждение своей мысли, он поставил на стол другого конька, точно такого же по форме, но не декорированного ямчатым декором. И пристально посмотрел на меня, желая узнать реакцию.
Отличие было разительное. Гладенькая лошадка проигрывала в главном – это была просто лошадка, каких тысячи. А вот лошадку с рельефным декором и лошадкой как-то неудобно было назвать: в ней была некая фантастичность при абсолютной реальности: настоящая лошадиная голова, туловище, ножки-глиняные палочки. Всё, вроде бы, такое же, но совсем не такое.
– Дух другой, – выразил я своё ощущение.
– Верно, Евгений, – тем же удовлетворенным тоном сказал Африкантов, – вот в этом духе и вся изюминка. И выражается сей дух вот таким нехитрым способом: точками, крестиками, то есть ямками, а в целом иносказательно.
Пётр Петрович довольно потёр руки и повел речь о технологии дальше:
– Рисунок штампиками наносится не абы как. Это – очередная сложность. Каждая ямочка – это готовый неплоскостной рисунок. Он может быть мельче, глубже, но это все равно рисунок. Из таких оттисков составляется композиционный рисунок, который формирует характер изделия. Больше применил колечек – получился один характер изделия; заменил колечки на квадратики или крестики – стал характер совершенно другой…
Я засмотрелся на игрушки. Что-то обволокло мою душу, нереальное стало реальным, и лихой конь с косящим зраком, с множеством звёздочек на спине, предстал предо мной в совершенно ином плане: звёздочки – это Млечный путь в необъятном космосе, и по этому Млечному пути скачет конь, унося на своей спине вцепившегося в гриву малыша…
– Похоже на то, что ваша игрушка помогает человеку подняться над действительностью, осознать свою значимость, подсказывает ему, что человек – это создание божественное… Что земля – это его временное пристанище…
– Каждый человек, глядя на такую игрушку и размышляя, достигает до своего уровня понимания, – тихо и серьезно сказал мастер. – Это я хорошо осознал, стоя за прилавком. Вопрос с ухмылкой: «Почём, дядя, лошадь?» – это одно состояние души. И совсем другое дело, когда человек присаживается рядом с моим ящиком на корточки и долго смотрит, как вы тогда, помните?.. Я раньше думал: «Чего это они там разглядывают?». И только потом осознал – когда у одной покупательницы на глаза навернулись слёзы…
В коридоре раздались ребячьи голоса. Я понял, что идёт на занятия другая группа. Но прежде в комнату вошла статная девушка, старшеклассница. Немного смущаясь, она протянула Петру Петровичу на ладошке красивую глиняную птицу, изукрашенную ямчатым декором.
Лицо Африкантова просветлело:
– А ты говорила, не получится!..
– Форма получилась, Петр Петрович, а свисток всё равно шипит. Чего я ему сделала, чего он сердится? Как в детстве гуси шипели, так и сейчас шипят…. Я вам оставлю, посмотрите, пожалуйста, а я после уроков зайду… ладно?
– Заходи, Ириша, заходи.
Девушка, окинув меня взглядом, вышла.
– Узнал? Нет? – спросил мастер.
Я нерешительно пожал плечами.
– Да Иришка же это, правнучка Никитичны с Сенного!
– А, это у нее всё свистки не свистели, а шипели! Помню-помню, только разве её сейчас узнаешь…. Вон какая стала! К вам, значит, ходит лепке учиться?
– Не только учиться, – довольно сказал Африкантов, – она и сама уже дипломант областного конкурса. Видно, в прадедушку пошла. А свистки у нее свистят, да ещё как, только она желает достигнуть в этом искусстве особого полёта.
Что-то дрогнуло в моей душе. И я тут же решил вернуть Иришке купленный когда-то у Никитичны свисток. Как-никак, а родовая память, семейная реликвия.
Через некоторое время я исполнил задуманное. Описывать, какое это действие произвело на девушку, не буду: не всё можно рассказать словами…
В коридоре гудела толпа ребятишек. Я заторопился и, чтобы не мешать педагогическому процессу, вышел, наскоро попрощавшись. Мимо меня спешили улыбающиеся дети, и мне на миг захотелось самому стать таким же шумливым и беззаботным. Они спешили в сказочный мир Петра Петровича…
За дверью раздавался голос педагога, и я поневоле остановился, вслушиваясь.
