Паата Шалвович Амонашвили
Послание в будущее
4. Пражский аэропорт
Самолет затрясся при посадке, и это привело меня в чувство. Я так увлекся рассказом профессора, что даже не заметил, как мы приземлились. Тамара слушала с таким же увлечением, а старичок нам улыбался. Я даже не знал, что сказать. Его рассказ был настолько правдоподобным, будто он присутствовал при тех событиях.
В салон самолета пришла медсестра с инвалидной коляской и пересадила профессора.
Я успел лишь сказать:
– Ну и фантазия у вас!
Старичок ответил хмуро:
– Какая фантазия? Я же сказал, это рассказ очевидца.
Вмешалась медсестра:
– Извините, нас нельзя задерживать…
Его увезли, а я удивленно спросил Тамару:
– Что он имел в виду? Он там присутствовал, что ли?.. О! Я даже забыл включить диктофон!
Тамара успокоила меня:
– Не переживай. Я не забыла. У нас есть запись.
Я смотрел на нее восхищенно.
– Какой рассказ! Какие детали! – сказал я, – я, прямо, все видел, будто был там… И плащ кардинала, и посох, и перстень. Я словно держал в руках этот драгоценный сундук.
Тут я опять спохватился:
– Я не взял у него адрес! Как глупо! Я даже не спросил его имени…
Тамара меня успокоила:
– Если угодно судьбе, мы его еще встретим.
Я не представлял, как?
Вторая Часть
1. Пять тысяч книг о том, как верить в Бога
Из Праги мы направлялись в сторону Угерского Брода вдоль полей, холмов и лесов Чехии, на экономном автомобиле, который нам дешево дали напрокат. Мы ехали в музей Коменского, где я хотел почувствовать дух того времени, ознакомившись с историческими экспонатами. В глубине души я надеялся прикоснуться к чему-нибудь особому.
В десяти километрах от Угерского Брода мы нашли гостиницу в курортном городке Лухачевич. Там полезные источники, но это место мы выбрали потому, что нам понравилось название гостиницы – Дум Тамара.
Дорога на машине от Праги до Лухачовича занимала около четырех часов, и мы все это время наслаждались чешскими пейзажами и обсуждали старичка, которого встретили в самолете.
Я сказал Тамаре:
– Не знаю, откуда он знает то, что знает, но он настоящий клад для книги. За ним просто надо записывать! Молодец, что ты включила диктофон…
– Всегда рада помочь.
– Я так растерялся, когда за ним пришла медсестра… Даже имя не спросил!
Тамара ответила:
– Если хорошо поищем, уверена, мы его найдем. В музее Коменского о нем должны знать. Он же известный комениолог.
– Да, так и сделаем.
– Если честно, меня старичок разочаровал.
– Чем же?
– Он сказал, что современная школа создана Коменским, а сегодня большинство детей не хотят идти в школу. Среди них и наша внучка. Получается, это вина Коменского что ли?
Я ответил:
– Ну, возможно, что так.
– Наконец, непонятно, он учитель или священник?
– Учитель, ученый и епископ протестантской секты в одном лице.
– Какая это секта?
– Они искали спасение.
– Спасение чего?
– Спасение души от грехов и соблазнов. Тогда, в средние века, все очень заботились о спасении души.
– Как же они хотели спасать души?
Я ответил:
– Расскажу, что знаю. Они верили, что душа обычного человека спасется через душу Христа, а тело обычного человека спасется через тело Христа. Потому и называют Христа спасителем.
– Ну, да, – сказала Тамара, – так оно и есть.
– Так, вот, для спасения человеку нужно единение с Христом, а это возможно через семь таинств.
– Давай вспомним все. Сначала крещение, потом венчание, потом покаяние… Что еще?
– Миропомазание, которое называют еще конфирмацией; потом рукоположение, то есть посвящение в священно–служители; есть еще елеосвящение больных, когда наносят капли масла на тело; и, наконец, возможно самое главное – это причастие, когда мы приобщаемся к Христу через хлеб, как символ его тела и вино, как символ его крови.
– Это самое главное таинство?
– В секте Коменского его считали важнейшим. Хлеб и вино дает нам священник, и тогда в нас входит частица Христа, и мы получаем Его благодать. Конечно, нужна еще живая вера и искренняя любовь к Богу, иначе таинства бесполезны. Во времена Коменского говорили, что «Отче наш» не спасет, если давать волю своим телесным похотям, делая стыдные дела с грешниками.
– Правильно.
