Полина Саймонс
Медный всадник
– У тебя есть закурить?
Дмитрий с готовностью полез в карман брюк:
– До чего мы докатились! Старший лейтенант просит папироску у простого солдата! Но мне нравится, когда ты о чем-то меня просишь.
Александр промолчал.
Дмитрий смущенно откашлялся.
– Если бы я не знал тебя так хорошо, решил бы, что ты питаешь к нашей крошке Танечке нежные чувства.
– Но ты слишком хорошо меня знаешь, не так ли?
– Наверное. Но, судя по тому, как ты смотришь на нее…
– Прекрати! – повысил голос Александр, затягиваясь. – Напридумывал себе!
Дмитрий вздохнул:
– Ладно-ладно. Что я могу сказать? Втрескался в нее по самые уши…
Папироса медленно тлела в пальцах Александра.
– Втрескался? – переспросил он.
– Да. Почему тебя это удивляет? – от души расхохотался Дмитрий. – Думаешь, подлец вроде меня недостоин такой девушки, как Таня?
– Нет, вовсе нет. Но, как я слышал, ты не вылезаешь из «Садко».
– При чем тут это? – Прежде чем Александр успел ответить, он подступил ближе и понизил голос. – Таня слишком молода и просила меня не торопиться. Я уважаю ее желания и стараюсь быть терпеливым. Однако рано или поздно она опомнится и…
Александр отшвырнул папиросу, затоптал окурок и глухо сказал:
– Пойдем, пора.
Он направился к зданию, но Дмитрий догнал его и схватил за руку. Александр развернулся, вырвал руку и прошипел:
– Не лапай меня! Я тебе не Таня!
– Все-все, – поспешно заверил Дмитрий, отступая. – Умерь свой пыл, Александр Баррингтон.
Он тщательно выговорил каждую букву настоящей фамилии Александра. В сгущавшихся сумерках Дмитрий казался еще меньше ростом, мелкие зубы – еще более острыми и желтыми, волосы – еще жирнее, глаза – еще у́же.
3
Наутро Татьяна бежала на работу, полная новых надежд. Она научилась не обращать внимания на охрану из НКВД, стоявшую у проходной. Но когда кто-то из этих людей задерживал на ней свой взгляд, она съеживалась, стараясь сделаться невидимкой.
Для того чтобы рабочие меньше уставали и не манкировали своими обязанностями, их переводили с места на место каждые два часа. Оставив лебедку, которая ставила танк на гусеницы, Татьяна стала рисовать красные звезды на зеленых глянцевых корпусах.
Илья, тощий подросток из ее бригады, не давал ей прохода, особенно после того, как Александр перестал встречать ее после работы, – задавал бесконечные вопросы, на которые из вежливости приходилось отвечать до тех пор, пока она не выдерживала и не объясняла, что у нее полно других дел. Каким-то образом он всегда ухитрялся оказываться рядом, независимо от того, сколько раз ее переводили с одного места на другое. Даже в столовой он вечно садился за ее столик, и Зина, которая его не выносила, бесцеремонно гнала мальчишку прочь.
Но сегодня Татьяна его пожалела.
– Ему просто одиноко, – сказала она, откусывая котлету. – Похоже, у него никого нет. Останься, Илья.
Илья остался.
Татьяна могла позволить себе быть великодушной. Скорее бы кончался день. После вчерашней встречи она была уверена, что Александр придет. Даже надела лучшую юбку с блузкой и утром искупалась в ванне.
Вечером она выбежала из проходной, умытая и причесанная, и, улыбаясь, повернула к остановке.
Александра не было.
Она так и просидела на скамье с половины девятого до половины десятого, сложив руки на коленях. Потом встала и пошла домой.
О Паше по-прежнему не приходило известий, и родители изнывали от горя. Даши не было дома. Дед и бабушка потихоньку собирали вещи. Татьяна поднялась на крышу и стала рассматривать аэростаты, плавающие в небе, подобно белым китам. Антон и Кирилл читали «Войну и мир» и говорили о своем брате Володе, пропавшем в Толмачеве. Татьяна слушала вполуха, думая о своем брате Паше, который тоже пропал в Толмачеве.
