Платон
Диалоги
b
Аристотель. Выходит, что нет.
Парменид. Значит, единое испытывает все эти состояния, если оно существует.
Аристотель. Как же иначе? Относительное и абсолютное полагание единого
с выводами для иного
Парменид. Не рассмотреть ли теперь, что испытывает другое, если единое существует?
Аристотель. Да рассмотрим.
Парменид. Будем поэтому рассуждать о том, что должно испытывать другое – не-единое, – если единое существует.
Аристотель. Будем.
Парменид. Итак, поскольку другое есть другое по отношению к единому, оно не есть единое, иначе оно не было бы другим по отношению к единому.
Аристотель. Правильно.
c
Парменид. Однако другое не вовсе лишено единого, но некоторым образом причастно ему.
Аристотель. Каким именно?
Парменид. Другое – не-единое – есть другое, надо полагать, потому, что имеет части, ибо если бы оно не имело частей, то было бы всецело единым.
Аристотель. Правильно.
Парменид. А части, как мы признаем, есть у того, что представляет собою целое.
Аристотель. Да, мы это признаем.
Парменид. Но целое единое должно состоять из многого; части и будут его частями, потому что каждая из частей должна быть частью не многого, но целого.
Аристотель. Как это?
d
Парменид. Если бы что-либо было частью многого, в котором содержалось бы и оно само, то оно, конечно, оказалось бы частью как себя самого – что невозможно, – так и каждого отдельного из другого, если только оно есть часть всего многого. Но не будучи частью чего-нибудь отдельного, оно будет принадлежать другому, за исключением этого отдельного, и, значит, не будет частью каждого отдельного; не будучи же частью каждого, оно не будет частью ни одного отдельного из многого. Если же оно не есть часть ни одного, то невозможно ему быть чем-нибудь – частью или чем-то иным – по отношению к сумме таких отдельных [членов], ни для одного из которых оно не есть нечто.
Аристотель. Очевидно, так.
Парменид. Значит, часть есть часть не многого и не всех [его членов], но некоей одной идеи и некоего единого, которое мы называем целым, ставшим из всех [членов] законченным единым; часть и есть часть такого целого.
e
Аристотель. Именно так.
Парменид. Значит, если другое имеет части, то и оно должно быть причастным целому и единому.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Необходимо, значит, чтобы другое – не-единое – было единым законченным целым, имеющим части.
Аристотель. Необходимо.
Парменид. Далее, то же самое относится и к каждой части: части тоже необходимо причастны единому.
158
Ведь если каждая из них есть часть, то тем самым «быть каждым» означает быть отдельным, обособленным от другого и существующим само по себе, Коль скоро это есть «каждое».
Аристотель. Правильно.
Парменид. Но причастное единому причастно ему, очевидно, как нечто отличное от него, потому что в противном случае оно не было бы причастно, но само было бы единым; а ведь ничему, кроме самого единого, невозможно быть единым.
Аристотель. Невозможно.
Парменид. Между тем, и целое, и часть необходимо должны быть причастны единому. В самом деле, первое составит единое целое, части которого будут частями; а каждая из частей будет одной частью целого, часть которого она есть.
Аристотель. Так.
b
Парменид. Но не будет ли то, что причастно единому, причастным ему, как иное в отношении единого?
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. А иное в отношении единого будет, надо полагать, многим, потому что если другое в отношении единого не будет ни одним, ни бульшим, чем один, оно не будет ничем.
Аристотель. Конечно, не будет.
Парменид. А поскольку причастное единому как части и единому как целому многочисленнее единого, то не должно ли то, что приобщается к единому, быть количественно беспредельным?
Аристотель. Каким образом?
Парменид. Посмотрим на дело так: в момент, когда нечто приобщается к единому, оно приобщается к нему не как единое и не как причастное единому, не правда ли?
c
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Но то, в чем нет единого, будет множеством?
Аристотель. Конечно.
Парменид. А что, если мы пожелаем мысленно отделить от этого множества самое меньшее, какое только возможно; это отделенное, поскольку и оно не причастно единому, не окажется ли неизбежно множеством, а не единым?
Аристотель. Да, это неизбежно.
Парменид. Итак, если постоянно рассматривать таким образом иную природу идеи саму по себе, то, сколько бы ни сосредоточивать на ней внимание, она всегда окажется количественно беспредельной[26].
