Платон
Диалоги
Протарх. Если бы ты выразился яснее, я, может быть, и мог бы следовать за тобой.
24
Сократ. Прежде всего допущенные мною два рода тождественны с теми, которые были обозначены только что – один как беспредельное, другой как имеющий предел. Я попытаюсь разъяснить, каким образом беспредельное есть в некотором смысле множество, с пределом же мы подождем.
Протарх. Давай подождем.
Сократ. Итак, следи за мной. Хотя то, что я предлагаю тебе разобрать, трудно и спорно, все же ты это разбери. Сначала посмотри, можешь ли ты мыслить какой-либо предел относительно более теплого и более холодного, или же обитающие в этих родах увеличение и уменьшение не позволяют дойти до конца, пока они в них обитают. В самом деле, если бы было найдено окончание, то более теплое и более холодное также пришли бы к концу.
b
Протарх. Истинная правда.
Сократ. Итак, мы утверждаем, что в более теплом и в более холодном всегда содержится «более» или «менее».
Протарх. Несомненно.
Сократ. Наша речь всегда обнаруживает, следовательно, что более теплое и более холодное не имеют конца; а если они лишены конца, то, несомненно, они беспредельны.
Протарх. В самой сильной степени, Сократ.
c
Сократ. Ты прекрасно схватил мою мысль, любезный Протарх, и напомнил, что и это «сильно», которое ты сейчас произнес, а равным образом «слабо» должны иметь то же значение, что «больше» и «меньше». Ведь, в чем бы они ни содержались, они не допускают определенного количества, но, всегда внося во все действия «более сильное», чем «слабое», и наоборот, они устанавливают «больше» и «меньше» и уничтожают «сколько». Ибо если бы они, как только что было сказано, не уничтожали количества, но допускали, чтобы оно и все, имеющее определенную меру, водворялось на место большего и меньшего, сильного и слабого, то они сами утрачивали бы занимаемые ими места.
d
В самом деле, ни более теплое, ни более холодное, принявши определенное количество, не были бы больше таковыми, так как они непрестанно движутся вперед и не остаются на месте, определенное же количество пребывает в покое и не движется дальше. На этом основании и более теплое и его противоположность должны быть беспредельными.
Протарх. По-видимому, это так, Сократ. Но нелегко следить за тем, что ты сказал. Вот если еще и еще раз повторить это, может быть, окажется, что и спрашивающий, и вопрошаемый придут к полному согласию друг с другом.
e
Сократ. Ты прав; нужно постараться так сделать. Но вот посмотри-ка, не взять ли нам такой признак природы беспредельного, не то, тщательно разбирая все, мы окажемся многословными…
Протарх. О каком признаке говоришь ты?
Сократ. Все, что представляется нам становящимся больше и меньше и принимающим «сильно», «слабо» и «слишком», а также все подобное этому, согласно предшествующему нашему рассуждению, нужно отнести к роду беспредельного как к некоему единству;
25
ведь, если ты припоминаешь, мы сказали, что, сводя вместе все расчленяемое и рассекаемое, мы должны по возможности обозначать его как некую единую природу.
Протарх. Припоминаю.
Сократ. А то, что не допускает этого, но принимает противоположные свойства, – прежде всего равное и равенство, а вслед за равным – двойное и все, что служит числом для числа или мерой для меры, – мы относим к пределу; кажется, поступая так, мы поступаем правильно. Как ты думаешь?
Протарх. Вполне правильно.
b
Сократ. Хорошо! Какую же идею заключает в себе третий вид, смешанный из этих двух?
Протарх. Я полагаю, ты скажешь мне это.
Сократ. Скажет бог, если кто-нибудь из богов внемлет моим мольбам.
Протарх. В таком случае молись и исследуй!
Сократ. Исследую, и мне кажется, Протарх, один из богов стал теперь благосклоннее к нам.
c
Протарх. Что ты разумеешь? Где у тебя доказательство этого?
Сократ. Сейчас разъясню. Ты же следи за моим рассуждением.
Протарх. Говори, пожалуйста.
Сократ. Мы только что произнесли слова: «более теплое» и «более холодное». Не так ли?
