bannerbannerbanner
полная версияУ ночи длинная тень

Ольга Александровна Коренева
У ночи длинная тень

Полная версия

– Ничего, ухмыльнулся Виктор, поднимаясь для виду. – Анекдот скорее грустный, чем смешной… Ну, я к себе, Василь Ефимыч…

– Постой, постой! Я же не кончил… Придется поехать, Виктор. Ничего не попишешь. Жаль мне тебя, но…

– Да я уже понял, Василь Ефимыч.

– Что понял, что понял! – чуть не рассердился шеф. Он не любил, когда его слишком быстро понимали. – Я говорю: жаль! Только неделя, как вернулся…

– Десять дней…

– А я тебя опять гоню. Отдохнуть не даю. А мне, думаешь, легко – оголять отдел? Но приходится… – Шеф говорил искренно… – Ты-то уже знаешь там все. Сумеешь. А кому еще?

Виктор пошел к себе.

У двери шеф нагнал его, остановил.

– Там сейчас сложно, – сказал негромко. – Афганец раньше времени шибанул… И вообще…

– Понял, знаю.

– А сейчас – давай лучше домой, – неожиданно сказал шеф. – Сегодня отдохни. Билет только закажи.

Отдыхать не пришлось, дела все равно закрутили Виктора до вечера. Все же на часок раньше он вырвался. Сказал:

– Свет, шабаш! Отпускаю домой…

– Чего так?

– Ничего. Суши весла, и пойдем ко мне.

– К тебе? – ахнула Света. – Ни с того, ни с сего…

– С мамой познакомлю.

– Да ты что! – выдохнула она. – Да мы знакомы уже, забыл? И имя помню. «Зовут мою маму, как русскую императрицу, – сам же так ее представлял, – Елизаветой Петровной», – напомнила Света. – А я и без «императрицы» бы не забыла. Прекрасная женщина!

– Вот и хорошо! И ты ей тоже понравилась… Ну, Свет, – ласково упрашивал Виктор. – Тогда мы ведь на минутку заскочили, перед кино. А сейчас посидим по-людски, чайку попьем…

– Не действуй личным обаянием, – отбивалась Света. – С утра бы сказал! Ну как я в таком виде? Я бы переоделась. Синее платье бы надела, то самое, помнишь?

– Да зачем? Вид у тебя вполне… В джинсах, чем плохо? К министру можно, а к нам с мамой нельзя? Ну, не чуди, Свет. Ну прошу!

– Ладно, подумаю.

– А то возьму и уеду, не простившись…

– Сиди уж! Только что приехал, куда тебе ехать?

– Эх, Свет, – вздохнул Виктор. – Ничего ты не знаешь.

Уточнять он не стал… После работы шли рядом, дурачились, весело смотрели на встречных. Разглядывали прохожих, которые сейчас казались смешными, милыми и нелепыми. То и дело, обменявшись взглядами, Света с Виктором хохотали. Сильный встречный ветер силился сбить с ног, лицо у Светы горело, иголки вихря покалывали щеки, отдувались назад черные пряди. Сдернув шапочку, отдала их целиком ветру, ей было приятно идти без шапки…

Вошли в здание. Елизавета Петровна открыла дверь:

– Витя! Светочка! Здравствуйте! – обрадовалась она. – Проходите, проходите в дом! Вот хорошо, что пришли. Как раз к ужину.

– Здравствуйте, Елизавета Петровна. Я ненадолго. Виктор вот затащил.

– И правильно сделал, – ответила она ласково. – Как это «ненадолго»! Нет уж, будем ужинать, чай пить. Проходите вот сюда, мойте руки… Отдыхайте… Я сейчас.

Она поспешно удалилась на кухню. Там что-то шипело, жарилось.

Света, выйдя из ванной, прошлась по квартире. Две комнаты. Та, поменьше – видимо, кабинет Виктора. В обеих тот особый, с тонким вкусом созданный уют, чистота, изысканная, хотя и не очень модная, «со старинкой», обстановка, что выдает заботливую хозяйку. В кабинете у Виктора многоступенчатая «стенка» с техническими книгами. А на террасках «стенки» – набор каких-то причудливых стеклянных фигурок и вещиц разного размера, синих, розовых… Виктор, облаченный уже по-домашнему – замшевый долгополый пиджак-пижама, вельветовые брючки, тапки с меховой оторочкой – брал в руки то одну, то другую стеклянную финтифлюшку:

– Чудо стеклодувного искусства, – пояснил, пошучивая. – Глянь, какая белочка! А вот аист, ишь ты, как стоит! Это конаковская работа. Конаково на Волге… А вот персонажи русских сказок. Это орехово-зуевское. Стекло то какое, а?.. Грешен, интересуюсь…

Из кухни слышался плеск струи, стук ножа. Елизавета Петровна поглощена была стряпаньем, спешила.

