Полина Саймонс
Медный всадник
– Когда-нибудь, Танечка, ты станешь взрослой и все поймешь.
Татьяна искоса посмотрела на сестру, открыла рот… Но запал прошел так же внезапно, как появился.
Она хотела крикнуть: «Александр перешел улицу ради меня! Сел в автобус ради меня! Добрался до самых окраин ради меня!»
Но сказать этого старшей сестре она не могла.
А вот другое…
«Даша, у тебя и без того много парней. Ты можешь завести нового в любую минуту, и он будет от тебя без ума. Ты красавица, умница, и все тебя любят. Отдай мне Александра!»
А вот другое…
«Что, если я ему нравлюсь больше?»
Татьяна ничего не сказала.
Потому что не была уверена, так ли это. Особенно последняя часть. Как может Татьяна нравиться больше Даши? Стоит только взглянуть на Дашу с ее волосами и фигурой! Может, Александр переходил улицу и ради Даши? Пересек город, переправился через реку ради Даши в три часа белой ленинградской ночи, когда мосты были разведены?
Татьяне было нечего сказать. Она закрыла рот. Все впустую. Все напрасно.
Даша не сводила с нее глаз.
– Таня, Дима – солдат. Военные – люди особые. Тебе он может показаться… грубоватым.
– О чем ты?
– Да так, ни о чем. Но наверное, придется немного привести тебя в порядок.
– В порядок? – задохнулась Татьяна; упрямое сердце снова рванулось к самому горлу.
– Тебе надо немного прихорошиться! Может, чуть-чуть помады… новая прическа… – Даша коснулась Татьяниных волос.
– Может быть. Только не сейчас, ладно?
И она, как была в белом платье с алыми розами, повалилась на кровать и отвернулась лицом к стене.
3
Александр быстро шел по Лиговскому проспекту.
Они долго молчали, прежде чем Дмитрий, еще не отдышавшись, заметил:
– Дружная семья.
– Очень, – спокойно отозвался Александр.
Быстрая ходьба ничуть его не утомляла. Но говорить с Дмитрием о Метановых он не хотел.
– Я помню Дашу, – продолжал Дмитрий, едва поспевая за Александром. – Видел тебя с ней несколько раз в «Садко». Верно?
– Да.
– Но ее сестра не хуже, не находишь?
Александр не ответил.
– Георгий Васильевич сказал, что Тане почти семнадцать. – Он нервно дернул головой. – Семнадцать! Помнишь нас в семнадцать лет, Саша?
Александр ответил не сразу.
– Слишком хорошо.
Жаль, что у него такая долгая память.
Задумавшись, он пропустил мимо ушей реплику Дмитрия.
– Я не расслышал. Ты о чем?
– Как по-твоему, – терпеливо повторил тот, – она чересчур молодая или чересчур взрослая для семнадцати?
– В любом случае для тебя она чересчур молодая, – холодно обронил Александр.
Дмитрий долго молчал.
– Но какая хорошенькая! – протянул он наконец.
– Да. И все же чересчур молодая для тебя.
– А тебе какое дело? Ты занялся старшей сестрой, а я хочу получше узнать младшую, – хмыкнул Дмитрий. – Почему нет? Из нас может выйти слаженный квартет, не считаешь? Два лучших друга, две сестры… в этом есть некая симметрия…
– Дима, – перебил Александр, – ты уже забыл про Елену и вчерашний вечер? Кстати, Елена призналась, что ты ей понравился.
Дмитрий пренебрежительно отмахнулся:
– Неужели ты успел поговорить с Еленой? Нет, таких, как она, – тринадцать на дюжину. Не то что Татьяна. Это совсем другой коленкор.
Он плотоядно потер руки и ухмыльнулся.
На лице Александра не дрогнул ни единый мускул. Не дернулся глаз, не сжались губы, не сошлись брови. Только шаги все убыстрялись.
Дмитрий перешел на рысь:
– Саша, подожди! Насчет Тани… я только хотел убедиться, что ты… не возражаешь…
– Разумеется, нет. С чего бы? – бесстрастно ответил он.
– Верно! – воскликнул Дмитрий, хлопая друга по плечу. – Ты настоящий друг. Кстати, хочешь, организую вечеринку, повеселимся немного…
– Нет!
