Ольга Леонидовна Вербовая
Сказка об изгнанном царевиче
Привезли его слуги беспамятного во дворец да в опочивальню положили. Услыхал лекарь придворный, засуетился было над раненым, да Фёдор и Василий-цари не велят ему к Ивану приближаться:
– Отойди прочь, а не то худо будет!
– Так ведь помрёт горемычный, ежели я не пособлю! – взмолился лекарь.
– Пущай помирает, тебе-то что?
– Но помилуйте, государи, я же лекарь, моя стезя – болезных исцелять!
– Ступай исцеляй кого другого, да смотри, подойдёшь к Ивану – пеняй на себя, не сносить тебе головы!
Испугался лекарь, прочь из покоев Ивановых вышел. А нянюшка старая за дверью стояла, всё слыхала. Лишь только скрылись из виду Фёдор да Василий, подошла она к лекарю, да и говорит:
– Ванюше-то помочь надобно.
– Я бы с охотой, – ответил лекарь. – Да ежели отрубят мне голову за ослушание, на кого я жиньку с детками малыми оставлю?
– Мне Ванюша давеча шапку-невидимку подарил. Надень её на голову да ступай к Ванюше. Так ни одна живая душа тебя не увидит.
Поблагодарил лекарь нянюшку, ибо в душе любил он Ивана-царевича. Надел он шапку-невидимку, зашёл к нему в покои да принялся раны перевязывать. А братья тем временем дают наказ объявить народу: дескать, совсем плох Иван-царевич, видать, и не жилец вовсе.
– Вот и всё! Осталось только подождать, покуда Ванька представится, а там уже схороним с почестями. Золото-то нам, поди, самим пригодится. Да и престол с Иваном делить неохота.
Нянюшка же лисицею обернулась да в лес к Бабе Яге побежала:
– Ох, сестрица, беда! – начала она ещё с порога, лишь только в избушку вошла. – Братцы вероломные Ванюшу извести хотят, лекаря к нему не пускают! Как бы лиха с ним беспамятным не сотворили!
Покатала Баба Яга яблочко по блюдечку, чтобы замыслы их проведать:
– Видимо, торопиться причинить Ивану лихо они не станут, коли думают, что сам помрёт. Но как только он опомнится да сможет встать, везите Ивана ко мне в избушку. А я состряпаю куклу из воска. Надобно будет положить её заместо Ивана да морока малость навести. А уж это, сестрица, и тебе по плечу.
Так прошла неделя. Иван-царевич всё так же лежал без памяти. Заходил к нему лекарь в шапке-невидимке да нянюшка навещала, сказки ему, как в детстве, сказывала. А неделю спустя вместе с лекарем тёмной ночкой к Бабе Яге отправилась куклу из воска забрать. Лишь спрятала она куклу в каморке, тут же к Ивану-царевичу зашла. А вскоре и Фёдор с Василием заявились, спрашивают:
– Ну что, нянюшка, как там наш братец?
– Ох, государи, всё так же, никак не опомнится.
– Стало быть, помрёт скоро. Туда ему и дорога!
А Иван-царевич как раз в память пришёл да и увидел, что нянюшка опять запамятовала хвост лисий убрать.
«Ещё как увидят братцы, за колдунью примут. Благо, рядышком стоит – можно достать».
Подумав так, Иван-царевич улучил момент, когда братья на него не смотрели, протянул руку да легонько до хвоста нянюшкиного дотронулся. Та он неожиданности аж подскочила, однако, хвост убрала.
– Ты чего это, старая, прыгаешь, как блоха на гребне? – прикрикнули на неё братья-цари.
– Ох, не извольте гневаться, государи, комары нынче разлетались, кусаются больно.
Лишь только ушли Фёдор с Василием прочь, нянюшка, не помня себя от радости, кинулась к Ивану-царевичу:
– Опомнился, родненький! Какое счастье! Я уж не чаяла тебя живым-то увидеть! Шутка ли, целую неделю лежал, будто мёртвый!
– Ох, нянюшка, видать, вовремя опомнился-то! Братцы едва не заметили хвоста твоего лисьего.
– Да леший с ним, с хвостом-то! Главное, чтобы братцы твои не проведали, что ты в себя пришёл. А то ж как пить дать изведут.
– Я так и понял, – ответил Иван-царевич. – Слыхал, что братцы родимые про меня говорили. Что ж, не буду покуда шевелиться зазря, а там, глядишь, дельное что придумаем.
Поведала ему нянюшка, что всё уже придумали.
Весь день лежал Иван-царевич не шевелясь, будто и не приходил в сознание, а ночью явились к нему в покои лекарь да нянюшка, взяли под руки да помогли ему через потайной ход из дворца выйти да в повозку запряжённую забраться, да и отвезли его в лес – в избушку к Бабе Яге. А та уж его принялась отварами колдовскими отпаивать, дабы силушку молодецкую поскорее воротить. А в покои заместо Ивана-царевича куклу восковую положили.
Наутро зашла нянюшка в опочивальню к царевичу, и давай выть да рыдать:
– Ой, горе-то горькое! Помер Ванюша!
Увидали братья Фёдор да Василий: и впрямь мёртвый – бледен, как полотно, да недвижим, обрадовались очень. Объявили народу, что пал Иван-царевич смертью храбрых, да и похороны с поминками устроили. Поставили гроб у помоста, а сами на лобное место вышли да глядят на подданных так, будто не братец их убиенный, а они сами Змея Горыныча одолели. А народ-то всё больше к Иванову телу подходит, слёзы льёт, прощается. Приехала и Баба Яга в повозке, а с нею рядом – леший бородатый.
Не взглянула она на гроб – прямо к помосту подошла:
– Государи мои, не велите казнить, велите слово молвить!
– Говори, старая, чего от нас хочешь? – милостиво разрешили Фёдор да Василий.
– Хочу я повиниться перед тобой, государь-батюшка Василий. Обманула я тебя. Когда ты ещё царевичем пришёл ко мне, просил отраву состряпать для брата твоего Фёдора-царевича, не сказала я тебе, что не стану этого делать, не травлю я людей.
Услыхал Фёдор такие речи, от гнева багровым, словно свёкла, сделался:
– Так ты, аспид, хотел меня со свету сжить!
– Перед тобой, государь-батюшка Фёдор, тоже повиниться хочу. Просил ты меня в тот же день порчу смертную на брата твоего Василия-царевича навести, а я ни словом не обмолвилась, что не насылаю порчи. Я-то нарочно времечко тянула, надеялась, что одумаетесь. Да видать, горбатых могила исправит!
Тут пришёл черёд гневаться Василию:
– Ах, ты негодный! Да я тебя и безо всякой отравы в порошок сотру!
