Ольга Вечная
Веселый Роджер
Я перетерплю и это. Не первое кораблекрушение в моей жизни и не последнее. Справлюсь. Пирата задеть сложно, сердце давно спрятано за флагом, а душа – горстка пепла.
Вытираю ладонями щеки. Пожалуйста, не спрашивайте зачем. Пожалуйста, не добивайте догадками.
Глава 31
Отчеты непотопляемого пирата. Запись 16
Пока доехал до парка, немного успокоился. А может, таблетки начали действовать. Сломал три сигареты, прежде чем закурил четвертую.
Курю. Нормально всё, раз курю. Держусь. Кто переживает за меня – можете расслабиться, пока на плаву. Не тонем. «Фоновая» немного звенит в ушах, ну и пусть себе звенит. Кому-то сейчас будет больнее.
Я выхожу из машины, бреду к назначенному месту.
– Э, ну наконец-то! – возмущается Арина, театрально широко разводя руками. Топает ко мне, выглядит разъяренной.
Вокруг толпа из десяти девиц при полном параде. Лица смутно знакомы, периодически их фотографирую, когда сестра просит, со скидкой.
– А где фотоаппарат? Я тебя придушу, если скажешь, что забыл!
– Это я тебя, дрянь, сейчас придушу. – Хватаю ее за руку и больно выгибаю.
Арина тут же меняется в лице, перевоплощаясь в беззащитного ангелочка, стонет, что больно.
– Все свободны, съемка отменяется, – бросаю я таращащимся на нас девицам таким тоном, чтобы поняли: не шучу. – А ты в машину, – уже сестре. – Живо!
Волоку ее за собой, все еще держа за руку, она пищит, но идет. Я дергаю, чтобы поторапливалась. На своих каблучищах Арина едва успевает передвигать ногами, еще и в длинном платье. Господи, какая же тощая! Все ребра видать. Не довела ли она себя до анорексии и истощения? Нужно будет позже поговорить об этом с Верой, это же по ее части…
Блин, с Верой! Нет уже Веры твоей! Закончили тем, с чего начали. Невеста Артёма есть.
Эти славные мысли снова разгоняют, от злости потряхивает. Я закидываю мерзавку в машину на переднее сиденье, захлопываю дверь, сам сажусь рядом, закрываю замки, чтобы не сбежала.
Арина смотрит запуганно, исподлобья. Уже не возмущается, что бешу ее, надо же.
– Вик, что случилось? – Голосок звучит тоненько.
С чего бы начать?
– Зачем ты так? – стонет она с обидой, потирая руку, за которую тащил.
Ни щек, ни сисек, доска-доской. Ее запястья в три раза тоньше моих, что я делаю?! Запугал вконец девчонку, ревет. К Артёму зайти кишка тонка, а на беззащитную девицу орать – так запросто?
Тру лицо. Кажется, я перестарался.
– Арина, вот скажи мне, – произношу спокойнее, но она всхлипывает, давится, слезы ручьем. Оно и понятно, на нее никогда никто не повышал голос, всегда только жалели и заступались. – За что ты так со мной? Просто скажи. Я не буду больше ругаться. Но хочу знать. Что за коалиция против меня? Что я вам всем сделал? Решил себе кусочек счастья урвать, не достоин, по твоему мнению, да? Ты ведь знаешь все про меня, как я живу. Зачем добиваешь?
Она рыдает уже взахлеб, тянется, обнимает меня, прижимается. В ответ не обнимаю, я же зол, хотя, если честно – хочется. Ну, чтобы кто-то меня обнял. Но не сестра. У нее лимит доверия исчерпан.
– Вик, не знаю чем, но если я тебя обидела, то прости, пожалуйста! Я не хотела, клянусь, что не хотела. Я очень сильно тебя люблю. Больше всех на свете. Ты скажи, что я сделала, пожалуйста.
Вздыхаю.
– Зачем ты рассказала Артёму про мои проблемы? Это ведь настолько личное… Я просил не говорить никому. Черт, ты поклялась… Сказала, что понимаешь. Это важно для меня. Я и так себя мужиком не чувствую, а теперь, когда он знает… высмеивает… так тем более. Мне правда очень сложно так жить, – говорю ровно.
Сестра уже трясется в истерике, я поглаживаю ее по спине, успокаивая. Точно перестарался.