– Но ты всю ночь будешь на дежурстве. Брось, нужно же развлечься, как всегда…
– Нет. Не сегодня! – отрезал Александр и, помедлив, добавил: – И никогда, договорились?
– Но…
– Я опаздываю. Побегу, пожалуй. Увидимся в казарме.
Подводные течения
1
Первое, что представила Татьяна, проснувшись на следующее утро, было лицо Александра. С Дашей она не разговаривала, старалась даже не смотреть на сестру. Уходя, та небрежно бросила:
– С днем рождения.
– Да, Танечка, с днем рождения, – повторила мать, спеша к выходу. – Не забудь закрыть дверь.
Папа поцеловал ее в лоб и не преминул заметить:
– Твоему брату сегодня тоже семнадцать.
– Я помню, папа.
Отец работал инженером-технологом на ленинградском «Водоканале». Мама была швеей. На их предприятии шили халаты для больниц. Даша два года назад бросила университет и устроилась медсестрой у зубного врача. Поначалу между ними было что-то вроде пылкого романа, но все давно закончилось. Однако Даша не ушла, потому что работа ей нравилась. Непыльная и платят неплохо.
Татьяна отправилась на завод, где все утро провела на собрании. Начальник цеха Сергей Красенко спрашивал, кто хочет вступить в добровольческие отряды, которые будут рыть окопы, чтобы помочь Красной армии отогнать проклятых фашистов.
Татьяна почти не слушала. Окопы… отряды… все казалось таким далеким. Вчера она встретила Александра.
Красенко продолжал говорить. Оказалось, что укрепления к северу от Ленинграда, тянувшиеся по старой границе с Финляндией, необходимо как можно скорее привести в порядок. Опасались, что Финляндия попытается вернуть себе Карелию.
Татьяна навострила уши. Карелия… Карельский перешеек… Александр вчера что-то говорил об этом. Александр…
Татьяна поникла.
Женщины молча слушали Красенко. Ни одна не вызвалась рыть окопы. Ни одна, кроме Тамары, той, что сидела последней на конвейере.
– Что я теряю? – прошептала она, вскакивая с места. Наверное, ей до чертиков надоела ее работа.
Перед обедом Татьяне выдали очки, косынку и коричневый халат. Ложки и вилки куда-то исчезли. Теперь по конвейерной ленте плыли патроны. Они рядами ложились в маленькие картонные коробки, а она должна была укладывать коробки в большие деревянные ящики.
Ровно в пять Татьяна сняла халат, косынку и очки, плеснула в лицо водой, аккуратно стянула волосы резинкой и вышла за ворота. Предстояло шагать по проспекту Стачек, вдоль знаменитой заводской стены, бетонного сооружения высотой семь метров, тянувшегося на пятнадцать кварталов. До ее остановки было всего три.
А на остановке ее ждал Александр.
При виде его высокой фигуры лицо Татьяны озарилось невольной радостью.
Положив руку на грудь, она на секунду остановилась, но он улыбнулся; покраснев, Татьяна проглотила уже привычный комок в горле и пошла ему навстречу. И лишь краем сознания отметила, что он держит фуражку в руках. Жаль, что она так небрежно умылась.
В голове теснилось столько слов, что она не могла говорить. И это как раз в ту минуту, когда уместнее всего было бы заговорить как ни в чем не бывало.
– Что ты здесь делаешь? – пролепетала она.
– Знаешь, началась война. Со мной все может случиться в любой момент, так что не время притворяться, – твердо произнес он.
И опять у Татьяны не нашлось слов.
– С днем рождения.
– Спасибо.
– Будешь праздновать?
– Не знаю. Сегодня понедельник, все усталые, злые… Поужинаем. Может, выпьем.
Она вздохнула. В другом мире, возможно, стоило бы набраться храбрости и пригласить его на именинный ужин. Но это в другом мире. Не в этом.
Они ждали. Вокруг толпились мрачные люди. Но Татьяна не испытывала ни грусти, ни горечи. Может, она и была бы такой, как они, если бы стояла одна. Если бы рядом не было его.
И вдруг она вспомнила о войне. Как пойдет дальше ее жизнь?
– Откуда ты узнал, что я здесь?
– Твой отец сказал, что ты работаешь на Кировском. Вот я и рискнул – в надежде, что ты еще не успела уехать.
