Поль Феваль
Карнавальная ночь
Ролан пристально смотрел на него: Комейроль покраснел и заговорил снова, прикидываясь, что балагурит:
– Ах беда какая! Похоже, у вас пистолеты всегда заряжены, господин герцог! Хорошо, я этого не говорил, молчу. Все ваши пачкуны – сущие херувимы. На вкус и цвет товарища нет… Так вот, задавшись тем вопросом, я как-то утречком отправился на базар прикупить сведений, нет, не в полицию, честное слово! Принес полную корзину знаний – и совсем задешево! Всю вашу историю, начиная с человека, переодетого в женскую одежду, которого нашли валяющимся под фонарем, здесь рядом, на улице Сорбонны, и до безымянной могилки на кладбище Монпарнас, включая красавчика, что скачет за экипажем дам де Клар в лесу.
Жафрэ чуть-чуть потер руки. Ролан опустил глаза. Но стоило бывшему «королю» Комейролю замолкнуть, Ролан поднял глаза и зевнул по весь рот.
– Это все? – спросил он скучающим голосом.
– Вы не поверите, милостивый государь, – отвечал Комейроль, – но, прежде чем продолжить, позвольте в двух словах осветить наше собственное положение, мое и моего приятеля Жафрэ, ибо, по совести, мы как с луны свалились. Есть в Париже одна юная княжна, у которой огромное состояние, каковое состояние ей не принадлежит. А, вот вы и насторожились; отрадно видеть для вас и для нас. И есть в Париже один молодой человек, нищий, как Иов, которому его родители забыли дать имя…
– Короче, – сказал Ролан.
– Охотно: я хотел только добавить, что сей молодой человек обожает юную княжну; больше ни слова. И есть в Париже один дом… торговый, если угодно, которому достались… в наследство, смею предположить, грамоты, передающие другой голове право собственности на неисчислимые блага, которыми обладает юная княжна. Надеюсь, вы понимаете?
– Вполне. У вас нет под рукой другой головы, господа?
Добряк Жафрэ выразительно посмотрел на Ролана.
– Э! Э! – сказал «король» Комейроль. – Голова-то… сыщется. Но, в конце концов, неважно, вы нам подходите!..
– Прошу подытожить.
– Извольте! Тут все одно за одно цепляется, как в часах, и теперь нам нужно не более двух минут. Хорошо бы, просто необходимо, чтобы вы дали нам ответ с полным сознанием дела, ибо мы продвигаемся чуть-чуть, как считаешь, Жафрэ?
– Весьма, – отвечал тот. – Мы очень даже сильно продвигаемся!
– А те, кто будут не на нашей стороне, – продолжал бывший главный письмоводитель угрожающе-серьезным тоном, – будут против нас. Это ясно, как считаешь, Жафрэ?
– Боже меня сохрани, – пробормотал друг пернатых, – если я хоть раз хоть муху обидел!
– Я о мухах и не говорю, – заговорил снова Комейроль. – И есть еще один старый граф, вообразите себе: из тыщи прохожих выберите первого попавшегося и скажите на ушко: мне все известно! И он вам отдаст кошелек, часы, носовой платок, только чтобы не отвели его в участок. А у нас и получше есть. Это было в средопостную ночь, в тысяча восемьсот тридцать втором году, часов эдак в четыре-пять утра, когда вас нашли-то под фонарем, Господин Сердце, тут рядом, под окнами Добряка Жафрэ…
– В шесть, – поправил Ролан.
– Той же ночью было совершено убийство на улице Нотр-Дам-де-Шан.
Лицо молодого человека невольно оживилось.
– Убили бедного парня, – продолжал Комейроль, отчеканивая каждое слово, – которому, по правде говоря, просто не повезло. Его уже пытались прирезать за три недели до того, на бульваре Монпарнас, в ночь карнавального вторника на среду.
– А, – сказал Ролан, отчасти успокоившись, отчасти захваченный врасплох. – И на второй раз он, полагаю, скончался?