– Сегодня мы будем лепить с вами саратовскую глиняную игрушку – «сушку». Для этого подходит любая глина, которую вы найдёте. Белая глина – лепите из белой; жёлтая тоже годится; на красную набрели – делайте из красной. Только совсем тёмные не берите. У нас в Саратове делали игрушки из разного цвета глин. Основной цвет глины не закрашивали, а наносили на него штампиками рельефный геометрический рисунок. В качестве штампиков можно использовать колпачки от фломастеров, ручек, пуговицы и так далее. После этого вмятинки от штампиков заполняются гуашевой краской. Для начала используйте один простейший штампик-шарик и вмятинки от него заполните краской одного цвета, коричневой. Увидите сами, что получится. Привыкните сначала к одному штампику, не рвитесь использовать множество, бойтесь штампиковой мазни. Рисунок должен быть говорящим. Даже одним штампиком можно создавать очень интересные, насыщенные композиции. Простейшим штампиком может послужить обыкновенная шариковая ручка. Чем больше вы найдёте штампиков, чем удачнее составите рисунок, тем интереснее получится ваша игрушка… Вот посмотрите на эти две игрушки: в лепке они совершенно одинаковые, а расточка разная, потому и характеры получаются разные…
_____________
Лето 2010 года выдалось жаркое, 37 градусов в тени. Но в кабинете у Африкантова было прохладно и уютно, как и прежде. Хозяин встретил меня приветливо, я видел по глазам, что ему не терпится мне что-то рассказать.
– Что новенького, Петр Петрович? – осведомился я. – Как житье-бытье?
– Всё преотличнейше, Евгений, – воскликнул старый игрушечник. – Вроде как такого и быть не могло, а вот на тебе – раз, и есть!
Справившись с волнением, он начал рассказывать:
– Вот тогда, после наших бесед, ты очерк написал. Хороший очерк, мне понравился – и про деревеньку нашу и про устои, всё верно. Только мы оба врунами оказались! Вернее, это я врун, а не ты, потому как с моих слов всё тобой писалось. Только и я на тот момент всего не знал. А тут случай подвернулся… Помнишь, я тебе говорил про родственницу свою по отцовской линии, – она игрушкой занималась.
– Конечно, помню. Я же это и в очерке отметил, что была такая, в Саратове жила. Как вы сказали – так и написал.
– Так вот, что продавала – это точно, только в Саратове она тогда не жила. В общем, не суди строго, что люди говорили, то и я повторял. А теперь кое-что прояснилось и, в общем-то, подтвердилось.
– Что, нашёлся человек, кто её хорошо знал? – удивился я.
– Бери выше, – улыбнулся Пётр Петрович, – нашлась она сама…
– Неужели! Сколько же ей лет? Вы тогда о ней говорили в давно прошедшем времени.
– Говорил… говорил, но тогда было одно, а теперь другое. На сегодняшний день она самая старая жительница нашей исчезнувшей деревни. Можешь записать – Пахомова Пелагея Андрияновна, вот так вот. Пелагея Андрияновна была подростком и помогала своему отцу и моему деду, Андрияну Илларионовичу, продавать игрушку.
– Так, что же, ваш собственный дед лепил, а вы и не знали? Так получается?
– Стыдно признаться, Евгений, но именно так. Только добавлю – не просто лепить, а профессионально лепить. Я ведь раньше и не знал, что происхожу из рода игрушечников. А тут как-то стал стариков расспрашивать, которые в Малой Крюковке родились и жили, приехал в город Энгельс, к Смысловой Антонине Николаевне. Бабушке уже восемьдесят один годок стукнул, а всем интересуется и многое помнит. Я её спрашиваю, мол, так и так, желательно игрушку старую найти. А она мне на это и отвечает: «Это она у вас в дому должна была сохраниться в первую очередь». Ну, у меня от недоумения глаза на лоб, а она добавляет: «Это, Петруша, твой родной дедушка лепил. На моей памяти он уже много не делал, только лепил игрушки младшему сынишке Васе и внучатам. Но о том, что игрушкой он, как сейчас говорят, профессионально занимался, я от своей мамы и от бабушки Маши слышала. Да ты у тётки своей, у Дуни спроси – она постарше меня, поточнее об этом скажет».