Протарх. Да.
Сократ. Прибавь к ним «более сухое» и «более влажное», «более многочисленное» и «менее многочисленное», «более быстрое» и «более медленное», «большее по размерам» и «меньшее» и все то, что мы раньше приводили к единству природы, приемлющей «больше» и «меньше».
d
Протарх. Ты говоришь о природе беспредельного?
Сократ. Да. Но смешай-ка после этого с ней разновидность предела.
Протарх. Какую разновидность?
Сократ. Ту, что мы только что не сумели свести к единству в соответствии с природой предела, как мы сделали это по отношению к разновидности беспредельного. Но не произойдет ли с ней теперь того же самого? Если мы сведем воедино обе эти [разновидности], то обнаружится и она.
Протарх. Что ты имеешь в виду?
e
Сократ. Я говорю о разновидностях: «равное», «двойное» и прочих, которые устраняют различие противоположностей и, вложив в них согласие и соразмерность, порождают число.
Протарх. Понимаю. Ты, вероятно, имеешь в виду, что при смешении[21] этих [разновидностей] получаются некие новые роды.
Сократ. Мне кажется, я здесь прав.
Протарх. Продолжай.
Сократ. Разве в болезнях правильное общение этих [разновидностей] не порождает природу здоровья?
26
Протарх. Несомненно, порождает.
Сократ. А в высоком и низком тонах, в ускорениях и замедлениях, которые беспредельны, разве не происходит то же самое: одновременно порождается предел и создается наисовершеннейшая музыка?
Протарх. Безусловно.
Сократ. И когда то же самое происходит с холодом и зноем, уничтожается «слишком много» и беспредельное и порождается умеренное и вместе с тем соразмерное.
Протарх. Как же иначе?
Сократ. Разве не из этого, то есть не из смешения беспредельного и заключающего в себе предел, состоят времена года и все, что у нас есть прекрасного?
b
Протарх. Как же иначе?
Сократ. Я уже не говорю о тысяче других вещей, например о красоте и силе в соединении со здоровьем, а также о многих иных прекраснейших свойствах души. Ведь и наша богиня, прекрасный Филеб, видя невоздержность и всяческую порочность, когда люди переходят предел в удовольствиях и в пресыщении, установила закон и порядок, заключающие в себе предел. Хотя ты и говоришь, что эта богиня[22] приносит терзания, я, напротив, утверждаю, что она приносит спасение. А тебе как, Протарх, кажется?
c
Протарх. Сказанное тобою, Сократ, и мне очень по сердцу.
Сократ. Итак, я назвал три рода, если ты меня понимаешь.
Протарх. Да, думается мне, понимаю. Одно единство ты, по-видимому, называешь беспредельным, а другое – пределом в существующем. А что ты разумеешь под третьим, я не очень-то улавливаю.
Сократ. Потому, любезнейший, что тебя поразило изобилие этого третьего рода. Правда, и в беспредельном есть много родов, но так как они отмечены признаками увеличения и уменьшения, то беспредельное кажется единым.
Протарх. Правильно.
d
Сократ. Что же касается предела, то, с одной стороны, он не заключал множества, а с другой – мы не досадовали на то, что он не един по природе.
Протарх. Да и может ли быть иначе?
Сократ. Ни в коем случае. Но, говоря о третьем, я – смотри – имел в виду все то, что первые два рода порождают как единое, именно возникновение к бытию как следствие ограниченных пределом мер.
Протарх. Понял.
Сократ. Выше нами было сказано, что кроме трех родов нужно рассмотреть еще некий четвертый род. Будем же вести это рассмотрение сообща. Не кажется ли тебе необходимым, что все возникающее возникает благодаря некоторой причине?[23]
e
Протарх. Мне кажется, это так. Да и может ли что-нибудь возникнуть без этого?
Сократ. А разве природа творящего отличается от причины чем-либо, кроме названия, и разве не правильно будет творящее и причину считать одним и тем же?
Протарх. Правильно.
27
Сократ. Между творимым и возникающим мы соответственно только что сказанному тоже не найдем никакого различия, кроме названия. Не так ли?
Протарх. Конечно.