Арина отодвигается, вытирает пальцами слезы вместе с потекшим макияжем. Подаю пачку салфеток.
– Я никому не говорила, – лепечет она, заикаясь. – Клянусь тебе своим здоровьем. Да хоть маминым! Ни единому человеку! И я бы никогда, хоть под пытками, ни слова! – Таращит на меня глаза.
– Под пытками говорить можно. Но, блин… Арина, откуда он знает? Только мой врач в курсе. Ты и мама.
Мы замираем, смотрим друг на друга.
– Неужели мама проболталась? – пораженно шепчет Арина.
– Но зачем?
– Не знаю. Вик, обещаю, если это она… я с ней разругаюсь в пух и прах! Это не ее секрет, она не имела права тебя сдавать. Я с ней оборву все отношения.
– Не надо чушь молоть, – морщусь я. – Зря я вам сказал. Просто…
Что добавить? Накопилось тогда. Они с мамой вечно намекали на то, что пора бы подружку завести, сводили с кем-то… Жизни не давали по этой части. Артёма подбивали со мной девок знакомить, а попробуй выкрутись, если тебя от одного касания накрыть может? В один момент паршиво стало, откат назад был, думал, что не справлюсь. Выговорился самым близким. Зря.
Арина снова плачет.
– Артёму бы я никогда не сказала. Я его тоже люблю, конечно, но мы с тобой знаем, что он козлина тот еще.
В этот момент в окно решительно стучатся. Какой-то мужик незнакомый долбится, заглядывает встревоженно. Что надо? Мы на парковке стоим, никому не мешаем. Я опускаю стекло, смотрю вопросительно.
– Что у вас там происходит? Ариша, ты как?
– Милый, это мой брат, Вик Белов, я рассказывала тебе о нем. Вик, а это мой Марк.
Он тянет мне руку, я пожимаю, оглядывая мужчину внимательнее. А парню Ариши, оказывается, сорок! Ну, тридцать семь-тридцать восемь навскидку. Он, конечно, весь из себя ухоженный и прилизанный, одет модно, но меня не обманешь. Однако. Пока не могу понять, бесит это или сильно бесит. Здоровый конь, что нашел в этой плоскогрудой избалованной кукле?
– Марк, всё хорошо, у нас с Виком серьезный разговор. Ты езжай, я потом тебе позвоню. Дела семейные.
– Ты точно в порядке? – Он недоверчиво на меня поглядывает.
Уже мне не нравится.
– Да-да, ты иди.
Марк удаляется, я снова поднимаю стекло, включаю климат-контроль. С этими нервами забыл, что мы на солнце стоим. Дышать уже нечем в машине.
Сидим с Ариной, каждый смотрит на свои руки, молчим.
– Он Вере сказал, да? – нерешительно спрашивает она.
Я кошусь на нее, не отвечаю.
– Ты в нее влюбился, я догадывалась!
– Арина, мать твою, да у нас все лето роман был, Вера у меня жила, к отцу вместе летали. Вот не ври, что не знала. Специально издевалась, да? Все про Артёма ей на уши пела. Вот скажи зачем?
– Но…
– Что «но»?! Мало у меня боли было?! – кричу. – Или со мной в паре Вера не так хорошо смотрится на фотках?! Да что ж вы меня все так ненавидите?! Да, влюбился в бывшую невесту брата, но, пока они не расстались, я первым даже не поздоровался с ней ни разу! Он ее в грязь втоптал, унизил, изменял, заразу в постель притащил. Ты считаешь, он изменится?! – Я теряю контроль и просто ору, словно это Арина во всем виновата. – Даже сейчас, когда в полной *опе, он, думаешь, станет положительным парнем?! Ну скажи, что ты думаешь на самом деле.
– Не станет.
– Тогда какого хрена? – Я откидываюсь на сиденье, прикрываю глаза.
– Вик, прости меня, пожалуйста. Я не думала, что у вас так серьезно. Думала, вы просто… ну… ты ж сам говорил, что никак с женщинами… я думала…
Зажмуриваюсь крепче.
– Прости-прости опять. Это не мое дело, меня это не касается. Я больше никогда… я всегда буду на вашей стороне, обещаю тебе. Я теперь только за тебя!