– Почему? – беспечно бросила она. – Или у нас уже входит в привычку встречаться в автобусах?
– У нас? Советских людей? Или у нас с тобой?
Она вспыхнула.
Подошел переполненный автобус, куда, однако, смогли втиснуться два десятка счастливчиков. Молодые люди даже не пытались включиться в общую свалку.
– Пойдем, – решил он наконец, уводя ее с остановки.
– Куда?
– Я провожу тебя до дома. Нам нужно поговорить.
Девушка с сомнением покачала головой.
– До дома километров восемь, не меньше, – заметила она, поглядывая на свои ноги.
– Сегодня ты в удобных туфлях? – неожиданно спросил он.
Татьяна кивнула, проклиная свою ребяческую неловкость.
– Вот что, давай доберемся до улицы Говорова, а там сядем на первый трамвай. Сможешь пройти один длинный квартал? Здесь слишком много народа, и все ждут автобуса или троллейбуса. На трамвайной остановке людей поменьше.
– Но он не идет до моего дома, – возразила Татьяна.
– Зато идет до Варшавского вокзала, где можно пересесть на шестнадцатый трамвай, который как раз останавливается на углу Греческого и Пятой Советской. Или вместе со мной поедешь на втором трамвае. Я сойду у казарм, а ты – у Русского музея. – Он помедлил. – Или пойдем пешком.
– Ни за что! – решительно отказалась Татьяна. – Даже если бы на мне были лапти. Идем на трамвай.
Она уже знала, что не станет пересаживаться ни у какого вокзала, чтобы вернуться домой в одиночестве.
Прождав трамвай минут двадцать, она согласилась пройти несколько километров до шестнадцатого трамвая. С улицы Говорова они свернули на улицу Шкапина, которая шла по диагонали к набережной Обводного канала.
Татьяна не хотела садиться в свой трамвай. Не хотела, чтобы он садился в свой. Она просто хотела идти и идти вдоль канала. Но как ему сказать об этом? Были и другие вещи, о которых ей хотелось поговорить. Она всегда старалась не быть навязчивой. Всегда долго подбирала слова, боялась показаться дурочкой и вообще предпочитала молчать, поэтому порой выглядела либо болезненно застенчивой, либо попросту воображалой. Вот Даша ни о чем подобном не беспокоилась. Говорила первое, что в голову придет.
Но сейчас, пожалуй, стоит прислушаться к внутреннему голосу.
Ее просто подмывало спросить Александра о Даше.
Он начал первым:
– Не знаю, как тебе сказать… Ты можешь считать, что я вмешиваюсь не в свои дела, но…
Александр нерешительно замолчал.
Татьяна вопросительно уставилась на него.
– Может быть, это и так, – заметила она, – но все равно говори.
– Таня, скажи отцу, чтобы забрал твоего брата из Толмачева.
Татьяна почти не слышала его, потому что они как раз добрались до здания Варшавского вокзала, тожественного и нарядного, и она мельком подумала, как, должно быть, хорошо сесть в поезд, увидеть Варшаву, Люблин и Святокрест… Но тут в голове у нее отпечатались отдельные слова: «брат», «Толмачево», «забрать»…
Татьяна этого не ожидала, хотя сама не знала, чего ожидать. Александр упомянул о Паше, которого не знал и даже никогда не видел.
– Почему? – спросила она наконец.
– Есть опасность, – ответил Александр после короткой паузы, – что немцы займут Толмачево.
– О чем ты?
Она не понимала. А если бы и понимала… Предпочла бы не понимать. Боялась еще больше расстроиться. Она была так счастлива, что Александр сам, сам пришел встретить ее! И все же что-то в его голосе: «Паша», «Толмачево», «немцы» – все эти слова объединялись в одно связное предложение, произнесенное почти незнакомцем с теплыми глазами и холодным голосом. Неужели он не поленился добраться до Кировского, чтобы напугать ее? Для чего?
– Но что я могу сделать?
– Поговорить с отцом. Пусть срочно забирает Пашу из Толмачева. Зачем он вообще туда его отправил? – воскликнул Александр. – Решил, что это безопасное место?
Он вздрогнул, и по лицу пробежала быстрая тень. Татьяна пристально наблюдала за ним, ожидая объяснений. Но он молчал. Татьяна откашлялась.