Вот тебе и раз! Такого сюрприза я, конечно, не ожидал. Бросился к тёте Дуне, благо, та рядом живёт. Она с двадцать третьего года, восемьдесят семь лет исполнилось. Просвети, говорю, дурака, знать не знал, что мой дед Андриян из глины лепил. А тётя Дуня в ответ: «Лепил, как не лепил. Я маленькая была, но помню. По вечерам лепил. Мама, помню, шьёт чего-нибудь, а он лепит. Семья большая, каждому всё надо. У мамы швейная машинка «Зингер» была, это было её приданное. Она шьёт, а тятя за столом сидит, лепит. Я, малая, то на машинку смотрю, как у ней детальки двигаются, то к тяте подсяду. Возьму глину, тоже лепить пробую. Тятя свисток слепит, свистнет, аж уши заложит – и даст мне. Вот только это в памяти и осталось, больше ничего не помню с того времени».
Рассказывая, мастер буквально весь светился от удовольствия. Это настроение передалось и мне.
– «Так он, – говорю я ей, – что же, игрушки эти продавал?» А она: «А просто так кто ж делать будет? Праздно у нас в деревне никто время не проводил. Сестра моя старшая, Мария, говорила мне, правда, что лепил он игрушки на продажу только по единоличеству, до образования колхоза, тогда ему примерно сорок пять лет было. А еще и так просто, для забавы внуков, лепил. Помню, младшенькому сыну Васе, он у нас с тридцать восьмого года, слепил большую лошадку, красивую такую, грива завитая, хвост колечками. Вася на неё верхом садился и так-то радовался, так ему весело было! Лошадка высокая, примерно до колен, без чужой помощи он на неё даже и забраться не мог. Вот, и такое в памяти всплыло. Больше, кажись, ничего не вспомню. Но ты к Пелагее поезжай, к тётке и крёсне своей, она постарше меня будет, она с тятей в Саратов на базар ездила, она и расскажет». Я ей наводящий вопрос даю: «А из детей Андрияна никто больше этим делом не занимался?» Она ответствует: «Из нас только Пелагея да Василий были даровитые. Васе это дело сильно передалось – что хошь слепит. У него в подвале целая маленькая мастерская была. Уйдёт туда и не показывается. Его все племянницы и племянники очень любили, так к нему и липли. А он налепит им всяких игрушек и с ними же играет, только понарошку. Тятя его куда-нибудь пошлёт, а он с детьми заиграется и забудет про всё на свете… ну, за это тятя его ругает…».
Вот, послушал я тетю Дуню, и думаю: ну, дальше в лес – больше дров. Я-то считал, что это я один такой в роду молодец, а оказывается, и не молодец вовсе. Обидно, что всё это узнаёшь только к шестидесяти, а кого винить? Сам виноват – не спрашивал, не интересовался. Думал, что если сейчас не лепят, то и никогда не лепили… Излишняя самонадеянность к добру не приводит! Ну, думаю, надо теперь ехать к крёсне. Крёсна же мне родной тёткой по отцу доводится, как и тётя Дуня, а я ей, стало быть, родной племянник. Я был у неё года три назад в Полчаниновке, только мы о моём занятии игрушкой и не говорили совсем. Она знала, что я работаю в школе учителем. Почему же я ей не сказал, что учу детей лепить из глины? Глядишь, и она бы разговорилась, вспомнила, тогда бы не пришлось технологию по крупицам собирать. Эх, умён мужик задним умом! В общем, поехал. Крёсна в это время временно в Саратове жила, её туда внучка Лена из деревни взяла. Еду, значит, я тётку навещать, а самому стыдно, что столько времени у неё не был. Встретились. Ей хоть и девяносто четыре, один глаз только видит, но ума не потеряла, шутки шутит. А памяти моей крёсны позавидовать можно, особенно хорошо она помнит давние события. Это, говорят, старикам присуще. Много я ей в тот день вопросов задал, долго разговаривали. От тогдашнего её рассказа и сейчас еще голова у меня кругом. Уехал от неё, а вопросов ещё больше появилось, чем было раньше. Браню себя, что не спросил про то, про это…
– А вы съездите, да и доспросите, – решился я прервать монолог мастера.