– Так, вот, с одной стороны, они искали спасение души, с другой, видели плохих священников римской церкви, которые ссорились между собой, и даже сам папа совершал нехристианские дела. Естественно, что они разочаровались и не хотели принимать таинства от таких священников.
– Что конкретно их возмущало?
– В первую очередь то, что папа римский сам стал феодалом, захватил земли, сокровища и держал в своем повиновении королей и императоров, священники купались в роскоши. Папа Бонифаций Восьмой выступал перед народом в императорском обличии и надменно говорил: «Я сам император».
– Получается, у них был свой бизнес?
– Да. И своеобразная коррупция. Симония, например.
– Что это такое?
– Это как бы торговля Святым Духом.
– Как можно продать Святой Дух?
– В новом завете описан эпизод про одного самари–тянского волхва по имени Симон. Он увидел, что когда Апостол Петр возлагает руки, через это подается Святой Дух. Тогда он принес деньги Апостолу Петру и сказал так: «Дайте и мне власть сию, чтобы тот, на кого я возложу руки, получал Духа Святого». На это Апостол ему ответил: «Да будет серебро твое в погибель с тобою, потому, что ты помыслил дар Божий получить за деньги». После этого продажа Святого Духа называется симонией, и это сильно распространилось среди католических священников средневековья. К примеру, если было много золота, можно было купить место епископа или очень доходное место священника. Таких священников никто не уважал. Церковь они превратили в бизнес. Говорили о Боге, думали о золоте. Особенно хорошо продавалась индульгенция.
– Знакомое слово. Напомни, что это такое?
– Это торговля грехами. За деньги выслушивалась формальная исповедь и выдавался соответствующий сертифи-кат об отпущении грехов. Чем тяжелее грех – тем дороже стоил сертификат.
– Кошмар.
– Еще Римская церковь запретила молиться на родном языке. Можно было только на латыни. А последней каплей стал запрет для народа причащаться хлебом и вином.
– Как же так?
– Народу разрешили причащаться только хлебом, а вино запретили.
Тамара возмутилась:
– Людям запретили спасать душу! Это безобразие. Как такое можно было допустить?
– Это тоже был бизнес католической церкви, а чехи мешали этому бизнесу, когда требовали жить по правилам первой апостольской церкви. Поэтому началась война против них.
– Напомни, что подразумевается под апостольской церковью?
– Это, так сказать, первобытная христианская церковь с правилами, которые учредил сам Христос, и по которым жили апостолы. Потому она и называется апостольская.
– Понятно.
– Затем появился духовный вождь чехов, Ян Гус, великий богослов, магистр Пражского университета. Он хотел очистить католическую церковь от скверны.
– Он добился изменений?
– Он добился того, что его сожгли на костре, и тогда началось восстание и пошли гуситские войны между Чехами и католиками. Был такой город гуситов на горе Табор. Там гуситы молились, причащались и вели настоящую братскую жизнь. Представь, 1419 год, двести лет до Коменского, город Табор не подчинялся католической церкви и мечом защищал свою веру, которую считал чистой. Само слово табор, говорят, означает палатку. Это был палаточный город с палаточной часовней. В ней священники справляли массовые религиозные праздники, на которых собирались десятки тысяч верующих. Однажды, в день святой Марии, там причастились 62 тысячи верующих. Все вели себя тихо и праведно, пели священные песни, называли друг друга братьями, богатые разделяли пищу вместе с бедными, никто не воровал и в конце все мирно расходились.
– Что же было дальше?
– Были войны, и возникло «Братское Единство» – новая церковь с новыми порядочными епископами, которых слушались и доверяли. А двести лет спустя, в их сообществе родился Ян Коменский. Он и его сестра рано осиротели. Преподобный Ланецкий, священник их церкви, заменил им отца. Потом он увидел, что Коменский очень способный мальчик, дал ему второе имя – Любящий – а также дал университетское образование, посвятил в пасторы и отправил в Фульнек на должность попечителя школы. Там Коменский женился на Магдалене из Пшерова. У них родились два мальчика, но вскоре началась тридцатилетняя война. Об этом и рассказывал нам профессор в самолете.
Тем временем мы прибыли в Лухачович, разместились в «Дум Тамаре» и тем же вечером испили кисловатую воду из одного источника.
С утра мы направились в Угерский Брод, в музей Коменского. Купив билеты, мы начали рассматривать картинки и гравюры: костер, на котором горел Ян Гус, гонения вероотступников, массовая казнь еретиков, католики закалывают гугенотов, жаркий спор богословов, жестокое убийство монахов-католиков гуситами, сожжение Угерского Брода, и, наконец, здание дома в Кувалде, где было основано «Братское Единство» ради спасения душ по заповедям Христа.
