Ольга Александровна Коренева
У ночи длинная тень
– А вы смотрели филь «Есения»? – спросил он наконец.
– Да. Приятный фильм, правда? – проговорила она торопливо, и поглядела в сторону, потом себе под ноги.
– Не знаю. Я не смотрел. Бразильский, кажется. Или мексиканский?
– Да вроде бразильский, – сказала она, и принялась сбивчиво пересказывать содержание.
Ветер трепал ее «битловые» волосы, раздувал широкие брюки. Карпов поглядывал не нее, усмехался про себя и думал: «А все-таки она ничего».
Лида кончила рассказывать, и некоторое время они шли молча, прислушиваясь к уличному шуму. Кар¬пов сказал:
– А я не пошел на этот фильм. Думал, бразильская кинематография слабо развита.
Лида пригладила ладошкой волосы.
– Я тоже так думала, – сказала она неуверенно.– Не собиралась идти, да подружка соблазнила. Я с ней за компанию пошла.
Они опять замолчали.
– Смотрите, – сказала Лида. – Такая толстая женщина – и в брюках. Ей нехорошо в брюках, правда?
– Да, – согласился Карпов. – Она на нашу учительницу похожа, по химии. Строгая была, ушла от нас в седьмом классе.
– А у нас по английскому была, не то чтобы строгая, но мы ее не любили почему-то. И доводили ее жутко! Она от нас в шестом ушла…
Вечерело, и сильнее пахло листьями и травой, а они все шли и шли мимо витрин с манекенами и пирамидами консервных банок, и слушали шум пролетающих мимо пыльных машин, и вслушивались в голоса прохожих, и говорили что бог на душу положит. Так дошли они до кинотеатра и взяли билеты на первый попавшийся фильм.
В фойе было пусто – на журнал опоздали. Они подошли к буфету, и Карпов взял бутылку лимонада и два пирожных.
– Ой, а где стаканы? – спросила Лида.
– Забыл, – улыбнулся Карпов, – сейчас принесу.
Он попросил у женщины в буфете два стакана
и вернулся с ними к столику. Лида жевала пирожное.
– Ничего пирожное? – спросил он.
шли молча, прислушиваясь к уличному шуму. Карпов сказал:
– А я не пошел на этот фильм. Думал, бразильская кинематография слабо развита.
Лида пригладила ладошкой волосы.
– Я тоже так думала, – сказала она неуверенно.– Не собиралась идти, да подружка соблазнила. Я с ней за компанию пошла.
Они опять замолчали.
– Смотрите, – сказала Лида. – Такая толстая женщина – и в брюках. Ей нехорошо в брюках, правда?
– Да, – согласился Карпов. – Она на нашу учительницу похожа, по химии. Строгая была, ушла от нас в седьмом классе.
– А у нас по английскому была, не то чтобы строгая, но мы ее не любили почему-то. И доводили ее жутко! Она от нас в шестом ушла…
Вечерело, и сильнее пахло листьями и травой, а они все шли и шли мимо витрин с манекенами и пирамидами консервных банок, и слушали шум пролетающих мимо пыльных машин, и вслушивались в голоса прохожих, и говорили что бог на душу положит. Так до¬шли они до кинотеатра и взяли билеты на первый попавшийся фильм.
В фойе было пусто – на журнал опоздали. Они подошли к буфету, и Карпов взял бутылку лимонада и два пирожных.
– Ой, а где стаканы? – спросила Лида.
– Забыл, – улыбнулся Карпов, – сейчас принесу.
Он попросил у женщины в буфете два стакана, и вернулся с ними к столику. Лида жевала пирожное.
– Ничего пирожное? – спросил он.
Лида заторопилась проглотить кусок, сказала быстро:
– Ничего, свежее.
Неловко вытерла тыльной стороной ладони губы и откусила пирожное с другого конца.
Он налил в стаканы лимонад и взял с тарелочки свое пирожное.
– Успеем съесть до конца журнала? – спросила она с набитым ртом, и смутилась. Карпов сделал вид, что не заметил ее смущенья, взглянул на часы.
– Вполне.
Они молча жевали пирожные и запивали лимонадом. Потом поднялись наверх и подождали у дверей конца журнала. Но вот зажегся свет, и они вошли в зал, отыскали свои места.
– Какой длинный журнал был, – сказала Лида, усаживаясь.
– Хроника, наверно, – сказал Карпов.
