Петр Вяземский
Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1824-1836
675.
Тургенев князю Вяземскому.
10-го апреля. [Петербург.].
Вчера ввечеру только принес ко мне Барбери письмо твое и 1125 рублей, которые отослал сегодня Жуковскому. Вот и записка его. Княгиня Софья Григорьевна ничего не говорила мне о номерах газеты, следовательно и потери пет.
На водах Черной Речки я в это лето не буду: или в Москве, или в дороге проведу его. Я точно еду в водам, по еще не знаю когда. Мое путешествие зависит от увольнения Сергея, а его просьба доложится в Варшаве. Он просится к водам. Если бы мы оба вдруг просились, то почли бы за стачку, и моя просьба повредила бы Сережиной. Так как ни ему, ни мне нельзя выехать, не устроив дел в Москве, то я и решился отложить просьбу об увольнении до возвращения государя, а там подам непременно, и если не пустят или сделают новую неприятность, то и в чистую. Мы надеялись до приезда государя побывать в Москве, по болезнь моя да и брата помешала. После того узнали мы о предложении брату Николаю директорства по высочайшему повелению и o том, что далее поздней осени Канкрин ждать его не будет, и это опять привело нас в раздумье на счет времени отъезда. Николай сбирался еще два лета провести у вод, а мы к нему сбирались; по если он сюда будет осенью, что еще весьма неверно, то может быть надобно подождать его. Но твердое намерение Сергея – не быть здесь ни осенью, ни зимою, а мое – и никогда, если можно. Мне также надобно пополоскать себя. И Реман то же советует. Вот тебе моя исповедь. Брату Николаю предлагают быть директором мануфактур и торговли с тем, чтобы и по особым поручениям министра финансов заниматься, а государь потребовал, чтобы он оставался и в Совете. Министр сам писал к нему, и мы послали письмо. Это не секрет, но я бы не желал, чтобы от моего имени о сем разглашали. Мы получили от него письмо из Палермо и Неаполя. Он объехал Сицилию и чувствует себя совершенно здоровым, как во время оно. Давно он нас так не радовал. Тем страшнее принять место, которое снова закабалит его на сидячую жизнь и не позволит довершить третьего курса.
Алексей Перовский получил место куратора Харькова, как, узнаем после. Вчера был у меня кандидат на все места Лаваль и брызжет негодованием.
Жаль, что я не догадался послать к тебе и нашу переделку того же катрена графа Хвостова. Мы втроем с Жуковским, прочитав Дамский Журнал», переделали тоже.
Я привожу теперь в порядок или только еще разбирало на досуге старые бумаги мои. Сколько сокровищ, сколько для меня воспоминаний! Какая наука жить и ценить людей и вещи! Сколько приятелей, друзей, коих почерки забыты! Какая очистка совести! Сколько стихов, прозы и особливо посланий! Какая бы покормка для тебя! Если будешь здесь, то попотчиваю тебя несколькими кипами, но только oculis, non manibus.
Вообрази себе, что по сию пору не имею никакого сведения об успехе дела Бор[атынскаго], Муханов, адъютант Закр[евскаго], также болен. Дибич уехал, а я уже три недели не выезжаю. Многому повредила моя сидячая трехнедельная жизнь. После 25-го я ни строки от тебя не получил.
Брат вчера в первый раз выехал к княгине Зенеиде и к графу Воронцову. Первая скоро сбирается выехать отсюда; по я не думаю, чтобы дело её скоро могло кончиться.
Хочется мне послать вместо красного яичка Ивану Ивановичу Дмитриеву красного Тальму в одном слепке с Наполеоном. Оба похожи, но еще жаль расстаться. Что княгиня? Что дети? Поздравь Жихарева с превосходительством.
676.
Тургенев князю Вяземскому.
15-го апреля. [Петербург].
Любезную твою грамотку получил вчера и что мог вчера же сообщил Карамзиным, у которых провел вечер, и Жуковскому, который провел у меня пол вечера. Но выезды мои еще не далее Карамзиных: возвращаюсь, как расслабленный. Шутишь или нет Редюлем? И когда, и чрез Петербург ли едешь? Девицы Карамзины не велят мне ездить за тобою, а тебя зовут скорее сюда. Сделай же так, чтобы мы не разъехались. Вероятно, к половине мая мне можно будет выехать в Москву; прежде не смогу, а после не могу; ибо к половине июня должно быть здесь, чтобы проситься в большой отпуск; но и не устроив дел в Москве и не поклонившись праху прошедшего и вам всем настоящим и прошедшим, также грустно будет уехать надолго. Разочти и скажи, что сделаешь.