– Так точно! В тот вечер, я имею в виду в карнавальный вторник, один молодой человек заявился в контору нотариуса Дебана на улице Кассет, и там был один писарь, который знал, что господин Дебан пообещал, бедолага, выдать, за двадцать тысяч франков, доверенные ему грамоты. С той поры он низко пал, бедный Дебан. Ничего-то он не умел толком делать. Титулы стоили почти четыреста тысяч ливров ренты. Славный кусок, скажи, Жафрэ?
– Сколько добра можно сделать… – пробормотал тот с серьезной миной.
– Птичкам! – закончил за него Комейроль. – Ну вот! Пока все, Господин Сердце. Убитый с улицы Нотр-Дам-де-Шан был из монастыря Бон Секур, откуда он смылся в платье собственной сиделки. Убийца бросил его переодетым кое-как в костюм Буридана. Все эти подробности отмечены в протоколах следствия, которое было прервано, но которое прокуратура с радостью возобновит, лишь бы ей дали ниточку – хоть с волосок толщиной. У нас ниточка есть, да еще какая: Даво – так звали сиделку – еще жива. Вы бережно хранили, как память, одежду женщины, в которой вас обнаружили без чувств у дверей мастерской Каменного Сердца. Это было отчаянно с вашей стороны и отводило подозрения; но и опасно. Скажите-ка, давно вы не смотрели на ваши реликвии?
Ролан не ответил. Он заметно покраснел, и взгляд его выражал глубокое удивление.
– Если вы соизволите потрудиться и открыть шкаф, вот этот, слева, – продолжал Комейроль с торжествующим видом, – вы убедитесь, что вышеозначенные женские одежды отныне не находятся в вашем распоряжении… И, может быть, вам будет небезынтересно узнать, что Даво их сразу же опознала. Учитывая столь исключительные обстоятельства, милостивый государь, мы полагаем, что вам лучше было бы вести себя с нами более покладисто.
Добряк Жафрэ вздохнул и добавил:
– Когда можно договориться полюбовно, к чему доставлять друг другу хлопоты и неприятности, дорогой Господин Сердце. Разве я не прав?
КАНДИДАТ В ГЕРЦОГИ
Было отчего торжествовать, и наши бывшие письмоводители из конторы Дебана, должно быть, уже решили, что достигли своей цели. В последнюю минуту им удалось поймать Ролана врасплох. До того момента он хранил холодно-безразличный вид – настолько, что сам Комейроль на какой-то миг уже было отчаялся.
Но имя Даво вернуло румянец на бледные Ролановы щеки.
И, когда ему так безапелляционно заявили, что одежда Даво больше не находится в его шкафу, он вздрогнул и снова побледнел.
Ролан был уязвлен столь глубоко и жестоко, что даже не пытался этого скрыть.
После недолгого молчания он поднялся и сунул ключ в скважину платяного шкафа, который стоял слева от входа.
Как только он повернулся спиной, Комейроль и Жафрэ победно переглянулись.
– Готов! – сказал Комейроль.
– Точно в глаз! – добавил Жафрэ, тихонько потирая руки. – Мысль тиснуть тряпки была что надо.
– Сильно! А хочешь, я ему скажу: «Это все по милости моего дружка Жафрэ»!
– Мировую? – предложил покровитель пичужек. – Неохота мне шутить с этим малым! Он явно не промах.
– Он просто великолепен! И он еще себя покажет! Клиент, должно быть, держит за пазухой камень кошмарного размера!
– Целый валун! Тихо: он уже посмотрел.
Глянув в шкаф, Ролан обескуражено прикрыл его. Но обернуться не спешил; казалось, он раздумывал.
– Вовремя пришли! – заговорил снова Комейроль. – Графиня уже подсылала своего Аннибала!
– Там, где эта пройдется, – пробормотал Добряк Жафрэ, вздохнув, – уже так просто корки хлеба не сыщешь!