– Там лагерь. Там много лагерей.
– Знаю, – кивнул Александр. – Многие ленинградцы отослали туда своих мальчишек.
Его лицо ничего не выражало.
– Но ведь немцы еще в Крыму, – удивилась Татьяна. – Так сказал товарищ Молотов. Разве ты не слышал его речь?
– Да, они в Крыму. Но граница с Европой тянется на две тысячи километров. И гитлеровская армия заняла каждый метр этой границы, к югу от Болгарии, к северу до Польши.
Он помолчал. Она ничего не ответила.
– Пока что самое безопасное место для Паши – Ленинград.
– Откуда такая уверенность? – скептически бросила оживившаяся Татьяна. – Почему же по радио все время твердят, что Красная армия всех сильней? У нас есть танки, самолеты, пушки. Ты не согласен? – Она укоризненно покачала головой.
– Таня, Таня, Таня… – вздохнул Александр.
– Что, что, что? – протараторила она, и Александр, несмотря на серьезность положения, едва не рассмеялся. Она тоже улыбнулась.
– Таня, Ленинград так долго жил в соседстве с враждебной Финляндией – граница проходит всего в двадцати километрах отсюда, к северу, – что мы забыли вооружить юг. Там и кроется опасность.
– Если это так, почему ты отправил Дмитрия в сторону Финляндии, где, как ты говоришь, сейчас все спокойно?
– Но разведка все равно необходима, – возразил Александр, и Татьяна почувствовала, что он чего-то недоговаривает. – Видишь ли, я считаю, что с севера Ленинград достаточно защищен, а вот на юге и юго-западе нет ни одной дивизии, ни одного полка, даже батальона. Понимаешь, о чем я?
– Нет, – ответила она вызывающе.
– Поговори с отцом насчет Паши, – повторил Александр.
Оба замолчали, шагая бок о бок по притихшим улицам. Даже солнечный свет казался приглушенным, даже листья не шевелились, и только Александр и Татьяна медленно двигались вперед, приостанавливаясь на каждом перекрестке, не поднимая глаз от тротуара. «Хоть бы это никогда не кончалось», – подумала Татьяна. А о чем думал он?
– Послушай, – почти прошептал Александр, – насчет вчерашнего… Прости, что так вышло. Что я мог сделать? Твоя сестра и я… я не знал, что она твоя сестра. Мы встретились в «Садко»…
– Понимаю. Конечно. Не стоит объяснять, – перебила Татьяна. Он сам заговорил о Даше… и это главное.
– Стоит! Прости, если… если я тебя расстроил.
– Нет, вовсе нет. Все в порядке. Она рассказывала о тебе. Она и ты… – Татьяна хотела было сказать, что она рада за них, но слова застряли в горле. – Кстати, о Дмитрии. Он симпатичный, правда? Когда он вернется из Карелии?
Зачем она все это говорит? Чтобы позлить его? Татьяна сама не знала. Просто хотела сменить тему.
– Понятия не имею. Когда выполнит задание. Через несколько дней.
– Что-то я устала. Давай дождемся трамвая.
– Разумеется, – отозвался Александр. – Здесь рядом остановка шестнадцатого.
Они уже сидели в трамвае, когда он снова заговорил:
– Татьяна, у нас с твоей сестрой ничего серьезного нет. Я скажу ей…
– Нет! – вскрикнула она чересчур громко; двое немолодых мужчин, сидевших впереди, обернулись и как по команде подняли брови. – Нет, – повторила она уже спокойнее, но не менее решительно. – Это невозможно. – Она прижала руки к щекам, но тут же отняла. – Она моя старшая сестра, неужели ты не понимаешь?
– Я был единственным ребенком у родителей.
Его слова эхом отозвались в ее груди.
– Она моя единственная сестра, – уже мягче пояснила она, – и относится к тебе… серьезно.
Стоит ли распространяться дальше? Вряд ли, но, судя по его расстроенному лицу, придется.
– Мальчишек много, – добавила она, с деланым безразличием пожав плечами, – а сестра одна.
– Я не мальчишка, – процедил Александр.
– Ну, мужчин, – поправилась она; каждое слово давалось ей с трудом.
– А почему ты считаешь, что будут и другие?
Татьяна от неожиданности растерялась, но сдаваться не желала.
