Поль Феваль
Карнавальная ночь
– Если уж этот не спасет господина графа, то ничто ему не поможет.
Доктор Абель Ленуар сидел у постели графа Кретьена Жулу дю Бреу, держал его руку и считал пульс, глядя на секундную стрелку своих часов.
ДОКТОР АБЕЛЬ ЛЕНУАР
Комната была просторная, хорошо проветриваемая. Две большие лампы стояли на камине так, чтобы их свет не резал глаз. Кровать со столбиками по углам, на которой лежал граф дю Бреу де Клар стояла посреди обширного, обнесенного балюстрадой алькова, куда вели ступени.
Подле кровати стояла графиня в дневном платье, но уже причесанная для бала. Ее прекрасные черные волосы были украшены бриллиантами в алой оправе, рубинами, кораллами и огненно-красными цветами, низвергавшимися подобно лаве, ведь по замыслу графине предстояло изображать на балу вулкан. Ее нежная и грустная улыбка вполне подобала обстановке, но как-то не подходила к прическе.
Доктор Абель Ленуар, как мы уже сказали, сидел, обхватив одной рукой запястье больного, а в другой руке держа часы. За прошедшие одиннадцать лет он мало изменился. Его взор был все так же прям и серьезен, вот только в волосах появились серебряные пряди, а в петлице сюртука – розетка Почетного легиона.
Его умные спокойные глаза больше следили за лицом больного, чем за секундной стрелкой.
Жулу лежал, откинувшись на подушки, повернув голову вправо и приоткрыв глаза.
– Прошу вас, Кретьен, – сказала графиня, – разрешите мне разослать посыльных к нашим друзьям и сообщить, что бал отменяется.
– Жар очень силен, – тихо сказал доктор. Губы больного приоткрылись.
– Разрешите! – повторил он.
Нельзя понять, что означало это повторенное графом слово: то ли усилие слабеющего рассудка в надежде осмыслить сказанное, то ли горький, болезненно-насмешливый упрек.
– Оркестр будет под спальней? – спросил доктор.
– Нет, – ответила Маргарита, – оркестр будет далеко, в средней части дома.
– А в комнате под спальней будут танцы?
– Что вы! Ее можно и запереть.
Доктор не спускал глаз с больного, чьи веки оставались закрыты.
— Это ни к чему, – сказал он после минутного раздумья. – От бала графу хуже не станет, вот разве что…
Он замялся.
– …разве что ему не по душе сам праздник… – договорил доктор, поймав вопросительный взгляд Маргариты.
Маргарита воздела к потолку свои прекрасные руки.
– Боже мой! – прошептала она. – Не по душе моему бедному мужу!
Доктор сдержано кивнул, а граф с трудом произнес:
– Нет-нет, вовсе нет, скорее напротив.
Во взгляде врача мелькнуло сомнение.
– Сударыня, – сказал он, – я напишу, что необходимо делать.
Стол графа стоял в другом конце комнаты. Графиня поманила доктора туда.
– Как по-вашему, – тихо спросила она, открывая ящик с бумагой, – что с графом?
– Сердце больное, – отвечал доктор Ленуар, – нервы расстроены, спазмы, крайняя душевная подавленность… Очевидно, сударыня, тому есть причины?
Но встречный взгляд Маргариты, честный и невинный, выражал лишь одно: глубокое горе.
– Ума не приложу, что могло его огорчить, – прошептала она. – Нет, решительно ничего не припоминаю.
– Ладно, сударыня, – прервал ее доктор. – Положим, никакой причины нет.
Он сел за стол.
– Доктор, – снова робко заговорила Маргарита, – мы очень богаты, и я готова отдать половину своего состояния тому, кто спасет моего бедного мужа.
Доктор перестал писать и поднял голову. Перед его доброй, открытой улыбкой Маргарита опустила глаза.
– Сударыня, – сказал он, – долг врача – всегда делать все, что в его силах. Врачу таких наград не надо.
– Он совсем плох? – по-настоящему плача, с трудом проговорила графиня.
– Да, сударыня.
– Неужели до утра не?..
Она не смогла закончить.
Доктор взял перо, начал писать и сухо, с расстановкой произнес:
– Нет, сударыня… Вот разве что…
Второй раз он обрывал речь на этих словах, но тогда вопроса он не дождался; теперь его спросили:
– Разве – что? – с тревогой повторила Маргарита.