– Виктор, может помочь?

– Ничего, мама справится.

– Вить… Она и так ведь устала. – Света обвела глазами блистающий паркет, мебель. – А тут еще мы…

– Ты-ы в гостях, – Виктор назидательно погрозил пальцем. – И цыц! А уж кто устал, так это я, – с улыбкой, томным баритоном добавил он и потянулся. – Уж так уста-ал…

Сел, вольно развалился в кресле, руку – за голову, другую – наотмашь за край кресла.

– Ну и денек был сегодня…

– Ребятки-и! – послышалось из большой комнаты. – Сейчас дам команду: к столу. Готовьтесь!

Елизавета Петровна хлопотала уже около серванта, доставала парадную посуду, хрусталь, накрывала на стол.

Света поглядела на томно расслабившегося Виктора. И вдруг кощунственно возразила ему в мыслях: «С чего бы тебе так уставать? Дров вроде не колол, полов не мыл, землю не копал…» Это вспомнилось ей обычное мамино – там, в кишлаке, – так она вразумляла порой кого-нибудь из старшеклассников, если тот хныкал и жаловался на усталость. «Дров не колол, не пахал, не копал. Даже как мы, женщины, не стирал и полов не мыл. А устал. Устал сидеть на стуле и слушать? Нет, это не ты устал, а другие…» Светка, впрочем, никогда с ней в этом не соглашалась, учиться ведь тоже трудно. Или слишком уж буквально принимала мамины слова. И все же…

– Молодежь! Готовьтесь, – повторила, позвала Елизавета Петровна.

– К труду и обороне! – подхватил Виктор, и бодро вскочил. – Ну, пойдем питаться, Свет, – подошел, ласково приобнял ее за плечи. – Сейчас мать нам удружит, бутылочку особого выставит, вот увидишь…

Свете вдруг стало скучновато. И даже как-то не очень уж интересно в этой квартире, с Виктором. Сама даже не поняла, почему. Может, потому, что все тут показалось ей слишком уж – как в безотказных его «аппаратцах» – отлаженным, расчисленным, рассчитанным. Повела резко плечом, сбрасывая его руку.

– Какой ты!.. – сказала шепотом. – Очень уж ты…

И снова вспомнился дом, мама… Яркие плакаты на школьных стенах, особенно ее поразил тогда, в детстве, один, писаный крупными бордовыми буквами: «Человек! Создай себя сам!». Она долго думала, как это, расспрашивала маму… А потом принялась создавать себя. Упорно и очень медленно. Меняла свой характер, воспитывала выдержку, волю. Счищала со своей души шелуху. Раньше она любила украшения, мечтала о колечках золотых, браслетах, цепочках. Она и от этого себя отучила, раз и навсегда решив, что все это мещанство. Правда, были у нее перстенек с рубинитом и цепочка. Мама подарила на день рожденья.

Виктор обнял ее за талию, притянул к себе. Она вывернулась, и повторила:

– Какой ты…

А что дальше – не знала, нужных слов не нашлось.

– Ладно, ладно, Светик, – понял он ее по-своему. – Ты устала, я устал, все устали. Пойдем лучше выпьем!