– Поздно уже, нет «нашей» стороны. Вернулась она к нему, как ты и просила. Как мама и хотела. Радуйтесь! Сбылась ваша мечта. Спасайте всем скопом Артёмку, мне по хрену. – Я распахиваю глаза, придвигаюсь к сестре ближе. – Вера ведь такая хорошая, Арин. Настоящая. С ней вместе все иначе, уютно, по-домашнему. И тепло. Думаю, – добавляю сухо, – все у Артёма теперь будет хорошо. Вытащите его из затяжной депрессии, или в чем он там тонет, помимо жалости к себе.
– Вик…
– Всё, выметайся. Мне домой надо, подумать.
– Вик, почему ты ничего не сказал раньше? Я ни разу не слышала от тебя слов даже о симпатии к девушке, не то что о любви.
– Иди вон, Арина, надоело болтать. Ненавижу болтать. Всё, пошла. Кыш!
Она пытается взять меня за руку, но я дергаюсь, отворачиваюсь. Сестра снова плачет и нехотя выходит из машины.
Костиков звонит. Прости, не до тебя. Завтра, всё завтра. Черт, у меня же самолет в Сочи! Не хочу видеть отца и Софию, но «Трахельки» ждать не могут, не в моем положении банкрота. До вылета еще уйма времени, как раз успею сделать крюк за транками.
Значит, мама постаралась. Превзошла саму себя. От кого еще ждать удара? Почему-то новости придают сил – будто от дна ногами отталкиваюсь. Хочется ругаться дальше, я только начал, держитесь.
«Кашкай» останавливается на парковке у подъезда Кустова, я взлетаю на нужный этаж, но на этот раз дверь закрыта. Стучусь – тихо. Звоню Вере, затем Артёму – абоненты не берут трубки. Заняты, видимо.
Наконец, дома. Закрываюсь, достаю и раскладываю таблетки на комоде на всякий случай. Чтобы далеко не бежать.
Просто боюсь, что могу «загореться». Ситуации же похожи. Ну, как в тот раз было. Сначала Настя ушла, потом пытали. Врач учил, что нужно избегать любых повторений сценариев, что я научусь со временем делать это на автомате, машинально. Впрочем, так и получается.
Я ж обнаженных девушек начал фотографировать только потому, что это был следующий этап. Как и сигареты. Если каждый день видишь соблазнительные женские образы, уже не так от них плющит, как если бы накрывало внезапное желание. А так вроде бы постоянно в тонусе держишься, вечно в «приподнятом» состоянии, и нормально.
Знали бы вы, какие войны я вел с самим собой. Как боялся по первости! Шаг за шагом к цели. Любая мелочь могла построить ассоциативный ряд к первой любви. Нельзя спровоцировать откат назад. Даже Вера этого не стоит. Вера…
Жарко. Или кожа горит? Не могу разобрать. На всякий случай убавляю сплит на семнадцать градусов, опускаю жалюзи, раздеваюсь до трусов. Хожу некоторое время по квартире. Ничего не хочется.
На кухне висит фотография Вериных сисек в мокрой майке. Вера повесила недавно, чтобы перед тем, как в студию ехать, я на нее сначала смотрел. Она ведь обычно уже уходит к тому времени, как просыпаюсь.
«Каждый день моя грудь будет первой, которую ты увидишь!» – гордо сообщила мне, радуясь, до какой хитрости додумалась.
Так, теперь мне уже холодно. Захожу в комнату, смотрю на разбросанную одежду, взгляд цепляется за пиратский флаг над кроватью. Накатывает тошнота, то ли от таблеток натощак, то ли от понимания того, кем я стал, какая жизнь предстоит. Прошлые цели вдруг тускнеют, кажутся глупостью. Злюсь, аж рычу. Запрыгиваю на постель и сдергиваю этот гребаный флаг. Это непросто: ткань крепкая, прибита качественно. Но ничего, поддается. Отрываю с треском.
Он немного пыльный, я даже чихаю. Заворачиваюсь в черную ткань, сажусь на пол у кровати и давлю себе на виски.
Говорила же, что любит… Ничего понять не могу. Ведь говорила. Зачем? Настя тоже говорила, впрочем.
Ну, вероятно, Артём на самом деле в постели хорош… или на что там бабы ведутся?