– Сударыня, – сказал доктор, – вот указания. Им надо следовать неукоснительно. Завтра днем я зайду.
– Так мы всю ночь будем без вашей помощи? – воскликнула графиня. Внезапно лицо ее озарилось надеждой. – Выходит, вы не согласны с мнением коллег? – спросила она.
– Нет, сударыня, – тихо-тихо произнес Ленуар. – Одно из двух: либо это (он указал на листок) принесет облегчение, либо все разрешится очень быстро.
Графиня тяжко вздохнула. Доктор взял шляпу и перчатки, собираясь уходить.
– Не уходите, доктор, – вдруг еле слышно произнес граф.
Но Маргарита опередила доктора, в один миг очутившись у постели больного.
– Вам что-нибудь нужно, Кретьен?
– Я хочу поговорить с господином Ленуаром наедине, – ответил граф.
Маргарита склонилась над мужем, и косой луч лампы осветил прекрасные черты ее лица.
Доктор задумчиво смотрел на нее.
Он не расслышал, что прошептала она на ухо больному, но ответ прозвучал внятно:
– Я хочу увидеть тебя в этом наряде! Никогда еще я не любил тебя так!
Меньше всего доктор ожидал услышать признание в любви. Лицо его выразило глубокое удивление, смешанное с жалостью.
Маргарита сказала еще что-то, и больной пробормотал:
– Не бойся, я жил и умру твоим рабом!
– И, конечно, моим господином! – поднимаясь, весело произнесла Маргарита. – Доктор, я обещала провести ночь у его постели, но он не хочет. Поэтому я вас оставляю.
Она послала мужу воздушный поцелуй и, проходя мимо Ленуара, добавила:
– У него совсем плохо с головой, доктор! При мне он никогда еще так не бредил!
В ее прекрасных глазах стояли слезы. И опять они были настоящими.
– Он мне сказал… – выговорила она сквозь рыдания, но задохнулась и крепко сжала руку врача. – Мы любили друг друга, господин Ленуар, – сказала она. – Одиннадцать лет счастья… и вдруг эта ужасная, ужасная развязка! Бедняжка потерял рассудок, он умирает безумцем!
– Не тревожься, милый, – обратилась она к мужу, – я сама принесу тебе микстуру. Ах, господин Ленуар, вы бы только знали, как мне тяжело!
Она еще раз сжала доктору руку и вышла. Граф минуту выждал, потом широко открыл ввалившиеся глаза.
– Сядьте сюда, доктор, поближе, – сказал он, – прошу вас.
Ленуар придвинул стул к кровати. Больной продолжал, как бы рассуждая вслух:
– Она сейчас принесет микстуру… сама!
– Да, она так сказала, – откликнулся доктор.
– Она сама! – повторил больной, уставясь в пустоту.
– А вы бы предпочли, чтоб микстуру принес кто-то другой? – спросил Ленуар.
Больной ничего не ответил.
– Мне кажется, – вдруг сказал он, – что попади я снова в родные места, в нашу усадьбу, где на дворе мать кормила кур, где крест в конце улицы, узкие полоски полей, живые изгороди вокруг… Мне кажется, тогда я смог бы снова дышать, надеяться и жить.
– Иногда воздух родных краев и впрямь оказывается целебен, – сказал доктор. – Откуда вы родом?
– Из Бретани, – ответил больной.
– Бретонцы дорожат своей родиной, – задумчиво прошептал Ленуар.
– Я дорожу памятью об отце и матери, – резко перебил граф.
Оба умолкли. Затем больной снова заговорил; голос звучал слабее:
– Там еще живы мои пожилые сестры. Наш отец был благороднейшим человеком, господин Ленуар, а мать – святой. На моей совести тяжкий грех: я предал память тех, кто так любил меня. Да-да, тяжкий грех!
Он снова закрыл глаза.
Снизу доносился приглушенный шум последних приготовлений. То слышался удар молотка, то звук настраиваемого инструмента, а то просто взрыв хохота.
– Как вы думаете, – спросил вдруг граф, – можно вылечить человека, если он очень болен… как я, но не говорит врачу всей правды?
– Можно, – ответил Ленуар, – когда врач догадался, о чем умалчивает больной.