Быковского еще не получал; вероятно, он не больше президента и, следовательно, не должен бы огорчать его своим ростом. Примусь за него, как за брошюру. Буду всех просить за него, кого надобно, не исключая и Оленина, ибо мы с ним ни дурно, ни хорошо. Дам ему слова два и к академическому унтер-штабу. Жуковский не советует тебе отбраниваться, разве эпиграммами и письмами, например, ко мне или к нему; но в печать не отдавайся.
Был. ли у тетушки на бале? Замолвил ли за меня слово? Ах, болезнь! Давно бы таскался с тобою по Москве! Подари племяннице от меня, «Чернеца», экземпляр, Козлова.
Вы нашутите мне шутку брюхом Сонцова. Он подумает, что я разгласил об условии его камергерства, и что было ключом к ключу его.
Жуковский прислал мне для тебя 50 экземпляров «Чернеца». Не знаю, сколько пошлю сегодня; вероятно, не больше десяти и одиннадцатый, от меня, В[икентьевой]. Предисловие – Жуковского, и сам же себя он и цитует. Не худо бы в «Телеграфе» порядочно разобрать, то-есть, похвалить поэта. Она – после Светланы, – княгиня Голицына, урожденная Суворова, которая певала и утешала певца некогда, когда еще он был в моде только у Жуковского и у меня. Теперь он бывает у графа Строганова, часто у Муравьева И[вана] Матв[еевича], у Оленина, и рой литераторов около его постели кружится». Прости, моя радость, прежняя и настоящая; не знаю, надолго ли и будущая. Слышал ли о французском издании Крылова 82-мя славнейшими литераторами Франции и с портретом? И для Библии Птоломеи нашли только 70 толковников. Каков граф Орлов! Каков некогда Гриша, ныне автор, меценат, издатель и писатель, но все ли едва ли и читатель! Он, слышно, у вас? Поклонись ему от меня в таком случае, если обещает экземпляр французского Крылова; а должен он мне за то, что я был пересыльщиком листов его «Неапольской истории», некогда из Мобёжа в Петербург посылавшейся.
Совестно послать более шести экземпляров; то-есть, для тебя только пять.
677.
Князь Вяземский Тургеневу.
22-го [апреля. Москва].
Я восхищаюсь «Чернецом»: в нем красоты глубокия, и скажу тебе на ухо – более чувства, более размышления, чем в поэмах Пушкина. С удовольствием написал я о нем журнальную статью для «Телеграфа», которая выйдет в восьмом номере. Викентиевой отослал, но не имею еще ответа. Присылай скорее поболее экземпляров для подписчиков: со всех сторон просят.
И, разумеется, не буду отвечать Булгарину. Что за ералаш он намолол! Денису Давыдову говорят, que le prince André Gortschakoff а maigri; «Non», dit-il, «mais il s'est rabougri».
Сделай милость, возьми у Полетики записки Genlis и Ségur, привезенные Ломоносовым, и доставь их мне. Ос просит их для меня. А Байрона английского, принадлежащего Полетике, отдал я Ломоносову для доставления. Жена внесла Жихареву 1500 рублей, должные Сергею Ивановичу. Она поехала в сестре Четвертинской, которая родила десятого.
Прости! Обнимаю вас малую толику. Дмитриев ждет Тальма без ума. Обойми Карамзиных. Сейчас сбирался к ним писать, и навязалось дело.
678.
Тургенев князю Вяземскому.
23-го апреля. [Петербург].
Отдай приложенную табатерку Мерзлякову. Ты замолчал, и моя арфа не бренчит или только вполголоса. Будешь ли сюда? Мы сбираемся к половине мая быть у вас, но не знаем еще, как это устроить. К половине июня должны возвратиться сюда или даже еще к десятому. Где же встретимся?
Сергей уже отпущен в чужие краи. Я ожидаю возвращения государя, чтобы просить увольнения в отпуск. Хочется успеть в августе напиться вод или накупаться и прокатиться по Рейну; в туманную Швейцарию будет уже поздно на этот год. Проберемся в местечко Париж или в Италию, а там опять или к водам, или прежде в Швейцарию.
Вчера кончил разбор твоих писем, стихов, прозы; нагрузил ими три портфеля, кроме того, что хранится в тихвинском уезде; там главное. Лучшее твое бессмертие в моих руках. В печати ты сам себя не стоишь. Портфель с письмами Карамзина, Дмитриева, Батюшкова, Жуковского также vaut son pesant d'or. Со временем издам «Manuel du style épistolaire». Жаль, что нельзя взять этого с собою! Боюсь зажиться там, а грустно без дружбы и любви скитаться по земли.
