Ольга Суханова
Переменная звезда
Глава 1. Разведенка с котом
Теперь можно было замедлиться и перевести дух – на работу она все равно уже опоздала. Выход с Таганской-кольцевой без всякого предупреждения оказался закрыт, и пока Тоня, чертыхаясь про себя, переходила через площадь по верху, ждала на бесчисленных светофорах, а потом вместо того, чтобы не спеша наслаждаться прекрасным майским утром, неслась сломя голову по Нижней Радищевской к библиотеке, маленькие часики на ее руке издевательски пикнули на времени 09:00. До заветной двери было еще не меньше пары минут быстрым шагом, и Тоня уже приготовилась к выволочке от начальства – Петрович умел оказываться в самом неподходящем месте в самый неподходящий миг, так что наверняка крутился сейчас у них в комнате.
Она птицей взлетела на каменные ступени, промчалась по лестнице и, вскинув голову, впорхнула в кабинет. Петровича не было. Методистка Марина что-то бурно рассказывала двум мастерам, которые собирали стеллаж.
– Привет! – Тоня быстро огляделась по сторонам. – Не заходил?
Оба мастера подтянулись и приосанились, сами того не замечая, – так всегда делали все мужчины, когда в поле их зрения оказывалась Тоня Лиханова.
– Нет, – отозвалась Марина. – Вот скажи, Тонька, разве это правильно? Какой же это корпоратив, когда нам одни только траты?
– А что случилось? Петрович уже сказал, где отмечаем?
Николай Петрович, руководитель отдела, каждый год придумывал новые развлечения на профессиональный праздник – день библиотек, двадцать седьмое мая.
Марина кисло улыбнулась:
– Сказал. Он нас всех ведет в Большой театр. На «Травиату».
– Ого!
– Кому «ого», а кому только лишние расходы, – обиделась методистка, не найдя поддержки. – Платье купить, туфли купить. И ночью после спектакля на Сходню я на чем буду добираться? Еще и на такси разорюсь. Корпоратив, тоже мне.
– Да ладно, «Травиата» не такая уж длинная, не до ночи. И в театр сейчас в чем только не ходят. А до Сходни я тебя потом доброшу, мне же все равно в Зеленоград. Там вроде на Петровке есть где встать не очень дорого. Ну, найду.
Марина не унималась:
– Все равно – платье, туфли надо. Буфет. А то быть в Большом и не зайти в буфет?!
– Билеты-то хоть не за свой счет?
– Билеты Петровичу из какой-то брони Минкульта достались, так что не за свой. Еще не хватало.
– Ну и прекрасно.
– А сама в чем пойдешь?
– Покупать специально точно ничего не буду. В платье голубом, наверное, – задумалась Тоня.
– Которое у тебя для мероприятий? Оно ж скорее деловое.
– Оно просто платье-футляр. Классика. Серьги бабушкины надену – и будет почти вечернее, – отмахнулась Тоня и обернулась к мастерам. – Вы второй стеллаж лучше сразу внизу собирайте, а то он в дверь не пролезет. Мариш, а коробки с книгами для скандинавских курсов готовы уже?
– Ты же сама их укладывала и надписывала.
– Точно. Так неслась сюда, что все из головы вылетело. Думала, сейчас опоздаю, и Петрович мне отпуск не подпишет. А когда мы в театр? Прямо двадцать седьмого?
– Ага.
Тоня кивнула и на миг задумалась. Да, голубое платье и бабушкины серьги. То есть прапрапра… Она каждый раз сбивалась, пытаясь выговорить это слово. Да и неважно. Серьги в семье Лихановых переходили по наследству. Сама Тоня надевала их всего два раза – на выпускной в музыкальной школе и на свадьбу. И оба раза никакой удачи они не принесли. На выпускном она поругалась с Лешкой Воронцовым – сильно, до слез. И не помирилась потом. И из армии его не стала дожидаться. А свадьба… Замужество Тоня старалась лишний раз даже не вспоминать.