Александр не пришел. Значит, ничего не смог выяснить. Или новости настолько плохие, что он не посмел явиться. Но в глубине души Татьяна знала правду: он не пришел, потому что порвал с ней. Она ему надоела, надоели ее ребяческие выходки. Эта страница его жизни перевернута.
Они были просто друзьями, но он мужчина, и все эти глупости ему приелись.
И он прав, что не пришел. Она не станет плакать.
Но перспектива терпеть тяжелый изнурительный труд день за днем без него и без Паши, встречать каждый вечер без него и без Паши, оставаться наедине с собой, без него и без Паши, наполнила Татьяну такой тоской, что она едва не застонала вслух прямо при смеющихся мальчишках.
Как она нуждалась в том, чтобы увидеть подростка, дышавшего тем же воздухом, что и она, целых семнадцать лет, сидевшего в том же классе, в той же комнате, лежавшего когда-то в том же чреве. Как бы ей хотелось, чтобы он вернулся, ее друг и брат!
Татьяне казалось, что она чувствует его присутствие. С Пашей ничего не случилось. Он ждет, когда сестра придет за ним. И она не подведет. Она не будет, подобно родным, волноваться, мучиться и ничего не предпринимать. Ничего не делать. Пять минут с Пашей снимут груз с души, и она забудет обо всех бедах. О злосчастном прошлом месяце.
Забудет Александра.
Ей так нужно забыть Александра.
Когда все отправились спать, Татьяна прокралась вниз, нашла ножницы и стала беспощадно кромсать свои светлые волосы, наблюдая, как длинные пряди ложатся в раковину. Когда все было кончено, маленькое мутное зеркальце отражало нечто непонятное. Видны были только ее надутые губы и грустные пустые глаза, казавшиеся еще зеленее без волос, обрамлявших лицо. Веснушки на носу и под глазами выделялись ярче. Она похожа на мальчишку? Что ж, тем лучше. Она выглядит моложе? Более хрупкой? Что подумает Александр, увидев ее? Ах, не все ли равно? Она знает, что он подумает. Шу-ра, Шу-ра, Шу-ра…
На рассвете она натянула бежевые Пашины брюки, захватила зубной порошок и щетку, вытащила старый спальный мешок, который брат раньше брал в лагерь, написала короткую записку родным и пешком отправилась на завод.
Этим утром ее поставили ввинчивать свечи предпускового подогрева в камеру сгорания. Свечи подогревали сжатый воздух в цилиндрах, прежде чем включалось зажигание. Обычно она прекрасно справлялась с этой работой, вот и сейчас совершала механические движения, пытаясь совладать с разгулявшимися нервами.
В обеденный перерыв вместе с Зиной она отправилась к Красенко и заявила, что хочет ехать на рытье окопов. Зина вот уже неделю ни о чем другом и думать не могла.
Красенко сказал, что она слишком молода. Но Татьяна продолжала настаивать.
– Зачем тебе это, Таня? – участливо спросил он. – Луга не для таких, как ты.
Она ответила, что знает: положение безнадежное, но хочет последовать призыву партии. Даже четырнадцати-пятнадцатилетние подростки роют окопы, и они с Зиной должны помочь красноармейцам чем могут. Зина молча кивала. Татьяна, понимая, что без Красенко ее никто не отпустит с завода, попросила:
– Пожалуйста, Сергей Андреевич!
– Нет, – упорствовал он.
Татьяна не отступала. Она заявила, что любой ценой должна оказаться в Луге и уедет из Ленинграда, с его помощью или без. Красенко она не боялась. Тот всегда ей симпатизировал.
– Сергей Андреевич, вы не можете удержать меня силой. Подумайте, как это будет выглядеть, если станет известно, что вы не позволяете добровольцам помочь своей Родине и Красной армии?
Зина продолжала усердно кивать.
Красенко тяжело вздохнул, выписал обеим пропуска и разрешения покинуть завод и проштемпелевал их паспорта. На прощание он пожелал ей удачи. Татьяна хотела было признаться, что отправляется на поиски брата, но представила, что он ответит и как будет ее отговаривать, и промолчала. Только поблагодарила.