Напиши похвалу старости: вчера видел в первый раз князя Лопухина, и следов горести не осталось: и её, как дочери, как будто не бывало.
679.
Тургенев князю Вяземскому.
26-го апреля. [Петербург].
Письмецо твое получил и Козлову твое мнение сообщил. Он в восхищении от успеха «Чернеца». И денег Жуковский собрал кучу. Перстень, табатерку, по 500 рублей от государыни и великих князей получил, и даже Уваров подписался на сто экземпляров. Я сколько посещений дамских! И даже святой отец Магницкий пришел, но с критикою на смерть Чернеца. Желая отомстить ему, Козлов начал хвалить меня, но не тут-то было. Магницкий перещеголял его дружбу в похвалах: и он не знает ничего в сравнении со мною! Между тем, сказывают, уезжает в Казань. Экземпляров нет уже ни одного: довольствуйся тем, что имеешь. У Полетики возьму книги, если отдаст. От брата получил еще письмо из Неаполя: он переменил вегетабильную диэту на другую, и здоровье опять несколько переменилось на худшее, и он опять принялся за зелень. Вот как неверно выздоровление, и, следовательно, скорое его возвращение сюда. Нет, скорее «Dahin, dahin, wo die Citronen und die (Josimdheit blühen»! Выедем отсюда, вероятно, 5-го мая, но может быть и позже. Прости, до завтра! Отдай Ивану Ивановичу приложение и полюбуйся скромностью директора Ассигнационного банка на конце диссертации. Дрянь и в душе, да и в уме. Получили ли письмо брата к Ломоносову?
680.
Тургенев князю Вяземскому.
28-го апреля. [Петербург],
«Waesemsky lias the force of proverbe in most of bis compositions. He has had the boldness to create, and the success to introduce many new words and new forme of language» («The Westminster Review», № 1, 1824 г., стр. 98). Вот что о тебе, благодаря «Полярной Звезде» прошедшего года, пишут в Англии.
Мы сбираемся отсюда к вам 5-го или 6-го мая, но это еще не так верно, как то, что Булгарин – паяц литературы. Видел ли ты, чего он требует. от историографа? Вынь да положь великих людей в старой России! Карамзин не сердится и не может на него сердиться, но за публику нашу огорчается; по поляк этого знать не должен. Ему то и на руку.
Я читаю пять или шесть англинских Review. Много о России, но все прадтствуют, все страшат нами; один только догадался и хотя много врет в суждениях, но заключение о могуществе России довольно справедливо.
Очень ты меня обрадовал строками о стихах Козлова, и и тотчас ему их передал; но с тобой несогласен. В них, конечно, много глубокого чувства, но разве это не трое в одном, то-есть, Жуковский, Пушкин и Байрон в Козлове, или лучше он из них, а те самостоятельны. Замечание сие не мешает Козлову иметь гораздо больше истинной чувствительности и души, нежели в Пушкине, но воображения меньше. Те творят; он кроит из готового, то-есть, из них, хотя с примесом, и большим, своего. Похвалив талант Пушкина, я не меньше, особливо с некоторого времени, чувствую омерзение к лицу его. В нем нет никакого благородства. По душе он для меня хуже Булгарина. Этот поляк безмозглый, да и только; чего от него требовать, и почему Карамзин должен быть для него священ? Чем более возвышает он собою Россию, тем более должен бесить польского паяца. Но Пушкин учился читать по страницам Карамзина, но Пушкин плакал, и не раз, за столом его, но Карамзин за него рыцарствовал. Я ни слова не сказал о Карамзине, просветителе России в некотором смысле; ибо Пушкин щеголяет не русским чувством и думает, что сердце у него не лежит к России. Ему хочется быть и в этом Байроном, но и Байрон имел друзей в Англии; он любил Мура, а Пушкин поднял руку на отца по крови и на отца Карамзина. Все это между нами совершенно: вырвалось из души, которой не вижу ни в стихах, ни в душе Пушкина.
Хотелось бы вырваться поскорее к вам, но думу думаю, а какую? – Вашу и нашу, и сим заключу законодательное мое поприще, устроив огромную, по распавшуюся храмину купечества, как сказал Петр I о своем городовом положении.
К Полетике напишу сейчас о книгах. Прости! Получил ли с Волконским табатерку для Мерзлякова?