Тот помолчал, поразмышлял. Потом взглянул на меня:
– А может быть, вместе махнем к ней? Ты свои вопросы задашь, а я свои… Боюсь я, что опять чего-нибудь не спрошу, забуду…
– А разве можно?
– Так дверь не закрыта! Созвонимся с внучкой, и всё. Из первых рук оно лучше будет, чем в пересказах…
Нечего и говорить, что я с радостью согласился.
____________
На следующий день мы уже были в Елшанке. Пелагея Андрияновна встретила нас радушно. Бабулька оказалась бодренькая, с живинкой в глазах, красивые черты лица просматривались даже в ее девяносто четыре года. И она, действительно, всё отлично помнила, даже все имена.
– Тятя игрушки красивые делал, ладные, – начала бабушка Поля, – по единоличеству на лошади в Саратов ездил, продавал. Да не то, чтобы одни игрушки, а масла, яиц, сметаны, творогу накопит, запряжёт Махорку, так лошадь звали, и на базар, вот как это было. А игрушечное дело он от своего отца перенял, от дедушки Иллариона. Лепил по вечерам, чаще поздней осенью, зимой и ранней весной, когда в поле ещё работы нет. В деревне у нас почти в каждом доме чем-нибудь, да занимались: кто шорничал по вечерам, кто сани делал, кто дуги гнул, люди без дела не сидели. Например, Захар сани и телеги делал, у него отапливаемая мастерская во дворе была, Степанкины кожами занимались. А игрушки в деревне только наш тятя делал, боле никто. Дедушку Иллариона я не помню, только говорили, что тятя в него пошёл. Мы откупщики были. Дед Илларион сперва в Большой Крюковке жил, потом от барина откупился и в Малую Крюковку переехал с семьёй. Лентяем, понятно, не был, и голова была на плечах. У нас в семье всегда три лошади было. Тех лошадей не помню, как звали, а на Махорке мы в город ездили. Помню, мне хочется в Саратов, а тятя говорит вечером за столом: «Возьму того, кто не проспит». А как не проспать, ведь уезжал затемно. Так я верёвочку одним концом к ноге привяжу, а другим – к дверной петле. Тятя на двор идёт лошадь запрягать, дверь открывает, а меня верёвочка – дёрг за ногу. Пока тятя сбрую выносит да лошадь выводит, я уже в телеге на сене сижу. И до Саратова ни за что не усну. Дорогой, пока едем, всё мне интересно: по Петровскому тракту столько тогда людей шло и повозок ехало, просто тьма-тьмущая: артели на заработки шли. Кто пилу на плече несёт, кто топор; обозы с товаром шли, на одного кучера – две, три упряжки. Обозники – люди крепкие, сплочённые; на них ведь нередко шайки грабительские нападали; тятя говорил, что у обозников и ружья имеются. А Саратов начинался там, где сейчас Сенной базар. Я тяте продавать помогала, он масло да творог продаёт, а я игрушки: сижу да нахваливаю, в свистки посвистываю. Тяте это нравилось, а мне хотелось вперёд тяти всё продать, да еще по базару походить, на игрушки да на всякую всячину поглазеть, а если удастся, то и выспросить, что и как делается… Я бедовая была. Тятя говорил: «Какой толк Ефимку на базар брать, будет только сидеть и покуривать, пусть уж лучше дома, хозяйством занимается», – это он о старшем сыне так говорил, тот меня на два года постарше был. Ефим у нас всегда дома хозяйством занимался. Если отец лепит, то он со скотиной управляется…
– А вы с отцом игрушки и по другим деревням продавать возили, Пелагея Андрияновна?