Девушки отправились в громадное помещение, где после медицинского осмотра им выдали лопаты и мотыги, которые были слишком тяжелы для Татьяны. Зину с Таней даже подвезли автобусом на Варшавский вокзал, где они должны были пересесть на военные грузовики, отправлявшиеся в Лугу. Татьяна вообразила было, что это такие же бронированные автомобили, которые перевозили картины из Эрмитажа. Но машины оказались обыкновенными полуторками, с кузовами, обтянутыми брезентом защитного цвета. Такие постоянно курсировали по Ленинграду.
Вместе с ней и Зиной в кузов набилось человек сорок. Но перед этим солдаты погрузили в грузовик какие-то ящики. Что ж, по крайней мере, будет на чем сидеть.
– Что в них? – спросила Татьяна.
Солдат ухмыльнулся:
– Гранаты.
Татьяна поспешно вскочила.
Процессия из семи грузовиков направилась на юг – по шоссе, ведущему к Луге. В Гатчине им велели сойти и сесть в военный эшелон.
– Здорово! – обрадовалась Татьяна. – Значит, мы можем сойти раньше, в Толмачеве, верно?
– Ты спятила! – удивилась Зина. – Нам же нужно в Лугу.
– Знаю. Мы выйдем раньше, а потом сядем на другой поезд и доберемся до Луги.
– Ни за что!
– Ну пожалуйста, Зина, мне очень нужно в Толмачево. Я должна найти брата.
Зина широко открытыми глазами уставилась на Татьяну.
– Таня! Когда ты сказала, что немцы заняли Минск, разве я просила тебя поехать со мной искать сестру? – процедила она, поджав губы; маленькие темные глазки негодующе посверкивали.
– Нет, но я не считаю, что немцы заняли Толмачево. Надежда еще есть.
– Никуда я не пойду, – наотрез отказалась Зина. – Поеду со всеми в Лугу, помогать нашим солдатам. Не хочу, чтобы меня расстреляли как дезертира.
– Зина! Как ты можешь быть дезертиром?! Ты ведь доброволец! Пожалуйста, поедем со мной!
– Ни за что на свете! – буркнула Зина, отворачиваясь.
– Как хочешь. Но я выйду.
4
Старшина просунул голову в дверь и крикнул Александру, что его хочет видеть полковник Степанов.
Полковник что-то писал в толстой тетради и выглядел еще более измученным, чем три дня назад.
Александр терпеливо ждал. Полковник поднял голову, и под глазами у него были черные мешки, лицо, с обтянутыми кожей скулами, осунулось. Должно быть, нелегко ему живется.
– Старший лейтенант, прости, что так долго, но, боюсь, у меня не слишком хорошие новости.
– Ясно.
Полковник опустил глаза:
– Положение в Новгороде было отчаянным. Когда оказалось, что немцы окружают близлежащие деревни, наши собрали подростков из лагерей около Луги и Толмачева и поставили их рыть окопы. Мне ничего не известно лично о Павле Метанове, но… – Полковник откашлялся. – Сам знаешь, наступление немцев было молниеносным. Такого мы не ожидали.
Александру показалось, что он слышит голос диктора по радио. Те же интонации. Тот же фальшивый оптимизм.
– И что же?
– Немцы прошли мимо Новгорода.
– А что случилось с мальчишками?
– Это все, что мне удалось узнать. Остальное неясно. Кстати, кем вам приходится этот мальчик?
– Сын моих хороших знакомых.
– Что-то личное?
Александр смущенно моргнул:
– Да, товарищ полковник.
Полковник помолчал, играя ручкой и отводя глаза.
– Видишь ли, Белов, – выдавил он наконец, – мне правда нечего тебе сказать. Немцы проутюжили Новгород танками. Помнишь полковника Янова? Он погиб. Немцы расстреливали без разбора как штатских, так и военных, грабили дома, а потом подожгли город.
Не отходя от стола, не сводя взгляда с полковника Степанова, Александр спокойно осведомился:
– Я верно понял: Красная армия послала подростков в бой?
Степанов медленно поднялся:
– Кажется, вы указываете нам, что делать и как вести войну, товарищ старший лейтенант?
– Не хотел никого обижать, – отчеканил Александр, щелкнув каблуками и отдавая честь, но по-прежнему не двигаясь с места. – Но использовать необученных мальчишек как пушечное мясо для нацистов – это безумие, тем более ставить их под команду опытных, знающих свое дело офицеров.