Но для парадного выхода эти серьги прекрасно подходили, и через неделю она весь вечер невольно ловила на себе взгляды – восхищенные мужские и завистливые женские. Тонины привычные повседневные джинсы, яркие толстовки и кроссовки чаще всего были из «Детского мира», поэтому в праздничном платье и привезенных из Австрии туфельках (а то у нас еще поди найди модельные вечерние туфли на неполный тридцать пятый) она чувствовала себя совсем по-другому. Не мелкой и тощей, а миниатюрной и изящной. Платье и туфельки подчеркивали то, что она обычно скрывала: тонкую талию, хрупкие лодыжки и запястья, узенькие покатые плечи и необыкновенно красивые ключицы. Длинные серьги с крупными прозрачными голубыми камнями сверкали, привлекая внимание к лицу, к высоким, резко обрисованным скулам и большим черным глазам – миндалевидным, немного раскосым. Густые черные волосы, уложенные в простое каре чуть выше плеч, скорее подошли бы смуглянке, но тут природа пошутила: Тоня, несмотря на свои смоляные локоны, черные брови и черные глаза, была белокожей.
Зал заполнялся. Марина устроилась на соседнем кресле, расправила на коленях новое платье, быстро пробежала глазами программку и начала:
– Тонька! Ну почему ты на работу не ходишь в юбках? Такие ноги в джинсах прятать – преступление просто! Да к тебе женихи в очередь выстроятся!
– Спасибо, одного раза хватило. Мариш, ты сама красавица – посмотри, с тебя все глаз не сводят! – Тоня постаралась перевести разговор на другую тему, и тут театр словно подыграл ей: наконец начал медленно гаснуть свет. Строгий голос по-русски и по-английски напомнил зрителям, что надо выключить телефоны, и по притихшему залу поплыли звуки увертюры. Девушка заерзала, пытаясь поуютнее устроиться в неудобном кресле, поймала на себе чей-то укоризненный взгляд и замерла. Занавес открылся, на сцене появился салон Виолетты, а Тоне все казалось, что ее кто-то сверлит глазами.
Всю следующую неделю в выставочном центре библиотеки только и разговоров было, что о походе в театр. Марина разобрала по косточкам все увиденные наряды, но Тонины серьги даже похвалила:
– Я бы такие купила! Ты их не продаешь случайно?
– Ну что ты! Я же говорю, прапра-сколько-то там-бабушкины. Ни за что.
– Вот прямо ни за какие деньги?
– Ни за какие, – Тоня отмахнулась.
Мысленно она уже была не на работе, а в отпуске, и чуть ли не через силу заставляла себя доделать все хвосты. Надо было подобрать книги для выставок, написать посты о каждой предстоящей выставке для сайта библиотеки и для соцсетей, оформить стенды в холле, распределить сотрудников на фестиваль на Красной площади, который уже вот-вот. И решить, кто поедет на книжный салон в Питер, и сделать еще сто тысяч дел. А тут Марина с этими дурацкими расспросами!
– Побегу вниз, – спохватилась вдруг Тоня. – Там стенд должны собирать, надо выставить всех, у кого в июне хоть какая-то круглая дата.
– Много их? На стенд-то хватит?
– Хватит, – Тоня сверилась со списком на своем столе. – Корнелю аж четыреста пятнадцать, Бичер-Стоу – двести десять. Еще Ожешко, Хаггард и чех какой-то. Гремучая смесь.
– Да потом сделаешь.
– Когда потом? Сегодня пятница, а с понедельника я в отпуске, говорила же.
Она спустилась в холл, где возле входа постоянно были тематические стенды по разным случаям, и поймала на себе чей-то взгляд. Тоня осторожно покосилась в сторону, увидела незнакомого мужчину и равнодушно отвернулась – к тому, что на нее засматриваются на улицах, Лиханова привыкла еще в школе. Ни о каких назойливых взглядах ей сейчас думать не хотелось. Хотелось только поскорее доработать этот день, чтобы наконец оказаться в отпуске – не в мечтах, а в реальности. Правда, Тоня так и не придумала пока, что она будет делать. Но главное – отпускные уже перевели, и у нее есть целых три недели. Можно гулять, валяться дома, читать, можно поездить по каким-нибудь красивым подмосковным усадьбам – да мало ли что!
После работы она забрала с перехватывающей парковки у Ховрина машину, влилась в плотную пробку на Ленинградке и стала уже всерьез выбирать, куда поедет. В Коломну, например. Или в Зарайск. Или и туда, и туда, и еще куда-нибудь. Июньский вечер был светлым и теплым, и девушка опустила стекло, чтобы острее почувствовать ласкающий легкий ветерок. Хотя какой уж там ветер на забитой машинами Ленинградке.
