Ольга Сергеева
На круги своя
– Я…
– Ты не представляешь, через что он прошёл! А ты милуешься в ресторане с другим мужиком! Тьфу, какая же ты дрянь! – мужчина сплюнул ей прямо на туфли. Маша стояла белая, как полотно. Он крикнул ещё что-то напоследок и, развернувшись, ушёл, почти побежал от ресторана. Даниил о чём-то её спрашивал. Она смотрела прямо перед собой, не обращая на него внимания. Вася жив. Она его бросила. Бросила и сбежала с другим. Сердце снова тоскливо сжалось, сдавливая грудную клетку, перекрывая дыхание. Недостающая деталь нашлась – всё встало на свои места. Она не могла, не могла его бросить, не могла.
– Мария, пойдём, – Даниил взял её под локоток и подтолкнул в сторону машины, – он тебя с кем-то перепутал.
– Он назвал меня по имени.
– Мало ли, Мария – не редкое имя. Пойдём скорее в машину.
– Он знает меня, – Маша вырвала руку у Даниила и отступила на шаг назад, – а я знаю его.
– Мария, не глупи, – Даниил нахмурился. Он схватил её за рукав пальто, но она выскользнула из него, резко развернулась и побежала в ту сторону, куда ушёл Богдан. Если бы только она соображала быстрее! Туфли скользили на заиндевелой дорожке, длинное платье путалось в ногах. Она видела впереди его фигуру. Слишком далеко.
– Стой! – крикнула она изо всех сил, – Стой! Подожди!
Ей показалось, что он замер, обернулся. Сзади что-то кричал Даниил, но она упорно продолжала бежать.
– Помоги мне! – крикнула она из последних сил, задыхаясь от бега, борьбы с платьем, туфлями, задыхаясь от эмоций. Мужчина торопливо пошёл в её направлении, но Даниил был ближе. Он буквально набросился на неё сзади, схватил, прижал к себе так, что она не могла пошевелиться, и потащил в сторону машины.
– Такая же, как все женщины, – прошипел он, задыхаясь от усилий, – бестолковая, беспокойная…
– Твоя мать тоже была женщиной, – крикнула Маша, вырываясь из его рук.
– Не смей говорить о моей матери!
Его пощёчина была такой сильной, что Маша, оглушённая, упала на кучу прошлогодних листьев, обнажённых растаявшим снегом. Перед глазами поплыли круги. Сил сопротивляться больше не было. Она ждала, что Даниил её схватит, потащит, но, неожиданно мягко, ей помогли принять сидячее положение.
– Маша, Маша! – звал её Богдан, – Маша, ты в порядке?
– Я, – она прошептала непослушными губами, – нормально.
Очевидно, она врала, так как после этого её утянуло во тьму.
Глава 6
– Екатерина Игоревна, ну отпустите меня, пожалуйста, я отработаю потом без выходных!
Женщина, названная Екатериной Игоревной, безразлично взглянула на молоденькую медсестру, стоящую перед ней. День ещё только начался, но уже, как обычно, все от неё что-то хотели. Это было обычным делом – она заведовала отделением неврологии в городской больнице, и хотели от неё всегда и все – начальство, персонал, пациенты. Другого человека такое давление могло сломать – но не её. Нервы – канаты, характер – кремень, сердце – камень.
Екатерина Игоревна отложила в сторону ручку и подперла подбородок рукой.
– Ну?
– Что "ну"? – растерялась медсестра.
– Жду полную трагизма историю, из-за которой я должна тебя завтра отпустить.
– У меня бабушка умерла, – прошептала девушка.
– У тебя их сколько? Мне кажется, эта уже четвёртая. Либо одна и та же периодически воскресает.
Медсестра густо покраснела.
– У вас… х… хорошая память, – заикаясь выговорила она.
– Не жалуюсь, – фыркнула Екатерина Игоревна, – а вот тебе хочу задать вопрос – ты что, в детском саду? Или в школе?
– Не поняла…
– Глупые отговорки, прогулы, опоздания – мне кажется, ты считаешь, что тебе всё сойдёт с рук – пожурят и отпустят. Но нет. Я предупреждаю: вопрос о твоём увольнении открыт.