Полковник даже не поднялся. Оба офицера молчали: один – молодой, горячий и другой – постаревший уже в сорок четыре года.
– Скажите семье, что их сын умер за Родину, – произнес полковник. – За Родину и великого вождя товарища Сталина.
Этим же утром, почти сразу после разговора с полковником, Александра вызвали к проходной. Он с тяжелым сердцем спустился вниз, опасаясь, что это Татьяна. Видеть ее сейчас было бы невыносимо. Вечером он придет к заводу.
Но это оказалась Даша, бледная и измученная.
– Что случилось? – спросил он, отводя ее в сторону, надеясь, что она не станет спрашивать о Толмачеве и Паше.
Но она сунула ему в руку клочок бумаги и пробормотала:
– Взгляни, только взгляни, что наделала моя сумасшедшая сестричка!
Александр развернул записку. Странно… он впервые видит почерк Татьяны: аккуратный, мелкий и округлый.
«Дорогие мама и папа! Я решила вступить в ополчение, чтобы найти Пашу и привезти его к вам. Таня».
Александру понадобилось нечеловеческое усилие, чтобы не выдать себя. Стараясь не показать охватившего его отчаяния, он отдал записку Даше и спросил:
– Когда она уехала?
– Вчера утром. Когда мы встали, ее уже не было.
– Даша, почему ты не пришла сразу? Она пропала со вчерашнего дня?
– Мы думали, что она дурачится. Одумается и вернется.
– Вернее, надеялись, – осторожно осведомился Александр, – что она вернется с Пашей?
– Мы не знаем! У нее вечно в голове какие-то безумные идеи! Честно говоря, я понятия не имею, о чем она думает! Какой там фронт, она в магазин сходить толком не может! Мама и папа в полном отчаянии. Они и без того волновались за Пашу, а теперь еще и это!
– Так они волнуются или сердятся? – допрашивал Александр.
– Да они на стенку лезут! И смертельно боятся за нее. Она… – Даша осеклась. В глазах стояли слезы. – Дорогой, – пролепетала она, подвигаясь ближе и пытаясь его обнять; но лицо Александра оставалось отчужденно-замкнутым. – Александр, я не знаю, к кому обратиться. Помоги нам, пожалуйста. Помоги найти мою сестру. Мы не можем потерять мою Таню…
– Знаю, – оборвал он.
– Пожалуйста! – молила Даша. – Сделаешь это ради… ради меня?
Александр похлопал ее по спине и отступил.
– Посмотрим, что можно сделать.
Александр, в обход своего непосредственного начальства, майора Орлова, направился прямо к полковнику Степанову и получил разрешение взять двадцать добровольцев и двух сержантов и повести грузовик с боеприпасами на юг, к линии обороны Луги. Александр знал, что линия нуждается в укреплении, но сказал Степанову, что вернется через несколько дней.
Перед тем как отпустить Александра, Степанов тихо произнес:
– Возвращайся, старший лейтенант, и приводи с собой людей. Всех. Живыми. – И, помедлив, добавил: – Как всегда.
– Сделаю все, что смогу, товарищ полковник, – сказал Александр.
Он знал, что не многие ополченцы возвращались обратно.
Перед отъездом Александр зашел к Дмитрию и предложил ему поехать вместе. Дмитрий отказался.
– Дима, ты должен поехать, – настаивал он.
– Поеду тогда, когда меня пошлют, – сказал Дмитрий, – но добровольно в пасть акулы не полезу. Ты что, не слышал, как все было в Новгороде?
Александр сам сел за руль. В кузове поместились люди, тридцать пять винтовок Нагана, тридцать пять новеньких винтовок Токарева, два ящика ручных гранат, три – полевых мин, семь – патронов, артиллерийские снаряды и бочонок пороха для минометов. Александр подумал: как хорошо, что грузовик бронированный. Жаль, что у него нет одного из танков, собранных Татьяной.
Им предстояло проехать Гатчину, Толмачево и Лугу. Но, уже приближаясь к Гатчине, Александр услышал отдаленный грохот пушек и взрывы бомб. Он повел грузовик по немощеной дороге, и в этот отчаянный момент перед ним всплыло лицо отца, словно вопрошая, что делает сын на пороге смерти задолго до того, как настало его время.