Тут же были портреты Карла Жиротинского и императора священной римской империи Фердинанда и изгнанного монарха Богемии Фридриха Пфальцского, которого прозвали королем на одну зиму, потому что он царствовал лишь пару месяцев зимой, а весной его свергли.
В следующем зале мы нашли книги о Коменском на грузинском языке.
– Смотри, – сказал я Тамаре, – это книга грузинского комениолога. Он был марксистом и утверждал, что Коменский находился в плену религиозных заблуждений своего времени, потому не смог возвыситься до истинно научного метода марксистко–ленинского диалектического материализма.
В следующем зале мы нашли имитацию школьного класса времен Коменского. Присев за парту, мы представляли себя учениками.
Тамара сказала:
– Надо бы спросить о нашем профессоре.
Я даже не успел согласиться, как позади нас послышался голос:
– Хорошо развлекаетесь…
Мы резко обернулись и…
Вот удивление!
Это был наш профессор в своем инвалидном кресле.
Я просто проглотил язык, а Тамара сказала:
– Вот мы вас и нашли.
Профессор покачал головой:
– Не нашли. Я сам к вам вышел. Я ждал вас еще вчера. Следуйте за мной.
Он развернулся и покатил к выходу. Мы поспешили за ним. Проведя нас по коридорам, он докатился до высокой старинной двери с охранником, который немедленно нас пропустил. Мы оказались в обширном зале с очень высоким потолком, до отказа набитым полками старинных книг.
Профессор сказал:
– Это закрытое книгохранилище, куда мы не пускаем посетителей. На этой стене карта Моравии, которую составил сам Коменский, а на той полке – книги, которые, я подозреваю, он сам держал в руках. Правда, я не могу подтвердить свои слова, но так подсказывает мне интуиция. Можете подойти и посмотреть поближе.
Я сказал:
– У меня ощущение, что мы путешествуем на машине времени.
Мое внимание привлекала одна книга, которая стояла на полке как-то обособленно.
Профессор сказал:
– Это уникальное издание «Рая сердца». Там есть правки, которые, возможно, вносил сам Коменский. Разрешаю подержать ее и даже полистать…
Я с трепетом взял книгу и открыл. Рисунок, отражающий небеса, заворожил меня. Я не мог оторваться от ангелов, от божественных облаков, от Святого духа, который нисходил сверху вниз.
Профессор сказал:
– В этой комнате собрано пять тысяч уникальных книг. Все они про одно и то же – как найти рай сердца через искреннюю веру в Бога. Это не удивительно. Ведь их писал епископ. И тем ироничнее звучат наши выступления на многочисленных конференциях комениологов времен Советского Союза, когда академики и профессора изощрялись, чтобы осветить мировоззрение Коменского с позиций марксизма и найти материалиста в настоящем богослове. Звучит даже смешно. Вот и получилось, что мы взяли лишь внешнюю оболочку его учения, а суть отбросили. Именно поэтому дети не хотят ходить в школу.
– Интересно, что сказал бы сам Коменский, слушая вас сейчас? – спросил я.
Профессор улыбнулся:
– Хороший вопрос. Хотите продолжение моего рассказа?
Надо ли было спрашивать?!
2. Грезы Ясема
Ясем грезит на рассвете, перед пробуждением.
Сквозь пелену тумана он видит изображение таинст–венной реки.
Подталкиваемый любопытством, он скользит по речной воде, где все меняется в непрерывном колебании, и начинает понимать – это Река Времени. Поток течет из прошлого в будущее, и если скользнуть по туману вверх по течению, то попадаешь в берега прошлого. Он непроизвольно стремится против течения, пока не встречает причудливые тени величественного здания с громадными колоннами.
Это дворец или храм?
Ясем почему-то решает, что ему туда и надо.
Он плывет внутрь и находит себя посередине огромного зала.
Здесь готовится какой-то праздник.
Прибывает народ. На всех торжественные костюмы и пестрые галстуки с диковинными узорами. Люди важно поправляют эти галстуки, пожимают друг другу руки и рассаживаются по креслам, пролистывая записные книжки. Некоторые держат в руках горящие трубочки, время от времени прикладывают их к губам, затягиваются и пускают мутный дым друг другу в лицо, совершая взаимное обкуривание.
Языческий ритуал?
Таинство какое-то?
Перед амфитеатром – сцена, где висит гигантский портрет задумчивого человека, сидящего перед открытой книгой с пером в руках.
Похож на учителя Яна?
Что за странная надпись под портретом?
«360 лет».