– Нет, мы только в Саратове продавали, заодно уж ездить, творог и масло везёшь – ну, и игрушки к ним. Для нас главным был земельный надел, живность, а игрушка была как бы в довесок, надо же было чем-то зимой заниматься. Тятя у нас мастер был хороший и придумщик редкостный. Как приедем на базар, в первую очередь к нам игрушечники бегут – посмотреть, что привезли. Я, конечно, по ихним рядам тоже пробегусь, посмотрю, что у них новенького. Край уха слышу, как по рядам про нас говорят: дескать, пока Андриян здесь – торговли у нас не будет. А это потому, что у нас игрушки интересные были: кувыркалочки, шаталочки, свистульки на разные голоса. Тятя – страсть, какой придумщик был!
– А заказы на игрушки вам поступали?
– Тятя заказы не принимал, потому как мы не каждый день игрушкой торговали. За шестьдесят вёрст часто не наездишься. Кто из игрушечников в городе жил, тем было удобнее, базар ведь рядом, у них там и свои места были.
– И до какого же времени ваш отец игрушку лепил?
– У нас в деревне в тридцать первом году колхоз организовывался. Только не сразу с этим дело пошло. Первый колхоз развалился. Всю скотину отвели на общий двор, а потом опять её по домам развели, спорили – страсть как. Потом начальство с района приехало, стали уговаривать, грозить, опять на общий двор скотину повели. А как колхоз образовался, всех лошадей в одну конюшню свели, тут и вся жизнь изменилась. В единоличестве – это одно: своя лошадь, куда хочу, туда и еду, что хочу, то и делаю, а в колхозе стало не так. Вот тятя и лепить перестал. Кто ж тебе лошадь даст в Саратов ехать игрушки продавать? А на себе не понесёшь. В тридцать третьем голод был страшный, все лошади в нашем колхозе передохли от бескормицы…
– В общем, можно сказать, что ваше семейное занятие игрушкой в тридцать втором году закончилось окончательно, – подсказал я.
– Можно сказать и так, – утвердительно ответила баба Поля.– В колхозе уже не лепили, нет.
– А вы сами лепили?
– Лепить лепила, как не лепила!.. Но не так хорошо, как тятя. Как говорится – каждый спляшет, но не как скоморох. С десяти лет я тяте глину для игрушек мять помогала, а в шестнадцать уже на равных с ним в Саратов ездила, продавала. Тогда дети воспитывались не как сейчас, сейчас до женихов не работают. А у нас Ефим подросток был, а уже на тройке пахал.
– Как это, на тройке?
– А так – две лошади плуг тянут, а третья сзади борону. Поди-ка, управься…
– И отец, значит, бросил игрушкой заниматься? – спросил крестную Петр Петрович.
– Если б в Саратове жили, или где поближе, то бы так и лепили. А так, что ж…одни мытарства.
– А у крестника вашего игрушки – на отцовские похожи?
– Схожие-то они схожие, только у крестника бросче. У нас ведь тогда и красок таких не было… так, глазки сажей намалюешь да красной глиной по белой в ямки вкапаешь, или коричневой, если в обжиг идёт, вот и всё. Тятины игрушки смешливее были, но это от характера мастера зависит. Глазки у зверушек, я смотрю, он авторучкой делает, вытащит из неё стержень – вот тебе и глазничка. А в то время всё палочками делали. Палочки кончик скруглишь на камне, проволоку в печке накалишь, да в средину закругления ткнёшь. Эта прожженная дырочка в торце и даёт сам зрачок. Для маленьких размером игрушек делала я маленькие глазнички, для больших – побольше. А их больше трёх и не требовалось. Ещё делались глазнички без закруглений торца у палочки. Такими глазничками у «людей» глаза оттискивали.
– А почему не теми?
– Если «человеку» глаз полукруглой глазничкой оттиснуть, то он неестественный получается, а у «зверей», наоборот, выразительней становится.
– А что ваш крестник не так делает, не традиционно, что ли, не по-семейному?