Аристотель. Безусловно, так.
d
Парменид. С другой же стороны, части, поскольку каждая из них стала частью, обладают уже пределом как друг по отношению к другу, так и по отношению к целому и целое обладает пределом по отношению к частям.
Аристотель. Несомненно.
Парменид. Итак, другое в отношении единого, как оказывается, таково, что если сочетать его с единым, то в нем возникает нечто иное, что и создает им предел в отношении друг друга, тогда как природа другого сама по себе – беспредельность.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Таким образом, другое в отношении единого – и как целое, и как части, с одной стороны, беспредельно, а с другой – причастно пределу.
Аристотель. Именно так.
Парменид. А не будут ли [части другого] также подобны и неподобны себе самим и друг другу?
e
Аристотель. Как именно?
Парменид. Поскольку все по природе своей беспредельно, постольку все будет обладать одним и тем же свойством.
Аристотель. Именно так.
Парменид. И поскольку все причастно пределу, постольку все тоже будет обладать одним и тем же свойством.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Поскольку, таким образом, [другое] обладает свойствами быть ограниченным и быть беспредельным, эти свойства противоположны друг другу.
159
Аристотель. Да.
Парменид. А противоположное в высшей степени неподобно.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Итак, в соответствии с каждым из этих двух свойств в отдельности [части другого] подобны себе самим и друг другу, а в соответствии с обоими вместе – в высшей степени противоположны и неподобны.
Аристотель. По-видимому.
Парменид. Таким образом, [все] другое будет подобно и неподобно себе самому и друг другу.
Аристотель Так.
Парменид. И мы уже без труда найдем, что [части] другого в отношении единого тождественны себе самим и отличны друг от друга, движутся и покоятся и имеют все противоположные свойства, коль скоро обнаружилось, что они обладают упомянутыми свойствами.
b
Аристотель. Ты прав.
Парменид. Однако не пора ли нам оставить это, как дело ясное, и снова рассмотреть, если есть единое, окажется ли другое в отношении единого совсем в ином положении или в таком же самом?
Аристотель. Конечно, это следует рассмотреть.
Парменид. Так поведем рассуждение с самого начала: если есть единое, что должно испытывать другое в отношении единого?
Аристотель. Поведем рассуждение так.
Парменид. Разве единое существует не отдельно от другого н другое не отдельно от единого?
Аристотель. Что же из того?
Парменид. А то, полагаю, что наряду с ними нет ничего иного, что было бы отлично и от единого, и от другого: ведь, когда сказано «единое и другое», этим сказано все.
c
Аристотель. Да, все.
Парменид. Следовательно, нет ничего отличного от них, в чем единое и другое могли бы находиться вместе.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Поэтому единое и другое никогда не находятся в одном и том же.
Аристотель. Выходит, что нет.
Парменид. Следовательно, они находятся отдельно (друг от друга]?
Аристотель. Да.
Парменид. И мы утверждаем, что истинно единое не имеет частей.
Аристотель. Как же ему иметь их?
Парменид. Поэтому ни целое единое, ни части его не могли бы находиться в другом, если единое отдельно от другого и не имеет частей.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Следовательно, другое никоим способом не может быть причастным единому, раз оно не причастно ему ни по частям, ни в целом.
d
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. Поэтому другое никоим образом не есть единое и не имеет в себе ничего от единого.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Следовательно, другое не есть также многое, потому что если бы оно было многим, то каждое из многого было бы одной частью целого. На самом же деле другое в отношении единого не есть ни единое, ни многое, ни целое, ни части, раз оно никак не причастно единому.
Аристотель. Правильно.
e
Парменид. Поэтому другое и само не есть два или три, и в себе их не содержит, коль скоро оно совсем лишено единого.
Аристотель. Да.
Парменид. Следовательно, другое ни само не есть подобное и неподобное единому, ни в себе подобия и неподобия не содержит: ведь если бы другое было подобно и неподобно либо содержало в себе подобие и неподобие, то, полагаю я, другое в отношении единого содержало бы в себе две взаимно противоположные идеи.
Аристотель. Это очевидно.
Парменид. Но ведь оказалось невозможным, чтобы было причастно двум то, что не причастно даже одному.