За столом Света чувствовала себя скованно. Общая беседа не клеилась. Но Виктора это вроде не смущало. С удовольствием, со вкусом ел, подкладывал Свете, галантно подливал ей «токай» из импортной длинногорлой посудинки. Пил сам в душу, других не подгонял, не упрашивал. Было видно – человек просто отдыхает после трудового дня, ему хорошо… Света поглядывала на Елизавету Петровну: все еще миловидное, бледно-меловое лицо – уж не болеет ли? – в сетке мелких морщинок около глаз, с отсветом мягкой, утонченной доброты интеллигентного, глубоко усталого от жизни человека… И что-то дрогнуло в ее душе. Она опять вспомнила маму. Что-то в них есть общее, в этих двух таких разных немолодых учительницах… Русская и узбечка, одна – в кишлаке, другая – здесь, в столице. Но что-то общее, единое в них есть. Что же? Света не могла определить… Может, доброта эта, да и сама судьба? Такая трудная жизнь за плечами, самоотречение ради семьи? Свет на их лицах?.. Виктор как-то говорил про свою маму – она раньше была преподавательницей музыки, оставила работу еще до пенсии, ради всех домашних дел, ради мужа, скончавшегося лет десять назад, и любимого сына, тогда еще только поступившего в институт. А Света рассказала ему свою историю – как ее мама в юности влюбилась в своего однокурсника, немца из Казахстана, они поженились, но родня их не приняла, ни та, ни другая. Потом они по распределению поехали работать в Айнур, там и осели. Родилась она, Света. Отец вскоре бросил их, и уехал в Москву на поиски лучшей доли. Жизнь в кишлаке его не устроила, и вообще он мечтал попасть на историческую родину, в Германию, что ему, в конце концов, и удалось. А мама так больше замуж и не вышла. Вся ушла в работу и в воспитание единственной дочки. Она слишком сильно любила папу, и не смогла разлюбить. И простить не смогла. Она долго мучилась, а потом пошла в Загс и изменила запись в дочкином свидетельстве о рождении – в графе «национальность» поставила «узбечка», а фамилию поменяла на свою. Сменила и первоначальное дочкино имя – Марта. Там ее поняли. Ведь поначалу девочка была зарегистрирована как Марта Оттовна Миллер…

Елизавета Петровна потчевала гостью, вела беседу веселым, слегка мажорным голосом с устоявшимися интонациями влиятельного педагога и светской дамы-хозяйки… Но Свете в них как-то не верилось, в эти интонации, наигрыш какой-то в них чудился, что ли… Глядя на белое в морщинках лицо матери Виктора, она жалела ее невольно, и снова думала о своей маме. Как она по ней соскучилась!..

Вскоре она засобиралась домой.

– Скромность штука похвальная, – пробурчал Виктор недовольно. – Узбекские девушки, увы, так созданы.

Света поморщилась:

– А тебе бы хотелось… этакую?..

– Мне бы хотелось вообще тебя сейчас не отпускать. А, например, попить вместе кофейку, посидеть рядышком…

– У телевизора, – подхватила Света. – А потом бай-бай… Так? А мне бы сейчас хотелось книжку интересную почитать: Моэма, Оутс. Пусть даже и не рядышком. А хоть бы и одной, в общежитии.

Света дерзко тряхнула кудрями.

– Гм!.. – буркнул Виктор. – Я тоже за культурный досуг. Мне, правда, читать-то не приходится в последнее время. Ну, провожу вашу светлость. Вот шубка, – он подал Свете ее синтетическую, узкую в талии, шубку. – Шапочку не забудьте… Поехали, сани поданы!

 

Света попрощалась с Елизаветой Петровной, вышла. На лестнице им навстречу поднимался крепкий, военного кроя, мужчина в короткой поролоновой куртке, круглолицый, пожилой. Обе руки были заняты дачными пожитками: в одной – мешок с округло выпирающими, как боеприпасы, овощами; в другой – брезентовая сумка с садовым инвентарем. То, что мужчина военный, отставник, определялось сразу, несмотря на штатскую одежду: по бодрому взбеганью без одышки и полной безликости заурядного смекалистого лица.

– Привет научной интеллигенции! – тенорком гаркнул сосед, приостанавливаясь, чтобы разминуться со встречной парой на лестнице. – Как настроение?

– Порядок, Мит Митрич, – в тон ему ответил Виктор. – С дачи?

– Так точно. Желаю здравствовать!

Сосед с любопытством кольнул бывалом взглядом лицо девушки, и потопал по площадке к своей квартире. Света с Виктором вышли на улицу. У подъезда стояла машина. Женщина, такая же плотная и кургузенькая, как и сосед, в такой же синей, словно вздутой курточке, как раз запирала дверцу своего автомобиля.

– А где же обещанные сани? – спросила Света. – Саней что-то не видать, одни личные машины… У вас тут что, сплошь отставные полковники живут?

– Нет, – засмеялся Виктор. – Это только мой сосед полковник, а ты верно угадала. Хороший дядька, вообще-то, Дмитрий Дмитрич. Мы с ним на досуге…

– Не продолжай, – перебила Света. – На рыбалку ездим, футбол смотрим, то, се… А рыбок не разводите? Аквариум – тоже хобби неплохое. Вместе за мотылем, за рыбьим кормом…

– Какой там аквариум, Свет, – миролюбиво отбивался Виктор. – На это время нужно.