– Его игрушки я сначала за тятины приняла. Даже удивилась. Вот ведь как талант передаётся. У него своего много. А из старинных… Не вижу я у него коричневой игрушки с серым крапом, когда по коричневому телу вмятинки палочками делаются, а потом в эти вмятинки серо-белая глина закапывается и наоборот. Тятя такие делал…
Пелагея Андрияновна горестно вздохнула:
– Эх, только не пойму, зачем вам всё это надо? Почитай, восемьдесят лет с тех пор прошло…столько лет минуло… Всё быльём поросло – и деревня, и игрушка наша…
Мы с Петром Петровичем переглянулись, покивали и опять взялись за своё.
– Наверное, помните, где глину брали? как готовили к лепке?
– Глина у нас в двух местах была: на выгоне, за домом, где Таня Степанкина жила, там светло-коричневая. В Тарнах, около кладбища, белая, это с другой стороны деревни, где Васянька жил, Тани Степанкиной зять.
– Ну, вот, а говорите, что всё забыли… вот даже и про Васяньку вспомнили
– Не надо всё это никому… Тогда не надо было, а теперь и подавно…
– Надо, баба Поля, ой как надо! – заметил я. И задал новый вопрос:
– Но что ж никто из детей по стопам отца не пошёл?
– Самым срушным в этом деле младшенький Вася у нас был, больше никого. Он и слепит, и вырежет из дерева, залюбуешься. Таких людей у нас «срушными» называли.
– Значит, талант был, а всерьез не лепил?
– Большой талант был. Только жизнь в его молодые годы к иному звала, глиняную игрушку тогда пережитком прошлого считали. Разве молодой парень будет ей заниматься!.. засмеют! На прораба пошёл учиться. А талант был. Когда учился в техникуме, игрушками подрабатывал, только сам не продавал.
После паузы Пелагея Андрияновна подытожила:
– Чтоб настоящую игрушку сделать – одного таланта маловато, к этому призвание должно быть. Талантливых людей много, а призванных мало.
– А муж ваш, Михаил Павлович, лепить не помогал?
После этого вопроса баба Поля от души рассмеялась.
– Нет, не помогал. Человек он был работящий, но и погулять любил. Бывало похмелиться ему нечем, так проказник, игрушки потихоньку от меня возьмёт и продаст кому-нибудь. Глядь, уже под хмельком идёт.
Баба Поля немного помолчала и добавила:
– У него другие таланты были. Миша мой прирождённый был артист. Бывало зайдёт в дом с работы, увидит по телевизру балет показывают, так он прямо в полушубке и валенках точь в точь скопирует все движения балерины…
Певун был и частушечник. На ходу частушки сочинял. Его на гулянке никто перепеть не мог.
– Может быть он и о игрушке сочинял?
– Обо всём сочинял и об игрушке тоже…
– А может быть вы вспомните какую? Интересно…
Баба поля немного подумала и тихим голосочком пропела:
С глиной мается Полина,
Мается и мажется,
Слепить Поля индюка
Никак не отважится.
Это он про меня сочинил. – И улыбнулась.
__________
Возвращались мы от бабы Поли в приподнятом настроении.
– Трудная у неё была жизнь, не позавидуешь, – заметил Пётр Петрович, – внуков и правнуков вырастила. Двух детей схоронила. Вот так оно в жизни бывает наверчено.
– А игрушки, лепленные ею, какие-нибудь сохранились?
– Тогда другое отношение к ним было. Что не продали – ребятишки порастаскали… Знаешь, дорогой Евгений, сколько я дорог исходил, чтобы саратовскую игрушку возродить, технологию восстановить. А технология – вот она, всё время рядом была. Пойди и спроси, как дед лепил… эх, кабы знать…
– Пётр Петрович, а как, по-вашему, саратовская глиняная игрушка – это явление уникальное в культурном слое планеты?
Африкантов засмеялся.
– Ох ты, куда хватил! Жаль, что не о вселенной спросил, со всеми её галактиками и туманностями.