Сократ. Творящее не таково ли всегда по природе, что оно руководит, а творимое, возникая, за ним следует?
Протарх. Совершенно верно.
Сократ. Итак, причина отлична и не тождественна тому, что служит ей при порождении.
Протарх. Разумеется.
Сократ. Далее. Все возникающее и все то, из чего что-либо возникает, составляют три рода?
Протарх. Совершенно верно.
b
Сократ. То же, что созидает все эти вещи, мы назовем четвертым, причиной, так как стало ясно, что это четвертое в достаточной мере отлично от тех трех.
Протарх. Разумеется, отлично.
Сократ. Раз четыре рода определены, правильно будет перечислить для памяти все их по порядку.
Протарх. Конечно.
Сократ. Первый я называю беспредельным, второй – пределом, третий – сущностью, смешанной и возникающей из этих двух. Если я назову четвертым родом причину смешения и возникновения, я не ошибусь.
c
Протарх. Конечно, нет.
Сократ. О чем же мы поведем речь далее? Ради чего достигли мы этих результатов? Не ради ли следующего: мы спрашивали, чему принадлежит вторая награда – удовольствию или разумению. Не так ли?
Протарх. Да.
Сократ. Не будет ли весьма уместно теперь, после того как мы разделили таким образом эти роды, решить то, что было для нас сначала сомнительным, а именно: чему принадлежит первая и чему вторая награда?
Протарх. Пожалуй.
d
Сократ. Хорошо. Победительницей мы признали жизнь, смешанную из удовольствия и разумения. Не так ли?
Протарх. Да.
Сократ. Не видно ли нам теперь, что это за жизнь и какого она рода?
Протарх. Как не видно!
Сократ. Мы назовем ее, думаю я, частью третьего рода, ибо этот род смешан не из каких-нибудь двух вещей, но из всего беспредельного, связанного пределом, так что наша победоносная жизнь правильно оказывается такой частью.
Протарх. Как нельзя более правильно.
Сократ. Что же представляет собою твоя жизнь, Филеб, приятная и несмешанная? К какому из названных родов нам следует отнести ее, чтобы правильно объяснить? Однако прежде ответь мне на следующий вопрос…
e
Филеб. Какой?
Сократ. Имеют ли предел удовольствия и страдания, или же они относятся к вещам, принимающим «больше» и «меньше»?
Филеб. Да, к вещам, принимающим увеличение, Сократ. Удовольствие не было бы высшим благом, если бы не было по природе своей беспредельным как в отношении многообразия, так и в отношении увеличения;
28
Сократ. Но ведь и страдание, Филеб, не было бы в таком случае высшим злом. Поэтому оба мы должны считать, что не природа беспредельного, а нечто иное сообщает удовольствиям некую меру блага. Пусть, однако, удовольствие относится у тебя к роду беспредельного. Куда же, к какому вообще из ранее названных [родов] отнести нам, Протарх и Филеб, разумение, знание и ум так, чтобы при этом не впасть в нечестие? Мне кажется, нам грозит немалая опасность, если мы этот вопрос решим неправильно.
Филеб. Ты, Сократ, слишком уж превозносишь своего бога.
b
Сократ. А ты, друг мой, свою богиню. Однако вернемся к нашему вопросу.
Протарх. А ведь Сократ говорит правильно, Филеб, и нам нужно послушаться его.
Филеб. Разве ты, Протарх, не согласился говорить за меня?
Протарх. Совершенно верно. Однако теперь я несколько недоумеваю и прошу тебя, Сократ, быть для нас толкователем, чтобы мы ни в чем не погрешили против участника, на которого ты делаешь ставку[24], и не наговорили бы нелепостей.
c
Сократ. Послушаемся тебя, Протарх: ты не требуешь ничего трудного. Неужели, однако, шутливо превознося [своего бога], я, как выразился Филеб, смутил тебя вопросом, к какому роду относятся ум и знание?
Протарх. Совсем смутил, Сократ.