Свет начал медленно гаснуть. Вспыхнул экран, и по нему побежали титры, заиграла музыка. Карпову сейчас не хотелось думать о делах, но ведь надо. Не болтать же он пошел с этой девчонкой. Он пригласил ее, чтобы все разузнать, выведать. Секретарши, как правило, всезнающи. Может, он и про документ пропавший услышит что ненароком, мало ли…
Во время сеанса и потом, когда зажегся свет и все повалили к выходу, Карпов усердно продумывал план действий.
Значит, так. Он поведет ее в кафе. Там, за столиком, он будет говорить с ней… ну, о футболе, к примеру, о положении на Ближнем Востоке, о поэзии. Да, о поэзии… Пожалуй, с этого он и начнет. Скажет пару дежурных фраз и прочитает две строфы из Бодлера – они у него тоже дежурные, специально на такие случаи заготовлены. А потом, как бы невзначай, начнет о работе…
Но на улице она сама ему сказала:
– А знаете, кто сегодня Абасову звонил? Ну, Аман-то Царакович, знаете? Дядя его это. Важная пти¬ца. Часто звонит ему.
Карпов даже икнул от неожиданности. Это надо, сама все выложила, будто мысли его угадала. Ай да Лидочка. И, осторожно взяв ее ладонь в свою, он спросил удивленно:
– В самом деле?
Ее ладошка расслабленно и нерешительно лежала в его ладони. Рукав ее свитера был слишком короток и затрепан, зашит в нескольких местах, из него нелепо торчало тощее запястье, похожее на цыплячью шейку. Карпов усмехнулся про себя и повторил:
– В самом деле?
– Да, – продолжала она. – А Акулин-то, Акулин! Кто бы мог подумать! Вот помните дело с трубками?..
Конечно, он помнил. Еще бы не помнить.
Акулин ушел в отпуск именно тогда, когда ему подсунули дело с теми злополучными трубками. Акулин ушел, и трубки были переданы Абасову. По наследству достались, – шутили у них в отделе. Карпов ликовал: ну, теперь-то Абасову не выкрутиться. Трубки эти на¬до еще выколотить у местного начальства, да к тому же они имеют тенденцию бесследно испаряться при транспортировке. Понадобится начальству транспорт подо что-нибудь срочное, а где его взять? С транспортом всегда зарез. И конечно, такую мелочь, как тру¬бочки, высыплют до поры до времени прямо наземь, не довезя до склада: зачем загружать склад мелочью всякой? Деятельное население сейчас же их растащит: дескать, нечего добру пропадать, в хозяйстве все сгодится. А ты потом пиши-звони во все концы: где трубки? С места производства, конечно, отвечают: высланы вам ваши трубки. Поди ищи-свищи… Карпов со злорадством поглядывал на Аббасова, тот был, как всегда, невозмутим. Карпов выжидал, покуривал время от времени возле его комнаты, прислушиваясь к звукам за дверью. Нет, Абасов не проявлял никаких признаков беспокойства. Но вот, чу? Сухой дробный звук крутящегося телефонного диска. Затем тихий, уверенный голос Аббасова:
– Аман Царакович? Да, я. У меня дело с трубками…
Через две недели с трубками все было улажено, и Аббасов понес Соболеву отчет.
Теперь-то Карпов понял, в чем тут суть. Конечно же, Аман, могучий Аман провернул это дельце. Впрочем, он и сам об этом догадывался.
Карпов сощурился, полез в карман за сигаретой. Ветер отдувал назад его светлые волосы. Он отвернулся ветра, чиркнул спичкой, осторожно поднес огонь к сигарете, затянулся. Волосы теперь падали ему на лицо, мягкие, шелковистые. Он сосредоточенно думал о чем-то.
– Знаешь, – сказал он, – мне пора домой. В командировку завтра, надо еще вещи собрать. Пошли, провожу тебя.
Лида кисло усмехнулась, рывком накинула на плечо длинный ремень сумки.
– Ну что ж, пошли, – сказала неуверенно.
А вечерний город был по-особому прекрасен. Это была собранная и целеустремленная красота, слегка подцвеченная блеском фонарей и реклам. Они шли молча. Лида прислушивалась к негромкому стуку своих каблуков, время от времени украдкой поглядывала на Карпова. Холодность, иногда прорывающаяся в его голосе, и теперь вот его внезапное равнодушие больно кольнуло ее. Она вдруг почувствовала разочарование и обиду… А внешность у него эффектная. Недурен, что и говорить.
И от этого ей стало еще досадней. Чем бы его пронять, заинтересовать как-нибудь?
И тут ей в голову пришла забавная мысль.
– Знаешь? – сказала она беззаботно. – Я тебе не рассказывала, как с отцом поссорилась?