Ясем скользит, увлекаемый своими чувствами, и понимает, что эти люди – ученые мужи, которые начинают диспут. Непонятно, почему они не в докторских или магистерских мантиях?
На сцене появляется наиученейший, наиглавнейший и наиумнейший среди собравшихся. Почему-то Ясем знает имя – профессор Давид Вихонековский.
Все долго и упорно аплодируют ему, пока он поднимется на кафедру. Затем наступает тишина, и он обращается к собранию с торжественной речью.
Ясем пытается понять суть сказанного, что весьма нелегко, ибо говор у профессора причудливый, доклад мудреный, а усилившаяся зыбь Реки Времени искажает и без того очень искаженные образы. Живые картины становятся расплывчатыми, однако, до Ясема доходит некоторый смысл, а в его сознание врезаются даже некоторые фразы.
– В этот торжественный день мы празднуем 360–летие великого сына чешского народа – Яна Амоса Коменского…
– Для правильного понимания Коменского необходимо помнить, что его философия двойственная. Есть полезное зерно в виде его реалистически–материалистической линии, что дало всходы в наш прогрессивный век. Но есть у него и ложная направленность, религиозно–идеалистическая. Он не смог порвать с господствовавшим миропониманием феодальной эпохи – христианством. Коменский сидит на двух стульях…
– Сегодня мы читаем Коменского демистифицированно. Нельзя воспринимать всерьез его ложные воззрения о том, что на Земле будет установлено тысячелетнее «царство Божие». На самом деле, подготовка к «вечной жизни» была для Коменского подготовкой к жизни именно земной, и притом к жизни в коммунистическом общежитии.
– Великий Маркс открыл нам глаза, написав, что христианство превозносит трусость, презрение к самому себе, самоунижение, смирение, покорность, словом – все качества черни. Но для пролетариата, который не желает, чтобы с ним обращались, как с чернью, смелость, сознание собственного достоинства, чувство гордости и независимости – важнее хлеба…
– Великий Ленин учил нас, что религия – средство закабаления трудящихся масс, средство одурманивания рабочего класса. Тем, кто живет чужим трудом, религия продает билеты на небесное благополучие по сходной цене…
– Гениальные Маркс и Ленин дали нам великий метод марксистско–ленинского диалектического материализма и доказали лживость всех религий…
– Но в начале семнадцатого века Коменский не мог уйти от религиозности. Потому он и писал, что Бог назвал себя альфой и омегой, началом и концом всех вещей, из него же, им же и в нем же вся суть.
– Прогрессивность Коменского проявляется и тогда, когда он справедливо ставит под сомнение само существование Бога. Выражая горячий протест против тяжелой действительности, он заявляет – лучше бы мне никогда не родиться, не проходить врата жизни, если после всей мирской суеты мой удел – темнота и ужас. Ах, боже, боже, боже! Если ты существуешь, то смилуйся надо мной, несчастным…
– Даже сам Коменский, этот глубоко верующий человек, справедливо ставит под сомнение само существование Бога…
Ясем поражен диким кощунством ученого мужа. Он взрывается от бессильного негодования. Он думает, что услышав поругание священных предметов, собравшиеся будут возмущаться, но они спокойно соглашаются, кивают и записывают, полностью разделяя эту скверну.
Чем дальше, тем больше содрогается Ясем. Он повержен в жуткий страх от слов этого хулителя Бога по имени профессор Давид Вихонековский.
Ясем не может это стерпеть и скользит прочь отсюда, подмечая в самый последний миг большую надпись на стене: Всемирный Конгресс Комениологов.
Он вылетает из здания и проваливается в Реку Времени, захлебывается в потоке, тонет, но, превозмогая себя, выплывает на поверхность.
Оглянувшись назад, он замечает, что высокое, величественное здание с громадными колоннами, где он только что был, разваливается под ударом разрушающей силы какого-то нечеловеческого оружия.
В испуге Ясем плывет против течения Реки Времени, прочь от жутких картин, назад в свою эпоху. В надежде увидеть что-нибудь хорошее, он осматривается на окружающие берега и, к своему ужасу, видит лишь бедствие, войну и мучение.
Наконец, появляется знакомый городок Пшеров. Здесь вырос учитель Ян. Естественный интерес подталкивает Ясема к Пшерову, он скользит и все разом оживает…
Ясем с тревогой осматривает улицы города и чувствует, что здесь поселилась беда. На улицах никого, кто-то передвигается по кладбищу. Ясем устремляется туда и видит монаха, копающего лопатой одну могилу для десятка усопших. Тела завернуты в грязные тряпки, нет слез и скорбной родни, не горят свечи. Уставший монах возводит взгляд к небесам, и Ясем узнает его. Это преподобный Лукаш, верный член Братства! Сознание Ясема взрывается от мучительных вопросов:
«Какое несчастье здесь приключилось?»