Вот заглавие рукописи, которое я нашел в каталоге рукописей графа Воронцова, в Одессе находящихся: «Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях» («Без подписи, но по содержанию видно, что Фонвизина, без конца»). Это замечание сделано тем, кто делал каталог; кажется, Туманским молодым, что при графе Воронцове. Можешь чрез графиню выпросить рукопись, то-есть, копию. О Боратынском Дибич взял доклад в Варшаву. Вот ответ Полетики.
Сию минуту узнаю о гневе на нас княгини и придумать не можем, чем его заслужили. Пожалуйста, объясни. Какою-то сухостию брата Сергея? Да он никогда и ни с кем иначе не бывает по наружности, а в душе не менее моего любит княгиню; а я, право, люблю ее и даже в мыслях не думал ее оскорблять. Пусть оправдывается Сережа, а мне и грустно, и смешно, и некогда оправдываться. L'amitié que je lui parte rend mes torts imaginaires, impossibles. Не кумовство ли уж какое? Оно меня и от Москвы отучит.
681.
Князь Вяземский Тургеневу.
29-го [апреля, Москва].
Начнем с важнейшего: Викентьева велела поблагодарить тебя за «Чернеца», бо благодарность её была словесная, и потому доношу о ней только письменно, а не фактом. Теперь, как нашему Гримму, сообщаю тебе наши московские редкости – ордера Степана Степановича Апраксина. Я люблю, что глупость никогда не оставляет нас в торжественных случаях. Апраксин не что иное в настоящем деле, как дворецкий Благородного собрания, избранный членами для домашнего порядка, понукает сенаторами и прочее.
Что же «Чернеца»? Меня, наконец, почтут за черняка, потому что я со многих взял деньги, а книги не даю. В следующем «Телеграфе» будет моя рецензия, а между тем и объявления, что книга у меня продается: со всех сторон нахлынут, а у меня ничего нет. Поторопитесь! Да что же Козлов ничего не присылает в «Телеграф»? А ты не вытащишь ли чего-нибудь из котомки своей годного для журнала? Давай!
Прощай, душа! Поедем в Ревель, в Либаву, куда-нибудь, где есть соленая вода; ты скажешь: «Зачем? Нам и здесь солоно». Это так, не спорю, по все поедем. Сергею Ивановичу мой дружеский поклон. Он отпущен?
Непременно благоволи (апраксинский слог) попросить сенатора Полетику, чтобы он непременно благоволил мне прислать для прочтения книги, привезенные Ломоносиком. У меня его, то-есть, Полетики, «Разговоры» Байрона в целости и возвращены ему будут исправно. Александр Пушкин пишет мне, что он велел Льву-брату выслать стихи ко мне; благоволи непременно напомнить ему о том и сказать, что жду не дождусь.
682.
Тургенев князю Вяземскому.
2-го мая. [Петербург].
Читал твое письмо к Карамзину, вчера полученное, и старо-французское к княгине Софье Григорьевне. Перестань переписываться с Пушкиным: и себе, и ему повредить можешь. Он не унимается: и сродникам и приятелям – всем достается от него. Прислал вторую часть «Онегина». Говорят, лучше первой.
Вот что пишет о тебе Боратынский в письме к -:[2]. «Всего досаднее Вяземский. Он образовался в беспокойные времена междоусобий Карамзина с Шишковым, и военный дух не покидает его и ныне.
Войной журнальною бесчестит без причины
Он дарования свои.
Не так ли славный вождь и друг Екатерины –
Орлов еще любил кулачные бои?
Это – impromptu. «Чернеца» нет, Объявили о втором издании, но не спросясь автора и издателей.
Надеемся выехать после завтра в ночь или во вторник. Вчера в Сенате судили Попова; граф Хвостов пристал к мнению Сумарокова, исчадию невежества, глупости, подлости, и у нас неслыханных. К Муравьеву пристало большинстве.
Если княгиня перестала на нас гневаться, то поцелуй у ней нежно ручку; если же нет, то прости.
683.
Князь Вяземский Тургеневу.
2-го мая. [Москва].
Хороши вы будете, если оставите меня без «Чернеца». Ведь я писал Жуковскому, чтобы он доставил мне сто экземпляров, по крайней мере. У меня на столько есть подписчиков, да и часть денег уже у меня. Как хотите, выводите меня скорее из беды. Например, Уваров подписался, как ты говоришь, на сто экземпляров: дайте ему теперь пятьдесят, а остальные мне; таким образом отберите и у других. Мне непременно нужно экземпляров до шестидесяти. Не стыдно ли Жуковскому так ветреничать! Поди, после связывайся с ним! Благодари Сергея Ивановича за письмо: все сделано.