– Потому что вас столько же, сколько и женщин. И я точно знаю, что другой сестры у меня не будет. – Не дождавшись ответного замечания, она осмелилась спросить: – Тебе ведь нравится Даша, верно?
– Конечно. Но…
– Значит, – перебила девушка, – все улажено, и не стоит об этом говорить.
Она тяжело вздохнула.
– Ты права, – нехотя согласился Александр.
Татьяна порывисто отвернулась к окну.
Думая о том, кем бы хотела быть в этой жизни, Татьяна всегда вспоминала о дедушке. О спокойном достоинстве, с которым он неизменно держался, несмотря на то что жизнь многим его обделила. Он мог бы стать кем угодно, но предпочел работать учителем математики. Татьяна не знала, профессия ли заставила его видеть мир в черно-белом свете, или это было самой сутью его характера, которая определялась тягой к математическим абсолютам, но, как бы то ни было, Татьяна неизменно им восхищалась. И когда в детстве ее спрашивали, кем она хочет стать, когда вырастет, всегда отвечала:
– Хочу быть как мой дедушка.
Она знала, как повел бы себя дед в этом случае. Он никогда бы не переступил через свою сестру.
Трамвай миновал площадь Восстания. Александр попросил ее выйти за пару остановок до 5-й Советской, около краснокирпичного здания детской больницы имени Раухфуса на углу 2-й Советской и Греческого.
– Я родилась в этой больнице, – сообщила Татьяна.
– Скажи, тебе нравится Дмитрий?
Прошла добрая минута, прежде чем Татьяна решилась ответить.
Какого ответа он ждал? Это было важно для него или он хотел оказать дружескую услугу приятелю? Если он спрашивает ради Дмитрия и Татьяна скажет «нет», наверняка обидит парня, а этого ей вовсе не хотелось.
Если Александр допытывается ради себя и она ответит «да», значит обидит его, а этого ей не хотелось еще больше. Что обычно делают девушки в таких случаях? Играют… кокетничают… специально держат парней в напряжении?
Между Александром и Дашей что-то есть. Обязана ли она быть откровенной с ухажером сестры?
И нужен ли ему честный ответ?
По-видимому, да.
– Нет, – произнесла она наконец. Больше всего на свете она боялась оттолкнуть Александра. И по его лицу она заметила, что ответила правильно. – Хотя Даша советовала к нему присмотреться. Что ты думаешь?
– Нет, – недослушав, ответил он.
Они остановились на углу 2-й Советской и Греческого проспекта. Впереди, почти напротив ее дома, поблескивал церковный купол. Татьяна не могла вынести мысли о том, что он сейчас уйдет. Теперь, когда он пришел, попросил о невозможном и получил отказ, она боялась, что больше его не увидит. И она снова останется одна. Нет… она не даст ему исчезнуть… Не сейчас.
– Александр, – тихо спросила она, глядя ему в лицо, – твои родители все еще в Краснодаре?
– Нет. Не в Краснодаре.
Она не отвела глаз. Его взгляд словно проникал в ее сердце.
– Таня, я сейчас не могу всего объяснить, как бы мне этого ни хотелось.
– Попробуй, – выдохнула она.
– Только помни: нынешнее состояние Красной армии – неподготовленность, хаос, неразбериха – все это невозможно понять, не зная событий последних четырех лет. Ясно?
Татьяна стояла, боясь пошевелиться.
– Нет. Какое отношение это имеет к твоим родителям?
Александр подступил чуть ближе, закрывая ее от солнца.
– Мои родители мертвы. Мать погибла в тридцать шестом, отец – в тридцать седьмом.
Она едва его слышала.
– Расстреляны. НКВД. Но теперь мне пора. Хорошо?
Потрясенное лицо Татьяны, должно быть, остановило его, потому что он похлопал ее по плечу и угрюмо усмехнулся:
– Не тревожься. Иногда все идет не так, как мы хотели бы, какие бы планы ни строили, как бы ни добивались цели. Верно?
Татьяна молча кивнула. Ей почему-то казалось, что он имеет в виду не только своих родителей.
– Александр, ты хочешь…
– Мне пора, – повторил он. – Еще увидимся.
Ей не терпелось спросить когда, но она лишь пробормотала:
– Увидимся.