После Химок пробка рассосалась. Вся левая полоса была заставлена красными пластиковыми блоками, которые никто так и не убрал после ремонта, и Тоня покатила в средней. Она уже мечтала, что через полчаса вытянется дома на диване с книжкой, но тут здоровенный темный внедорожник сначала пристроился за ней, чуть ли не упираясь мордой в задний бампер, а потом отчаянно заморгал дальним светом и загудел.
– И что тебе? – вслух пробормотала Тоня, бросив взгляд в зеркало.
Джип, яростно сигналя, висел у нее на хвосте. И явно хотел согнать с полосы. Это была потрепанная «Мазда», чуть ли не по самую крышу заляпанная грязью.
– Я исчезнуть должна, чтобы ты проехал?
Больше всего ей хотелось сейчас вдавить газ в пол и умчаться в туманную даль – но на «Калине» от «Мазды» не оторваться. Да и камеры тут везде, сразу прилетит штраф за превышение. Проверено. Вместо этого Тоня, наоборот, чуть тронула педаль тормоза, чтобы сзади вспыхнули стоп-сигналы. Внедорожник возмущенно загудел.
– Да пошел ты! – выругалась девушка.
Полоса справа была почти свободна, и Тоня, конечно, вполне могла бы пропустить джип, раз уж ему так неймется, – но в ней вдруг проснулись вредность и упрямство. Ехала она, как и весь поток, девяносто при разрешенных семидесяти, и не видела никаких причин нахально сигналить и моргать в спину. Так что нечего. Ему надо, пусть он и объезжает. Она еще раз быстро посмотрела во все зеркала, убедилась, что никому не помешает, и убрала ногу с газа. Стрелка медленно поползла влево. Восемьдесят. Семьдесят. Шестьдесят. Тоня уже переключилась на третью, а джип все так же держался сзади, как приклеенный. За «Маздой» начал собираться хвост.
Внедорожник наконец перестроился вправо, поравнялся с «Калиной», резко метнулся влево прямо у нее перед бампером и, похоже, притормозил ручником, но Тоня уже ожидала чего-то в этом духе и была начеку. Удара не произошло. «Мазда» тут же умчалась вперед, девушка выдохнула и вдруг краем глаза заметила в правом зеркале еще одну машину. Это тоже была большая и грязная «Мазда», правда, светлая и с разбитым передним бампером. И этот автомобиль держался в правой полосе, отставая от «Калины» примерно на полкорпуса.
Ровно в слепой зоне.
Как нарочно.
Проверять свою догадку, ускоряться или замедляться Тоня уже не стала. Светлая машина была совсем рядом, в зеркале девушка видела лицо водителя, и оно казалось ей смутно знакомым. От страха, наверное. Сердце колотилось где-то в горле, мокрые ладони едва не проскальзывали по разноцветной кожаной оплетке руля. Значит, джип не случайно хотел турнуть «Калину» с полосы – она перестроилась бы вправо, ровно под светлую машину, которая так старательно едет сбоку. И у которой уже заранее разбита морда.
– Соберись, Антонина! – вслух скомандовала девушка сама себе.
По-хорошему, сейчас стоило бы завернуть на ближайшую заправку, выпить кофе и успокоиться. Но хотелось поскорее оказаться дома. Вот дураки! Ну что можно взять с хозяйки «Калины»? Светлая «Мазда» улетела вперед следом за напарником (напарником ли? Или она сама себя накрутила на ровном месте?), Тоня перестроилась в правую полосу и поехала, глубоко дыша, медленно и аккуратно, как на экзамене. Наконец впереди показался огромный торговый центр, за которым был поворот на Зеленоград, и через пять минут девушка уже выискивала свободное место в тесно забитом дворе своей многоэтажки.
Войдя в квартиру, Тоня опустилась на старую табуретку в коридоре и замерла. Сил переодеться и разобрать сумку с продуктами у нее не было. Кот Нельсон – уличный найденыш с бельмом на правом глазу, за три года превратившийся из полуживого блохастого комочка в огромного пушистого зверя – подошел и стал бодаться.