Кретьен Жулу из-под прикрытых век украдкой взглянул на врача.
– У меня чахотка? – спросил он.
– Ничего похожего, господин граф. У вас невроз околосердечной сумки и бронхов, и кашель ваш чисто спазматический.
Больной покачал головой и пробормотал:
– Это мне непонятно. Вы догадались, о чем я вам не смог сказать, господин Ленуар? – с сомнением в голосе прошептал граф дю Бреу.
– Разумеется, – ответил доктор.
Жулу с живостью здорового человека приподнялся на постели, широко раскрыв глаза.
– Вот как? – удивился он. – Разумеется? Вы сказали «разумеется»!?
– Господин граф, – произнес доктор, – вы отравлены.
Кровь отхлынула от щек Жулу, и он пробормотал:
– Но кто же вам сказал? Кто вам это сказал?
– Смею вас уверить, господин граф, мне об этом никто не говорил, но вот уже двадцать лет я занимаюсь тем, что лечу тело, изучая душу больного.
– Если б вы знали, как я ее люблю! – пробормотал Жулу, судорожно сжимая руки под одеялом.
– Я знаю, как вы ее любите, – выразительно произнес Ленуар.
В глазах больного внезапно появился страх.
– Что бы ни случилось, не вините ее, – пробормотал он. – Я исповедовался, как положено христианину; и примирился с Богом, который все прощает… все! Я готов к смерти! Я даже рад, что умру!
– Вы больше ничего не желаете мне сказать? – спросил доктор Ленуар.
– Узнать бы, чем она меня отравила… – пробормотал несчастный, натягивая одеяло на покрывшееся испариной лицо.
– В таком случае, граф, вы должны мне помочь. Попробуем разобраться вместе.
– Разобраться! – повторил Жулу. – Разве медицина не сможет распознать следы яда?
– В вашем случае следов не останется.
– Доктор, она хороша, как ангел, и хитра, как дьявол. Она придумала какой-нибудь новый яд…
– Возможно, – сказал Ленуар с ласковой улыбкой, словно ребенку.
Эта неожиданная улыбка сразу прибавила графу сил.
– Вы думаете, у нее есть сообщники? – спросил доктор.
– Нет… В этом деле нет.
– А в другом?..
Доктор замолк.
– Обещайте, что не причините ей зла, – умоляюще произнес Жулу. – Мысль, что хоть один волосок упадет с ее головы, доставляет мне невыразимые страдания.
– Однако мысль убить ее не раз приходила вам в голову? – еле слышно промолвил доктор.
– О да! Много раз! – воскликнул больной, прижимая ладонь ко лбу. – Она превратила меня в ничтожество.
– Господин граф, – строго заговорил Ленуар, – я врач; все, что я слышу, остается между больным и мной.
Граф протянул ему дрожащую холодную руку.
– Чтобы вас отравить, – продолжал доктор, – надо было подмешивать нечто в вашу еду или питье, и какие-то движения могли вызвать у вас подозрения. Было такое?
– Да… И я видел эти движения.
– При каких обстоятельствах?
– Вечером, когда пили чай… У нас были гости, наши общие знакомые…
– Возможно, и мои тоже, – со странным выражением сказал доктор.
Жулу промолчал.
Ленуар улыбался по-прежнему.
– И чай показался вам горьким? – снова спросил он.
– Я решил, что сошел с ума, – пробормотал Жулу. – Ведь в иные минуты она тоже меня любит – пылко, самозабвенно!
– Будем считать это бредовыми подозрениями, – сказал доктор, – но что их вызвало? Какой привкус был у чая?
– Никакого.
Доктор придвинулся еще ближе к больному.
– Сударь, – сказал он, принизив голос, – я очень давно знаю вас и вашу жену.
Жулу насторожился.
– Не бойтесь меня, – продолжал доктор. – Мое дело – исправлять зло, причиненное дурными или заблудшими людьми, а вовсе не карать виновных. А удивляться нечему, господин граф, ведь на свете тысяча дорог, которые сходятся, но так и не пересекаются. Мы даже не подозреваем, сколько внимательных глаз наблюдает за каждым нашим поступком. Если бы меня к вам не позвали, я бы не пришел, хоть играю не последнюю роль в судьбе этого дома. Ваше счастье, граф, что вы сейчас лежите в постели. Повторяю: не надо меня бояться, я не желаю вам зла.