Сократ. Между тем ответить на этот вопрос нетрудно. В самом деле, все мудрецы, которые и в самом деле себя превозносят, согласны в том, что ум у нас – царь неба и земли, и, пожалуй, они правы[25]. Однако, если хотите, рассмотрим это более обстоятельно.
d
Протарх. Говори как тебе угодно; пусть обстоятельность не смущает тебя, Сократ: нам она не наскучит.
Сократ. Прекрасно сказано. Начнем же хотя бы со следующего вопроса…
Протарх. С какого?
Сократ. Скажем ли мы, Протарх, что совокупность вещей и это так называемое целое управляются неразумной и случайной силой как придется или же, напротив, что целым правит, как говорили наши предшественники, ум и некое изумительное, всюду вносящее лад разумение?
e
Протарх. Какое же может быть сравнение, любезнейший Сократ, между этими двумя утверждениями! То, что ты сейчас говоришь, кажется мне даже нечестивым. Напротив, сказать, что ум устрояет все, достойно зрелища мирового порядка (του κόσμου) – Солнца, Луны, звезд и всего круговращения [небесного свода]; да и сам я не решился бы утверждать и мыслить об этом иначе.
29
Сократ. Что же, хочешь, и мы присоединимся к общему мнению наших предшественников, что дело обстоит именно так, и не только будем считать, что надо без опаски повторять чужое, но разделим также угрожающую им опасность подвергнуться порицанию со стороны какого-либо искусника[26], который стал бы утверждать, что все эти вещи находятся не в таком состоянии, но в беспорядке?
Протарх. Как мне этого не хотеть!
Сократ. В таком случае следи внимательно за дальнейшим нашим рассуждением.
Протарх. Говори, пожалуйста.
Сократ. Что касается природы тел всех живых существ, то в составе их имеются огонь, вода, воздух и… «земля!», как говорят застигнутые бурей мореплаватели.
b
Протарх. И правильно. Ведь и нас обуревают недоумения в нашем теперешнем рассуждении.
Сократ. Допусти же относительно каждого из заключающихся в нас [родов] следующее.
Протарх. Что именно?
Сократ. Что каждый из них в нас мал, скуден, ни в какой мере нигде не чист, и сила его недостойна его природы. Допустив же это относительно одного заключенного в нас [рода], мысли то же и обо всех прочих. Например, если огонь есть в нас, то он есть и во всем.
Протарх. Как же иначе?
c
Сократ. В нас огонь есть нечто малое, слабое и скудное, вселенский же огонь[27] изумителен и по величине, и по красоте, и по всяческой свойственной огню силе.
Протарх. Твои слова – сущая правда.
Сократ. Так что же? От огня ли, заключенного в нас, питается, рождается и получает начало вселенский огонь, или же, напротив, мой и твой огонь и огонь прочих живых существ зависит во всех этих отношениях от вселенского огня?
Протарх. На этот вопрос даже и отвечать не стоит.
d
Сократ. Верно. То же самое, полагаю, ты скажешь и о земле, находящейся здесь, в живых существах, и во Вселенной, а также и обо всем прочем, о чем я спрашивал немного раньше. Так ты ответишь?
Протарх. Кто, отвечая иначе, показался бы находящимся в здравом рассудке?
Сократ. Пожалуй, никто. Но следи за тем, что отсюда вытекает. Видя, что все названное сводится к одному, мы назвали это все телом?
Протарх. Как же иначе?
Сократ. То же самое допусти и относительно того, что мы называем космосом; состоя из тех же самых [родов], он так же точно, надо думать, есть тело.
e
Протарх. Совершенно правильно.
Сократ. Итак, пойдем дальше: от этого ли тела всецело питается наше тело, или же, напротив, от нашего тела питается мировое, воспринимая от него в свой состав все те [роды], о которых мы только что говорили?
Протарх. И этим вопросом, Сократ, не стоит задаваться.
30
Сократ. Что же? Стоит ли спрашивать о следующем? Как ты думаешь?
Протарх. О чем именно?
Сократ. Не скажем ли мы, что в нашем теле есть душа?
Протарх. Ясно, что скажем.
Сократ. Откуда же, дорогой Протарх, оно взяло бы ее, если бы тело Вселенной не было одушевлено[28], заключая в себе то же самое, что содержится в нашем теле, но, сверх того, во всех отношениях более прекрасное?