– Отец, я делаю это ради нее, – пробормотал он, и сержант Олег Кашников, молодой здоровяк, удивленно спросил:
– Вы что-то сказали, товарищ старший лейтенант?
– Ничего. Бывает. Иногда я разговариваю с отцом.
– На английском? – не отставал Кашников. – Я в школе его учил.
– Ты ослышался, – бросил Александр.
С каждым километром артиллерийская канонада становилась все отчетливее. На горизонте поднимался дым. Это был гром гнева и смерти.
Вечером четвертого июля устроили барбекю, а потом семья отправилась покататься на яхте в Нантакетском проливе и любовалась фейерверками. Семилетний Александр поднял голову к небу, завороженный радугой огней. Он в жизни не видел ничего более живописного, чем эти переливы, оживлявшие темное небо.
Прямо впереди виднелся спуск к реке Луге. Слева раскинулись поля, а справа высился лес. Александр увидел ребятишек лет десяти, собиравших колоски. По периметру полей солдаты, мужчины постарше и женщины рыли окопы. Если удастся собрать урожай, поля заминируют. Если нет – все равно заминируют.
Схватив винтовку, Александр велел своим людям оставаться на местах, пока он не найдет полковника Пядышева, ответственного за линию обороны на двенадцатикилометровом участке вдоль реки. Пядышев, довольный прибытием боеприпасов, немедленно велел солдатам разгрузить грузовик и собрался делить оружие.
– Только семьдесят винтовок, старший лейтенант? – разочарованно протянул он.
– Все, что было. Обещали подвезти еще.
Потом Александр отвел своих подопечных ближе к берегу, где они получили лопаты и принялись рыть, а сам взял бинокль и обшарил взглядом лес на противоположном берегу. Похоже, немцы намеревались наступать, хотя еще не готовы к атаке.
Мужчины наскоро поели тушенки, запивая ее водой из реки. Александр оставил вместо себя сержантов Кашникова и Шаркова, а сам отправился на поиски добровольцев, прибывших два дня назад с Кировского завода.
В тот день он никого не нашел. Зато на следующий отыскал Зину, усердно копавшую картошку и бросавшую ее в корзину вместе с комьями грязи. Он посоветовал ей сначала стряхивать грязь, тогда для клубней останется больше места. Зина злобно глянула на него, явно собираясь нагрубить, но, заметив знаки отличия и винтовку, мигом прикусила язык. Александр понял, что она не узнала его. Что ж, не у всех такая хорошая память на лица.
– Я ищу твою подругу, – пояснил он. – Она здесь? Татьяна Метанова!
Зина съежилась от страха:
– Я ее не видела. Она где-то там.
Чего она боится?
Александр облегченно вздохнул. Значит, Татьяна здесь!
– Где именно?
– Не знаю. Мы расстались после того, как она сошла с поезда.
– Где расстались?
– Понятия не имею, – пробормотала девушка, кидая клубни мимо корзины. Потом принялась рыть землю, не выбирая клубней.
Александр дважды ударил по земле прикладом винтовки:
– Прекрати немедленно! Смирно, товарищ Агапова!
Зина поспешно выпрямилась.
– Ты меня помнишь?
Она покачала головой.
– Не удивилась, откуда я знаю твою фамилию?
– Вы все знаете, – промямлила Зина. – Это ваша работа.
– Я Александр Белов. Приходил к заводу, чтобы встретить Татьяну. Она нас познакомила. Теперь вспоминаешь?
На настороженном чумазом личике отразилось облегчение.
– Родные Татьяны волнуются за нее. Знаешь, где она?
– Вот что, – решительно начала Зина, – она хотела, чтобы я сошла вместе с ней. Но я отказалась. Только дезертиры убегают с фронта!
– Сошла с ней? Где? И какой из тебя дезертир… Ты же доброволец! – удивился Александр.
Но Зина, казалось, не поняла, что он имеет в виду.
– Во всяком случае, я давно ее не видела. Она не поехала с нами в Лугу. Спрыгнула с поезда у Толмачева.
Александр побледнел:
– То есть как спрыгнула?