– Жёстко ты её, Катерина – в дверь, пропустив плачущую девицу, заглянул давний приятель и коллега Катерины, Михаил Петрович. Он заведовал детской урологией, и причина, по которой он к ней пришёл, могла быть только одна.
– Да ладно, – она приветственно махнула рукой, – чисто случайно услышала вчера, что она хочет попасть на какой-то концерт, не знает, как слинять… Да не важно, это, садись. Что-то случилось?
Михаил Петрович зашёл в кабинет и грузно опустился на стул.
– Пока добрался до твоего отделения, взопрел, – сообщил он ей, отдуваясь.
– И что же заставило тебя идти ко мне так далеко? – улыбнулась она, складывая руки на груди.
– Один деликатный вопрос, – он мялся, не зная как начать.
Катерина подняла брови, краем сознания понимая, что её опасения оправдываются.
– Я, откровенно говоря, пришёл к тебе, как к матери…
– Ну? – поторопила она его.
– В общем, сына твоего я отправил в принудительный отпуск.
Катерина поджала губы. Что ж, это было ожидаемо.
– Всё так плохо? – ровным голосом спросила она, под столом сжимая руки до белых костяшек.
Михаил Петрович поморщился, словно ему совсем не хотелось об этом говорить.
– Думаю, ему нужна какая-то помощь. Прости.
– Ничего, – Катерина на секунду прикрыла глаза, – давно пора было вмешаться.
– Ситуация неоднозначная.
– Да, – согласилась она, – я не хотела лезть.
– Понимаю, – он поднялся, – я, пожалуй, пойду?
Она была намного младше его – всего сорок девять, да и занимала руководящую должность не так долго, как он, но что-то было в её осанке, взгляде тёмных глаз, что заставляло его нервничать и отпрашиваться.
– Да, конечно, – она слегка подняла уголки губ и тихо добавила, – спасибо.
Когда он, наконец, покинул её кабинет, она закрылась на замок. Подойдя к окну, распахнула старую, деревянную раму и сделала глубокий вдох. Морозный ещё мартовский воздух немного прояснил сознание. Вот она, её ахиллесова пята – дорогой сыночек. Рукой Катерина дотянулась до кармана, достала пачку сигарет, закурила. Нельзя было, конечно, курить в отделении, но не зря же она рвала жилы ради этой должности!
Она горько усмехнулась своим мыслям. Конечно, именно для того, чтобы как маленькая девочка запираться и паниковать. «Вот тебе и нервы-канаты, тьфу».
Нужно было сразу бежать к сыну – как только всё это произошло. Но она ограничилась телефонным звонком – посоветовала собраться и верить в лучшее. Какая же банальщина. Но что она может сказать человеку в такой ситуации? Пусть даже и самому близкому. Конечно, всё наладится, так или иначе.
Когда ей было тридцать – как ему сейчас, она уже два года как осталась без мужа. Всегда всё делала раньше всех – вышла замуж, родила, овдовела. Но справилась, наладила жизнь, вырастила хорошего, приятного человека. Ей не в чем было себя упрекнуть. Кроме одного. Но о той истории она сейчас думать не будет.
Сигарета привычно тлела в руках, никотин активизировал синапсы в мозгу, прочищал мысли. Уж она-то знала, как работают людские мозги. Только вот найти в своём собственном органе участки, отвечающие за эмпатию, было тяжело. Но она это сделает. В конце концов, она мать. И она нужна своему ребёнку.
***
Конечно, она доработала до конца смены – сказала себе, что ответственная, но сама безумно боялась увидеть сына расклеившимся. Он всегда был таким весёлым, спокойным ребёнком – ноль хлопот. Идеальный вариант для вдовы-карьеристки. Когда погиб его отец, он стойко держался, только иногда она заставала его в странно-задумчивом настроении. Она так и не решилась с ним об этом поговорить – боялась увидеть его слëзы. Боялась, что он увидит её. Вроде бы, сын что-то обсуждал с дедом – еë отцом. По крайней мере, он не казался ей чересчур страдающим, и она разрешила себе больше не касаться этой темы.