Протарх. Ясно, что больше взять ее неоткуда, Сократ.
b
Сократ. Но ведь, назвав, Протарх, те четыре рода: предел, беспредельное, смешанное и четвертый род – причину, которая во всем пребывает, сообщает находящимся в нас [родам] душу, поддерживает телесные отправления, врачует недомогающее тело и все во всем образует и исцеляет, назвав это всей и всяческой мудростью, не станем мы в то же время полагать, что, хотя те же четыре рода в больших количествах содержатся во всем небе, и притом прекрасные и чистые, не там была измыслена природа прекраснейших и ценнейших вещей!
c
Протарх. Такое предположение вовсе не имело бы смысла.
Сократ. Так не будем же делать его, но, следуя нашему рассуждению, лучше скажем, что во Вселенной, как неоднократно высказывалось нами, есть и огромное беспредельное, и достаточный предел, а наряду с ними – некая немаловажная причина, устанавливающая и устрояющая в порядке годы, времена года и месяцы. Эту причину было бы всего правильнее назвать мудростью и умом.
Протарх. Всего правильнее, конечно.
Сократ. Но ни мудрость, ни ум никогда, разумеется, не могли бы возникнуть без души.
d
Протарх. Конечно, нет.
Сократ. Следовательно, ты скажешь, что благодаря силе причины в природе Зевса содержится царственная душа[29] и царственный ум, в других же богах – другое прекрасное, какое каждому из них приятно.
Протарх. Совершенно справедливо.
Сократ. И не считай, Протарх, что мы высказали это положение необдуманно: оно принадлежит тем мудрецам, которые некогда заявляли, что ум – их союзник – вечно властвует над Вселенной.
Протарх. Несомненно, так.
e
Сократ. Оно же дает ответ на мой вопрос: ум относится к тому роду, который был назван причиной всех вещей. Итак, теперь тебе уже известен наш ответ.
Протарх. Известен и вполне достаточен, хотя я и не заметил, как ты отвечал.
Сократ. Шутка, Протарх, иногда бывает отдыхом от серьезного дела.
Протарх. Хорошо сказано!
Сократ. Стало быть, друг мой, ум, к какому бы роду он ни принадлежал и какою бы силой ни обладал, теперь объяснен нами почти надлежащим образом.
31
Протарх. Совершенно верно.
Сократ. А еще раньше таким же образом был разъяснен род удовольствия.
Протарх. И отлично разъяснен!
Сократ. Припомним же относительно обоих, что ум оказался родственным причине и даже почти одного с ней рода, удовольствие же и само по себе беспредельно и относится к тому роду, который не имеет и никогда не будет иметь в себе и сам по себе ни начала, ни середины, ни конца.
Протарх. Да, припомним. Как не припомнить?
b
Сократ. После этого нам должно рассмотреть, в чем заключены ум и удовольствие и каким состоянием обусловлено их возникновение, когда они возникают. Сначала возьмем удовольствие. Как мы начинали исследование с его рода, так начнем и теперь с него. Однако мы никогда не могли бы достаточным образом исследовать удовольствие отдельно от страдания.
Протарх. Если нужно идти этим путем, то им и пойдем.
Сократ. Представляется ли тебе их возникновение таким же, как мне?
c
Протарх. Каким именно?
Сократ. Мне кажется, что страдание и удовольствие возникают по природе своей совместно, в смешанном (κοινώ) роде.
Протарх. Напомни нам, любезный Сократ, какой из названных раньше родов ты желаешь указать в качестве смешанного.
Сократ. По мере моих сил, любезный.
Протарх. Прекрасно.
Сократ. Под смешанным мы подразумеваем третий из названных выше четырех родов.
Протарх. Тот, который ты поместил после непредельного и предела и к которому, как мне кажется, ты отнес здоровье и гармонию?
d
Сократ. Отлично сказано. Теперь будь особенно внимателен.
Протарх. Говори, пожалуйста.
Сократ. Слушай: как только в нас, живых существах, расстраивается гармония, так вместе с тем разлаживается природа и появляются страдания.
Протарх. Вполне правдоподобно.