– Вот так, когда поезд замедлил ход на полустанке. Я сама видела, как она катится по склону.
Александр нахмурился:
– Почему ты позволила ей спрыгнуть?
– Позволила? – Зина усмехнулась. – Кто ей что позволял! Говорила ей: сиди смирно! А она еще и меня уговаривала. Но с чего это вдруг я пойду за ней? Мне ее брат не нужен. Я хотела помочь нашим солдатам. Нашей Родине.
– Значит, ради Родины ты бы спрыгнула с поезда? – бросил Александр, отворачиваясь.
Зина, не отвечая, продолжала орудовать лопатой.
– Я ниоткуда не прыгала. И не дезертир, как некоторые, – словно заведенная твердила она.
Александр, захватив с собой Кашникова и пятерых добровольцев, сел за руль и погнал к Толмачеву. Поселок почти опустел. Пришлось долго колесить по улицам, пока они не встретили женщину с ребенком на руках и рюкзаком за плечами. Она объяснила, что лагерь находится в трех километрах к западу.
– Но там никого нет, – добавила она. – Все ушли.
Они все равно туда добрались, однако женщина оказалась права. Дома стояли пустыми. Многие были разрушены во время воздушного налета. Все же Александр заглянул в каждый, даже в сгоревший. Остальные были рады хоть немного отвлечься от рытья окопов и поэтому охотно помогали в поисках.
– Таня! Таня!
Голоса эхом разносились по округе. Ни души. На земле валялись рюкзаки, зубные щетки, одеяла…
Кто-то увидел табличку со стрелкой: «ДЕТСКИЙ ЛАГЕРЬ ДОГОТИНО». Мужчины прошагали два километра по лесной тропе и вышли на небольшой луг, где у пруда стояли десять брошенных палаток. Александр проверил каждую и обнаружил, что первоначально палаток было одиннадцать. Одну сложили и палки вытащили. В земле все еще сохранились ямки. Александр подумал, что это неплохая мысль, и велел своим людям сложить остальные. Они были сделаны из толстой парусины и достаточно велики. Он пощупал золу в кострище. Совсем холодная, – очевидно, огня давно не зажигали. Ни объедков, ни мусора, оставленных мальчиками или Таней.
К вечеру они вернулись в Лугу, натянули палатки, и Александр, укрывшись шинелью, лег на землю. Но долго не мог заснуть.
Там, в Америке, бойскаутов тоже учили ставить палатки, ночевать в лесу, питаться ягодами и рыбой, выловленной в озере, и раскладывать костры по ночам. Они открывали банки с ветчиной и суфле, пели песни, засиживались допоздна, а днем учились вязать узлы и выживать в лесу. Идиллическое существование. Александру тогда было восемь… девять… десять… Летние месяцы, проведенные в скаутском лагере, были лучшим временем его жизни.
Если Татьяна не сломала себе шею, прыгая с поезда, значит нашла пустой лагерь. И если у нее осталось хоть немного мозгов, забрала одиннадцатую палатку. Но что потом? Вернулась в Ленинград?
Сомнительно. Она поставила себе целью найти Пашу и, значит, не отступится от задуманного. Куда она могла направиться после Толмачева?
В Лугу. Больше некуда. Она пойдет в Лугу, поскольку именно сюда, по ее расчетам, должен был пробираться Паша, чтобы укреплять линию обороны.
Воспрянув духом, Александр закрыл глаза и постарался заснуть.
На рассвете его разбудил отдаленный рев – самолеты. Хорошо, если наши!
Он ошибся. Даже снизу были видны черные свастики на крыльях. Шестнадцать самолетов, разделившихся на два звена, спикировали, и на землю что-то посыпалось. Послышались панические вопли, но взрывов не последовало. Сотни листочков белой и коричневой бумаги планировали крохотными парашютиками. Один приземлился прямо перед палаткой. Александр поднял его и стал читать:
Советские люди! Конец близок! Сдавайтесь! Обещаем пощадить каждого, у кого окажется эта листовка! Коммунизм будет разгромлен. Вы получите еду, работу и свободу!
Другой листочек оказался пропуском через линию фронта. Покачав головой, Александр швырнул их на землю и пошел умываться к ручью, который бежал среди леса.