К его дому она подъехала уже вечером. Вышла из машины, выкурила ещё одну нервную сигарету. Что там вообще делают заботливые матери? Наверное, нужно принести пирожки и супчик в стеклянной банке, но, на беду, она совершенно не умела готовить.
В итоге она звонила ему в дверь, обвешавшись пакетами из ближайшего супермаркета. Он долго не открывал – так долго, что она начала нервничать ещё больше.
Наконец, замок щёлкнул, и дверь открылась. Катерина зашла в тёмную прихожую.
– Мама? – по крайней мере, она смогла его удивить, не самая плохая эмоция.
– Привет, сынок, – спокойно сказала она, – возьмёшь сумки?
Годы тренировки характера дали плоды – её голос не дрогнул, она не бросилась к нему, не разрыдалась, не прижала к сердцу, к пышной материнской груди – хотя именно на эти шаги её и подталкивали какие-то гормоны, инстинкты, появившиеся в её теле много лет назад, вместе с его первым криком.
Он взял пакеты у неё из рук и понёс на кухню. Катерина, украдкой вытерев вспотевшие ладони о подкладку пальто, разделась и прошла вслед за ним.
– Пришла спасать меня? – сын горько усмехнулся, становясь у окна.
– А что, есть необходимость? – она цепким взором пробежалась по его фигуре. Он похудел, осунулся, под глазами залегли тени, – Выглядишь паршиво.
Он выдавил кривую улыбку и сжал пальцами переносицу.
– Спасибо на добром слове.
– Почему тебя отправили в отпуск? – Катерина перешла сразу к делу. И к плите – уж чайник она могла поставить.
Он молча вытянул руку – пальцы заметно дрожали.
– Дерьмо… – констатировала она, подходя к окну, – Я закурю?
Он открыл створку. Даже не ворчал, что она себя угробит гадкой привычкой, безучастно наблюдал, как она делает затяжку. От этого было ещё больше не по себе. Первобытная мать внутри неё кричала, что нужно оросить сыночка слезами, накормить, укутать, спеть колыбельную – сделать уже хоть что-то. Катерина тряхнула головой, отгоняя суматошные мысли. Сын прислонился к раме, прикрыл глаза.
– Не спишь совсем?
– Не сплю.
– Потому и тремор.
– Да.
Катерина докурила и щелчком пальцев отправила окурок в свободный полёт – получилось ловко – жаль, что не видел отец, у них было негласное соревнование – и вернулась к плите, где уже истерично свистел чайник.
– Тебе, конечно, чай, – она открыла ящик, вглядываясь в глубины, – а кофе есть у тебя?
– Есть, наверху стоит М…Машин, – он запнулся на её имени, сморщился, словно от боли.
«Вот он, твой шанс! Иди, обними его! Утешь, скажи, что всё будет хорошо», – билась в истерике внутренняя мать. Катерина упрямо сжала губы: «Нет, пускай его утешает чëртова жена! Пускай возвращается и делает то, что у неё прекрасно получается!»
Этого у невестки было не отнять. Маша была вся такая нежная, робкая, ласковая – психологи уж точно могли бы интересно обосновать, почему её сын выбрал в жёны такую женщину – полную противоположность его матери.
– Если ты думаешь, что я буду тебя жалеть, то ты ошибаешься, – помимо воли вырвалось у неё жесткое, – не время падать духом! Ещё не всё потеряно.
– Сообщи, когда время придёт, – мрачно буркнул сын, – потому что мне кажется, что если человек пропал почти две недели назад, то шансы найти его целым и невредимым стремятся к нулю.
– Тем не менее, мы ничего не знаем наверняка…
– Это и убивает, ты понимаешь? – он снова устало прикрыл глаза, – Если бы я знал хоть что-то…
Катерина молча наблюдала, как сын закрыл лицо подрагивающими ладонями, и ей казалось, что она могла его понять. Надежда – самое страшное чувство. Куда проще смириться с неизбежностью.
– Пойдём пить чай, – наконец, сказала она.
– Я не хочу.
– Просто. Выпей. Чёртов. Чай, – она терпеть не могла, когда дети спорят. Даже когда эти дети были на полголовы выше её. Особенно в последнем случае, – ты выпьешь чай, поешь, искупаешься, ляжешь в кровать. Утром встанешь, снова поешь, умоешься, возьмёшь книгу, сядешь в кресло. Будешь делать всё, что надо. Будешь делать вид, что делаешь. Будешь делать, пока не поверишь, что с этим можно жить.