Бедный Жулу вовсе не боялся, но был в полном недоумении. Тайный смысл слов врача ускользал от него.
– У вашего чая, – произнес вдруг доктор, – потому не было никакого привкуса, что туда ничего не подсыпали. И все ж, не случись меня, вы бы умерли от отравления.
Больной не мигая уставился на него.
– Вы же знаете, что она хочет стать герцогиней де Клар, так ведь? – тихо, но проникновенно произнес Ленуар.
На висках Жулу выступили крупные капли пота.
– Вас беспрестанно тревожит одна дикая мысль, доводящая вас до безумия, – продолжал доктор. – Я же сказал: жизненные пути нередко сходятся, да еще как. В ночь, когда вы пьянствовали в доме Корней, я сидел у постели бедного студента, который дорого заплатил за некие невинные шалости. И из комнаты несчастной женщины, сына которой вы закололи, выходил тогда тоже я.
Страшный крик вырвался из груди Жулу.
– Клянусь честью и Господом нашим, – вставая, сказал Ленуар, – я пришел лишь затем, чтобы вылечить вас. Других намерений у меня нет.
Но выражение страха не исчезло с лица Жулу.
– Вот тогда-то она и отравила вас, граф, – вздохнул Ленуар, коснувшись рукой его лба и не сводя отныне с графа пристальных глаз.
Больной бессильно откинулся на подушку, и черты его внезапно прояснились, словно он неожиданно испытал большое облегчение.
– Спасибо, – прошептал он. – О да, вы не желаете мне зла!
– Стоя у постели несчастного студента, – продолжал доктор, – я услышал странные, поразившие меня слова. Вы тогда сказали: я «первый муж» Маргариты…
Из груди Жулу вырвался стон. Доктор же продолжил:
– Ваш чай, господин граф, ничем не был отравлен, кроме этих слов. Маргарита Садула отравительница не простая; она убивает оружием невидимым, метким, испытанным, не оставляющим следов. Вскрытие трупа не в силах обнаружить мысли или слова, а ведь мысли и слова могут убить даже самого здорового человека.
Жулу задумался. Он был мрачен и изнурен напряженной работой мозга.
– Вы назвали ее Маргаритой Садула, – пробормотал он.
– Я вам сказал, – с горькой усмешкой произнес доктор, – что очень давно знаю вашу жену. Тринадцать лет назад в Париж прибыл совсем юный лихой морской офицер по имени Жюльен Ленуар…
– Жюльен! – задохнулся Жулу. – Жюльен Ленуар! Это был ваш брат?!
– Маргарита Садула была тогда сущей красавицей, вы, конечно, помните, – сказал доктор, – и между двумя молодцами произошел поединок. Они дрались в кафе на углу улицы Кампань-Премьер и бульвара Монпарнас, на столе, где у каждого было места ровно столько, чтобы убить иль быть убитым. Вы угадали, господин граф, Жюльен был мне братом, и его смерть – величайшая утрата всей моей жизни.
– И вам ведомо, кто был его соперник? – срывающимся голосом спросил больной.
Доктор наклонился к нему, дружески погладил по плечу и сказал:
– А лежавший одиннадцать лет назад в крови на углу Кампань-Премьер и бульвара Монпарнас в последнюю ночь карнавала, он разве вас не простил?
– О! – только и смог выговорить Жулу. – Вам все известно! Маргарита погибла!
– Я уже говорил и повторю снова, – спокойно и медленно произнес Ленуар, – карать не мое дело. Если эта женщина не будет становиться на моем пути, и не будет мешать делать добро, пусть живет без опасений и пусть у нее будет достаточно времени для покаяния!
– Она раскается! – воскликнул Жулу. – Она уже раскаивается! Мы говорили об этом. Знали бы вы, какие бездны нежности скрывает эта мятущаяся душа, хотя временами кажется, что ею движет сам черт. Чтобы ее узнать, надо прожить с ней рядом долгие годы. А вы видели одну кровавую сторону ее жизни…
– Я вижу вас на этой кровати, похожего в ваши тридцать четыре года на изможденного, умирающего старика. И это вы, Жулу, граф дю Бреу! А ведь в вашем роду живут чуть ли не до ста лет!