– Господа, – сказал Ролан, возвращаясь к ним с озадаченным, но нимало не сбитым с толку видом, – я полагаю, что вы люди в высшей степени ловкие, хотя и не надо большой сноровки вытащить несколько забытых тряпок из уединенного дома у человека, который никого не опасается и кому эти жалкие вещи ни на что не нужны, когда б не связанные с ними воспоминания. Но даже будь вы стократ ловчее, будь у вас одновременно все те качества, что делают из людей великих дипломатов и опасных преступников, а также искусных сыщиков, проницательных судей, удачливых военачальников – вам все равно ни бельмеса во мне не понять. Здесь вы столкнулись с небывалой задачей – слышите: небывалой! Человек, которого обвиняли в том, что он целился в своего врага с семидесяти пяти шагов, а он был слеп; другой, на которого наговаривали, что он кричал «да здравствует император в тюрьме» или «да здравствует король на плахе», а тот был нем; и тот еще, которому говорили «ты зарезал человека», а он показывал свои отрезанные по плечо руки, все эти занимательные казусы, хорошо знакомые людям вашего сорта, эти цветы из сада преступлений, где выращивают несуразные алиби и прочие, более хитрые, небылицы, которые я назвал бы «метафизическими алиби», все уловки суда присяжных, все прелести истории исправительных учреждений покажутся вам бирюльками по сравнению с моим случаем. Счастливым случаем! Вы ничего не смыслите в нем, это я вам говорю, и никогда не сможете ничего понять. Я б дал вам лет двадцать пять на поиски ключа этой шарады, чтобы потом вы могли спокойно выбросить свои языки на свалку!
– Вы подумайте! – сказал Комейроль. – Только что вы куда-то спешили, господин герцог, а теперь вот разглагольствуете тут словно адвокат!
– Каждый отбивается как может, – вставил Жафрэ. – Дадим Господину Сердце поболтать.
– Я не отбиваюсь, – отрезал Ролан и уселся, сдержанный и спокойный как никогда. – Сообщаю факт. У меня нет ни малейшего намерения притворяться, что необычность обстоятельств хоть на минуту по-настоящему вывела меня из равновесия. Полагаю, от сложения мира ни с кем не случалось то, что стряслось со мной. Редко что бывает ново под солнцем; я поневоле благословлял необычность моего положения. Добавлю, что, будучи защищен – благодаря некоей чудовищной нелепости – самым неприступным алиби и самыми непреложными доказательствами, какие только можно вообразить, я до сей поры не прибег к открытому судебному разбирательству вовсе не из опасения случайно проиграть его, что мне нисколько не угрожает, но лишь из нежелания публичной огласки. Вследствие этого, господа, я жду ваших предложений, готов их принять или отклонить в зависимости от того, насколько они будут отвечать моим интересам и согласоваться с моею совестью.
– Ничего не понял! – смеясь вскричал Комейроль. – Но да здравствует совесть!
Жафрэ обошелся без околичностей.
– Уважаемый господин сосед, – сказал он, – вы превосходно умеете говорить. Вы закончили? Здесь публика воспитанная, здесь вас никто перебивать не будет.
Теперь Ролан внимательно слушал, наклонив голову.
– Каждый из нас, – заговорил снова Комейроль, меняя тон, – прекрасно понимает, что речь идет о колоссальной сделке. Ради того, чтобы получить не сегодня-завтра титул герцога и огромный доход, вы, разумеется, не станете отказываться от небольшой жертвы, которая вам ничего не будет стоить, поскольку у вас и так ничего нет. С нами, милостивый государь – и я понимаю под этим «мы» собрание нескольких опытных людей, к которому господин Жафрэ и я имеем честь принадлежать, – разглагольствованиями ничего особенно не добьешься, тем более что мы и сами умеем ораторствовать не хуже других. В настоящем же случае, пусть даже мы, скажем, вполне убеждены, что раненый с бульвара Монпарнас и покойник с улицы Нотр-Дам-де-Шан вовсе не одно и то же лицо; возможно, мы очень даже хорошо знаем убийцу; возможно, нам бы хотелось его покрыть, пустить расследование по ложному следу. Я сказал «пустить», а не «направить», ибо уголовное следствие застряло именно в означенном мною пункте. Может быть, прокуратуру уже в то время сбили с толку; может быть, она сбилась с толку сама – неважно: довольно показать ей человека, который носил одежду госпожи Даво, сиделки, чтобы придать новый ход этому подзабытому делу. И не воображайте, что они там, во Дворце правосудия, с радостью забросили это дело: были люди, которые их торопили, в том числе ваш уважаемый покойный дядюшка, генерал герцог де Клар и сестра Франсуаза Ассизская, у которой были длинные руки даже в келье; подлинней любой удочки!