Сократ. Когда же гармония вновь налаживается и возвращается к своей природе, то следует сказать, что возникает удовольствие, – если уж нужно изложить очень важные вещи в кратких словах и как можно быстрее.
e
Протарх. Хоть я и думаю, Сократ, что ты говоришь правильно, однако попытаемся еще раз высказать то же самое с большей ясностью.
Сократ. Может быть, легче будет понять общепринятые и вполне ясные выражения?
Протарх. Какие?
Сократ. Голод есть разрушение и страдание. Не правда ли?
Протарх. Да.
Сократ. Еда же, превращающаяся в насыщение, есть удовольствие?
Протарх. Да.
32
Сократ. Жажда также есть разрушение и страдание, сила же влаги, вновь восполняя высохшее, доставляет удовольствие. В свою очередь противные природе состояния разделения и разрушения, порождаемые зноем, причиняют страдание, а требуемое природой восстановление и охлаждение есть удовольствие.
Протарх. Совершенно верно.
Сократ. Замерзание влаги от холода, противное природе живого существа, также вызывает страдание. Когда же влага вновь тает и возвращается в прежнее состояние, то этот сообразный с природой живого существа путь есть удовольствие. Одним словом, посмотри, кажется ли тебе правильным положение, гласящее так:
b
когда возникший сообразно с природой из беспредельного и предела одушевленный вид, упомянутый нами раньше, портится, то эта порча причиняет страдание; полное же возвращение к своей сущности есть удовольствие.
Протарх. Пусть так. Мне кажется, тут дан некий образец.
Сократ. Не допустить ли нам в таком случае, что каждое из этих состояний заключает в себе единую идею страдания и удовольствия?
Протарх. Пусть будет так.
c
Сократ. Допусти теперь, что в самой душе существует ожидание этих состояний, причем предвкушение приятного доставляет удовольствие и бодрит, а ожидание горестей вселяет страх и страдание.
Протарх. Да, это, конечно, другая идея удовольствия и страдания, возникающая благодаря ожиданию самой души, помимо тела.
Сократ. Ты правильно понял. Я полагаю, что на примере обоих этих, по-видимому, чистых [состояний], в которых не смешано между собой страдание и удовольствие, выяснится, по моему по крайней мере мнению, привлекателен ли весь род удовольствия в целом,
d
или же это свойство нужно приписать какому-либо другому из названных нами ранее родов, удовольствие же и страдание, подобно теплу и холоду и всем схожим состояниям, считать иногда желательными, иногда нежелательными, так как сами они не блага, но лишь по временам некоторые из них принимают природу благ.
Протарх. Ты совершенно правильно говоришь – так и нужно разбираться в том, что мы теперь исследуем.
e
Сократ. Сначала рассмотрим следующее: если сказанное нами соответствует действительности, а именно если при разрушении [одушевленных видов] возникает боль, а при их восстановлении – удовольствие, то поразмыслим о том случае, когда они и не разрушаются, и не восстанавливаются: какое состояние должно быть при этих условиях у каждого из живых существ? Будь же внимателен и отвечай на такой вопрос: не совершенно ли необходимо, чтобы всякое живое существо в это время нисколько не страдало и нисколько не наслаждалось?
Протарх. Разумеется, необходимо.
Сократ. Так у нас есть, значит, некое третье состояние[30] помимо радостного и скорбного?
33
Протарх. Как же иначе?
Сократ. Постарайся же хорошенько запомнить его, потому что для суждения об удовольствии немаловажно, помним ли мы об этом состоянии или нет. Впрочем, если тебе угодно, скажем о нем несколько слов,
Протарх. Что именно?
Сократ. Ты знаешь: ничто не мешает наоравшему разумную жизнь проводить ее таким образом.
Протарх. Ты имеешь в виду жизнь без радости и без горя?
b
Сократ. Раньше, при сравнении жизней, было сказано, что человеку, избравшему жизнь рассудительную и разумную, нисколько не следует радоваться.
Протарх. Да, именно так было сказано.
Сократ. Значит, так ему и следует жить; и, пожалуй, нисколько не странно, что такая жизнь – самая божественная из всех.