– Так. Соберись, Антонина! – снова приказала себе Тоня.
Сколько она помнила, эти слова были ее личным боевым кличем. Она поднялась с табуретки, быстро вымыла руки и переоделась в старый спортивный костюм, который уже не первый год донашивала дома. Потом устроилась в кресле, и Нельсон тут же прыгнул ей на колени.
– Все хорошо, – медленно проговорила Тоня вслух. – Я добралась до дома, я в отпуске, все в порядке.
Лицо водителя светлой «Мазды» снова мелькнуло где-то в подсознании, и Тоня не выдержала – напряжение внутри надо было снять. Она повернулась к шкафчику в прихожей, выудила оттуда нераспечатанную бутылку «Ноя» и вдруг засмеялась:
– Прекрасно, Лиханова, просто прекрасно! Сильная независимая женщина за тридцать, разведенная библиотекарша с котом, в драном спортивном костюме, которому место на помойке, и с бутылкой коньяка. И без закуски!
На улице еще не начало темнеть – стояли июньские дни, самые длинные. Тоня потянулась за бокалом – уж если пить семилетний коньяк, то из приличного хрусталя! – но вдруг услышала негромкое пение телефона. На экране высветилось «Эдик», и девушка замерла: звонки младшего брата никогда ни к чему хорошему не приводили. Брать трубку не хотелось, но телефон настырно трезвонил, и Тоня не выдержала.
– Денег не дам, – резко сказала она вместо приветствия.
– Ну Тонечка, ну я же верну, ты же меня знаешь!
– Вот именно.
– Тонечка, миленькая…
– Эд, я библиотекарь, а не миллиардерша.
– Родного брата спасти не хочешь? – заканючил Эдик, и что-то в его голосе насторожило Тоню.
– Что у тебя там опять? – спросила девушка, думая, что надо положить трубку и внести братца в черный список. Раз и навсегда.
– Тонь, мне башку оторвать обещали…
– Горячо поддерживаю.
– Я пятьсот тысяч должен отдать. До следующего воскресенья.
У нее потемнело в глазах.
– А я их где должна взять? Ты что там натворил?!
– Соседей залил, – брат всхлипнул. – А там ремонт дорогой. Они меня всей диаспорой прирежут… всем кишлаком…
– Ничего, кредит возьмешь.
– Мне не дадут, ты же знаешь! У меня и так по другим кредитам просрочки уже давно, а тут еще… – он замолчал. – Тонечка…
– Эд, у меня нет таких денег. И никаких нет, – твердо проговорила Тоня и вдруг, ненавидя себя за это, добавила: – Но я что-нибудь попробую придумать.
Она положила трубку, уже не обращая внимания рыдания брата: знала, что он перестанет завывать, как только поймет, что его никто больше не слушает. Надо было что-то делать. Небольшой банковский вклад у Тони был, но этих ее сбережений не хватило бы и на половину долга Эдика. Продать «Калину»? Да кому она нужна? А если и купят, то за копейки. Жалко. Да и искать покупателя придется долго.
Тоня в отчаянии обводила взглядом свою простенькую квартиру. Ничего подходящего. Несколько редких книг, интересных только сумасшедшим библиофилам. Красивая театральная сумочка с речным жемчугом, довоенная, от бабушки. И бабушкины же серьги.
При мысли о серьгах она встрепенулась. Правда, ей тут же стало стыдно. Как она может всерьез думать о том, чтобы продать семейную реликвию? Мама и бабушка ее бы не поняли. Хотя нет, поняли бы – они обе любили Эдика и всегда все ему прощали. Так что и серьги бы простили. Для любимого-то сыночка и внучка. Тем более что ни мама, ни бабушка их вообще ни разу в жизни не надевали. Бабушка появилась на свет в Харбине и была совсем маленькой, когда ее родители после войны перебрались в СССР вместе с многими другими возвращавшимися. Юность в совхозе на целине под Курганом, замужество, переезд вместе с мужем-москвичом в столицу, техникум, работа на заводе «Серп и Молот», маленькая дочь – Тонина мама… Куда тут надеть длинные вечерние серьги? В цех? В школу на родительское собрание? Да и Тонина мама, родившаяся и всю жизнь прожившая в Москве, ни разу не бывала в таких местах, где сверкающие камни в ушах оказались бы уместны.