Что-то в её голосе заставило его отнять руки от лица и посмотреть на неё. Глаза отца, черты отца – она будто не участвовала в его создании. Пожалуй, только волосы ему достались от Катерины. Волосы и стальная выдержка. Осталось лишь напомнить ему об этом.
– Тебе нужно как-то функционировать, – продолжила она, – не ради кого-то или чего-то, не вопреки. А просто так. Просто «потому что». На автомате.
Пафосное «уж я-то знаю, каково это» не сорвалось с её языка, но он и так всё понял. Возможно, увидел в её глазах, возможно, в чертах лица. А может быть, просто поверил.
И выпил с ней чëртов чай.
***
Катерина, в принципе, не любила детей. Её собственный сын был маленьким недолго и как-то незаметно. Она тогда была поглощена учёбой, работой, жизнью, и было совсем не до него. Она не успела проникнуться материнским трепетом, хотя порой вспоминала, какие у него были смешные, оттопыренные уши, и как она переживала, что они такими и останутся, как он, совсем маленький, сжимал губы, чтобы не расплакаться, или, подростком, кривился в ответ на её замечания. Она никогда не жила только для него, ни единого дня, но всегда жила рядом. Вот это самое «рядом» было, вообще, её материнским девизом – не вмешиваясь, не вовлекаясь, но присутствуя в жизни.
Как образованный человек, она знала о значимости материнской фигуры в жизни ребёнка и считала, что она вполне себе фигура. Возможно, плоховатая, но мать. Что ещё нужно было?
В общем, детей Катерина не любила и, например, внуков не ждала, хотя иногда ловила себя на мысли, что сын с женой были бы отличными родителями – куда лучше, чем была она. Один раз, когда она болела, ей приснилось, что она сидит в окружении малышей – смешных, косолапых, похожих на сына, похожих на невестку. Проснувшись, она ужаснулась этому бреду. Ну а сейчас стало понятно, что этому сбыться было не суждено. Только вот облегчения не последовало.
– Ну, я же хотел определённости, – сын издал нервный смешок в трубку, – в общем-то, просто ставлю тебя в известность. У неё всё, видимо, хорошо.
Катерина, конечно, хотела быть в курсе – Маша не была ей чужой – она очень тепло к ней относилась. По шкале Катерины это вообще было почти наивысшей степенью привязанности. Но врать себе она не стала – Маша ей не дочь. В ней даже не было выдающихся душевных качеств, которые она могла бы оценить – железной воли, стойкости, готовности идти напролом. Катерина снисходительно принимала невестку – сын её обожал, значит она была важна.
Теперь же Катерина, помимо злости и обиды за своего ребёнка, почувствовала слабый интерес – надо же, обвела всех вокруг пальца, притворялась невинной овечкой, а сама сбежала с другим – ну какая занятная дрянь! Будто в блеклом Машином портрете появились яркие пятна.
– Сынок, разве ты можешь быть уверен? – рот Катерины говорил разумные вещи, хотя в глубине души она уже заклеймила невестку позором, – Это же просто записка, мало ли кто её написал… Кто вообще пишет записки в наше время?
– Сейчас проверяют на подлинность, – Катерина по голосу слышала, что сын нахмурился, – но почерк её, и там написано о таких вещах, о которых знали только мы с ней… – сын закашлялся, – Ну, я даже рад, что так. Это же лучше, чем… что бы то ни было.
Катерина вслушивалась в фальшивую бодрость в голосе сына и чувствовала, как внутри неё что-то сжимается. Ни слова осуждения в сторону жены. Ни единого ругательства. Он рад. Рад, что она цела, что с ней всё в порядке. Такой уровень самоотверженности был ей недоступен. Катерина скоро с ним попрощалась, сославшись на работу и пообещав перезвонить вечером. Она действительно была в своём кабинете, но заниматься делами не спешила. Рука потянулась к пачке сигарет, но она себя остановила. Побарабанила пальцами по столу в нерешительности, снова взяла телефон.