Ролан, приставив кончики пальцев ко лбу и прикрыв глаза, слушал с огромным напряжением, и в то же время мечтал.
– Помните, как там Джордж Браун в последнем действии «Белой дамы»? – вскричал Комейроль, благодушно смотревший на Ролана. – Прекрасный момент!
Он замурлыкал:
– Вот уж знамена видны, Вот уж знамена видны…
– Дорогой коллега, – сказал Жафрэ, – умоляю вас, будьте посерьезнее!
– Отстань, приятель! – отвечал Комейроль. – Нечего выходить на сцену, не выучив роли. Наш первый тенор должен знать имя своего дядюшки и двоюродной бабки, черт возьми! И еще много всякой всячины! Дорогой Господин Сердце, вам когда-нибудь приходилось слышать о Черных Мантиях?
— Как и всем, – отвечал Ролан рассеянно. – Шайка воров.
Жафрэ недоверчиво пожал плечами.
– Приятель, – сурово сказал ему Комейроль, – нечего тут разводить ваш обывательский скептицизм. Я было подумал, что Господин Сердце сам был из этих Черных Мантий – столько вокруг него загадок. Вы не верите, ну и напрасно! Черные Мантии существовали; они и сейчас еще существуют. Их предводители умерли и глава войска исчез, что правда, то правда, но рано или поздно вы увидите представление очередной пьесы. Я говорю о Черных Мантиях, потому что люди, которые вечно судят вкривь и вкось, приписали им изобретение колеса в разгар девятнадцатого века, и вечно повторяли, что их знаменитый «полковник» открыл великую формулу воровской алгебры, которая звучит примерно так: «За каждое совершенное преступление отдай правосудию одного виновника». Это правило еще царь Ирод знал. А Господин Сердце наделен слишком здравым рассудком, чтобы не сообразить, что он как раз, благодаря его особому положению, прекрасно подходит на роль виновника, соответственно великой формуле, и его запросто могут схватить, связать, посадить и бесплатно доставить прямехонько в суд…
– Для возмещения недоимки, – пробормотал Жафрэ, – так будет точнее.
– Теперь переходим к соображениям иного порядка, – продолжал докладчик Комейроль, – ибо всякий вопрос следует рассматривать с двух сторон. Итак, Господин Сердце, или, точнее, господин герцог, без ума влюблен в свою очаровательную кузину принцессу Эпстейн.
– Благоволите оставить эту сторону вопроса, – не сдвинувшись, прервал его Ролан, – я не позволю этого касаться.
– Пусть так! – учтиво поклонившись, сказал Комейроль, – при условии, что все уяснят себе, что этот элемент входит отдельной статьей в нашу бухгалтерию. Я опускаю еще два-три других соображения, не менее щекотливых, и одним махом свожу дебет с кредитом, что же имеет у нас в итоге Господин Сердце? В правой колонке я вижу молодого художника – не Рафаэля, но все-таки – который в уповании будущих благ сидит под вязом, на всякий случай скрывает свое имя, если у него оно вообще есть, и прячется, как страус, засунувший голову под камень, за такую причудливую штуковину, как мастерская Каменного Сердца. Да будет замечено в скобках: стоит только любому из этих пачкунов тихонько шепнуть: «вот она, пожива!», и мастерская Каменного Сердца, когда деваться ей будет некуда, со всех ног ринется сдавать своего человека правосудию. Стоит ли до этого доводить?
– Не будем, – сказал Ролан. – Я с вами согласен. Об этом хватит!