– Ах да, совсем забыла. Ты же грешен по части этих… как их там, финтифлюшечек из хрусталя. У Дмитрия Дмитрича они тоже имеются? Меняетесь на досуге. «Махнем, мол, Виктор, Конаковскую на Орехово-Зуевскую…» Да нет, куда ему. У него вкус попроще.

Виктор расхохотался от души.

– Ну, Свет, ты в ударе сегодня.

– «Токай» действует.

– А насчет «попроще», тут ты не права, Дмитрий Дмитриевич человек с понятием… А знаешь, – Виктор замедлил шаг, под резким порывом вихря оглядел Светину одежду, поправил ей у горла воротник шубки. – Я сейчас тебя удивлю. Этот самый Дмитрий Дмитрич, кадровый военный в прошлом, не то интендант, не то начальник какого-то АХО, приходил к маме брать уроки музыки. Самолично! Да-да, не смейся…

– Неужели самолично? Действительно, мощная и неудержимая тяга к культуре! И давно это было?

– Ну, это еще при отце… А что такого? Перед выходом в отставку подумал о своем кругозоре. Правильно! А ты – рыбалка, футбол. Ни одной рыбалкой жив человек!

– Ну и как? Овладел?

– Да нет… Все это так, блажь… А может, лишь потому, что соседи. Раз живет рядом пианистка, мол, надо воспользоваться, по принципу – ничего не упустить! Но вообще-то, оно не случайно. Он человек музыкальный, поигрывает на балалайке, на разных струнных…

– Как все деревенские…

– Не скажи. У Дмитрия Дмитрича тяга к искусству природная. Вот, приходя к нам, попивая чаек на кухне с мамой, он, например, поведал нам историю своей…

– Жизни в искусстве?

– Да стой ты, Свет… Не перебивай! Историю своей, так сказать, любви и женитьбы. Уже зрелым воякой влюбился он в юную студентку с истфака.

– Ого, это уже интересно. Ну, давай…

– Я же говорю, он человек занятный.

– А эта репка в брючках и есть та самая Джульетта? Или уже вторая жена?

– Та самая. В том-то и дело!.. Снял ее с учебы, не дал закончить вуз… Нет, впрочем, она закончила заочно. В общем, работать не дал, а посадил дома. Пусть уют создает…

– И создала?

– Ага!.. Помню, он все с мамой советовался: посылать жену на курсы кройки и шитья? При Доме офицеров у них там все есть. Или послать в кружок художественной вязки…

– А чего? Шить легче, чем изучать древнюю историю.

– Мать, конечно, спорила с ним… Но он, видишь ли, любитель вязанья и особенно плетения кружев! Убеждал, что вологодские кружева – самые лучшие в мире. Его командир дивизии, когда он еще солдатом был, имел жену – великую мастерицу по кружевам. И в квартире у того генерала, даже во временном жилье, все в кружевах было. Вот и Дмитрич мечтал, чтобы у него дома «все в кружевах».

– А жена?

– Что жена? Жена как жена. Говорит, освоила эту науку. Еще и на продажу кое-что шло.

– Вот как!

– Нет, их можно понять, Свет! Времена были трудноватые, еще, кажется, пайки были, карточки. Семья… Люди нуждались…

– Ну уж! Будет тебе военный, де еще хозяйственник, нуждаться. Она-то всегда ела от пуза. Вон какая бомбочка!

– Э, нет! – оживился Виктор. – Это мой ближайший сосед, я знаю о нем все. Она в юности страшно худющей была. Щепка! А он решил: «Не беда, откормлю…»

– Ка-ак? – Света даже остановилась. Глянула на Виктора и расхохоталась. – Откорм, это мне знакомо. Дома я гусей откармливала. Объедками. Специальная лоханка стояла во дворе…

– Ну, понятно, не перебивай! – заторопился Виктор. – Ясно, у вас там отары… Нет, он в самом деле маме рассказывал, как задумал жениться на студентке, как она голодала и была очень уж тощей… Сначала даже боялся… Он вообще-то человек хороший, Дмитрич. Жалко стало девушку.

– И стал прикидывать, – перебила Света, – стоит ли, мол, или не стоит такую тощую в жены брать, потянет ли?

– Ну что ты, не такой уж он расчетливый… Мужик он славный.

– Нет, он все-е рассчитал. Сначала сомневался, стоит ли такую тощую в жены брать, потянет ли, хозяйство ведь, да еще и кружева нужны…

– Света!