– Клянусь, – сказал больной, умоляюще сложив руки, – она очень добра ко мне последние дни. Спросите у принцессы Эпстейн! Я не подозреваю ту, что вернула мне совесть. И никогда – слышите! – никогда она не причинила зла Ните де Клар. Знаете, что она решила? Она так великодушна, она хочет соединить Ниту и Ролана, который имеет право владеть всем… Она сама мне сказала…
– А вы и поверили! – задумчиво пробормотал доктор.
– Как же мне ей не верить? – простодушно спросил Жулу. – Она видит, что проиграла, она испугалась, хочет искупить вину.
– Не в характере Маргариты Садула признавать себя побежденной, – словно размышляя вслух, сказал доктор.
– Вы ее враг, господин Ленуар, – сказал Жулу, – вам есть за что осуждать ее, но клянусь вам, она очень переменилась!
– Только что я слышал, – сказал доктор, как вы говорили: «Она сейчас сама принесет микстуру», и голос ваш при этом дрожал.
– Да, конечно, у меня с головой неладно… Вы тоже поддались этому глупому страху? Я считал, что отравлен, а это не так!
– Это так и есть!
– Но не в том смысле!
– В том самом! – отрезал доктор.
– Хорошо же, – воскликнул больной. Щеки его пылали, глаза блестели. – Я буду ее защищать, господин Ленуар, защищать от вас. Она снова со мной, делится своими секретами, она доверяет мне…
– Последние три дня!
– Разве во времени дело?
– От времени многое зависит, господин граф, – перебил Ленуар, жестом повелевая ему молчать. – Весьма многое, а у меня его нет. Вы отравлены. Напрасно я пытался подсластить горечь противоядия, которое вам предстоит испить. Маргарита Садула хочет стать герцогиней де Клар. Сегодня она желает этого больше, чем вчера. Только что Маргарита Садула спросила меня, доживете ли вы до завтрашнего полудня. Она спешит. Уходя из этой комнаты, она показала степень доверенности, которую она к вам последние дни питала: она так боялась, что вы что-нибудь мне разболтаете, что шепнула мне на ухо с той интонацией, с какой предупреждают о ямах на дороге: «Не слушайте несчастного, он не в себе».
«ПОДОБНОЕ ИСЦЕЛЯЕТСЯ ПОДОБНЫМ»
Так прошел час. Порой доктору Ленуару казалось, что в коридоре, ведущем в глубь дома, слышатся чьи-то крадущиеся шаги. Теперь они с графом беседовали совсем тихо. За этот час закончились последние приготовления к балу. Умолкли молотки, их сменила разноголосица настраиваемых инструментов. Несколько сельских экипажей, громыхая, катились по камням двора.
Обитатели загородных поместий имеют обыкновение приезжать загодя, до полуночи, когда зажигают свечи. Иные всезнайки предрекают, что паровой тяге, которая соединяет народы и позволяет найти применение запасам каменного угля, суждено вытеснить провинциальные колымаги. Сделаем вид, что согласны.
Доктор по-прежнему сидел у изголовья графа. Граф был очень бледен, но глаза его, оставаясь печальными, смотрели ясно и решительно.
– Я узнал его сразу, – сказал он. – Вы были совершенно правы. Именно в ту ночь она влила яд в мою кровь. И вместе с ядом – огонь. Когда я спускался вслед за ним с лестницы, в висках у меня стучало. В тот вечер мы с ней поссорились, надавали друг другу пощечин. Вы знаете, меня прозвали Дураком; я и впрямь был драчун и дурак. Когда доходило до рукоприкладства, я любил ее как никогда! Я ревновал ее к этому юноше и, хоть ни разу его не встречал, знал, что он часто у нее бывает. Маргарита говорила, как он красив. В тот вечер было видно, что она готова влюбиться, впервые в жизни влюбиться по-настоящему. Двадцать тысяч франков были для меня ничто, я и не думал об этих деньгах… Как сейчас вижу место, где он поскользнулся. Я навалился на него, увидел страдальческое, прекрасное лицо. Спустя одиннадцать лет, представляете, я узнал его с первого взгляда!
– И я тогда же снова нашел его, – пробормотал доктор.