Все в моей жизни по-дурацки сложилось. Опыта не так много в этом деле. Особым красавчиком никогда не был, чувак как чувак. На шестнадцатилетие одна знакомая «дала» в ванной… в честь подарка на день рождения. По пьяни было и как-то скомканно, но мне все равно понравилось. Потом еще пара подобных случаев, а дальше все – роковое знакомство с Анастасией Чердак. «Ну и дурацкая фамилия», – подумал я тогда. С семнадцати лет все мои эрофантазии включали только одну Настю. Год ведь за ней таскался, ничего, тварь, не позволяла. Правда, видимо, только за руку со мной и хочется держаться. И котируюсь, лишь когда все остальные отказались.
А я ж верным ей был, хотя в том возрасте возможности уже стали появляться. Честный идиот.
А потом ее папаша, как в боевике, меня по башке шарахнул и в машину. Держал в подвале какой-то дачи за сто километров от Москвы, на отшибе. У озера. Сбрызгивал бензином и поджигал. В перерывах дочурка его раны чем-то вонючим мазала, пальчиками своими мерзкими водила непонятно с какой целью. Наверное, чтобы не подох раньше времени. И так каждый день, а может, час, не знаю.
Время пропало, превратилось в сплошную агонию со всплесками резкой и монотонной боли, пульсирующей и рвущей на части. Кормили только хлебом и какими-то наркотиками, чтобы от «ощущений» в перерывах не откинулся. Пока она чем-то мазала, гладила меня, тварь, он зачитывал лекции исправительные.
Я ж во всех грехах признался после первого же поджога. Все подтвердил, что только он хотел. На каждый вопрос кивал и хрипел: «Да-а-а-а». Лишь бы закончилось. Но он продолжал чистить мою душу и помыслы. Иногда икону притаскивал, чтобы я прощения просил за содеянное. Что я только не делал и не говорил, лишь бы прекратить… Без толку.
Дочь свою он запугал до поросячьего визга. Но я ее в этом не виню, любая бы согласилась. А иначе – он бы обвинил ее в бл*дстве и тоже, поди, начал «очищать» от греха. Съехала крыша у Чердака. Подох он потом от инфаркта в психбольнице, в короткий момент просветления.
Нашли меня как раз вовремя, потому что уже не было сил никуда бежать. Просто едва держался на коленях, облитый бензином, и понимал, что не могу пошевелиться, не то что до озера доползти.
А потом снилось это постоянно. Ее прикосновения, любимой моей Настеньки, и следом боль. Зациклило. Говорят, что психотравмы у взрослых – явление редкое, но я до сих пор не могу выбраться. Столько лет прошло, а после каждого ласкового касания жду новой боли. Причем не сразу это началось, а примерно через полгода после случившегося. В голове ведь крутил постоянно, вот и перемкнуло. А потом как развернулось – мало не показалось!
Наверное, так должно было случиться. Это я уже переключаюсь на Артёма и Веру. Видимо, она увидела в нем нечто особенное, что доступно лишь женщинам. Он на самом деле герой, я-то знаю. Сколько раз заступался за меня в школе. А когда на льдине плыли, горячий чай из термоса сам не трогал, а меня отпаивал по глотку. Артём только делал вид, что хлебает, но я-то видел, что притворяется. Чтобы мне больше досталось. Ноги мне грел, успокаивал, что сейчас мой папа на вертолете прилетит и спасет нас. Мне-то уже девять было, знал, что папа не успеет из Сочи в любом случае, но все равно верил, потому что уверенно Артём говорил. Его уверенность в своей правоте всегда подкупала. Он хоть и козлина редкостная, но создавать видимость того, что всё под контролем, умеет. Да и надежный он, что тут говорить, пока хочет этого. Его способности тогда нас спасли.
А когда меня нашли после «отдыха» на даче Чердака и я приходил в себя в больнице, то впервые видел, как брат плачет навзрыд. Я даже никогда не попрекал его в случившемся со мной, хотя какое-то время, признаюсь, винил. Его слезы тогда потрясли.
Возможно, если бы я нашел время поговорить с ним по поводу Веры и его ВИЧ по-хорошему, все могло бы сложиться иначе.
Еще и работы нет до кучи. Вот ведь лето выдалось! Каждое очередное лето пытается меня добить, превзойти предыдущее.