Протарх. Да, богам не свойственно ни радоваться, ни страдать.
Сократ. Совершенно не свойственно. Во всяком случае им не приличествует ни то ни другое состояние. Впрочем, мы рассмотрим это еще раз впоследствии, если придется к слову, и представим ум ко второй награде, раз мы оказываемся неспособными представить его к первой.
c
Протарх. Совершенно правильно.
Сократ. Что касается другого вида удовольствий, который, как мы сказали, принадлежит самой душе, то он возникает всецело благодаря памяти.
Протарх. Каким образом?
Сократ. Видно, сначала нам нужно коснуться памяти и посмотреть, что она такое, и, пожалуй, еще раньше памяти поговорить об ощущении, если только мы хотим надлежащим образом выяснить эти вопросы.
Протарх. Что ты имеешь в виду?
d
Сократ. Допусти, что одни из наших телесных состояний каждый раз угасают в теле, прежде чем дойти до души, и оставляют душу бесстрастной, другие же проникают и тело, и душу и вызывают в них как бы некое потрясение, иногда различное для души и для тела, иногда же общее им обоим.
Протарх. Пусть будет так.
Сократ. Пожалуй, мы поступим всего правильнее, если будем утверждать, что состояния, не проникающие и душу, и тело, остаются скрытыми от нашей души, а проникающие обе наши природы – не остаются. Не так ли?
Протарх. Как же иначе?
e
Сократ. Это скрытое состояние ты отнюдь не понимай в том смысле, будто я имею тут в виду наступление забвения: ведь забвение есть исчезновение памяти, памяти же о том, о чем сейчас идет речь, еще не возникало. А говорить об утрате того, чего нет и не было, нелепо. Не так ли?
Протарх. Конечно.
Сократ. Значит, перемени лишь названия.
Протарх. Как?
Сократ. Вместо «скрытости» от души, когда душа остается безучастной к потрясениям тела, называй то, что ты теперь именуешь забвением[31], отсутствием ощущений.
34
Протарх. Понял.
Сократ. Когда же душа и тело оказываются сообща в одном состоянии и сообща возбуждаются, то, назвав это возбуждение ощущением, ты не выразился бы неудачно.
Протарх. Совершенно справедливо.
Сократ. Известно ли нам теперь, что мы хотим называть ощущением?
Протарх. А как же?
Сократ. Стало быть, тот, кто называет память сохранением ощущения, говорит, по моему по крайней мере мнению, правильно.
b
Протарх. И даже очень правильно.
Сократ. Но не следует ли нам сказать, что воспоминание отличается от памяти?[32]
Протарх. Пожалуй.
Сократ. Не этим ли вот…
Протарх. Чем?
Сократ. Когда душа сама по себе, без участия тела, наилучшим образом воспроизводит то, что она испытала когда-то совместно с телом, мы говорим, что она вспоминает. Не правда ли?
Протарх. Конечно.
Сократ. Равным образом когда душа, утратив память об ощущении или о знании, снова вызовет ее в самой себе, то все это мы называем воспоминаниями.
c
Протарх. Правильно.
Сократ. А все это было сказано ради следующего…
Протарх. Чего именно?
Сократ. Ради того, чтобы как можно лучше и яснее понять удовольствие души помимо тела, а также вожделение: вследствие сказанного, как мне кажется, отчетливее обнаруживается природа обоих этих состояний.
Протарх. Побеседуем теперь, Сократ, о том, что за этим следует.
Сократ. Да, нам придется, по-видимому, рассмотреть многое относительно возникновения удовольствия и различных его видов. Но я думаю, что сначала нам следует обратиться к вожделению[33] и рассмотреть, что оно такое и где возникает.
d
Протарх. Рассмотрим его, мы ведь ничего от этого не потеряем.
Сократ. Нет, потеряем, если только найдем, Протарх, то, что сейчас ищем, – потеряем недоумение по поводу всего этого.
Протарх. Ты ловко отразил удар. Будем же продолжать нашу беседу.
Сократ. Не назвали ли мы только что голод, жажду[34] и многие другие подобные состояния своего рода вожделениями?