– Согласитесь, это судьба, – вслух подумал больной, – что Ролан и Нита встретились именно там, меж богатой усыпальницей де Клар и скромной могилкой той несчастной женщины. Последнее время, когда остаюсь один, меня очень часто навещает мать; отец еще ни разу не приходил. Думаю, он так и не простил мне. Послушайте, доктор, до меня ни один дю Бреу не замарал этого имени, которым отец дорожил так, будто был королем. Перед смертью я должен совершить нечто, чем смогу заслужить прощение отца.
Во время этой длинной тирады мысли графа часто перескакивали с одного на другое, всякий раз возвращаясь к тому, что снедало его; доктор Абель Ленуар внимательно слушал.
– Однажды мне пришла странная мысль и с тех пор все преследует меня, – сказал больной, отведя взгляд. – Хоть я еще в своем уме. Когда он протянул мне руку, я полюбил его как сына, как брата… его самого, их союз с Нитой, прелестным ребенком, воскресившим мою душу… Господин Ленуар, загляните сюда под перину, прошу вас.
Доктор приподнял перину и увидел карнавальный костюм Буридана: фуфайку с разрезами, штаны в обтяжку, колпак и башмаки с загнутыми носами. Граф заговорил снова:
– Я не безумец; Я храню этот хлам, потому что, увидя его в решающий момент, Маргарита должна образумиться. Я написал Господину Сердце, ибо не мог пойти к нему, и просил быть нынче ночью в таком же костюме. На то есть две причины, думаю, хоть с одной вы согласитесь. Начну с первой. Да, это лишь наивная блажь: хочу увидеть этого юношу таким, каким он был в тот вечер, и вспомнить, каким был я сам; попрошу обнять меня и повторить еще раз слова прощения. Не спешите осуждать меня, есть и другая причина: люди, о которых мы с вами сейчас говорили, Черные Мантии, что-то затевают. В точности не знаю, но сердцем чую, готовится насилие, хотя дом де Клар не лучшее место для этого. Правда, постановщик этой драмы столь дерзок, что ему все нипочем. Мой костюм должен помочь мне охранять юношу, а то и заслонить его от опасности или даже при случае подменить.
Доктор Ленуар нахмурился.
– Но о какой опасности вы говорите?
Больной только собрался ответить, как в дверь, ведущую во внутренние покои, тихонько постучали. Вошла камеристка графини с микстурой.
– Госпожа графиня, – сказала она, – просит господина графа ее извинить. Она переодевается к балу, но хочет, чтобы господин граф принял лекарство вовремя. Она поднимется к вам узнать, как дела, лишь только будет готова.
Ленуар взял микстуру у камеристки. Когда та ушла, больной потребовал:
– Покажите!
Ленуар протянул ему пузырек, обычный аптечный пузырек, распространявший тот тяжкий запах, которым разит из дверей любой аптеки. Отвратный запах! Прогресс, коего задача сделать мир чище и приятней, непременно должен нас от него избавить.
Жулу глянул на пузырек и сказал:
– Он побывал в ее руках. – Потом добавил: – Я лучше приму другое лекарство. Кажется, мне стало лучше.
Другое лекарство было в кармане доктора Ленуара; видимо, Жулу уже принимал его, пока они беседовали.
– Да, час прошел, пора, – сказал доктор, глянув на часы.
Однако прежде он вытряхнул несколько капель аптечного варева в стакан и выплеснул их в огонь, а пустой стакан поставил на ночной столик.
Проделав все это, доктор Ленуар вынул сафьяновую коробочку. Такие коробочки нынче известны всякому, хотя одни восхищаются ими, другие беспрестанно бранят, причем своей славе коробочки обязаны скорее хуле гонителей, чем восторгам приверженцев. Эти превозносимые и проклинаемые коробочки, которыми теперь лечится добрая половина Парижа, проникли в министерские кабинеты да и кое-куда повыше, и всюду, куда ни попадут они, рассеивается зловонный дух древней фармакопеи. Итак, доктор извлек коробочку.
В наше время коробочки удостоились официального признания, а на их крышках красуется тисненное золотом изречение, ставшее девизом великого ученого по имени Ганнеман: «Подобное исцеляется подобным».