Какое-то безразличие внутри, пусто. Больно и пусто, будто кровь в венах остановилась. Не несется, а дрейфует, как на море в штиль. Все остановилось. Я остановился, замер на орбите. Даже не горю – так, тлею. Никого не хочу видеть. Вот бы они все сами договорились между собой меня ни о чем не спрашивать.
Принимаю решение прятаться, отлично осознавая, что никто не станет искать.
В дверь настойчивый звонок. Идите к черту, занят я. Так и сижу в своем флаге на полу, гипнотизируя пачку с транквилизаторами.
Щелчок замка заставляет вздрогнуть и вскочить на ноги. Ключи есть только у меня, мамы и Веры. Таращусь на дверной проем целую секунду, пока не заходит она.
* * *
Нет, она не заходит, а залетает.
Вера залетает в комнату и смотрит на меня с такой ненавистью, что все придуманные для встречи слова застревают в горле, даже «привет» с лету не выходит. Она слегка растрепана, волосы копной по плечам. В том же цветастом платье, что была утром, но босиком, хотя не слышал, чтобы разувалась. Ноги грязные, на левой коленке большая красная ссадина. Я смотрю на нее, жду объяснений.
– Зачем пришла? – спрашиваю холодно. Одолевают смешанные желания обнять и накричать. Борюсь с каждым.
Она молчит, решительно подходит, серьезная, брови сведены в кучу, губы плотно сжаты. Собранная и сосредоточенная, словно на экзамене. Размахивается и со всей силы бьет меня по лицу.
Жжет одна пощечина, потом вторая, третья. Я поднимаю руки, блокируя удары.
– Прекрати!
Понимая, что останавливаться Вера не собирается, хватаю ее за запястья, скручиваю, она вырывается, начинает кричать. Я тут же отпускаю, она снова лезет в драку, стараюсь увернуться. Если бы не столько эмоций – обида, злость, отвращение – на ее лице, то действовал бы решительнее. А так… теряюсь. Догадки начинают скрестись внутри неприятно и болезненно, но пока гоню их.
– Ублюдок! – сообщает мне Вера новый статус. – Да как ты мог?! Еще и уклоняешься! Ненавижу, – бросает пылко, задыхаясь.
Флаг, в который я кутаюсь, падает, она продолжает сыпать ударами.
– Да что случилось-то!? – Хватаю ее за плечи, хорошенько встряхиваю, пытаясь привести в чувство. – Жених обидел опять? Неужели?! Так ты по адресу, проходи, располагайся, – киваю на кровать.
Вера резко замолкает, я тут же освобождаю ее. Она отходит, опускается на корточки, прислонившись спиной к стене, закрывает лицо руками и тихонько плачет. Былая, несвойственная ей решимость испаряется без следа. Кажется, в этой драке победил я, противница полностью повержена. Но ликовать отчего-то не тянет.
Осознание того, что я полный идиот, уже пришло, но все еще, скорее из упрямства, продолжаю стоять на своем. Смотрю на нее во все глаза. А ведь ей плохо. Кожей ощущаю исходящее от Веры отчаяние, как тогда, в баре. Хмурюсь, стараясь мыслить хладнокровно, будто меня не касается.
Кустов опять тебя трахнул без презерватива, что ли? Пришла переживать следующие волнительные полгода?
Просто уже трясет от одной мысли, что она с ним… он с ней… да еще и без барьера. А я… За руку держал? Пальцами трогал?
На хрена она опять приперлась?!
Хватит, где-то у меня должна быть гордость. Надо заканчивать этот цирк, разрывать наш гребаный треугольник.
Но ее беда, как и обычно, трогает не меньше, чем моя собственная. Ее горе царапает тупым ножом по физическим шрамам. А слезы выворачивают проклятую Чердаком душу наизнанку. Даже после того, что случилось, предложите мне сдохнуть, чтобы Вера перестала страдать и оказалась здоровой, – сдохну сейчас же.
Подхожу, присаживаюсь рядом.
Не мужик, а тряпка. Презираю себя, но понимаю, что помогу снова. Не так, как в прошлый раз, конечно, но добивать не стану. Шепчу:
– Девочка моя… – Как-то сипло выходит. – Ты скажи, что мне сделать. Я сделаю. Хоть что. Только не плачь так сильно.