Аристотель. Оказалось.
160
Парменид. Стало быть, другое не есть ни подобное, ни неподобное, ни то и другое вместе, потому что, будучи подобным или неподобным, оно было бы причастно одной из двух идей, а будучи тем и другим вместе, причастно двум противоположным идеям, что, как выяснилось, невозможно.
Аристотель. Верно.
Парменид. Следовательно, другое не есть ни тождественное, ни различное, оно не движется и не покоится, не возникает и не гибнет, не есть ни большее, ни меньшее, ни равное и никакого другого из подобных свойств не имеет; ведь если бы другое подлежало чему-либо такому, оно было бы причастно и одному, и двум, и трем, и нечетному, и четному, а между тем ему оказалось невозможным быть этому причастным, поскольку оно совершенно и всецело лишено единого.
b
Аристотель. Сущая правда.
Парменид. Таким образом, если есть единое, то оно в то же время не есть единое ни по отношению к себе самому, ни по отношению к другому.
Аристотель. Совершенно верно. Относительное и абсолютное отрицание единого
с выводами для единого
Парменид. Хорошо. Не следует ли после этого рассмотреть, какие должны быть следствия, если единое не существует.
Аристотель. Следует.
Парменид. В чем, однако, состоит это предположение: «Если единое не существует»? Отличается ли оно от предположения: «Если не-единое не существует»?
Аристотель. Конечно, отличается.
Парменид. Только отличается или же суждения «если не-единое не существует» и «если единое не существует» прямо противоположны друг другу?
c
Аристотель. Прямо противоположны.
Парменид. А если бы кто сказал: «Если великое, малое или что-либо другое в этом роде не существует», то разве не показал бы он, что под несуществующим он в каждом случае разумеет нечто иное?
Аристотель. Конечно.
Парменид. Так и теперь, когда кто-нибудь скажет: «Если единое не существует», – не покажет ли он этим, что под несуществующим он понимает нечто отличное от иного? И мы знаем, что он хочет сказать.
Аристотель. Знаем.
Парменид. Итак, говоря «единое» и присовокупляя к этому либо бытие, либо небытие, он выражает, во-первых, нечто познаваемое, а во-вторых, отличное от иного;
d
ведь то, о чем утверждается, что оно не существует, можно, тем не менее, познать, как и то, что оно отлично от иного, не правда ли?
Аристотель. Безусловно.
Парменид. Поэтому с самого начала следует говорить так: чем должно быть единое, если оно не существует? И вот, оказывается, что ему, прежде всего, должно быть присуще то, что оно познаваемо, иначе мы не могли бы понять слов того, кто сказал бы: «Если единое не существует».
Аристотель. Верно.
Парменид. Далее, от него должно быть отлично иное, ведь иначе и единое нельзя было бы называть отличным от иного.
Аристотель. Конечно.
e
Парменид. Следовательно, кроме познаваемости ему присуще и отличие. Ведь когда кто говорит, что единое отлично от иного, тот говорит не об отличии иного, но об отличии единого.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Кроме того, несуществующее единое причастно «тому», «некоторому», «этому», «принадлежащим этому», «этим» и всему остальному подобному. В самом деле, если бы оно не было причастно «некоторому» и другим упомянутым [определениям], то не было бы речи ни о едином, ни об отличном от единого, ни о том, что принадлежит ему и от него исходит, ни вообще о чем-либо.
Аристотель. Правильно.
Парменид. Единому, конечно, не может быть присуще бытие. Коль скоро оно не существует, но ничто не мешает ему быть причастным многому, и это даже необходимо.
161
Коль скоро не существует именно это единое, а не какое-либо другое. Правда, если ни единое, ни «это» не будет существовать и речь пойдет о чем-нибудь другом, то мы не вправе произнести ни слова, но если предполагается, что не существует это, а не какое-либо другое единое, то ему необходимо быть причастным и «этому», и многому другому.
Аристотель. Именно так.
Парменид. Следовательно, у него есть и неподобие по отношению к иному, потому что иное, будучи отличным от единого, должно быть другого рода.
Аристотель. Да.
Парменид. А другого рода разве не то, что иного рода?
Аристотель. А то как же?
Парменид. А иного рода – не будет ли оно неподобным?
b
Аристотель. Конечно, неподобным.