Заметим: в свое время граждане Лейпцига изгнали великого Ганнемана из своего города, швыряя в него камнями, а ныне отлили ему в бронзе памятник и поставили на главной площади. Таков людской обычай – что в Лейпциге, что в любом другом уголке мира.
В 1843 году Ганнеман был еще жив, а его коробочки запрещены.
Но не станем разглагольствовать о медицине, чтобы не добавлять в общий хор голос очередного невежи! В науках мы не сильны, однако в успехе кое-что смыслим, пусть даже причастились к нему лишь тем, что горячо рукоплескали нашим более удачливым собратьям.
Поверьте, дело именно в этом, ибо коробочки (вопреки уродству и заумности прицепившегося к ним словечка «гомеопатия») имели самый шумный и головокружительный успех, какой нам довелось наблюдать за нашу жизнь.
Из коробочки был извлечен и положен на язык больного крошечный шарик, предмет злорадных насмешек. Никакого чуда не произошло.
Только скажи вам кто теперь, что этот больной при смерти, что недуг может убить его нынче же ночью или наутро, вы бы сочли это глупой шуткой.
– Я всецело доверяю вам, доктор, – помолчав, сказал Жулу. – Я вам все скажу. К Маргарите меня влечет необъяснимая страсть. Так было всегда, с первого дня. Я ненавижу и люблю ее одновременно. Прежде, когда меня звали дураком, обнимая ее голову, я жаждал швырнуть ее на пол и растоптать, а миг спустя был готов тысячу раз умереть за нее.
Теперь доктор слушал его несколько рассеянно. Внезапно он переменил разговор:
– Так вы уверены, что Господин Сердце придет на бал?
– Не сомневаюсь, – отвечал Жулу. Доктор Ленуар глубоко задумался.
Меж тем шум на первом этаже и во дворе нарастал. Послышались шаги – одни в коридоре, другие – в конце аллеи, соединявшей покои графа с домиком принцессы.
Доктор прислушался.
– У вас не найдется еще какого-нибудь маскарадного костюма? – спросил он и поправил перину, пряча костюм Буридана.
– Тут есть несколько домино, – сказал граф.
– Хорошо, – сказал доктор Ленуар. – Нынче я не буду отлучаться далеко и самолично принесу вам третью порцию лекарства.
Он отодвинул свой стул от постели больного, и тут обе двери одновременно распахнулись.
Через внутреннюю дверь в комнату вступил вулкан; дверь из сада впустила «летнее облако».
Это было нечто неописуемое, не знаю, как и назвать: два изумительных пышных букета из газа, атласа, кружев и драгоценностей. Графиня ослепляла; Нита была само очарование.
Обе вошли без масок.
Маргарита подбежала к своей воспитаннице и схватила за руку. Доктор в восхищении поклонился обеим.
– Давно не имел чести видеть вас, принцесса, – сказал он.
– Как? Вы знакомы? – удивилась графиня.
– Доктор Ленуар! – воскликнула Нита. – И вправду давно! Я тогда была маленькая, покойный отец так часто рассказывал мне о вас.
Она протянула Ленуару прекрасную ручку, и тот коснулся ее губами.
– Сударыня, – сказал он, беря шляпу и откланиваюсь, – счастлив сообщить вам, что нашему больному намного лучше.
– Чудно, чудно! – вскричала Нита, подставляя графу лоб для поцелуя. – А то и праздник не праздник!
Граф поцеловал ее и шепнул:
– Я должен его увидеть… Во что бы то ни стало!
Маргарита тоже подошла к графу и выразила свою радость (ибо на лице ее была написана радость), но сдержаннее. Посмотрев на нее, доктор сказал:
– Можете преспокойно заниматься гостями, сударыня, я берусь присмотреть за графом и всячески за него ручаюсь.
Нита подошла и благодарно пожала ему руку. Графиня побледнела, на ее лице отразилась тревога.
– Благодарю вас, – проникновенно сказала она. – Надеюсь, доктор, Господь воздаст вам за ту радость, которую вы нам доставили.
Доктор поклонился и вышел.
Графиня и принцесса переглянулись. Они очень редко проявляли нежные чувства друг к другу, но на сей раз Нита бросилась Маргарите на шею; та прижала ее к сердцу, потом тихонько сказала:
– Не стоит слишком ликовать, милое дитя. Лучше бы ему не знать, какой опасности он подвергался… а может, подвергается и сейчас, – добавила она, целуя Ниту. – Врачам случается ошибаться.