– Хватит так хватит, если вам угодно, не будем об этом, ни о чем не будем, даже о тряпках Даво: дамоклов шкаф. Посмотрим, что у нас в левой колонке. Слева я вижу имя! Целый мешок имен! Титул! Полную корзину титулов! Блестящее положение, целая страница в истории, особняки, замки, леса, деньги, горы денег, пэрство, ибо нужно же положение в обществе!..
– Сколько вы хотите? – перебил Ролан.
– Погодите! Предстоит еще оговорить ряд предварительных условий. Люди без имени бывают нищими, бывают принцами – иногда по случайности, иногда из-за личных качеств. В начале нашего разговора вы заставили нас задуматься, давая ответы, в которых намекали на какие-то таинственные обстоятельства…
– О! – произнес Жафрэ. – У него способности, я ручаюсь!
– У нас даже сложилось впечатление, – продолжал Комейроль, – что вы гонитесь за зайцем и что ваш заяц похож на нашего.
– Какое вам дело, что за блага мне достанутся, – сказал Ролан очень серьезно, – коль я сам готов оплатить мои собственные блага?
Бывшие письмоводители конторы Дебана обменялись вопросительными взглядами, и Жафрэ прошептал тоном на редкость чистосердечного человека:
– Что мы в прятки-то играем? Вскроем карты прямо сейчас!
– Господин герцог, – тут же сказал Комейроль, – в глубине души я придерживаюсь того же мнения, что и мой друг и коллега. Вот мы здесь, собравшись вместе, выясняем, у кого больше власти. Мы сильны, вы, может статься, тоже не из слабых, хотя по виду этого не скажешь. Поднаторевшие в делах люди, такие, как дружище Жафрэ и я, имеют обыкновение никогда не судить о вещах по первому впечатлению, и нам показалось уместным вас, грубо выражаясь, прощупать. Сказать по чести, мы знаем теперь не намного больше, чем до того; со своей стороны, я лишь вынес убеждение, что, имея товар, который мы можем вам предоставить, вы станете герцогом де Клар, и все будет столь безупречно, просто и надежно, что сам дьявол не сможет ни к чему придраться!
– И что же за товар вы можете мне предоставить? – поинтересовался Ролан.
– То, что зовется гражданскими документами, милостивый государь: свидетельство о рождении, свидетельство о браке и свидетельство о смерти Раймона Фиц-Руа Жерси, предпоследнего герцога де Клар, права которого последний герцог, его младший брат, унаследовал, заявив об отсутствии жены и сыновей у означенного старшего брата.
Ролан покраснел второй раз. Ему показалось, что он слышит голос матери в последний день, этот надломленный голос, словно повторяющий урок, который надо затвердить ребенку:
– Свидетельство о рождении, свидетельство о браке и свидетельство о смерти!
И с усилием, ибо была уже совсем слаба, добавляла, откидываясь обескровленным лицом на подушку:
– Все три – на имя Раймона Фиц-Руа Жерси, герцога де Клар!
Комейроль продолжал:
– Герцогиня, жена Раймона, старшего брата, умерла; у нас есть свидетельство о ее смерти; вы ее сын: у нас есть ваше свидетельство о рождении.
Ролан выразительно кивнул.
– И не вздумайте, – продолжал Комейроль несколько нервно, меж тем как Добряк Жафрэ ерзал на стуле, – вообразить, что мы так уж удивлены происходящим или застигнуты врасплох…
– Да что, в конце концов, происходит? – возопил Жафрэ вне себя. – Наткнулись на лицедея похлеще вашего, дражайший, только и всего!
По лицу Ролана пробежала усмешка, которую можно было бы счесть циничной. На какое-то мгновение Комейроль замер, глядя на него.
– Да чтоб меня! – выругался он наконец. – Он так сказал; я бросаю свой язык псам, да и наплевать сто раз! В конце концов, мы искали сходства, и мы его нашли; нам нужен был малый, которого его прошлое привело бы к нам в руки – так у нас он есть! А кто он там – герцог де Клар, антихрист, сам сатана – нас не касается! Он нам отдаст наши три миллиона, а со своими титулами пусть делает, что заблагорассудится! Так-то!