Парменид. И Коль скоро иное неподобно единому, то, очевидно, неподобное будет неподобно неподобному.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Таким образом, и у единого должно быть неподобие, в силу которого иное ему неподобно.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. Если же у него есть неподобие по отношению к иному, то не должно ли оно обладать подобием по отношению к самому себе?
Аристотель. Как это?
Парменид. Если бы единое обладало неподобием по отношению к единому, то речь, конечно, не могла бы идти о такой вещи, как единое, и наше предположение касалось бы не единого, но чего-то иного, нежели единое.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Но это не должно быть так.
c
Аристотель. Нет.
Парменид. Следовательно, единое должно обладать подобием по отношению к самому себе.
Аристотель. Должно.
Парменид. Далее, оно также не равно иному, потому что если бы оно было равно, то оно бы уже существовало и, в силу равенства, было бы подобно иному. Но то и другое невозможно, раз единого не существует.
Аристотель. Невозможно.
Парменид. А так как оно не равно иному, то не необходимо ли, чтобы и иное не было равно ему?
Аристотель. Необходимо.
Парменид. Но то, что не равно, не есть ли неравное?
Аристотель. Да.
Парменид. А неравное не в силу ли неравенства есть неравное?
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Стало быть, единое причастно и неравенству, в силу которого иное ему не равно?
d
Аристотель. Причастно.
Парменид. Но ведь неравенству принадлежат великость и малость.
Аристотель. Принадлежат.
Парменид. Следовательно, такому единому принадлежит великость и малость?
Аристотель. По-видимому.
Парменид. Но великость и малость всегда далеко отстоят друг от друга.
Аристотель. И даже очень далеко.
Парменид. Следовательно, между ними всегда что-то есть.
Аристотель. Есть.
Парменид. Можешь ли ты указать между ними что-либо другое, кроме равенства?
Аристотель. Нет, только его.
Парменид. Следовательно, что обладает великостью и малостью, то обладает и равенством, находящимся между ними.
Аристотель. Это очевидно.
e
Парменид. Таким образом, несуществующее единое должно быть причастно и равенству, и великости, и малости.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. Кроме того, оно должно каким-то образом быть причастно и бытию.
Аристотель. Как так?
Парменид. Оно должно быть таково, как мы утверждаем. В самом деле, если бы оно было не таково, то мы говорили бы неправду, утверждая, что единое не существует. Если же это правда, то, очевидно, мы утверждаем это как существующее. Или не так?
Аристотель. Именно так.
Парменид. А так как мы признаем истинность того, что мы утверждаем, то нам необходимо признать, что мы говорим о том, что существует.
162
Аристотель. Непременно.
Парменид. Итак, выходит, что единое есть несуществующее: ведь если оно не будет несуществующим, но что-либо из бытия отдаст небытию, то тотчас станет существующим.
Аристотель. Именно так.
Парменид. Следовательно, единое несуществующее, чтобы быть несуществующим, должно быть связано с небытием тем, что оно есть несуществующее, равно как и существующее для полноты своего существования должно быть связано [с бытием] тем, что оно не есть несуществующее. В самом деле, только в таком случае существующее будет в полном смысле слова существовать, а несуществующее не существовать, поскольку существующее, чтобы быть вполне существующим, причастно бытию, [содержащемуся в] «быть существующим»,
b
и небытию, [содержащемуся в] «не быть несуществующим», и поскольку несуществующее, чтобы тоже быть вполне несуществующим, причастно небытию, [содержащемуся в] «не быть существующим». и бытию, [содержащемуся в] «быть несуществующим».
Аристотель. Совершенно верно.
Парменид. Итак, раз существующее причастно небытию и несуществующее – бытию, то и единому, поскольку оно не существует, необходимо быть причастным бытию, чтобы не существовать.
Аристотель. Необходимо.
Парменид. И если единое не существует, оно, очевидно, связано с бытием.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Следовательно, также и с небытием, поскольку оно не существует.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. А может ли пребывающее в каком-то состоянии не пребывать в нем, если оно не выходит из этого состояния?
Аристотель. Не может.
c
Парменид. Следовательно, все, что пребывает в таком и не в таком состоянии, указывает на изменение?
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. А изменение есть движение; или как мы его назовем?