– И решил все же рискнуть. Смелый. Решил взять, но сперва откормить…

– Ну ладно. Я вижу, Свет, ты завелась. Да Бог с ним! – снисходительно отмахнулся Виктор. – Какое нам до него дело, в конце-концов…

– И опыт удался. В чем мы только что убедились. Сто десять килограмм живого веса. Мясо выше средней упитанности… А я толстеть не хочу! – воскликнула она.

Выдернув локоть из-под руки Виктора, она чуть не бегом бросилась к автобусной остановке – как раз подходил ее номер.

– Светка, да постой, я тебе такси поймаю! – крикнул Виктор вдогонку.

Но она, не оглядываясь, вскочила в автобус и уехала…

Автобус был полупустой. Села у окна. Стекло было выбито, в него заглядывала ночь. Такая яркая ночь, огни реклам словно растекшиеся звезды, луна как белый фонарь, темнота пульсирует насыщенным внутренним светом. Деревья словно сплющенные динозавры маячат во тьме. Одуряющий воздух ночного мегаполиса пронизан множеством самых разнообразных запахов, и этому букету нет определения… Она почему-то вспомнила отца, высокого, светлоглазого, светловолосого, но он представлялся ей смутно, ведь она видела его лишь в раннем детстве. Тогда ее дразнили немкой. Потом отец уехал, все забылось…

… В отделе сегодня на редкость пусто. Зинаида в отпуске, Виктор летает по этажам – готовится к отъезду. В комнате только Света… Правда, заглянула Юлька, повела носиком: нет ли чаепития? Ну, мышка еще забежит, своей крошки не упустит.

А что – подумалось Свете, – и в самом деле перекусить бы надо. Уже пора… На эту самую тему она размышляла не раз. Почему это на работе всегда так хочется есть? Вот дома или в институте – не так. А здесь, только придешь, разложишься, не пройдет и двух часов, уже – курсак пустой, лопать хочется… И все кидаются есть и пить. Любопытно было бы глянуть в этот самый миг, часов в одиннадцать, во все отсеки министерства за раз. Сделать как бы продольный срез учреждения… И что открылось бы взору очевидца? Всюду, на каждом этаже, в каждой комнате рядовые сотрудники дружно гоняют чаи.

На часах пол двенадцатого.

– Что ж, приступим, – сказала Света в пустоту комнаты, понимая, что в этот момент она не одинока. Дело недолгое, с нижней полки канцелярского шкафа достала чашки, ложечки, соломенную плетенку – под бутерброды. Чашек надо побольше! Ведь стоит начать трапезу, как из соседних помещений непременно сползутся – именно к ней – неохваченные в своих коллективах одиночки. Ну, конечно, надо обслужить и свое непосредственное начальство, Виктора Векшина, оно давно уже благосклонно санкционировано на эту роль: кормить и поить себя чаем с бутербродами, раз ей, Свете, это так нравится. Виктор, помнится, так и сказал:

– Света, ты, я вижу, любишь хозяйничать? Похвально, хвалю! Впрочем, узбекские девушки так уж воспитаны. Так что продолжай вековую традицию, пои нас чаем…

– Она просто светлый человечек, – осадила его Зинаида. – Просто заботливая и серьезная девушка, а вы все шантрапа.

– Угу! – прожевывая бутерброд, поддакивал Виктор. – Мы шантрапа, а она лучше нас. Согласен!

И подхватывая бумаги, не допив свой чай, шел на вызов к шефу. Оттуда, подмигивая девушкам и подхватив на ходу еще бутерброд – на третий этаж, к замминистра. Все же Свете удавалось его подзаправить разок-другой горячим чаем – еще до обеда, ведь (верно сказано Зинаидой) «у нашего шефа порой и не пообедаешь за день, дел – вот так»…

Так бывало часто, почти всегда. Но сегодня день какой-то особенный, никого нет… Ну и хорошо, что нет никого, тихо пока… Света выложила в плетенку и на широкую тарелку сырки, булочки, пару бутербродов для Виктора, ему сегодня наверняка не пообедать. Несколько груш и крупных южных яблок – мамина посылка. Включила электрический чайник и пошла в туалет сполоснуть целлофановые пакеты. В конце коридора увидела Виктора. Но не окликнула, на стала с ним разговаривать на ходу. После вчерашнего – неприятный осадок какой-то на душе, после всей этой болтовни на улице, спора…

Виктор сам ее окликнул.

– Ты куда, Свет?

– Пакеты мыть. Все готово.