– Если отдаст три миллиона… – коротко начал было Жафрэ.
– А почему бы не отдать? – примирительно прервал его Ролан.
Движением руки он остановил Комейроля, который порывался что-то сказать, и добавил:
– Если титулы того стоят.
– Стоят, стоят! – вскричал Комейроль. – Мы ж это не на ходу выдумали, эту операцию! Ее вынашивали одиннадцать лет, и тот, кому эта идея впервые пришла в голову, об этом знал! Вот уже одиннадцать лет, как состояние владений де Клар было выверено конторой Дебана, чтобы передать бедняге Лекоку; тогда числилось триста пятьдесят тысяч ливров земельной ренты, чистыми! А с тех пор, думаете, вся эта недвижимость упала в цене? Вот в чем суть!
– Ах! – вздохнул Добряк Жафрэ. – Вот уж воистину подарок!
– И как же мы это оформим? – спросил Ролан, поднеся ладонь ко рту, чтобы скрыть легкий зевок.
Комейроль и Жафрэ придвинулись на стульях.
– Нам бы хотелось немного наличными, – сказал Жафрэ.
– Ну вот! – сказал Комейроль. – Будь я один, я б удовольствовался одним словом господина герцога.
– Но вас много! – бросил молодой художник.
– Увы, – сознался Жафрэ с тяжким вздохом.
Ролан встал и сказал небрежно, будто речь шла о самом пустячном деле:
– Думаю, самое разумное будет выдать вам несколько векселей.
– Прекрасно! – подтвердил Комейроль. – Тридцать заемных писем по сто тысяч франков каждое.
– Как подписывать?
– Ролан, герцог де Клар.
– Ах-ах! – улыбаясь сказал молодой художник. – Итак, мое имя Ролан?
– Разумеется, – отвечал Комейроль, – если сведения или воспоминания, которыми вы располагаете, окажутся недостаточны, ибо вы не были с нами вполне откровенны, Господин Сердце, мы предоставим вам все необходимое. За десять лет, как вы понимаете, мы собрали все подробности. Справки мы навели что надо!
– На чье имя выписывать заемные письма? – спросил Ролан вместо ответа.
Теперь поднялся Комейроль, а за ним тотчас Жафрэ. Комейроль произнес, напирая на каждое слово:
– Может, вам покажется странным, но все поручительства должны быть выписаны на имя господина графа дю Бреу де Клар.
– Боже мой, да нет же, – отвечал Ролан, отодвигая свой стул как бы в знак официального прощания, – это ничуть не более странно, чем все остальное.
Наши дипломаты поклонились, а Комейроль повернулся и направился к двери. Жафрэ пятился за ним. Он был сама учтивость.
У порога Комейроль обернулся.
– Полагаю, мы можем считать дело сделанным.
– Само собой разумеется, – добавил Жафрэ.
– Позвольте, – отвечал Ролан, следивший за ними на расстоянии, – я не связывал себя словом. Положением своих дел я в целом доволен, и оно кажется мне прочным. Но у меня были иные виды. Это идет вразрез с некоторыми моими замыслами. Господа, обещаю ответить вам завтра утром: да или нет. Честь имею быть вашим покорным слугою.
Он просто помахал рукой и повернулся спиной.
Пока Комейроль и Жафрэ шли до ворот сада, они не обменялись ни словом. Очутившись на улице Матюрэн-Сен-Жак, Жафрэ решился заговорить; Комейроль ускорил шаг. Он поднялся одним махом по лестнице нового дома и остановился лишь в столовой у Жафрэ.
– Стакан коньяку! – заорал он. – Задыхаюсь!
– Как по-твоему, – спросил Жафрэ, – что он за птица?
Бывший главный письмоводитель выхлебал один за другим два стакана водки.
– Законченный идиот, – отозвался он наконец, – либо редкий прохвост, либо полицейский агент.
«Ангельская» прическа Жафрэ встала дыбом на его заостренном черепе.