Девушка взяла строгий футляр, который с выхода в театр еще не успела убрать на обычное место, в дальний закуток шкафа. Открыла. Старый бархат вытерся на сгибах, но в целом футляр выглядел вполне прилично. Она включила настольную лампу, и бесчисленные грани камней засверкали под электрическим светом. Серьги лежали на темно-синей шелковой подушечке, рядом с ними была пустая выемка. Тоня знала, что когда-то в гарнитур входила еще и брошка, правда, совсем другого цвета. Кажется, красная. Но прапрабабушке в конце гражданской войны пришлось эту брошку продать, и теперь от семейной реликвии Лихановых остались только серьги.
Она бережно взяла одну сережку в руки. Крупный темно-голубой камень был окружен россыпью искрящихся мелких, прозрачных и бесцветных. Сверху и снизу камни обрамляло невесомое серебряное кружево. Серебряное ли? Ну не платина же это? В драгоценностях Тоня совсем не разбиралась, и сколько могут стоить эти старинные сережки, понятия не имела. В семье даже не знали, что это за камень. Точно не сапфир, но что?
Где оценить такую красоту, а главное – где ее потом продать? А вдруг это просто яркие голубые стекляшки, которые ни гроша не стоят? Тоня бросилась к ноутбуку, но тут же заметалась – что открывать? «Авито»? Там легко могут обмануть. Какие-то тематические форумы ювелиров или антикваров? Но ей нужно быстро. И честно. Хотя бы оценить, а дальше будет видно.
Память вдруг подсунула то, что Тоня хотела вычеркнуть раз и навсегда. Лешка Воронцов. Точнее, его дядя, старший брат Лешкиной мамы, Елены Николаевны. Тоня прекрасно помнила строгого, но очень добродушного дядю Гришу, Григория Николаевича, известного художника-ювелира. Помнила и то, сколько разных книг по ювелирному делу было в шкафу у Воронцовых. И то, что Григорий Николаевич со своими работами постоянно участвовал в выставках – не только в России, но и во Франции, Швейцарии, Италии, и даже, кажется, в Индии.
Как же давно все это было. В какой-то другой реальности. Жив ли сейчас Григорий Николаевич? Сколько ему лет? Под семьдесят, наверное. Или даже за. Но Лешка ее точно не обманет. Да и никого другого. Люди не меняются в главном, и если человек в двадцать лет не был мошенником, то и в… Ой, а Лешке-то сколько сейчас должно быть? Тридцать пять? Значит, и в тридцать пять – не стал.
Тоня замерла. Нет. Лешке она не будет звонить. Ни за что и никогда. Да и номера телефона у нее нет. Тогда, в дни их юности, мобильные телефоны уже перестали быть редкостью – и у нее, и у Лешки, конечно, сотовые были. Только номер Воронцова Тоня удалила, чтобы… чтобы…
Да просто удалила, и все. А потом и сама поменяла телефон. От греха подальше.
Ну нет, о звонке Воронцову и речи быть не может.
Но открытый на ноутбуке гугл подстегнул девушку – надо было думать, надо было срочно что-то делать – и Тоня все-таки ввела в строку поиска имя Лешкиного дяди. Через пять минут она уже знала, что Григорий Николаевич Воронцов по-прежнему постоянно публикуется в отраслевых журналах, участвует в выставках и много лет руководит собственной школой ювелирного мастерства «Каменный цветок». На сайте школы была фотография – пожилой мужчина со строгим и в то же время мягким взглядом. Фамильные черты Воронцовых, тонкое и правильное лицо. Лешка, наверное, в свои семьдесят будет таким же породистым. И язык не повернется сказать про него «старый».
И пусть его мобильного номера у Тони сейчас не было, но она прекрасно помнила домашний. Хотя, конечно, за прошедшие пятнадцать лет Лешка мог не раз переехать. Не надо ему звонить, ни в коем случае не надо. Пусть Эдик выкручивается сам. Как хочет.
Темно-голубые камни на бархатной подушечке сверкали. Нельсон, удивленный тем, что хозяйка не берет его на руки, устроился на краю письменного стола – он любил там сидеть, и Тоня даже постелила для кота плед. Прямо на столе.
Ни в коем случае не надо звонить.