– Кэт, – раздалось в трубке хрипловатое – только ему можно было её так называть, – что-то случилось?
– Скажи, если бы я ушла к другому, ты бы меня, наверное, обзывал последними словами? – выдохнула. Никогда ей не были свойственны загоны в стиле «а ты любил бы меня, если бы я была червяком», но сегодня чисто женское в ней оказалось сильнее разумного.
– Я бы притащил тебя обратно за шкирку и переломал бы ноги, чтобы больше даже не думала, – он ответил ей удивительно спокойно, будто бы само собой разумеется – созвониться вот так, первый раз за неделю, и без приветствия беседовать в сослагательном наклонении.
Ответ Катерине понравился. Она даже улыбнулась и кокетливо наклонила голову, хотя собеседник её и не видел.
– У тебя что-то стряслось? – повторил он свой вопрос, – От сына новости?
– Маша ушла к другому.
– Объявилась?
– Прислала записку. Утром сын нашёл в почтовом ящике.
– Звучит как бред, – сообщил он ей, – мне кажется, девчонку хотят подставить.
– Да кому это нужно! – Катерина дёрнула плечом.
– А вы уже дружно обвинили её во всех грехах, да? – голос звучал тяжело, клеймяще, – Несмотря на неземную любовь и прекрасные отношения?
Катерине стало стыдно, но совсем чуть-чуть. Пожалуй, он был единственным человеком, который мог вызвать в ней это чувство.
– Возможно, я погорячилась, – нехотя призналась она, – но сыну я не буду давать ложных надежд.
– Это ещё почему?
– Ему так проще.
– Ты, всё-таки, типичная мамка, – голос звучал снисходительно, – хочешь подтирать сопли взрослому мужику. Думаешь, он сам не разберётся?
– Я не типичная, – она уже пожалела, что позвонила ему, – и ничего я не подтираю.
– Убедительно, – он хмыкнул, – а теперь представь, что эта ваша девочка, возможно, в беде.
Катерина на секунду представила. Ей не понравилось.
– Ну, её всё так же ищут!
– Конечно, Кэт, очень благородно, – вредный голос своим тоном явно предлагал ей подумать над её поведением, что было максимально неуютно, поэтому Катерина сделала то, что и всегда: ушла от неприятного разговора.
– У меня сейчас обход, – завела она привычное, – нужно подготовить документы, ещё тут дела…
– Верю, – он не верил, – у меня тоже дела. Прямо сейчас я на совещании.
– Прямо сейчас? Ты хотя бы вышел? – Катерина почувствовала, что её неразумное сердце пропустило пару ударов. В их собственной вселенной – на двоих – работа обычно стояла выше всего.
– Конечно, но если я сейчас не зайду обратно, то будет уже неприлично.
– Не буду портить твою шикарную репутацию, – ответила она, пряча радость за ехидным тоном. Потом всё-таки не выдержала и добавила, – скорее бы ты приехал.
– Нужно будет заняться твоим воспитанием, – голос явно улыбался.
– Не поздно?
– Никогда не поздно.
Катерина повесила трубку и ещё пару минут сидела с дурацкой улыбкой на лице, забыв про проблемы и про то, что она холодная и строгая женщина.
Глава 7
Она, конечно, догадалась и без него, что записка – полная чепуха. Ей нравилось считать себя проницательным человеком, который видит всех насквозь. Но всё же, она допускала крохотную возможность того, что у Маши мог быть любовник. Она, в принципе, допускала такого плана возможности по отношению к каждому: просто чтобы не остаться в дураках, если что. Чтобы было к месту вставить «я так и знала» – обязательно с видом человека, уставшего от своей бесконечной мудрости.
Несмотря на это допущение, думать так про Машу было немного странно. Каким нужно быть социопатом, чтобы пригреться змеёй в чьей-то уютной постели, зная, что тебя ищут полиция, родные, близкие и друзья? Сын, конечно, тоже это понял, хотя изначально вцепился в эту мысль как в спасительную соломинку. Понятно, что лучше, чтобы Маша оказалась живой дрянью, чем мёртвой праведницей. Какие варианты были посередине, Катерина даже не представляла.