Вся Москва на ногах, а многие из бояр и на брюхе; нашлись бы и женщины, которые уж мысленно – . Вчера утром на Пресненских прудах князь татарский давал принцу праздник в нашем роде: цыганки восплясывали и воспевали. Гулянье вечером было пыльное и холодное, но многочисленное, потому что
Герой от росских чресл во век не оскудеет.
Сегодня музыкальная вечеринка у княгини Зенеиды. Получила ли княгиня Софья мое письмо? Обними Карамзиных и спроси у него, получил ли он письмо от Набокова от 2-го марта? Мне нужно это знать. Табатерку отдал Мерзлякову. Зачем не кубок? Он табаку не нюхает. Пришли мне пакетов покроя поболее.
684.
Тургенев князю Вяземскому.
4-го мая. [Петербург].
Боратынский – офицер: вчера получил варшавский приказ от 21-го апреля. Давно так счастлив не был. С ним и Абаза. В том же приказе и князь Голицын за непристойный отзыв корпусному генералу отставлен. Письмо и афиши получил. Полетике выписку о книгах сообщил. Жуковский печатает второе издание «Чернеца» и тебе экземпляры доставит.
Пушкин написал вторую часть «Онегина», которую сегодня буду слушать. Гнев мой на него смягчился, ибо я узнал, что стихи, за кои я на него сердился, написаны за пять или шесть лет пред сим, если не прежде. Пришлю его сравнение в стихах Байрона с графом Хвостовым: прелесть! Льву скажу сегодня твое поручение, Козлов пришлет отрывок из «Абидосской невесты» для «Телеграфа». Вчера был на освящении дома и церкви в Женском патриотическом обществе. Государыни Елизавета была с нами, ласкала детей и угостила нас завтраком. Давно я не видел ее и был поражен худобою лица её, между тем, как другие радовались, что ей лучше с некоторого времени. Что же было, думал я. На лице осталась только прежняя ангельская улыбка доброты; остальное изменилось. В душе моей осталось впечатление от этой перемены. Она подарила нам запрестольную картину «Снятия со креста», Егорова. Лицо юного Иоанна, смотрящего на своего Друга-Наставника, прозрачно умилением и горестию; Мария падает в обморок; другие не плачут, но поражены страдальческим сокрушением. Вдали город, в котором скоро камени рассядутся и завесы церковные раздерутся. Дом наш отделан просто, но удобно и с наблюдением всей роскоши благотворения. Он обязан бытием своим славным бедствиям отечества. и я всегда называл его учреждением 1813-го года. В нем нашли приют наши круглые сироты, которых судьба в то время из разоренных провинций забросила к нам. Княгиня Репнина прежде всех вздумала призреть их.
Я все еще не знаю, когда еду и даже еду ли? Дело за делом и хлопоты отнимают время и сокращают дни, назначенные московским приятелям. Пиши ко мне сюда. Если и без меня получится, то коллекции писем твоих не минет. И твой приезд сюда погружает меня в раздумье. Прости!
Сию минуту получаю письма от И. И. Дмитриева и Алексея Михайловича Пушкина. Отвечать сегодня не успею. Скажи последнему, что справлюсь и попрошу.
685.
Тургенев князю Вяземскому.
6-го мая, вторник. [Петербург].
Увы, я в Москве не буду! Приезжай сюда скорее утешать меня. Грустно и досадно! Но тронуться отсюда не могу по разным причинам. Брат едет в субботу в дилижансе. Карамзины переезжают через неделю, то-есть, во вторник; но ты должен приехать прямо ко мне и жить в комнате брата. Будем ездить, сколько угодно, в Царское Село. Сию минуту получаю твое письмо от 2-го мая. Посылаю пакетов, а к Карамзину за ответом о письме Набокова. Мы давно о нем здесь хлопотали, и Булг[аков] писал к Рушк[овскому], и получен ответ, и Карамзин, кажется, отвечал ему или писал к Руш[ковскому]; но вряд ли и Набоков знает, о чем мы хлопочем.
«Чернеца» нового скоро пришлют, но вряд ли до твоего отъезда. Поручи другому и приезжай ко мне, Грустно, тошно по Москве! Уваров подписался на сто, но получил только десять экземпляров.
Пушкину о стихах, тебе принадлежащих, говорил. Он все тебя сюда дожидался; я сказал, чтобы. непременно прислал к тебе. Но кто принудит эту невзнузданную молодежь!
О письме кн[ягине] Вол[конской] я писал к тебе. Мы обедали у Воронцова. Глаза его худо поправляются, но стол и вино от этого не хуже. Он отправляется в воскресенье, если глаза позволят. Кланяйся Зенеиде и скажи, что люблю ее очень.