– А…

И полетел дальше. Не расслышал, что ли? Или так уж занят, что не усек про утренний «ланч»… Когда вернулась, Виктора уже не было. Во, как забегался человек перед ответственной командировкой! Света присела на миг и призадумалась…

Но рассиживаться некогда. Она встряхнула влажные пакеты, расправила и стоймя разместила их вдоль батареи. Выключила вскипевший чайник, заварила в фаянсовом чайничке индийский чай, все отодвинула на край стола, накрыла полотенцем.

Вошел Виктор. Потянул носом…

– Ух ты! Чайным духом-то как пахнет! Умница ты моя, – сказал весело. – Ну что бы я без тебя делал, Светка. Нет, правда!

– «Моя», – передразнила она. – С каких это пор я стала «твоей»?

– Я серьезно, Светик! Спасибо тебе! – привлек было к себе ее за плечи, но она отстранилась.

– Общественная нагрузка, только и всего. Сам же говорил, что я общественница…

– Светик-с, мы тебя в профком выберем!

Скрип двери, Юлькин голосок, веером взметнувшиеся от сквозняка бумаги над столом – все это одновременно. «Ага, мышка уже здесь!» Света хотела возразить, что она тут лишь практикантка, и еще неизвестно, где после вуза будет обретаться – какой там профком! – но Юльку уже понесло.

– Ты у нас профоргом будешь, Светик! Ваше мнение, Виктор

Палыч? Потянет?

Заверещал один из телефонов на викторовом столе. Так резко звонят обычно по внутреннему с главного этажа.

– По..потянет, – ответил Виктор, подходя и снимая трубку.

Пока он отвечал кому-то в трубку, осторожно, обдуманно подбирая слова, Юлька расселась на стуле, скосила глаза на чайник и снедь.

– Сервировочка хоть куда! Проводы, что ли? – спросила бесцеремонно. – надо бы тогда и полмитрича…

– В уме? – удивилась Света. – На работе?

– Ничего. Ну, сухого можно, по такому случаю.

– По какому случаю?

Вместо ответа Юлька повела глазами на Виктора, он уже закончил разговор.

– Брось прикидываться, Светик. Сам Дегтярев целый час его наставлял. Вот только что. Хоть у Раисы спроси!

– Обычная командировка… Да пей ты чай, бери яблоко! – Света пододвинула Юльке чашку с дымящимся чаем.

– Виктор Палыч! Я говорю Свете, недурно бы нам сюда сухого! Айн пузырек, в честь вашего отъезда.

Юлька завертела в ало наманикюренных пальчиках чайной ложечкой. Кокетливо и нагловато сидела в слишком короткой юбочке, чуть не до бедер открывавшей ее тощие ноги. Света молча наливала чай Виктору.

– Зачем сухого? Мы и коньячку… – ответил Виктор, думая о чем-то своем. – Давайте, девочки, нажмем! А то сейчас, по моим расчетам, шеф вернется с коллегии, задаст нам работы.

– Слышала, Юль? Виктор Палыч предлагает «нажать». Так давай!

– А я и так… – Юлька и без приглашения пила чай, в темпе ела булочку, сырок…

– А то ты худенькая. Он откармливает. Добрый.

– Гм… – Виктор поперхнулся чаем. И тут же расхохотался. – Ну, Светка!

– Ха-ха, – хохотнула на всякий случай и Юлька.

Света ревниво следила, чтобы Виктор сам успел поесть толком, а то все подкладывает девушкам, угощает Юльку яблоками… Ишь, галантный!

 

– В каком часу летишь? – спросила озабоченно.

– А надолго, Виктор Палыч? – вмешалась Юлька.

– Секрет, ребята! Самолет в семь, но, может, еще другим рейсом полечу.

– А с коньячком как же?

– Как приеду, Юля, железно! Спрыснем благополучное возвращение…

– Дождешься от вас, – жеманилась Юлька. – Все вы только обещаете…

Света вышла сполоснуть под краном чашки и блюдца. Ей стало обидно… «Железно, Юля!» А при чем тут Юля? И вообще, все внимание Юльке, угощает, пошучивает. А та – знай хрустит яблоками, да на стуле вертится, туда-сюда, со своими бедрами… Вот сейчас вернусь, – решила Света, – дам ей понять!.. Почему так паршиво на душе?.. Да нет, не в Юльке дело. Но почему же – так плохо? Что случилось?