Она совсем не хотела об этом думать. У неё были другие заботы: эпикризы, истории болезни, ординаторы и пациенты. Ей нужно было рационализировать использование коечного фонда и собрать материал для выступления на совещании. Ещё неплохо было бы дописать статью и запланировать посещение какой-нибудь конференции. На другие мысли у неё просто не было времени.
У неё не было времени на неведение, неопределённость и беспомощность – и совсем не важно, что чем бы она ни была занята, какие бы действия ни выполняли её руки, какие бы умные слова ни говорил её рот, мысли её, так или иначе, возвращались к этой ситуации. Совсем не важно, потому что это никому не могло помочь. Она следовала своему собственному совету – занимала голову мелкими проблемами, которые легко могла решить, и двигалась по расписанию дня, словно поезд.
Она категорически не любила нарушать режим. У неё были выработаны свои биоритмы: подъём в шесть, отбой в двадцать три. Атмосфера в спальне, как в подвале – темно, тихо, влажно. Будильник мягкий, матрас ортопедический. Поэтому, когда в среду вечером – около десяти – у неё зазвонил мобильный, она даже не хотела брать трубку. Она и так была раздражена – весь вечер ругалась с соседями из-за того, что их кот повадился залезать к ней на балкон, который Катерина принципиально не хотела застеклять. Ей нравилось там курить, оперевшись об ограждение, или, когда позволяла погода, пить кофе и любоваться своей коллекцией цветочных горшков, оставшихся от её безнадежной попытки завести комнатные растения. Кашпо были красивые, она привозила их из разных стран, поэтому выкидывать их было жалко, но хранить их дома она тоже не хотела, считая, что каждая вещь должна работать.
И вот, на этой неделе отвратительный зверь разбил один из горшков, укрепляя её в мысли, что домашние животные – абсолютное зло, а кошки вообще не должны выходить за пределы квартир своих хозяев. Поэтому, слегка утомлённая склочными беседами, она решила успокоиться проверенным способом.
Звонок застал Катерину в тот момент, когда она закончила принимать ванную (с морской солью и лавандой) и втирала крем в свои вечномолодые икры, так что прерваться она не могла. Но дурацкий аппарат не унимался. Катерина подумывала о том, чтобы отключать его вечером, но тревожность не давала этого сделать – вдруг что. Вот и сейчас – в голове пронеслась трусливая мысль, что что-то могло случиться. В конце концов, что-то уже недавно случилось в их семье.
Недовольно поджав губы, Катерина прошествовала в спальню.
– Да? – гаркнула она, – Что значит, ЧП? Все амнезии могут подождать меня до утра! Ночью – к дежурным врачам! Какая ещё родственница?
Спесь внезапно стекла с её лица как глиняная маска, которую она привезла с Мёртвого моря.
– Поняла. Еду, – отрывисто сказала она и положила трубку. Весь режим летел к чертям. Возможно, сегодня она даже была этому рада.
***
Больница ночью – это особая романтика. Свет приглушен, голоса тоже. Коридоры служебных помещений клубятся темнотой, в которой человек с развитой фантазией может увидеть всё, что угодно. Персонала практически нет, всё здание стоит как замок, погружённый в заколдованный сон…
Возможно, что-то такое виделось охраннику, дремавшему около служебного входа, когда в него ночной фурией влетела Катерина. Он ойкнул и от неожиданности вскочил.
– Екатерина Игоревна, вы прекрасны даже в ночи! – сообщил он ей радостно.
– Бросьте, – сухо сказала она, украдкой покосившись на своё отражение в стеклянной двери и находя там подтверждение его словам.
Настроение у неё было тревожным. Рассекая ночную мглу на своей машине, она без конца думала, звонить сыну или нет. Сказать ему сейчас или уже потом, когда сама совершит разведку. В итоге, конечно, позвонила. Оказалось, он уже был и в курсе, и в пути. Поэтому Катерина очень торопилась попасть в отделение раньше него.
Едва она переступила порог, к ней подлетела дежурная медсестра, вводя в курс дела. Она была взбудоражена – ещё бы, такая шикарная сплетня намечалась!
У палаты невестки околачивался один из друзей сына – Богдан. Катерина нахмурилась, сразу поняв, кто уже успел сообщить всё Василию.