– Как ты мог меня бросить, Вик? – спрашивает Вера, часто, тяжело дыша. – Ты ведь говорил сто раз, что ни капельки не любишь, ну почему тогда так хорошо относился?
Она не кричит, не пищит, не ноет. Рассуждает практически спокойно, но от ее ровного тона внутри все переворачивается. Она топит меня пустотой в глазах, монотонностью речи. Вы представляете себе море после шторма? Эту лживую тишину, обманчивую умиротворенность, когда на волнах качаются обломки и трупы? Остатки чувств, надежды и веры…
– Зачем эта татуировка? – тычет Вера в мою шею. – В чем был смысл?! – Она поднимает на меня выпученные глаза, повышает голос. – Ты ведь заставил меня поверить тебе.
– Вер…
Я тянусь к ее лицу, но она резко отталкивает, вскакивает на ноги, отбегает на середину комнаты. Встаю следом.
– Не трогай меня! – а теперь уже Вера кричит. Кажется, шторм продолжается. – Просто посмотри, – голос звучит гнусаво, потому что она плачет, – это на твоей совести! Вся ваша семейка чокнутая! Вы все сговорились, чтобы подложить меня под него, да? Лишить меня будущего в угоду ему! И ты тоже! – Она тычет в меня пальцем.
– Конечно же, нет.
– Как нет?! Ты меня к нему отвез! Отдал из рук в руки и уехал! Да как ты посмел так предать меня после всего, что было?! Иди ты к черту со своей нерешительностью! Ты просто подонок, такой же, как твой Артём.
– Я ждал тебя целый час, – говорю с нажимом. Скрещиваю руки на груди.
– Он не пускал меня!
– Ты не позвонила.
– Телефон в машине остался. В твоей! Вик, он порвал на мне трусы! – Вера суматошно задирает длинное платье, показывая, что без белья. – Ты вообще в курсе, что у твоего брата аллергия на привычные способы лечения? Он отказывается использовать экспериментальные препараты и вообще слушать что-либо. А когда я решила пойти за тобой, он напал! Держал меня силой. Я вырывалась, билась, а ты не помог!
На мгновение кажется, что я ослышался, но вид горячо любимой женщины, сейчас бьющейся в истерике, служит доказательством, что понял правильно. Это не она не выходила, это он ее не пускал. Картинка вдруг складывается, становится до боли ясной, и я понимаю, что Кустов – покойник.
– Ты просто уехал! О нет, не просто. Ты еще и вещи занес. Я споткнулась о сумку, когда убегала, и разодрала колено!
Вера показывает на него, словно я мог не заметить. Наверное, то, что я чувствую сейчас – это ужас. У него много оттенков, оказывается. Есть ужас за себя самого, а есть – за любимого человека. И я не могу сказать, какой из них сильнее. А ведь об этом ощущении я знаю все, вы в курсе. А еще я точно знаю, что Кустову не понадобится экспериментальное лечение.
Она со мной не может справиться, когда балуемся, а он-то и вовсе – скала. Сука, убью. С недавнего времени, после разговоров с Анатолием Петровичем, под сиденьем «Кашкая» на всякий случай лежит бита. Новенькая. Вот теперь и пригодится.
– Вера, ты подожди, пожалуйста, здесь. Закройся и никому не открывай. Я скоро вернусь, – медленно и спокойно говорю Вере, поворачиваюсь к двери. Останавливает только то, что без штанов. Надо хотя бы натянуть джинсы.
Но во время короткой заминки она снова кричит:
– Конечно, давай! – Подходит и бьет меня по груди. – Давай, поспеши! Деритесь! Набей ему морду, а он пусть тебе, да посильнее. Кого вы там не поделили в школе? Бабу какую-то? Все разобраться не можете! Валяй, беги, выясняй с ним отношения. Может, вам обоим наконец полегчает. Вы ж только этого и ждали все эти годы, да? Повода поубивать друг друга.
Вера со злостью тарабанит ладонями по моим плечам, а меня поражает внезапное желание обнять ее покрепче и забрать страхи себе, словно это естественно при простом физическом контакте. Потребность быть рядом настолько сильная, что на секунду затмевает жажду крови. Рывок. Я хватаю ее крепко и прижимаю к себе. Ни разу так не делал, никогда еще не трогал ее с силой. Но сейчас вижу, как вырывается, и не отпускаю, напрягаю мышцы и прижимаю к себе. Она бьется.