У двери в отдел слонялся паренек в куртке. Тот самый. Светка сразу узнала его по радостно растаращенным глазам, нескладной походке.

– А я… – начал он. – А меня…

– А тебя зовут Слава, – перебила его Светка. – Как же, помню.

– Ага, – подтвердил он.

Он топтался около двери, не спешил уходить.

– Ну, вот и свиделись, – сказала она. – Заходи! – И открыла дверь.

Парень вступил в комнату.

– Привет! – сказал всем сразу.

Опустил ворот куртки, пригладил на лобастой голове волосы. Повернулся к Свете.

– Ты здесь работаешь?

Света продолжала прибираться на столе и лишь кивнула на все помещение – мол, смотри, знакомься. Слава ступал осторожно, как по залу музея. Обошел столы сотрудников. Уставился на один из счетно-вычислительных приборов на столе у Виктора. Хотел было потрогать… Виктор кому-то звонил в этот миг и мельком взглянул на парня.

– А ты где сидишь? А это зачем?.. – спрашивал тот у Светы.

Юлька прыснула вдруг и вскочила со стула.

– Вон за тем столиком, – ответила Света. – А это, брат, такие аппаратцы, – она стрельнула глазом в сторону Виктора. – Вы их, небось, не проходили в ПТУ.

– Спасибо, Свет, за чай!.. Пока, петушок! – крикнула в дверях Юлька и скрылась.

Из коридора донеся ее хохот.

– А это портативная модель ЭВМ, Слава! – пояснила Света, водя парня за собой по отделу.

– Да это я знаю, – Слава взял прибор в руки, повертел, поставил на место. – А как он работает?

– Знаешь, а спрашиваешь, как работает, – вмешался Виктор. – Плохо, видать, знаешь.

– Ну да… – согласился Слава.

Света включила прибор.

– При помощи этой штуковины, – поясняла она, входя в роль экскурсовода, – мы подбиваем сметы расходов…

– Чего подбиваете?

– Сметы. Не притворяйся… А впрочем, – задумчиво протянула она, – могу тебе все объяснить по порядку. Мы обязаны помогать ученикам. Виктор, не помешаем тебе? Мы тихо. Садись, Слава, вот сюда. Шапку не держи на коленях, а повесь… Так, молодец. И слушай…

– Может, в другое время, а? – Виктор поднял голову. – Тут не ликбез.

– Это шефская помощь, Виктор, – поправила его Света. – Слава комсомолец.

– Да не слушай ты его, – мирно пробурчал Слава.

Он уселся рядом, плечо к плечу, с ней.

– Ну, давай насчет сметы…

Света снова включила прибор, показала ученику пробитую точками ленту и разграфленные листы с колонками шестизначных цифр.

– Шестизначные… – вздохнул парень. – Это все деньги?

Она стала объяснять. Парень слушал сосредоточенно, но все время смотрел на нее, не сводил с нее круглых глаз…

– Давай-ка, молодой человек, шагай, – вдруг бросил из своего угла Виктор. – У нас дела сегодня.

Света поднялась. Как раз быстро прошел мимо двери шеф. За ним вышел и Виктор.

– Ладно, Славик, в другой раз, – сказала Света. – У нас действительно дела. Ну, пока!

– Я зайду еще, ладно? Извините, если чего…

Парень поднялся, потоптался еще намного у двери, глядя на Свету, взял с вешалки шапку, вышел.

– Уф, – вздохнула она, присела устало на свой стул. Ей хотелось плакать. Все-таки ее задел окрик Виктора.

«Парнишка тут не при чем. Это он на меня злится. Но за что?.. А кто он такой, вообще говоря, сам-то? Какой он?»

Какая-то совсем новая мысль, даже не мысль – ощущение чего-то главного, самого нужного сейчас ее душе – вдруг охватило Свету, и надо было это срочно выяснить в себе, додумать…

Но додумать не удалось… Виктор вышел от шефа – пошел к столу молча, глядя в пол. И она сразу поняла, что он вышел другим: злым, озабоченным. Это она уже знала, когда он вот такой: с виду спокоен, сосредоточен, губы сжаты, лишь насвистывает что-то – значит, плохи дела, что-то стряслось. Обижен, рассержен, жди беды.

Рывком снял трубку, крутанул диск несколько раз…

– Кокетничаем с молокососами? – не глядя на Свету, бросил издали. – А сводку и телеграммы мне, что ли, разносить? С утра лежат.