Девушке не хотелось идти домой, снова сидеть на кухне, в комнате, в замкнутом пространстве. Хорошо бы снова оказаться в трамвае, или на автобусной остановке, или даже в военторге, на улице, где угодно, только с ним.
Дойдя до своей квартиры, она долго стояла на площадке перед дверью, бездумно обводя пальцем восьмерку, не решаясь войти и встретиться с сестрой.
2
В доме только и было разговоров что о войне. Праздничного ужина никто не готовил, зато водки оказалось много. Как и громких споров. Что будет с Ленинградом? Когда Татьяна вошла в комнату, отец с дедом как раз сцепились из-за политики Гитлера, словно оба знали его лично. Маму интересовало, почему товарищ Сталин до сих пор не выступил по радио. Даша спрашивала, не следует ли ей уволиться с работы.
– С чего это? – раздраженно сказал отец. – Посмотри на Таню! Семнадцати еще нет, а все же не спрашивает, стоит ли ей работать.
Все уставились на Татьяну. Даша растерянно хмурилась. Татьяна положила сумку.
– Сегодня уже исполнилось, папа.
– Ах да! – воскликнул отец. – Конечно! Безумный день! Давайте выпьем за здоровье Паши… Ну и Тани тоже.
Паши с ними не было, и комната почему-то казалась из-за этого меньше.
Татьяна прислонилась к стене, выжидая момента, когда можно будет заговорить о Паше и Толмачеве. На нее почти никто не обратил внимания, если не считать Даши, сидевшей на диване.
– Поешь хотя бы куриного супа, – посоветовала она. – На плите стоит.
Татьяна молча кивнула, пошла на кухню, налила себе два половника супа с картофелем и морковью, уселась на подоконник и стала смотреть в окно, пока остывал суп. Сейчас она не могла есть ничего горячего. Внутри и так все горело.
Она вернулась в комнату как раз в тот момент, когда мать успокаивала отца:
– Война закончится еще до зимы, вот увидишь.
Папа рассеянно перебирал складки рубашки.
– Знаешь, Наполеон тоже вторгся в Россию в июне.
– Наполеон! – встрепенулась мама. – Интересно, какое отношение имеет ко всему этому Наполеон?
Татьяна открыла было рот, чтобы сказать насчет Толмачева, но как преподнести все это взрослым, всезнающим, умным людям? Признаться, откуда у нее эти сведения насчет захвата Толмачева немцами?
Она поспешно сжала губы.
Папа рассеянно вертел в руке пустую рюмку.
– Давай еще выпьем за Пашу, – предложил он.
– Поедем в Лугу! – воскликнула мама. – На нашу дачу. Подальше от города.
Ну как могла Татьяна промолчать?
– Может… – выдавила она с решимостью ягненка, идущего на заклание, – может, стоило бы привезти Пашу из лагеря?
Все домашние уставились на нее с нескрываемым сожалением, то ли удивляясь, как это она посмела заговорить, то ли сожалея, что завели речь о таких серьезных вещах в присутствии ребенка.
Мама неожиданно заплакала:
– Таня права. Нужно было привезти его. Сегодня у него день рождения, а он там один…
«Это и мой день рождения», – подумала Татьяна и поднялась.
– Куда ты? – окликнул отец.
– В ванную.
– В ванную? А посуда? Отнеси тарелки на кухню.
– Я хотела искупаться, – пояснила Татьяна, собирая со стола грязную посуду.
Даша ушла. Татьяна не спросила куда. Наверное, на свидание с Александром. Не стоило жалеть себя, нужно быть стойкой. Если и жалеть о чем-то, так лишь о повороте событий, открывших ей целый мир чувств исключительно для того, чтобы эти чувства погибли в зародыше, раздавленные неумолимой судьбой. Так что нет смысла попусту убиваться. Только хуже будет.
Татьяна заставила себя перечитать несколько рассказов Чехова, неизменно убаюкивающих ее своей бессобытийностью и служивших чем-то вроде снотворного. Отец и дедушка продолжали спорить о войне.
Под их голоса Таня заснула. Без четверти два ее разбудил странный звук, подобного которому она до сих пор не слышала. То ли вой, то ли визг. Подбежавший отец объяснил, что это сирена, предупреждающая о воздушном налете. Татьяна спросила, не нужно ли куда-то бежать. Значит, немцы уже бомбят их?