В девять утра появились другие самолеты с фашистскими опознавательными знаками. Они летели очень низко. Заработали пулеметы. Люди, трудившиеся на полях, падали как подкошенные. Уцелевшие бежали к деревьям. Одна из палаток загорелась. Но ни одной бомбы не упало на землю. Значит, нацисты экономят свои драгоценные бомбы.
Александр натянул каску и прыгнул в окоп.
Вскоре оказалось, что нацисты не так уж и экономят. Во всяком случае, осколочные бомбы посыпались как из дырявого ведра. Снова раздались приглушенные крики. В окопе не было ни одного знакомого лица. Бомбежка продолжалась еще с полчаса, после чего самолеты улетели, сбросив новые листовки, где были только три слова: «Сдавайся, или умрешь».
Сдавайся, или умрешь.
Черный дым, пожарища, стоны раненых… Все это казалось Александру сценой Апокалипсиса. В реке плавали трупы. На берегу вдоль окопов, рядом с бетонными дотами, корчились раненые. Александр нашел Кашникова, живого, но лишившегося мочки уха. На гимнастерку лилась кровь. На Шаркове не было ни царапины. Все утро Александр помогал переносить раненых в палатки. Остаток дня рыли не окопы, а могилы. Он и еще шестнадцать человек выкопали братскую могилу у самого леса, куда сложили тела двадцати трех погибших. Одиннадцать женщин, девять мужчин, старик и двое детей лет восьми. Ни одного солдата.
Александр с замирающим сердцем осмотрел женщин. Потом пошел к раненым. Татьяны среди них не было. Он даже поискал Пашу, сверяясь с фотографией, на которой тринадцатилетний мальчик в одних трусах стоит рядом с сестрой, дергая ее за светлую косичку.
Пашу он высматривал машинально, хотя знал, что его не должно быть в Луге.
Зина куда-то подевалась.
Пришлось отправиться к полковнику Пядышеву. Александр отдал честь и, стоя навытяжку, спросил:
– Трудно работать в таких условиях, товарищ полковник?
Пядышев, лысеющий мрачный человек, хмуро отмахнулся:
– Условия как условия. Военные.
– Условия плохой подготовки перед лицом безжалостного врага. Но завтра мы возобновим работы.
– Старший лейтенант, вы возобновите их сейчас, пока еще есть свет. По-вашему, завтра фрицы устроят себе праздник и не будут нас бомбить?
Александр был уверен в обратном.
– Лейтенант Белов, – продолжал полковник, – вы только что приехали, но достойно трудились…
– Я приехал три дня назад, – заметил Александр.
– Ах да, верно. Но немцы бомбят линию последние десять дней. Бомбежки были и вчера, и позавчера, не пойму, где вы в это время находились. Каждый день как по часам: с девяти до одиннадцати. Сначала листовки. Потом бомбы. Всю вторую половину дня мы роем могилы и окопы. Основные силы немцев проходят пятнадцать километров в день. Они смяли нас в Минске, Брест-Литовске и добивают в Новгороде. Луга – следующая. Вы правы, шансов у нас нет. Но не стоит об этом говорить. Я могу лишь сказать, что мы делаем все возможное, а потом умрем с честью. Вот и все.
Пядышев дрожащими руками зажег папиросу и оперся на маленькой столик. Александр уважительно кивнул:
– Да, товарищ полковник. Именно все возможное.
Пока еще было светло, Александр вместе со своими тремя людьми прошел по передней линии. Следуя мимо солдат, в ожидании сражения куривших и игравших в карты, он был поражен тем, сколько среди них офицеров. Похоже, каждый десятый! Странно. Очень много младших лейтенантов и старших, но были и капитаны, и майоры. И все готовы защищать Родину от врага. Линия фронта. Кто же будет командовать, если даже майоры стоят плечом к плечу с рядовыми!
Александру не хотелось даже думать об этом.
Он старательно прочесывал поля вдоль и поперек, заглядывая в лица работающих, но так и не нашел Татьяну. Пришлось снова идти к Пядышеву.
– Только один вопрос, товарищ полковник. Здесь находятся добровольцы с Кировского завода. Есть ли еще какое-то место, помимо этого, куда их могли направить? Например, дальше на восток?