Аристотель. Движением.
Парменид. А разве единое не оказалось существующим и несуществующим?
Аристотель. Да.
Парменид. Следовательно, оно оказывается в таком и не в таком состоянии.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. Значит, несуществующее единое оказалось и движущимся, так как оно претерпевает переход от бытия к небытию[27].
Аристотель. По-видимому, так.
Парменид. Однако если оно не находится нигде среди существующего, так как не существует, раз оно не существует, то оно не может откуда-то куда-то перемещаться.
Аристотель. Как оно могло бы?
Парменид. Следовательно, оно не может двигаться посредством перемещения.
Аристотель. Конечно, нет.
d
Парменид. Оно не может также вращаться в том же самом месте, так как оно нигде не соприкасается с тем же самым. В самом деле, то же самое есть существующее, а несуществующее единое не может находиться в чем-либо существующем.
Аристотель. Конечно, не может.
Парменид. Следовательно, несуществующее единое не может вращаться в том, в чем оно не находится.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Но единое также не изменяется и в самом себе ни как существующее, ни как несуществующее: ведь если бы оно изменялось в самом себе, то речь шла бы уже не о едином, а о чем-то ином.
Аристотель. Правильно.
e
Парменид. Если же оно не изменяется, не вращается в том же самом месте и не перемещается, то может ли оно еще каким-либо образом двигаться?
Аристотель. Да каким же еще?
Парменид. А неподвижному необходимо находиться в покое, покоящемуся же – стоять на месте.
Аристотель. Необходимо.
Парменид. Выходит, несуществующее единое и стоит на месте и движется.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. Далее, Коль скоро оно движется, то ему весьма необходимо изменяться: ведь насколько что-нибудь продвигается, настолько оно находится уже не в том состоянии, в каком находилось, но в другом.
163
Аристотель. Да.
Парменид. Значит, единое, находясь в движении, тем самым изменяется.
Аристотель. Да.
Парменид. А если бы оно никак не двигалось, то никак и не изменялось бы.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Следовательно, поскольку несуществующее единое движется, оно изменяется, а поскольку оно не движется, оно не изменяется.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Следовательно, несуществующее единое и изменяется, и не изменяется.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. А разве изменяющемуся не дулжно становиться другим, чем прежде, и гибнуть в отношении прежнего своего состояния, а неизменяющемуся – не становиться [другим] и не гибнуть?
b
Аристотель. Дулжно.
Парменид. Следовательно, и несуществующее единое, изменяясь, становится и гибнет, а не изменяясь, не становится и не гибнет. Таким образом, выходит, что несуществующее единое становится и гибнет, а также не становится и не гибнет.
Аристотель. Несомненно.
Парменид. Вернемся опять к началу, чтобы посмотреть, получится ли у нас то же самое, что получилось только что, или другое.
Аристотель. Хорошо, вернемся.
Парменид. Итак, предположив, что единое не существует, мы выясняем, какие из этого следуют выводы.
c
Аристотель. Да.
Парменид. Когда же мы говорим «не существует», то разве этим обозначается что-нибудь иное, а не отсутствие бытия у того, что мы называем несуществующим?
Аристотель. Да, именно это.
Парменид. Разве, называя нечто несуществующим, мы считаем, что оно некоторым образом не существует, а некоторым образом существует? Или это выражение «не существует» просто означает, что несуществующего нет ни так ни этак и как несуществующее оно никак не причастно бытию?
Аристотель. Это – прежде всего.
Парменид. Так что несуществующее не могло бы ни существовать, ни другим каким-либо образом быть причастным бытию.
d
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. А становиться и гибнуть не значило ли: первое – приобщаться к бытию, а второе – утрачивать бытие, или это имело какой-нибудь другой смысл?
Аристотель. Никакого другого.
Парменид. Но что совершенно не причастно бытию, то не могло бы ни получать его, ни утрачивать.
Аристотель. Как оно могло бы?
Парменид. А так как единое никак не существует, то оно никоим образом не должно ни иметь бытия, ни терять его, ни приобщаться к нему.
Аристотель. Естественно.
Парменид. Следовательно, несуществующее единое не гибнет и не возникает, так как оно никак не причастно бытию.
Аристотель. Очевидно, нет.