– Виктор, я вообще в таком тоне… Уж от тебя я не ожидала…

– Хватит! – взорвался он. – Сейчас не до этого. Оставим личное, все эти трынди-брынди, Шуры-муры…

– Шуры-муры?! – поразилась Света.

– Вот именно! Бутербродики там, бутылочки, Юлечки, Славики… А знаешь, что сейчас на юге? Я вот лечу через десять минут, а ты тут… тут…

– Виктор!

– Только расстраиваешь!

– Ах, тебя все по головке гладить? Ты сам груб со мной!

– Я груб? Это ты!.. Ты!.. Неизвестно почему взъелась…

– Ну и ладно! И пусть! – Света метнулась у двери. Слезы душили ее. – И лети, куда хочешь! Знать тебя больше не хочу!

Скорее, скорее – в коридор, чтоб не увидел ее слез.

Он хлопнул дверью. Ушел. Так и не позвонил, кому надо. Впрочем, какую-то папку все же захватил с собой. Видимо, пошел по делу…

Света ходила по коридору, не могла успокоиться… Да, видно, там на юге действительно очень уж сложные дела. Впервые она видела Виктора таким взвинченным и резким. И, наверное, зря все же она так дурачилась с этим юнцом, сердила Виктора… В такое время!

Она кусала губы, проклинала себя, мысленно просила прощенья у Виктора, чувствуя невыносимую нежность к нему, досаду и боль одновременно. Что делать, как теперь подкатить к нему, как все уладить? А ведь она все время, с самого начала вела себя как дура, спорила, дразнила, вызывала на ревность, темперамент не давал ей покоя, чувства шли вперехлест, слишком уж много разных эмоций вызывал в ней Векшин. С того самого момента, как он обратил на нее внимание, все и началось. Она постепенно влюблялась в него, и не признавалась себе в этом. И вот теперь кляла себя за все. Она любит его бешено, безумно, запредельно! А он, любит ли он, или просто увлекся, у него ведь много было увлечений, и все прошли… Как выглядит она в его глазах? Иногда она вела себя дико – то спорит по каждому поводу, то закармливает завтраками и ланчами на работе, то вдруг вспылит, обидится, и вдруг превращение – сама рассудительность и четкость… С ней что-то происходит, когда он рядом. И даже – когда она просто думает о нем. Ее буквально штормит. А как это выглядит со стороны, да еще в его глазах, и представить себе трудно!

В дверь заглянул шофер Костя, дядечка средних лет, прямо в пальто и добротном меховом малахае, который он никогда не снимал, даже часами просиживая в помещении, «намек на боевую готовность номер один», как говорила зоркая Зинаида… Шофер справился, где Виктор Павлович, подождал немного, ушел. Потом, судя по всему, Виктор уехал – домой и сразу в аэропорт.

Конец дня прошел у Светы как в тумане, все валилось из рук. Вечером уходила с головной болью. Уже не помнила, как вышла на улицу, втиснулась в переполненный трамвай. Знобило, а лицо пылало. На миг представилось, что она уже в общежитии, хлопочет у стола, наливает зеленый чай себе и соседке по комнате Наташе.

– А этот ваш обычай наверняка из-за дефицита воды возник, – говорит Наташа, глядя на Светины манипуляции с фаянсовым чайничком и пиалой. – Твои предки сперва ополаскивали чаем чашку, а потом его снова наливали и пили. Экономный расход жидкости.

– Ну, ты уж совсем, – смеется Света. – Вовсе нет. Это чтобы чай быстрее и крепче заварился, и поменьше чаинок в пиалу попадало. Кстати, такой обычай – не только у нас, но и в Сибири. Да-да, у нас была практикантка из Омска…

Свежая заварка терпка, хороша. Света показывает подругам, как у них по-местному плов едят: берут щепотью, обжигая пальцы – и в рот, заедая холодным хрустким салатом из блюда рядом. Плов, жирный и острый, дымится на огромном блюде, алея уложенными – поверх пластов баранины, лука и риса – сочными дольками помидора. Ай, хорош плов! Во рту горит – аж пот прошибает, и Свете видятся яркие, как фотовспышка, дни Саратана, самые знойные июньские – июльские деньки, когда температура в тени под сорок и резкие тени перехлестывают землю. А вот и праздничные дни Рамазана, вернее, предпраздничные, она с мамой в бурлящем потоке базара, на лотках дыни, яблоки, виноград, груда ярких ковров громоздится возле чайханы, продают лагман, а мама крепко держит маленькую Марджанку на руках…

Рейтинг@Mail.ru