Протарх. Назвали.
e
Сократ. На основании какого же общего признака мы называем одним и тем же именем эти столь различные состояния?
Протарх. Клянусь Зевсом, это, пожалуй, нелегко сказать, Сократ, а между тем сказать нужно.
Сократ. Начнем опять оттуда же, с того же самого.
Протарх. Откуда?
Сократ. Разве мы не говорим постоянно: нечто жаждет?
Протарх. Говорим.
Сократ. Значит, это нечто становится пустым?
Протарх. Как же иначе?
Сократ. Не есть ли, таким образом, жажда – вожделение?
35
Протарх. Да, вожделение к питью.
Сократ. К питью или к наполнению питьем?
Протарх. Думаю, что к наполнению.
Сократ. Значит, тот из нас, кто становится пустым, по-видимому, вожделеет к противоположному тому, что он испытывает, ибо, становясь пустым, он стремится к наполнению.
Протарх. Совершенно очевидно.
Сократ. Так как же? Может ли тот, кто становится пустым впервые, каким-либо образом постичь с помощью ощущения или памяти наполнение, то есть то, чего он и в настоящее время не испытывает и не испытывал никогда в прошлом?
b
Протарх. Каким же образом?
Сократ. Но мы говорим, что вожделеющий вожделеет к чему-нибудь?
Протарх. А то как же?
Сократ. И вожделеет, конечно, не к тому, что испытывает:.ведь он испытывает жажду, т. е. опорожнение, желает же наполнения.
Протарх. Да.
Сократ. Следовательно, лишь какая-то часть жаждущего постигает наполнение.
Протарх. Неизбежно так.
Сократ. Но тело не способно на это: ведь оно становится пустым.
Протарх. Да.
Сократ. Стало быть, остается душе постигать наполнение, очевидно, с помощью памяти, ибо чем другим могла бы она постичь?
c
Протарх. Пожалуй, ничем.
Сократ. Понятно ли теперь, к чему привело нас это рассуждение?
Протарх. К чему?
Сократ. Оно показывает нам, что у тела не бывает вожделений.
Протарх. Каким образом?
Сократ. Ведь оно обнаруживает у всякого живого существа стремление, постоянно противоположное состояниям тела.
Протарх. И очень явственно.
Сократ. Влечение же, ведущее к тому, что противоположно этим состояниям, указывает, надо думать, на память об этом противоположном.
Протарх. Разумеется.
d
Сократ. Стало быть, это рассуждение, указав на память, приводящую к предметам вожделения, открывает, что всякое влечение и вожделение всех живых существ, а также руководство ими принадлежит душе.
Протарх. Совершенно правильно.
Сократ. Поэтому наше рассуждение отнюдь не допускает, чтобы наше тело жаждало, или голодало, или испытывало что-либо подобное.
Протарх. Сущая правда.
Сократ. Приведем по этому поводу еще и следующие соображения. Наше рассуждение обнаруживает, по-видимому, содержащийся здесь некий вид жизни.
e
Протарх. Где именно и о какой жизни ты говоришь?
Сократ. О наполнении и опорожнении и обо всем том, что относится к сохранению живых существ и их гибели. Если кто-либо из нас находится в одном из этих состояний, то он либо страдает, либо радуется в зависимости от происходящих изменений.
Протарх. Это так.
Сократ. А что бывает, когда человек находится в промежуточном состоянии?
Протарх. Как в промежуточном?
Сократ. Когда он испытывает страдание, но помнит об удовольствии, так что если бы последнее наступило, то страдание прекратилось бы;
36
однако человек этот еще не наполнился. Что же тогда? Скажем ли мы, что он находится в промежуточном состоянии или нет?
Протарх. Конечно, скажем.
Сократ. Так что же? Скорбит он или радуется?
Протарх. Ни то ни другое, клянусь Зевсом, но он страдает каким-то двойным страданием; телесно – из-за своего состояния, душевно же – поскольку ждет и томится.
Сократ. Как, Протарх, понимаешь ты двойственность страдания? Разве не бывает, что иногда кто-нибудь из нас, испытывая пустоту, явно надеется на восполнение, иногда же, напротив, испытывает безнадежность?