Парменид. А следовательно, и не изменяется никак: в самом деле, претерпевая изменение, оно возникало бы и гибло.
e
Аристотель. Правда.
Парменид. Если же оно не изменяется, то, конечно, и не движется?
Аристотель. Конечно.
Парменид. Далее, мы не скажем, что нигде не находящееся стоит, ибо стоящее должно быть всегда в каком-нибудь одном и том же месте.
Аристотель. В одном и том же. Как же иначе?
Парменид. Таким образом, мы должны также признать, что несуществующее никогда не стоит на месте и не движется.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Далее, ему не присуще ничто из существующего: ведь, будучи причастным чему-либо существующему, оно было бы причастно и бытию.
164
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Следовательно, у него нет ни великости, ни малости, ни равенства.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. У него также нет ни подобия, ни отличия ни в отношении себя самого, ни в отношении иного.
Аристотель. Очевидно, нет.
Парменид. Далее, может ли иное как-либо относиться к нему, если ничто не должно к нему относиться?
Аристотель. Не может.
Парменид. Поэтому иное ни подобно ему, ни неподобно, ни тождественно ему, ни отлично.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Ну, а будет ли иметь отношение к несуществующему следующее: «того», «тому», «что-либо», «это», «этого», «иного», «иному», «прежде», «потом», «теперь», «знание», «мнение», «ощущение», «суждение», «имя» или иное что-нибудь из существующего?
b
Аристотель. Не будет.
Парменид. Таким образом, несуществующее единое ничего не претерпевает.
Аристотель. Действительно, выходит, что ничего не претерпевает. Относительное и абсолютное отрицание единого
с выводами для иного
Парменид. Обсудим ещё, каким должно быть иное, если единого не существует.
Аристотель. Обсудим.
Парменид. Я полагаю, что иное прежде всего должно быть иным, потому что если бы оно и иным не было, то о нем нельзя было бы рассуждать.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Если же об ином можно рассуждать, то иное есть другое; в самом деле, разве не одно и то же обозначаешь ты словами «иное» и «другое»?
c
Аристотель. По-моему, одно и то же.
Парменид. Разве мы не говорим, что другое есть другое по отношению к другому и иное есть иное по отношению к иному?
Аристотель. Говорим.
Парменид. Поэтому иное, чтобы действительно быть иным, должно иметь нечто, в отношении чего оно есть иное.
Аристотель. Должно.
Парменид. Что бы это такое было? Ведь иное не будет иным в отношении единого, Коль скоро единого не существует.
Аристотель. Не будет.
Парменид. Следовательно, оно иное по отношению к себе самому, ибо ему остается только это, или оно не будет иным по отношению к чему бы то ни было.
Аристотель. Правильно.
Парменид. Стало быть, любые [члены другого] взаимно другие как множества; они не могут быть взаимно другими как единицы, ибо единого не существует. Любое скопление их беспредельно количественно:
d
даже если кто-нибудь возьмет кажущееся самым малым, то и оно, только что представлявшееся одним, вдруг, как при сновидении, кажется многим и из ничтожно малого превращается в огромное по сравнению с частями, получающимися в результате его дробления.
Аристотель. Совершенно верно.
Парменид. Итак, в качестве этих скоплений иное есть иное по отношению к самому себе, если вообще существует иное, когда не существует единого.
Аристотель. Совершенно верно.
Парменид. Итак, будет существовать множество скоплений, из которых каждое будет казаться одним, не будучи на самом деле одним, поскольку не будет единого?
Аристотель. Да.
Парменид. И будет казаться, что существует некоторое их число, поскольку каждое из них – одно, при том, что их много.
e
Аристотель. Именно так.
Парменид. И одно в них покажется четным, другое нечетным, но это противно истине, поскольку единого не существует.
Аристотель. Конечно, противно истине.
Парменид. Далее, как было сказано, будет казаться, что в них содержится мельчайшее, однако это мельчайшее покажется многим и великим в сравнении с каждым из многочисленных малых [членений].
165
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Далее, каждое скопление будет представляться также равным многим малым [членам]; в самом деле, оно лишь в том случае представится переходящим из большего в меньшее, если предварительно покажется промежуточным, а это и будет создавать впечатление равенства.
Аристотель. Естественно.