Помолчав, он ответил уже всерьез:
– Думаю, что эта игрушка имеет только местное значение. Просто жили люди, ваяли игрушку себе на потребу, воспитывали с её помощью детей, украшали этим свою всегда трудную жизнь…
– Но, всё-таки, делали ее именно так, а не по-другому…
– Для этого были свои причины. Если говорить о конкретике, то в других местностях тоже применяли метод ямчатого декорирования, как сосудов, так и игрушек. Правда, после нанесения штампикового рисунка изделия там покрывали глазурью. Глазурь затекала в штампиковые углубления, сгущалась в них, получались рельефные затемнённые участки.
– А на Саратовщине, значит, штампиковые углубления подкрашивали, а не глазуровали…
– Глазурь, сгустившаяся во вмятинах и имеющая более тёмный цвет, тоже их подкрашивала, дорогой мой Евгений, разве это сложно заметить? Мы замечаем, и наши предки замечали. Они ведь не сидели на месте, они ездили по другим городам на заработки, видели, что делают другие мастера, сами старались воспроизвести увиденное. В искусстве, Евгений, мало что начинается с нуля, за какую ниточку ни потяни – всё выведет к чему-то более древнему. Так что, тут никакого открытия нет, тем более во вселенском масштабе! – мастер вновь засмеялся. – Нет, наши предки не первооткрыватели этого способа декорирования. Но вот о том, что они взяли его себе на вооружение, применили в своём игрушечном творчестве, развили его до определённых пределов, отработали геометрический рисунок, создали свой стиль – об этом говорить можно и нужно, такого нигде нет!
– А игрушку всё же восстановили вы, а не кто-то другой, – упорствовал я.
– Забывать ничего не надо, тогда и восстанавливать не придётся! Общаться друг с другом нужно почаще, знать историю своего и чужого рода, поближе друг к другу быть! Это – не только мне и тебе наказ, а всем, можно сказать, всему нашему не только роду, но и народу… Если же говорить обо мне, то я с большой радостью поменяю слово «возрождатель», которое частенько в отношении меня употребляется, на слово «продолжатель». Проще сказать, не я теперь в этом деле всему голова, а дед Андриян! Так-то, мил человек. То, что ты там раньше в статье написал, подправь, если можно. Не люблю я этого слова «возрождатель», корявое оно какое-то. Вот «продолжатель» – совсем другое дело!
Мастер немного помолчал.
– А если, Евгений, ещё глубже копать, то игрушка в наших местах гораздо раньше была, ещё до появления Саратова. Это показывают раскопки Увекского городища. В этом средневековом городе был русский посёлок мастеровых людей. В их мастерских, по всей видимости, и вырабатывалась глиняная игрушка. Её сейчас находят. Она даже глазуровалась. Вот так-то. Так что, не мы первые и не мы последние.
– Средневековый город – это иная культура…
– Я не говорю про весь город. Я говорю про русскую общину в этом городе. Там были православные церковь и монастырь… Смекаешь?
____________
Я слушал Петра Петровича и думал о превратностях человеческой судьбы. Верно, говорят, что яблоко от яблоньки недалеко падает. Вот и Пётр Петрович не с небес свалился, и он оказался простым яблочком, которое откатилось от яблоньки чуть дальше своих собратьев. И все-таки… все-таки сам Пётр Петрович – в каком-то смысле, загадка. Ведь не зря же его тянуло к лепке! Ещё в издательстве он работал, а в библиотеку уже ходил, книжки по керамике читал… И пусть лепил он больше по интуиции, но в результате этой интуитивной лепки даже баба Поля его игрушки за отцовские приняла. Каким образом сохранились и передались древние знания? Загадка… Увекские игрушки тоже загадка. Может быть не только люди, но и сама земля, как тело умное и живое, тоже передаёт знания, или побуждает людей к их передаче, к восстан0влению утерянного? Непостижимо…
А послесловие к очерку я Петру Петровичу твердо пообещал написать. «Сегодня же засяду за очерк, – решил я, – и, что бы там ни было, обязательно напишу про Махорку, Ефимку, про бабушек-старушек и про девчонку Полю, которая сидит в тряской телеге и прижимает к себе корзинку с игрушками. И про дядю Васю, которому бы лепить, да лепить, а не бежать за призрачной звездой прогресса…».