– Который из трех? – пробормотал он. Комейроль буркнул:
– Титулы надо запереть в надежный шкаф с секретом и изменить комбинацию шифра. Я б зарыл его на сто футов под землю. Ах! Да чтоб меня! Да чтоб меня! Не будем рисковать! Какого черта этот идиот Лекок дал себя укокошить!
– У нас есть еще графиня… – предположил Жафрэ. Комейроль хлопнул себя по лбу.
– Фиакр! – приказал он. – И галопом к Маргарите!
Оставшись один, Ролан спокойно обошел мастерскую. Солнце уже закатывалось за высокие старинные дома квартала; в декабре сумерки наступают быстро. Ролан долго расхаживал, временами то хмурясь от горьких мыслей, то улыбаясь сладостной мечте. Одиночки, как он, умеют беседовать сами с собой и в безмолвии советоваться со своей совестью.
На часах Сорбонны звонило четыре, когда он остановился перед картиной, скрытой занавесью. Он отодвинул драпировку, и очаровательные лица юных дев, уже описанные нами, показались из-за ткани в последних отсветах сумерек.
В большом городе всегда немало затворников; я бы не колеблясь утверждал, что ни в одной Фиваиде вы не найдете столько пещерных скитов. Можно быть одиночкой, не произнося при всяком удобном случае пошлых и многословных монологов. Сердце Ролана распирало в груди, губы его приоткрылись, глаза блестели, и свет страстных упований озарил его мужественное лицо.
Сад был полон звуков; Ролан нимало не беспокоился, слыша их. Он заранее знал, что мастерская Каменного Сердца чествовала своего главу в Сен-Никез, и уже был готов благосклонно встретить какие угодно сюрпризы. Гул простуженной бронзы Сорбонны еще отдавался в воздухе, когда взрыв шутихи под его окнами возвестил Ролану о начале ежегодных увеселений.
Тотчас на пару молодых улыбчивых лиц, уже вполовину окутанных ночной мглой, вновь пала занавеска, и Господин Сердце, во всем величии своих властных полномочий, сделал шаг к дверям, навстречу почестям, которыми должны были его осыпать.
И вовремя. Мощная вспышка опалила сад, и в тот же миг чудовищный вопль вознесся к удивленным небесам.
– Да здравствует хозяин и гулянка!
Две длинные цепочки подмастерьев с факелами в руках уходили и терялись из виду перед входом в павильон; со всех деревьев, разом освещенных, словно плоды сказочного сада, свисали цветные стекляшки.
– Ага! – произнес Ролан убежденно. – Да, ребятки, такого, я признаюсь, не ожидал! Это похлеще, чем в прошлом году!
В прошлом году Ролан говорил в точности то же самое; но этого было достаточно, чтобы вознаградить труды этих горемык, которые словно большие дети размахивали факелами и снова разражались своими фантастическими выкриками.
Вояка Гонрекен, разумеется, был во главе первой цепочки; второй командовал господин Барюк.
Каждый нес факел в правой руке, держа левую за спиной. Господин Барюк подал знак, и все вытащили спрятанные руки, вооруженные большими букетами. Целый холм цветов вырос перед крыльцом павильона, на котором стоял Господин Сердце.
– Да здравствует хозяин и гулянка!
– А теперь, – сказал господин Барюк, сняв свою мягкую фетровую шляпу, – Вояка, как всегда, произнесет свою извечную речь. Проглотите языки! В этот миг, в этот торжественный момент, не сметь ни чихать, ни кашлять, ни сопеть… А ну!
Тотчас воцарилась полнейшая тишина. И вот уже Гонрекен, сняв шляпу и не без волнения, сделал шаг к помосту. Однако заговорил он не вдруг, ибо тут, ко всеобщему удивлению, господин Барюк, повинуясь знаку Господина Сердце, поднялся по ступенькам маленького помоста.
Сначала господин Барюк улыбаясь слушал, что тихо говорит ему хозяин; но внезапно побледнел и, шатаясь, отступил на шаг назад.