Она взглянула на часы в углу монитора. Не было еще и восьми вечера. Вполне приличное время для звонка. Тоня набрала номер и застыла, слушая длинные гудки. Она пообещала себе, что после пятого положит трубку и больше не будет набирать эти цифры.
Хоть бы никто не взял! Нормальные люди не реагируют на звонки с незнакомых номеров.
После четвертого гудка ей ответили.
– Да?
Узнать голос по одному слову было трудно, но Тоне показалось, что у нее вдруг пересохло во рту.
– Добрый вечер, – осторожно проговорила она. – Будьте любезны, а с Алексеем Васильевичем можно поговорить?
– Антонина?
Тон был таким равнодушным, что Тоне показалось, будто ее окатили ледяной водой.
– Да.
– Что у тебя случилось?
Глава 2. Ригель и Беллатрикс
Прежде чем ответить, Тоня про себя досчитала до трех. Так медленно, как только могла. Где-то она слышала, что от этого голос будет звучать ровнее.
– Алексей, я… – она взяла себя в руки, вскинула голову, хотя Воронцов никак не мог этого видеть, и продолжила: – Прости за беспокойство. Я хотела спросить, может ли Григорий Николаевич взглянуть на одно украшение и оценить его? Хотя бы примерно? И сколько это будет стоить?
– Ты продаешь украшения? Что произошло?
Тоня опустила голову. Глупая была идея – позвонить Лешке.
– Ничего. Просто спросила. Извини. Всего тебе…
– Постой.
Она молчала, не отвечая, но и не обрывая разговор.
– Адрес тот же? – ледяным тоном спросил Воронцов.
– Да.
– Код от домофона какой? Или что там у вас внизу теперь?
– Домофон. Диез, номер квартиры, ключ.
– Понял. Телефон – тот, с которого ты звонишь? Запиши мой мобильный, – он невозмутимо продиктовал номер. – Буду через час-полтора.
В ухо понеслись короткие гудки. Тоня растерянно смотрела на телефон. Несколько мгновений она стояла с трубкой в руке, потом, словно очнувшись, заметалась. Она распахнула шкаф и застыла, глядя на полки. Не встречать же Воронцова в этом жутком спортивном костюме? Или остаться так, чтобы было видно, что она в домашнем, и чтобы он точно не возомнил, что Тоня специально переодевалась? Ну нет, костюм уже очень страшный, в таком виде можно показаться разве что Нельсону. Девушка быстро стянула треники и футболку и стала перебирать вешалки. Затрезвонил мобильный, она лихорадочно схватила трубку, но увидела на экране имя брата и сбросила вызов. Только Эдика ей сейчас и не хватало!
Что надеть? В привычных джинсах и какой-нибудь яркой толстовке сейчас слишком жарко – начало июня в этом году выдалось по-настоящему знойным. Летние платья и футболки, неглаженые, ждали своего часа в большом пакете на верхней полке в коридоре. Тоня вскочила на табуретку, с трудом дотянулась до пакета и нашарила там простенький желтый сарафанчик чуть ниже колена, который она надевала летом, чтобы сбегать в магазин или донести ведро до помойки. Пойдет. Она спрыгнула с табуретки, держа в руках сарафан, и через минуту уже торопливо размахивала утюгом, а еще через пять – разглядывала себя в зеркале. Потом наскоро протерла пыль в самых видных местах, поменяла наполнитель в кошачьем лотке, пару раз махнула веником по полу и замерла, услышав звонок домофона.
– Алексей?
– Да.
Пока лифт поднимался на восьмой этаж, Тоня успела провести щеткой по волосам. Потом она услышала, что кабина остановилась, и, не дожидаясь звонка, сама открыла дверь.
– Здравствуй, Антонина, – произнес Воронцов все тем же равнодушным голосом.
Тоня думала, что он, как и многие бывшие спортсмены, набрал вес – но за прошедшие почти пятнадцать лет он, похоже, не располнел ни на грамм. Разве что стал еще немного выше и чуть шире в плечах. Тот же силуэт, та же осанка, по которой она всегда узнавала его на любом расстоянии. Подружки, которых она иногда таскала с собой на соревнования, чтобы поболеть вместе, удивлялись – мол, как ты его отличаешь, они же все одинаковые в этих своих масках и электрокуртках со шнурами? А Тоня не понимала, как можно не узнать. Самый стройный, самый прямой.