– Иди сюда, – позвала она его. Тот по старой привычке слегка съёжился – боялся её со школы – и подошёл.
– Здравствуйте, Екатерина Игоревна…
– Ты её нашёл? Рассказывай, – без приветствия потребовала она. Мелькнула мысль, что она вела себя грубовато, но нервы были на пределе.
– Ну, я в том районе никогда не бывал – далеко от центра, но меня попросили там провести финансовую консультацию, – начал он издалека, – мы с клиентом встретились в ресторане, а когда я выходил, смотрю – Машка идёт под руку с каким-то мужиком.
– Что за мужик? – напряжённо спросила Катерина.
– Я его не знаю, – развёл руками Богдан, – я, честно говоря, вспылил – думал, она прикидывается, что не узнаёт меня… Я ушёл, слышу – кричит, вроде как, бежит за мной… У них с мужиком завязалась потасовка, он её толкнул, она упала. Я уже подбегал, когда он прыгнул в машину и укатил.
– И что она? – Катерина прикрыла глаза, понимая, что ночь не будет нежна.
– Говорит, что не помнит ничего, – развёл руками Богдан, – точнее, не помнит последние лет семь.
– Хорошо, – голос Катерины дрогнул – она на секунду представила, что было бы, если бы Маша не помнила её сына вообще.
– Этот мужик, который её толкнул, он ей голову морочил. Сказал, что она его жена, и всё в этом духе. Это мне Машка рассказала, когда в себя пришла.
– Она теряла сознание?
– На пару секунд отключилась, – Богдан потёр шею, – я что-то не понимаю… Её похитили, получается?
– Я не знаю, – Катерина нахмурилась, – дежурный врач, скорее всего, уже поставил в известность полицию – всё-таки, Маша была объявлена пропавшей без вести. Но раньше утра здесь никого не будет, так что… – Катерина сурово посмотрела на Богдана, – ты зачем позвонил Василию?
– Я, ну, как же… – Богдан постарался ещё больше съёжиться, – Это же его жена… Что не так, Екатерина Игоревна?
Катерина вздохнула. Она не могла дать ему логичного ответа – что-то внутри неё говорило, что она должна разобраться сама, подготовить почву – что угодно, лишь бы сыну не было больно.
– Всё так, – кивнула она Богдану, – он сейчас приедет, наверняка будет на взводе. Твоя задача – не пускать его в палату к Маше, пока я не выйду, понял?
Богдан кивнул. Взявшись за ручку двери, Катерина на секунду притормозила.
– И пусть ему накапают корвалола, что ли.
В палате невестки находился дежурный врач, о чём-то с ней тихо беседуя. Заметив Катерину, коллега поднялся и подошёл поближе.
– При осмотре патологий не выявлено, – шепнул он ей на ухо, – кроме нарушений памяти. Похоже на ретроградную амнезию.
– Я разберусь, спасибо, – тихо ответила она и поймала Машин взгляд. Невестка съёжилась на краю койки, обхватив себя руками.
Прикрыв дверь за коллегой, Катерина взяла стул и села рядом с кроватью.
– Здравствуйте, – прошептала невестка чуть слышно.
– Привет, Маша. Помнишь меня?
Она неуверенно кивнула.
– Вы – мама Василия, Екатерина Игоревна…
– Просто Катерина, – она цепко осмотрела лицо невестки, – а Василий у нас кто?
– Богдан мне всё рассказал, – невестка покраснела как маленькая девочка, – Вася – мой муж.
– А сама ты что помнишь?
– Я запуталась, – Маша прикусила уголок губы, – Даниил говорил, что я его жена. А потом я вспомнила, что встречалась с В…Васей… – она снова покраснела, – И что мы поженились… Я помню, что было дальше, буквально год или два, а дальше – ничего.
Невестка опустила голову. Катерина с жалостью окинула взглядом её фигурку – ей выдали какую-то дурацкую казённую сорочку, в которой она почти утонула. Худенькая, невысокая – куда ниже самой Катерины, она казалась потерявшейся девочкой. Светлые волосы растрепались, падали неаккуратными прядями на узкие плечи.