Парменид. Далее, будет представляться, что каждое скопление имеет предел по отношению к другому скоплению, хотя по отношению к самому себе оно не имеет ни начала, ни конца, ни середины.
Аристотель. Каким образом?
Парменид. А вот каким: когда кто-нибудь мысленно примет что-либо за начало, конец или середину таких скоплений, то каждый раз перед началом окажется другое начало,
b
за концом останется еще другой конец и в середине появится другая, более средняя, середина, меньшая первой, потому что ни в начале, ни в конце, ни в середине нельзя уловить единого, раз оно не существует.
Аристотель. Совершенно верно.
Парменид. А все существующее, какое кто-либо улавливает мыслью, должно, полагаю я, распадаться и раздробляться, ибо его можно воспринять лишь в виде скопления, лишенного единства.
Аристотель. Несомненно.
Парменид. Конечно, издали, для слабого зрения, такое скопление необходимо будет казаться единым, но вблизи, для острого ума, каждое единство окажется количественно беспредельным, коль скоро оно лишено единого, которого не существует. Не правда ли?
c
Аристотель. Это в высшей степени необходимо.
Парменид. Таким образом, если единого нет, а существует иное в отношении единого, то каждое иное должно казаться и беспредельным, и имеющим предел, и одним, и многим.
Аристотель. Да, должно.
Парменид. Не будет ли оно также казаться подобным и неподобным?
Аристотель. Каким образом?
Парменид. А вроде того, как бывает с контурами на картине. Если стать в отдалении, то все они, сливаясь воедино, будут казаться одинаковыми и потому подобными. Аристотель. Конечно.
d
Парменид. А если приблизиться, то они оказываются многими и различными и, вследствие впечатления отличия, разнообразными и неподобными друг другу.
Аристотель. Да.
Парменид. Так же и эти скопления должны казаться подобными и неподобными себе и самим и друг другу.
Аристотель. Несомненно.
Парменид. А следовательно, и тождественными и различными между собой, и соприкасающимися и разделенными, и движущимися всеми видами движения и находящимися в состоянии полного покоя, и возникающими и гибнущими, и ни теми, ни другими, и имеющими все подобные свойства, которые нам уже не трудно проследить, если единого нет, а многое существует.
e
Аристотель. Сущая правда.
Парменид. Вернемся в последний раз к началу и обсудим, чем должно быть иное в отношении единого, если единое не существует.
Аристотель. Обсудим.
Парменид. Итак, иное не будет единым.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. А также и многим, ведь во многом будет содержаться и единое. Если же ничто из иного не есть одно, то все оно есть ничто, так что не может быть и многим.
Аристотель. Верно.
Парменид. А если в ином не содержится единое, то иное не есть ни многое, ни единое.
Аристотель. Конечно, нет.
166
Парменид. И даже не представляется ни единым, ни многим.
Аристотель. Почему так?
Парменид. А потому, что иное нигде никаким образом не имеет никакого общения ни с чем из несуществующего и ничто из несуществующего не имеет никакого отношения ни к чему из иного; к тому же у несуществующего нет и частей.
Аристотель. Правда.
Парменид. Следовательно, у иного нет ни мнения о несуществующем, ни какого-либо представления о нем и несуществующее решительно никак не мыслится иным.
Аристотель. Конечно, нет.
b
Парменид. Следовательно, если единое не существует, то ничто из иного не может мыслиться ни как одно, ни как многое, потому что без единого мыслить многое невозможно.
Аристотель. Да, невозможно.
Парменид. Итак, если единое не существует, то и иное не существует и его нельзя мыслить ни как единое, ни как многое.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. Следовательно, его нельзя себе мыслить также ни как подобное, ни как неподобное.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. И также ни как тождественное, ни как различное, ни как соприкасающееся, ни как обособленное, ни вообще как имеющее другие признаки, которые, как мы проследили выше, оно обнаруживает, ничем таким иное не может ни быть, ни казаться, если единое не существует.
Аристотель. Правда.
c
Парменид. Не правильно ли будет сказать в общем: если единое не существует, то ничего не существует?
Аристотель. Совершенно правильно.
Парменид. Выскажем же это утверждение, а также и то, что существует ли единое или не существует, и оно и иное, как оказывается, по отношению к самим себе и друг к другу безусловно суть и не суть, кажутся и не кажутся.