– Здравствуй, Алексей, – она отстранилась, пропуская его в квартиру. – Зайдешь?
– С твоего позволения. Что у тебя случилось?
Воронцов стоял в коридоре, не проходя дальше, и ждал ответа, будто от Тониных слов сейчас зависело, развернется он или останется. В этот миг девушка пожалела, что среди ровного ряда ее крошечных кроссовок и балеток на полу не торчат какие-нибудь ботинки размера эдак сорок пятого. А лучше – сорок шестого. Впрочем, гость на обстановку ни малейшего внимания не обращал. На хозяйку он тоже смотрел совершенно безразличным взглядом, и Тоня даже разозлилась на себя за то, что сменила вытянувшееся домашнее трико на этот желтый сарафанчик. Сам Алексей был одет в простые синие джинсы и синюю футболку-поло, которую он, по своей обычной манере, носил с таким видом, словно это сшитый на заказ классический костюм.
– Ничего не случилось. Просто хотела попросить… если можно…
Он холодно усмехнулся:
– То есть пятнадцать лет ты обо мне не вспоминала, а тут вдруг вспомнила, хотя ничего не случилось?
– Я думала просто показать Григорию Николаевичу одно украшение. Если можно. Я заплачу за оценку.
– А потом ты что с этим украшением делать будешь?
Тоня хотела увильнуть от вопроса, но врать Воронцову всегда было бессмысленно.
– Посмотрим. От цены зависит. Может быть, продам. Почему ты спрашиваешь?
Алексей посмотрел на нее в упор – прямой открытый взгляд, спокойные серые глаза – и Тоня, не выдержав, отпустила голову.
– Потому что если ты вдруг после стольких лет позвонила – значит, случилось что-то из ряда вон.
Отпираться было бесполезно.
– Просто срочно понадобились деньги. Бывает.
Из комнаты лениво выглянул Нельсон, снисходительно посмотрел на гостя и стал потягиваться, зевая. Взгляд Воронцова чуть потеплел.
– Пушистый какой! Сибирский?
– Не знаю. На помойке подобрала, родословной при нем не было. Осторожно, он кусается.
– Ладно. Бери свое украшение, поехали.
– Сейчас? – растерялась Тоня. – Поздно же. И вообще… это удобно?
– Дядя Гриша – сова, раньше двух не ложится. И он готов посмотреть, что там у тебя, – Воронцов вынул телефон, ткнул пальцем в экран и перевел взгляд на девушку. – С вашими корпусами без улиц сам черт ногу сломит. Адрес вроде правильно определился.
– Ты такси вызываешь?
– Да, – кивнул он и зачем-то пояснил: – Выпил сегодня, так что к тебе на такси добирался. Годовщина маме.
– Елена Николаевна?! Я не знала… Сочувствую.
Он снова кивнул. Тоня несмело его остановила:
– Не надо такси, у меня машина у подъезда.
По-хорошему, надо было бы снова переодеться: ярко-желтый сарафанчик вполне подходил для дома, но не годился для визита к известному художнику-ювелиру. Но Тоня не хотела задерживать Воронцова, который и так из-за нее сорвался на другой конец Москвы. Она схватила с вешалки малиновую кожаную куртку – на улице уже начало холодать – и быстро надела такие же малиновые, старательно подобранные под куртку балетки. «Буду как попугай – желтая с малиновым, – подумала девушка. – Ничего, для жгучей брюнетки – в самый раз».
– Украшение-то свое не забудь.
– Да.
Тоня взяла бархатный футляр, открыла его и повернула к Воронцову.
– Ты в них на выпускном в музыкалке была, – прищурился он.
– Да. Я думала, мужчины таких вещей не замечают.
– Я все-таки племянник ювелира.
В лифте Тоня опустила голову, чтобы не смотреть на руки Алексея – точеные, мускулистые. Мужчинам с такой формой рук надо запретить короткие рукава. Законодательно. А то бедные женщины не знают, куда деваться. Ничего, сейчас ей придется смотреть на дорогу, а не на всяких там…
Надо было как-то прервать это дурацкое молчание.
– Угадай, какая, – она кивнула на забитый машинами парковочный карман у подъезда.