– Что вы делали в ресторане? – тихо спросила она.
– Даниил хотел извиниться, – глухо проговорила невестка, – он…
– Он что, поднимал на тебя руку?
– Только раз, – Маша подняла на неё глаза, затем коснулась левой щеки, – сегодня.
В палате стало душно. Точнее, так показалось Катерине – вряд ли старенькие батареи (её отделение всё никак не закрывали на капитальный ремонт) могли заставить её вспотеть. Этот человек бил Машу. Он держал её у себя дома, называл своей женой, он…
– Он же… не принуждал тебя ни к чему? – вышло как-то хрипло, Катерина прикрыла рот рукой и покашляла, чтобы скрыть это.
– Нет, – Маша сморщилась, – точнее… я уговорила его меня не трогать.
Катерине внезапно захотелось оказаться подальше отсюда – например, в своей спальне, на специальной подушке, от которой не бывает утром заломов на лице, на прохладном постельном белье. Или, ещё лучше – на Кипре, в том чудесном отеле, где они с ним провели блаженную беззаботную неделю прошлой осенью. Где угодно, только не здесь, в самом центре этого клубка, который уже, кажется, не распутать – только разрезать, непременно делая кому-то больно. Всё-таки, есть смысл в том, что врачи стараются не лечить собственных родственников.
– Нужно выяснить, что было травмирующим событием, причиной твоей амнезии, – Катерина сглотнула и постаралась придать голосу деловой тон, – не помнишь удара по голове или чего-то такого?
– Когда я очнулась, у меня болело вот здесь, – невестка поморщилась и коснулась затылка.
– Расскажешь мне с этого момента всё, что помнишь?
Маша пустилась в сбивчивые объяснения. Рассказ был такой путаный и абсурдный, что Катерина сразу поняла, что она не врёт – ложь звучала бы более складно. Реальность – ужасно нелогичная штука.
Катерина смотрела на невестку – маленькую, грустную, изо всех сил старающуюся не заплакать, и вспомнила, как быстро, почти радостно поверила в то, что она убежала с любовником, как не стала разубеждать в этом сына. «А вы уже дружно обвинили её во всех грехах, да?» – прошептал в голове ехидный голос. Катерина отмахнулась от него, но чувство вины – душное и колючее – никуда не делось.
В коридоре послышались голоса, какой-то шум. «Сейчас перебудят всё отделение», – отстранённо подумала Катерина, покосившись на дверь, – «а у меня там эпилептики в двадцатой палате».
Она тряхнула головой.
– То, что воспоминания возвращаются – это очень хорошо, – она улыбнулась, надеясь, что вышло ободряюще, – но мне очень не нравится, что ты сегодня теряла сознание. Первичное обследование, как мне передали, не показало ничего критичного, но я бы хотела, чтобы ты пару дней провела под наблюдением, а на выходные я отпущу тебя домой. Если ты, конечно, готова вернуться.
– Я не знаю… – Маша изо всех сил сжимала дрожащие губы.
– Это ничего, тогда…
– Я не знаю, где мой дом, – её лицо странно перекосилось, – забавно, правда? Как если бы вы меня нашли, а я не нашлась!
Катерина положила руку ей на плечо, предчувствуя то, что должно было произойти.
– Не нашлась, понимаете, да? – она издала какой-то нервный, надрывный смешок, – Потому что не помню, откуда терялась! Ничего не помню! Ни-че-го!
Маша сморщилась, смех превратился во всхлип, в рыдание.
– Послушай, – Катерина положила руку ей на второе плечо, – тебе страшно и одиноко, жалко себя до безумия, – ровным голосом говорила она, – ты попала в отвратительную ситуацию, но сообразила, что к чему, слышишь? Ты – молодец, ты – справилась.
Маша закрыла лицо руками, слегка покачиваясь из стороны в сторону, не сбрасывая рук Катерины, увлекая её в свой танец.
– Посмотри на меня, – Катерина сжала ей плечи чуть сильнее, останавливая, – ты – в безопасности. Ты – не одна. Веришь?
Маша подняла на неё красные глаза.
– Веришь? – повторила Катерина, чувствуя, как в голосе проскользнула непрофессиональная эмоция – никогда не лечить родственников!