– Вер… – шепчу.
Она плачет.
– Или, может, вы сговорились? – Вздрагивает от внезапной догадки. – Созвонились и решили проверить, как поведет себя наивная дура в пикантной ситуации, да? Играете мной, как хотите, оба! Вы это спланировали заранее, да? Признайся! Поспорили? На что, Белов?
– На тебя – никогда, – говорю я довольно резко. Вера замолкает. – Никаких игр. С тобой всегда по-настоящему.
– Вик… – произносит она уже без злости, в голосе слышится лишь испуг.
Трясется всем телом, маленькая моя. Дрожит, упирается ладонями, а я ее прижимаю так, как никогда раньше. Не давая права выбора, потому что физически сильнее и хочу, чтобы Вера была сейчас близко. Едва отдаю себе отчет, что Артём час назад делал то же самое…
– Вик, если бы он хотел, – говорит она, громко всхлипнув и медленно, тяжело вздохнув, словно надолго задерживала дыхание: – если бы хотел, он бы это сделал, изнасиловал меня. Он ведь намного сильнее, он очень сильный и большой. Раньше он всегда так делал, когда мы ссорились. Никогда не просил прощения, а подкатывал, нападал, зацеловывая, и я всегда сдавалась. – Вера всхлипывает. – Он решил, что, если сейчас надавит, я сдамся, потому что соскучилась. Сказал, что мое тело ему ответит, он засунет руку туда и докажет мне, что я все еще хочу быть с ним…
Я крепче ее сжимаю.
– Но знаешь… – Она вскидывает на меня глаза, а в них упрямая решимость, – ни хрена я не соскучилась! Вырывалась до последнего, пока он не понял, что я уже не контролирую себя.
Теперь Вера сама прижимается, трясется, хотя продолжает бить по лопаткам, с силой царапать, щипать. Давай, отыграйся на мне, заслужил. На ее шее и плечах засосы – смотрю сверху. Чувствую, как глаза наливаются кровью. Клянусь, аж вспышки перед ними.
Я все еще обнимаю, но двигаюсь к комоду, беру телефон. Кустов недоступен, разумеется. Дома его, скорее всего, нет. Звоню маме, Арине – не видели гада. Или покрывают. Вера не отстраняется, уже вся грудь мокрая в ее слезах. Пишу ему: «Беги, тварь». Не доставлено.
Хочется ездить по улицам и искать знакомую фигуру, даже осознавая, что это бесполезно.
А еще хочется остаться с Верой.
Знаю, что вы сейчас думаете. Я полное дерьмо, которое ее не достойно. Но сам я поразмыслю об этом позже. Сейчас только обнимаю, да так сильно, что удивительно, как она умудряется дышать.
– Я не успела обуться, – тихонько рассказывает, – так и убежала босиком. – Переминается с ноги на ногу. – А тебя внизу не оказалось, я без денег. Артём еще преследовал долго, извинялся, клялся, что никогда больше… что все понял. Ну, что я не хочу с ним и не люблю его больше. Но мне было так страшно.
Я склоняюсь и дую на эти отвратительные синие и черные пятна на ее идеальной коже. Такую кожу нельзя портить уродливыми отметинами. Осторожно касаюсь губами, веду языком, словно залечивая, зализывая ее раны, будто не понимаю, что не поможет.
Ее слезы все катятся и катятся.
– В какой-то момент мне показалось, что он не остановится, понимаешь? В какой-то миг я думала, что он сделает это со мной. А ты не помог! – Вера отшатывается, снова отпихивает меня, пытается отойти.
Но я уже знаю точно, что должен сделать. Кустов подождет. «Поговорим» с ним позже.
Подхожу и снова прижимаю ее спиной к себе крепко, такую беззащитную, хрупкую, напуганную. Зажмуриваюсь.
Вера вырывается, но слабо. Понимаю, что не хочет моей близости, но у нее не осталось физических сил сражаться. Выдохлась моя девочка.
Она дралась за меня. Дралась на пределе своих возможностей, чтобы быть со мной, а не с ним. Разворачиваю ее лицом к себе, смотрю в глаза.