– Красная?
– Точно. Я ее так и зову – «Калина» красная. Садись.
Тоня открыла навигатор и повернулась к Воронцову:
– Зорге?
– Нет. Мы разъехались, когда мамы не стало. Дядя Гриша теперь на даче, в Жаворонках.
Она не ответила. Поддерживать разговор было тяжело, молчать казалось глупым, расспрашивать Воронцова про семью и работу – еще глупее. Тем более что ей нет никакого дела до его семьи, работы и вообще жизни. Ни малейшего.
Алексея, похоже, тишина ничуть не тревожила, и Тоня заставила себя сосредоточиться на дороге. Пятничным вечером Ленинградка в сторону города была совсем свободна, МКАД тоже – все уже разъехались по дачам. Правда, у съезда на Минское шоссе пришлось немного потолкаться в пробке, но вскоре «Калина» уже подъезжала к ухоженному подмосковному СНТ.
Дачу Тоня хорошо помнила. Двухэтажный бревенчатый дом с большой верандой, куда они с Лешкой прилетали вдвоем на его «ИЖ-Планете», если там никого не было. Или куда все вместе со всей семьей Воронцовых приезжали на солидном «Вольво» Григория Николаевича. И Тоня тоже приезжала с ними, потому что считалась уже почти вошедшей в эту семью. Ждали только, чтобы ей исполнилось восемнадцать, чтобы можно было расписаться. Тоня доучивалась в школе, Лешка заканчивал техникум и осенью собирался в армию, а пока, до призыва, крутил болты в автосервисе – копил на свадьбу.
Здесь, на этой даче, она и стала по-настоящему Лешкиной – только его и больше ничьей. Здесь же она, смеясь от предвкушения, прикладывала лоскутик ткани, купленной на выпускное платье, к рубашке Воронцова. Оттенок совпадал точь-в-точь. Удивительный был цвет, не голубой и не белый, прекрасно подходивший и для мужской рубашки, и для девичьего романтического наряда.
– А туфли и пояс у меня темно-голубые будут. И сережки. И когда ты приедешь, будет видно, что цвет тот же. Успеешь?
– Даже с запасом. Тренировка до двенадцати. Ну, в час буду дома, переоденусь, как раз к трем доеду.
– В три только свидетельства начнут выдавать. Ну и грамоты там всякие. Речи, выступления, родители, учителя. Отчетный концерт, – Тоня закатила глаза. – Потом капустник. Сценки всякие. Кафе не будет, это ж все-таки всего лишь музыкалка. Все в школе накроем, в классе. А потом дискотека до упаду.
К выдаче свидетельств Лешка не появился. Тоня, нарядная, в легком длинном платье – самая красивая из всех девочек – старалась не оборачиваться каждую минуту на дверь актового зала, но ее волнение все равно заметили.
– Своего светленького красавчика ждешь, как его там?.. – наклонилась к Тоне Леночка Курагина, сверкая слишком откровенным декольте. – Что он тут забыл?
Тоня не ответила. Она украдкой посмотрела на телефон, не вынимая его из сумочки, но пропущенных звонков или новых смс не было. Свидетельства вручили, начался школьный концерт, а Лешка все не появлялся. Что могло произойти? Внезапно заболел, застрял в лифте, что-то случилось дома? Но тогда позвонил бы. Или написал. Или Елена Николаевна бы написала. Или Григорий Николаевич. Или хотя бы Анна Степановна, Лешкина бабушка – писать смс она не умела, но позвонить вполне могла.
Задержался где-то из-за транспорта? Краем уха Тоня слышала, что сегодня почти не ходят электрички – но мало ли! Есть автобусы, есть маршрутки.
Леночка еще пару раз попыталась что-то спросить, а потом отсела в сторону и зашушукалась с подружками.
Через полчаса вся музыкальная школа знала, что Лиханову бросил парень.
Тоня помнила, что больше всего ей в тот вечер хотелось уйти с выпускного. Сбежать. Свидетельство она получила, на концерте выступила, что еще? Но тогда все шептались бы. Особенно Леночка. И Тоня решила остаться до конца. Сверкала улыбкой, флиртовала со своими тремя верными поклонниками, не простояла у стены ни одного танца. Еще и выбирала, с кем будет, а с кем нет.