Вместо ответа до Ясема доносится смрадный запах, и неожиданно возникшая кошмарная мысль отбрасывает его куда-то далеко.
«Неужели это мор?»
Ясем невольно плывет по улицам, пропитанным трупным смрадом, и убеждается – в городе гуляет чума…
Ясем попадает в заброшенную таверну. Там несколько грязных мужчин и женщин губят свои души, бездумно упиваясь вином, наслаждаясь грязными ласками и обжираясь. Они поют похабные песни, а один из мужчин в лохмотьях держит огромный бокал вина и кричит:
– Да здравствует день сегодняшний! Есть, пить и отдаваться прихотям! Что же нам еще осталось? Я не знаю, когда и как призовет мою душу Господь? Заколет ли меня саблей солдат сегодня или чумные опухоли покроют мое тело завтра? Но времени я терять не буду! Пью за сегодняшний день!
Осушив весь бокал, он, качаясь, наваливается на пьяную женщину рядом…
Ясем думает:
«Эти несчастные махнули на себя рукой, прячутся через похмелье от самих себя, как будто гнев божий не покарает грешников, где бы они ни были… Пшеров накрыла чума…».
Ясем невольно выскакивает на улицу, и через маленькую форточку его забрасывает в дом с закрытыми ставнями. За ними – мать с двумя детьми стоят перед отцом, главой семейства, который приказывает им:
– Держаться обособленно, подальше от всех. Не смейте трогать чужие вещи и ни с кем не общайтесь. Молитесь, и Бог убережет вас. Мать, иди, повесь тяжелый замок на дверь. Мы не впустим в наш дом черную смерть.
Услышав это, Ясем в ужасе смотрит на мать, которая идет к двери, вешает замок, но ее лицо покрыто черными пятнами, быстро перерастающими в бубонную опухоль…
От болезни ничего не спасает!
Вдруг Ясем вспоминает:
«Учитель Ян отправил свою жену и сыновей сюда, в Пшеров! Он считал, что здесь они будут в безопасности… Боже! Что с ними стало?».
Перед Ясемом следующая картина – дом Яна-Любящего в Пшерове. В дверях чумной лекарь в маске с длинным клювом, стоит, как привидение, как слуга смерти, как сам дьявол. Один только вид его приводит в ужас! Но в душе он скорбит. Сколько несчастья он видел от губительной болезни, которая перекидывается с места на место, как пожар на сухие предметы. Он помнит замученных неутолимой жаждой бросающихся в реку, бьющихся в агонии, стонущих и умирающих людей. От запаха смерти не спасают даже благовония, коими этот врач набивает длинный нос своей маски…
Доктор открывает дверь… Ясем – за ним…
Боже! В доме поселилось неописуемое горе!
Беременная Магдалена, любимая супруга учителя Яна, беспомощно стонет в агонии, и некому за ней смотреть, так как ее родители умерли, а родственники разбежались. Рядом с ней лежит сыновья учителя…
Они уже погибли…
Врач подходит к Магдалене и, наклоняясь над ней, спрашивает:
– Дочь моя, ты меня слышишь?
Несчастная Магдалена поворачивается к врачу, но, не видя его, произносит полушепотом:
– Ян, господин мой, почему я не повиновалась тебе, когда ты просил меня следовать за тобой везде и всюду, в радости и в печали? Почему я возжелала найти спасение у своих родителей, когда должна была искать спасение с тобой? Ведь не муж для жены, а жена для мужа… Теперь я гибну вдали от тебя, а ты об этом даже не знаешь… Прости меня, любимый Ян… Бог меня наказывает за ослушание…
Врач достает из сумки снадобье:
– Выпей это лекарство, дочь моя. Это смесь травяного настоя, вина и измельченного пергамента, на котором записан стих из Библии.
Голос доктора слышен из-под маски приглушенно. Вылив несколько капель в рюмочку, он подносит ее к губам Магдалены, но она замирает, испуская последний дух.
Беспомощно разводя руки, врач выглядывает в окно, видит монаха, который тащит повозку с несколькими телами в лохмотьях.
Врач кричит монаху:
– Эй, Лукаш, захвати усопших и отсюда. Пушки здесь не гремели. Но мор не знает границ.
Душа Ясема разрывается от горя.
Он рыдает…
И это его выталкивает из собственных грез…
Затуманенные образы вокруг него исчезли, и он увидел перед собой Марию, свою мать…