Впервые в жизни я действую силой с девушкой. Легонько касаюсь губами губ, чуть сильнее надавливаю.
Вера просто дрожит в моих руках.
– Не смей меня прощать. – Целую ее, зализываю засосы, нахожу их еще на груди, напрягаю руки, обнимая. Не могу пока позволить себе поцеловать ее еще где-то, только там, где раны. – Не вздумай забыть мое предательство. Но, если снова подпустишь близко, не сомневайся, что я знаю цену твоего поступка.
А она ведь на самом деле дралась за меня – вы понимаете это? За меня, изуродованного кретина, столько раз намеренно обижавшего ее.
Совсем не такая, как женщины до нее. Они вообще в эту секунду все разделились на два лагеря: мою Веру и Насть.
Не получится у нескольких адских недель подчинить себе всю мою жизнь. Я заваливаю Веру на кровать, вдавливаю в матрас собой, для того чтобы накрыть как можно больше ее тела. Долго целую в губы так, как любит, стараюсь, из кожи вон лезу, но она практически не отвечает, не стонет, не раскрывается для меня. Но и не отталкивает. Если бы напряглась, клянусь, я бы перестал. Я бы почувствовал.
Но она не напрягается, а, кажется, впервые за день позволяет себе расслабиться. Правильно, маленькая, теперь ты в безопасности. Обо всем позабочусь я, и уж получше, чем в прошлые разы, поверь.
Она цепляется за мои лопатки. Мелькает мысль, что ее идеальные пальчики сейчас скользят по коричневым рытвинам. Но я ее отметаю, четко понимая, что Вера боролась за меня. А я отныне буду бороться за нее со всеми своими страхами.
Позволяю себе стащить с нее платье. Она расслаблена, держится за меня, послушно исполняет все, что хочу, но продолжает тихо плакать.
Трусь носом об ее шею, легонечко целую, касаюсь. Жалею. Я не жду, чтобы ее тело ответило, но ведь знаю, как сделать ей приятно, и просто делаю это, чтобы поверила, что никогда с ней больше не поступят грубо.
Вся моя сила только для того, чтобы сделать тебе хорошо, никогда по принуждению. Все будет так, как ты хочешь. Всегда.
Вера обнимает крепче, и это движение поощряет. Неожиданно и как будто случайно получается, что она обхватывает меня ногами, я спускаю белье. А потом толкаюсь бедрами. В нее.
Мы оба ахаем вслух, громко, не ожидая и замирая, смотрим в глаза, медленно выдыхая в губы друг друга. Дрожим. И я, и она, клянусь. Но я, кажется, сильнее.
Удовольствие подчиняет, колет руки, ноги, словно выбивая новый узор на всю жизнь, звенит в ушах, едва ли не перебрасывая через край в первую же секунду. Я сжимаю зубы, утыкаюсь в ее шею. Вера приподнимает бедра, позволяя проникнуть глубже, а моя душа, или во что вы там верите, едва не вырывается из тела, лишая сознания, чудом цепляется за что-то. Наверное, за дырявое, но упорно колотящееся сердце. Ощущения фантастические и незнакомые. Они как будто не только в области паха, а во всем теле. Это бьет по мозгам, бьет, бьет, пока не сводит с ума.
Но Вера напрягается. В это секунду я вдруг вспоминаю, с кем занимаюсь любовью. Это же после меня самый мнительный человек в мире. Умоляю, ни слова о ВИЧ. Только не сейчас!
– Пожалуйста, – шепчу ей невнятно, сбивчиво, из последних сил. – Просто умру, если откажешь.
Она обнимает крепче, слегка улыбается. Кивает мне.
Делаю один робкий толчок, чувствуя, как Вера выгибается в руках, вижу, как закрывает глаза и приоткрывает рот. Ресницы дрожат. Дыши, дыши, родная. Я тоже пытаюсь.
На выдохе ей на ухо, теряя крупицы контроля:
– Выходи за меня. – Зажмуриваюсь, а перед глазами белые вспышки, красные фейерверки. Такого не бывает.
– Да… – отвечает Вера хрипло, будто с трудом, – только продолжай.
Она снова и снова выбирает меня одного.
И я продолжаю.
Одно движение, второе, третье… А потом без счета. Но каждое новое – для нее, единственной и самой настоящей. Для нас обоих.