– Спи, Танюша, – посоветовал отец.
Но как она могла спать под этот вой? И Даша до сих пор не вернулась.
Сирена через несколько минут смолкла. Но Даши по-прежнему не было.
3
Утром на заводе было объявлено, что по случаю введения военного положения рабочий день увеличивается на два часа. До дальнейшего распоряжения. Татьяна предположила, что дальнейшее распоряжение поступит только в конце войны. Красенко уведомил рабочих, что партийное руководство решило организовать производство тяжелого танка КВ-1 для обороны Ленинграда и что вся оборонная продукция будет производиться на Кировском. Товарищ Сталин не будет перебрасывать вооружение с Южного фронта для защиты города. Придется обходиться тем, что есть.
После этого собрания многие рабочие вызвались идти добровольцами на фронт, и Татьяна опасалась, что завод вообще закроется. Ничего подобного. Когда все разошлись, она и еще одна работница, Зина, измученного вида женщина средних лет, вернулись к конвейеру. Пришлось взять в руки молоток и заколачивать ящики. К семи часам руки и спина невыносимо ныли.
Когда Татьяна с Зиной шагали вдоль заводской стены, то, не доходя до остановки, Татьяна заметила возвышавшуюся над толпой темную голову Александра.
– Мне нужно идти, – пробормотала она, с трудом переводя дыхание и ускоряя шаг. – До завтра.
Зина что-то пробормотала в ответ. Подойдя ближе, Татьяна кивнула:
– Что ты здесь делаешь?
Она слишком устала, чтобы изображать безразличие. Проще улыбнуться.
– Хочу проводить тебя домой. Как прошел твой день рождения? Кстати, ты поговорила с родителями?
– Нет. Не поговорила, – покачала головой Татьяна, избегая разговоров о дне рождения. – Может, поручишь это Даше? Она больше для этого подходит.
– Разве?
– О, намного! Я трусливее зайца.
– Я пытался объяснить ей. Она и слушать ничего не желает. Конечно, это не мое дело. Я просто пытаюсь помочь. – Он пожал плечами и, оглядев длинную очередь на автобус, заметил: – Мы в жизни не сядем на этот автобус. Пойдем пешком?
– Только до трамвая. У меня сил нет. Целый день орудовала молотком. – Она остановилась, поправляя волосы. – Долго ждал?
– Два часа, – признался он, и ее усталость куда-то подевалась.
Она удивленно взглянула на Александра:
– Два часа?.. – «Неужели ради меня?» – мелькнуло у нее в голове. – Рабочий день продлили до семи. Прости, что так получилось.
Они перешли дорогу и направились к улице Говорова.
– Почему ты с оружием? – спросила она, показывая на винтовку. – Опять патрулируешь?
– Нет, я свободен до десяти. Приказано носить с собой.
– Они еще не прорвались? – спросила Татьяна, стараясь скрыть свое беспокойство.
– Еще нет.
– А винтовка тяжелая?
– Не очень. Хочешь поносить?
– Конечно! – оживилась она. – Никогда не держала в руках винтовки.
Татьяна схватила винтовку и едва не уронила, такой тяжелой она оказалась. Пришлось удерживать ее обеими руками. Но все равно сил было маловато.
– Не знаю, как у тебя это получается! Лучше сам неси! – сказала она.
– Может, придется не только нести, но и стрелять. И бежать вперед, и падать на землю, и вскакивать, и снова бежать, с винтовкой в руках и рюкзаком на спине…
– Не знаю, как у тебя это получается, – повторила она.
Хорошо быть таким сильным. Уж он-то в два счета справился бы с Пашей.
Подошел переполненный трамвай. Они едва туда втиснулись. На этот раз стояли. Александр держал одной рукой винтовку, а другой стискивал коричневую кожаную петлю. Татьяна вцепилась в ржавую металлическую стойку. При каждом толчке ее бросало на Александра, и она каждый раз извинялась. Его тело казалось тверже заводской стены.
Татьяне хотелось посидеть с ним где-нибудь в тихом месте, расспросить о родителях. Нельзя же говорить об этом в трамвае. Да и стоило ли пытаться узнать о нем больше? Ведь тогда они станут ближе, а ей нужно быть от него как можно дальше.
Татьяна молчала, пока они не доехали до проспекта Майорова, где пересели на второй номер, который шел в сторону Русского музея.