– Я командую этим участком в двенадцать километров, а об остальных не знаю. Тут последняя линия обороны между Лугой и Ленинградом. Больше ни одной не осталось. Можно только отступить или сдаться.
– Только не сдаться. Лучше смерть.
Полковник удивленно моргнул:
– Возвращайтесь в Ленинград, старший лейтенант Белов, возвращайтесь, пока еще можно. И заберите с собой добровольцев, которых привезли. Спасите хотя бы их.
Наутро, отправившись к Пядышеву, Александр увидел, что палатка полковника снята, палки вынуты, а ямки засыпаны. За ночь прибыли подкрепления, и фронт был разбит на три участка, каждый со своим командиром, поскольку стало ясно, что крайне сложно организовать оборону всего с одним командным пунктом. Новая палатка была поставлена в пятидесяти метрах от старого места. Незнакомый командир не только не знал, где Пядышев, но и понятия не имел, кто такой Пядышев. Настало двадцать третье июля сорок первого года.
Александр не успел подивиться быстрой работе НКВД, потому что в девять снова началась бомбежка, и в этот раз она продолжалась до полудня. Немцы пытались разбить передовую линию обороны, прежде чем начнется наземное наступление. Ждать было недолго. И если он не найдет Татьяну, значит останется тут и будет сражаться до последнего.
С тяжелым сердцем Александр прошелся по берегу. Его людей поставили на рытье окопов. Тем, кто умел стрелять, выдали винтовки и предупредили, что за утерю оружия полагается расстрел. Но Александр сам видел, как трое из его людей сразу же после начала бомбежки побросали винтовки и бросились к лесу. Когда налет закончился, они вернулись, смущенно улыбаясь. Александр только головой покачал.
Прошел еще один день. Солдаты занимали позиции на берегу, устанавливали пушки, минировали картофельные поля, грузили выкопанные овощи и отвозили в Ленинград. Александр что-то делал, говорил, ходил, но все это время грудь сжимало словно клещами. Паша погиб – это очевидно. Но где Татьяна?
5
Татьяна спрыгнула с поезда и покатилась по откосу, ничуть, однако, не испугавшись. Все это ерунда по сравнению с тем, что они проделывали в Луге, когда с разбегу прыгали с крутого берега в воду. Откос, по крайней мере, порос травой, причем довольно мягкой. Но плечо все же немного ныло.
Когда она наконец добралась до лагеря, оказалось, что там никого нет. Целый день Татьяна провела в одной из палаток, не зная, что делать дальше. Купалась в пруду, ела чернику. Привезенные с собой сухари хранила на крайний случай.
В детстве они с братом наперегонки переплывали Лугу. Паша был немного больше и сильнее Татьяны, но не обладал ее выносливостью. Первые два раза он выигрывал. В третий – проиграл. Татьяна улыбнулась, вспоминая, как негодующе он вопил и как она визжала от восторга.
Она не собиралась сдаваться. Скорее всего, Паша и его сверстники отправились в Лугу рыть окопы. Придется идти туда, поискать его, а заодно и Зину и убедить ее вернуться в Ленинград. Достаточно и того, что Паша на ее совести. Не хватало еще мучиться из-за Зины.
Но наутро немцы стали бомбить деревню, рядом с которой был разбит лагерь. Кроме Татьяны, в этой деревне никого больше не было. Она спряталась в одном из домов, однако маленькая зажигательная бомба пробила крышу, и деревянная стена загорелась. Татьяна вовремя успела увидеть керосиновую лампу и выбежать на улицу. Через секунду раздался взрыв, от которого загорелись три соседних дома и конюшня. Татьяна потеряла все: палатку, рюкзак, сухари и спальный мешок.
Бросившись на землю, она отползла к кустам и забралась под упавший дуб. Немцы бомбили деревню и Толмачево еще целый час. Она видела, как горят кусты, через которые она только что ползла. Пылающие ветви деревьев падали на землю рядом с ней.
Татьяна решила, что пришел конец. Она умрет, одна под этим дубом, где ее никогда не найдут. Кто из родных захочет ее искать? Она останется здесь навсегда, а на 5-й Советской откроют очередную бутылку водки, выпьют за нее и закусят соленым огурчиком.