Граф уселся на постели.
– Подойдите обе, подойдите ближе, хочу вами полюбоваться! До чего же вы хороши!
– Начнем с Ниты, – воскликнула Маргарита, притягивая принцессу за руку к алькову. – Ну-ка, девочка, повернитесь, теперь вот так… Дайте ему наглядеться!
Она заставила Ниту несколько раз повернуться. Жадным и проницательным взглядом она изучала костюм своей воспитанницы.
«Все так; я ничего не забыла!» – думала она.
– Теперь ваш черед, графиня, – произнес дрожащим голосом больной.
Маргарита встала в скрестившихся лучах ламп, гордо приосанясь. Трудно поверить, но ее сказочная красота и впрямь затмевала дивный цветок, раскрывшийся рядом с ней, – Ниту де Клар принцессу Эпстейн.
Нита восхищенно проговорила:
– О, сударыня! Кажется, я впервые вижу вас!
– Я уже стара, – смеясь, сказала Маргарита. – Что скажешь, Кретьен? Вот уж одиннадцать лет, как мы с тобою счастливы!
Граф умоляюще протянул к ней руки, прося подойти ближе.
Нита поправляла перед зеркалом газовую вуаль, окутавшую ее прозрачным покровом.
– Прошу тебя, Маргарита, – прошептал Жулу, целуя ее, – прошу тебя, будь хоть сегодня доброй. Ради других, ради тебя самой. Мы так неожиданно разбогатели. Прошу тебя, умоляю, остановись!
Маргарита зажала его голову в ладонях и устремила на него колдовской взгляд.
– Ты уже здоров, – сказала она, – ты поправишься. Я вижу, я уверена! Я готова полжизни отдать за доктора Ленуара. Одного тебя, слышишь, только тебя я любила по-настоящему, мой драчун, мой король. Жулу! Я хочу, чтобы ты стал герцогом де Клар.
Глаза больного блеснули. Снова его трясла лихорадка. Меж тем графиня продолжала:
– Только не мешай мне устроить наше будущее. Ты превратишься в помеху, а тебе хорошо известно: все помехи на моем пути я сметаю. Кретьен, ты меня не знаешь. Я люблю тебя страстно, эта страсть душит меня ночью и днем. Я мечтаю возвеличить тебя на зависть и восхищение всем, возвысить тебя так, чтобы на тебя смотрели только снизу вверх, мне нужен повелитель, слышишь, и я хочу, чтоб этим повелителем был ты!
Глаза ее исступленно пылали.
Тут снизу мощно и зазывно грянул оркестр.
– Вы идете, сударыня? – спросила Нита, не в силах устоять на месте.
Ведь она была молода и ей так хотелось танцевать!
Граф дрожал всем телом. Под завораживающим взором Маргариты его решимость размякала и таяла. Она улыбнулась, прекрасная, как горячечное видение, и больной прошептал побелевшими губами:
— Значит, тебе нужно еще одно преступление?
Маргарита поцеловала его в глаза.
– Отдохни, – сказала она, – и положись на меня. Я люблю тебя, люблю!
Она упорхнула, оставив на его устах вкус смертельного поцелуя, подхватила Ниту под руку, и они унеслись, словно вихрь цветочных лепестков, поднятый в небеса порывом августовского ветра.
Сраженный граф рухнул на подушки. Прикажи она ему сейчас убить доктора Ленуара, его спасителя, он бы не задумался!
Лазурно-розовое облако и багряное полыхание, Нита и Маргарита, плыли по коридору, как грезы зачарованной любви.
Мелодия бала нарастала. Вам приходилось слышать его в пьянящие часы юности?
Чарующие, влекущие звуки слагаются в гармонию чистую и сильную, как страсть, что играет вашим сердцем подобно пальцам, исторгающим трели из трепетных струн.
То была воплощенная в звуках радость, слегка кружащая голову, рождающая смутное неодолимое томление.
Блаженны лежебоки, ни разу не вкусившие этого детского восторга! Блаженны и те, кто сам постиг премудрости бала!
Бал это юность. Поэты, истинные поэты, провозглашают искусство ради искусства. Юность танцует ради танца, и мир меркнет перед его пьянящим исступлением.