– Ну… вот… мне пора, – неохотно сообщила Татьяна, когда они вышли.
– Хочешь, немного посидим? – неожиданно спросил Александр. – Вон на тех скамейках в Михайловском сквере?
– Ладно, – кивнула Татьяна, стараясь не показывать своей радости.
Только после того, как они сели, Татьяна заметила, что он чем-то озабочен, словно хочет сказать что-то и не может. Только бы он не стал говорить о Даше. Ведь и без того все ясно. Тем более что он старше и должен многое понимать.
– Александр, как называется это здание? – спросила она, ткнув пальцем в первое попавшееся на глаза строение.
– Гостиница «Европейская». Она и «Астория» – лучшие гостиницы в Ленинграде.
– Похожа на дворец. А кто здесь останавливается?
– Иностранцы.
– Мой отец ездил в Польшу по делам несколько лет назад. Как я ему завидую! Хотелось бы и мне посмотреть мир!
Она неловко сглотнула и закашлялась.
– Александр… мне жаль твоих родителей. Пожалуйста, расскажи, что случилось.
С губ Александра сорвался облегченный вздох.
– Твой отец прав. Я не из Краснодара.
– Правда? Откуда же?
– Ты когда-нибудь слышала о таком городе, как Баррингтон?
– Нет. Где это?
– В Массачусетсе.
Татьяна подумала, что ослышалась. Глаза ее медленно округлились.
– Массачусетс? – охнула она. – Как в Америке?
– Да. В Америке.
– И ты американец?
– Именно.
Татьяна потеряла дар речи. В ушах громом отдавался стук сердца. Она вынудила себя закрыть рот и выпрямиться.
– Смеешься? Я, конечно, дурочка, но не настолько.
– Не смеюсь, – покачал головой Александр.
– Знаешь, почему я тебе не верю?
– Знаю. Считаешь, что такого не бывает.
– Совершенно верно, не бывает.
– Коммунальные квартиры очень разочаровали, – вздохнул Александр. – Мы… то есть отец питал такие надежды на новую жизнь, а оказалось, что здесь нет даже душа.
– Душа?
– Не важно. Горячей воды. Мы даже не смогли принять ванну в той гостинице, где остановились. А у вас есть горячая вода?
– Конечно нет! Мы кипятим воду на плите и разбавляем холодной. А каждую субботу ходим в баню, как все в Ленинграде.
– В Ленинграде, Москве, Киеве, во всем Советском Союзе, – кивнул Александр.
– Нам повезло: в маленьких городах и водопровода нет. Дед рассказывал.
– Верно. Мы долго не могли привыкнуть к общим туалетам, но все же как-то приспособились. Приходилось готовить на дровах и воображать себя семейством Инголл.
– А кто это?
– Семья Инголл жила на американском Западе в конце девятнадцатого века. Но мой отец был социалистом и хотел жить там, где строят новую жизнь. Я как-то иронично заметил отцу, что это куда лучше, чем Массачусетс. Он ответил, что социализма без борьбы не построишь. Думаю, тогда он искренне в это верил.
– Когда вы приехали?
– В тридцатом, как раз после биржевого краха в двадцать девятом, – начал было объяснять Александр, но взглянул на ее непонимающее лицо и вздохнул. – Не важно. Мне было одиннадцать. И я вовсе не хотел уезжать из Баррингтона.
– О нет, – прошептала Татьяна.
– Но мы быстро отрезвели, когда пришлось возиться с примусами, пользоваться коммунальным туалетом, умываться холодной водой. Мать начала пить. Почему нет? Пили все.
– Да, – кивнула Татьяна. Водка в доме не переводилась. Отец пил.
– А если туалет был занят соседями по квартире, мать выходила в парк и шла в общественный туалет, обычную выгребную яму, с деревянным помостом и дыркой посередине.
Он брезгливо передернулся, и Татьяна тоже вздрогнула, несмотря на теплый вечер. Она погладила Александра по плечу и, поскольку тот не отодвинулся, не отняла руки.
– По субботам, – продолжал Александр, – мы с отцом, как и твоя семья, шли в баню и по два часа ждали в очереди. Мать ходила туда по пятницам, жалея, я думаю, что не родила дочь. Тогда она не была бы так одинока и не страдала бы так сильно.