– Нет, – вяло отозвался он и щелчком стряхнул с сигареты пепел.
– Я теперь к тетке удрала, у нее живу. А отец мой в министерстве работает, – она лукаво улыбнулась.
– Кем работает? – переспросил Карпов.
– Да он член коллегии, – небрежно бросила она. – А, впрочем, это не имеет значения.
Карпов недоверчиво покосился на нее. «Ну, да, как же, – подумал он, – дочери членов коллегий не бегают в растянутых свитерах и засаленных брю- ках».
– У меня с ним напряженные отношения, – болтала Лида, – нелады в общем.
– Что так? – Карпов сплюнул под ноги окурок.
– А так. Ведь из института я ушла. И вообще не хочу ни от кого зависеть. – Она лихо мотнула головой, отбросив со лба челку.
«Если ты там вообще когда-либо училась, деточка, – подумал Карпов. – Все это маловероятно». И, взглянув на нее с притворным интересом, спросил простодушно:
– Да? А в каком министерстве он работает?
Лида подщелкнула ногой арбузную корку.
– Он-то? – протянула она. Ремень ее сумки сполз с плеча, повис на локте. – Да какое это имеет значение?
– Ну, никакого, конечно. Я так.
Они замолчали. Лида сняла с руки замшевую сумку и теперь размахивала ею, глядела, как развевается на сумке бахрома. Вдруг остановилась, повернулась к нему, сказала вызывающе и в то же время как-то неловко, нерешительно:
– Вот так-то, Андрюша. Дальше меня не провожай.
«Ага, заело», – понял Карпов и спросил с наигранным изумлением:
– Но почему? Постой, я не понимаю…
Он схватил ее за руку.
– Не знаю, – сказала она тихо. Ветер взметнул сзади ее волосы, и стала видна тонкая шея.
« Ну и жалкая девица, дворняжка какая-то», – думал Карпов и нежно пожимал ее руку.
– Понимаешь, – сказала она через минуту, – тут один парень живет, сосед мой. Так он жутко ревнивый, наверняка меня сейчас в подъезде сторожит.
«Как же, парень», – усмехнулся про себя Карпов и сказал:
– Ну и что? Я провожу…
– Не советую. Он боксер, разряд имеет. – Она забросила сумку за спину. – Так что гуд бай, мой мальчик. Спи спокойно.
И она быстро пошла вперед, свернула за угол.
Карпов несколько мгновений стоял в растерянности. Не ожидал он, что Лида сама уйдет, первая. И она вроде бы обиделась. Он пробормотал:
– Вот те на, палки-колеса. Вот те и Лидочка.
А, да ладно. С ней он еще увидится, да и не в том суть. Первый шаг как-никак сделан.
Он повернулся и пошел назад, к автобусной остановке. Завтра командировка, надо еще вещи собрать… Время промелькнуло словно молния, и вот он уже удобно, мягко развалился в кресле, посасывалет леденцы и глядит в окно, на мерцающее тускло крыло самолета, по которому временами проскакивают юркие змейки огня, на облака внизу. Землю он увидел позднее, когда самолет пошел на посадку. Сначала земля была сплошным размытым узором, потом превратилась в неровные желтовато-серые четырехугольники. Но вот появились дома, маленькие и плоские, словно нарисованные. Дома увеличивались на глазах, стали выпуклыми, игрушечными. Затем возник зеленоватый прямоугольник аэродрома. Все ближе, ближе. Серая полоса… Взлетная площадка… У Карпова заложило уши, в горле защипало, и он отвернулся от окна. В Ольховск он добрался автобусом. Это не слишком далеко от аэродрома, всего час езды. А в Ольховске шли дожди. Пять дней пробыл здесь Карпов, и все они походили один на другой. Пять дней он шагал по узким поселкового типа улочкам с темно-радужными мазутными лужами и распустившейся глиной, месил грязь от местного управления до завода и обратно, и все, начиная от начальства управления и кончая мастером завода, только руками разводили по поводу таинственного исчезновения метконструкций.
– Да что их, черт на рогах унес, что ли? – кипятился Карпов.
Насчет черта никто ничего не знал. Может, и унес. А Карпов кричал, что завод-заказчик бомбардируе т их управление запросами, телеграммами, а ольховский завод-исполнитель морочит им голову…
|И вдруг, на пятый день пребывания Карпова в Ольховске, его осенило проверить копии нарядов. Гениальная мысль! Он уже и сам начал догадываться, что конструкции скорей всего спокойно мокнут себе в отцепленных вагонах где-нибудь на запасных путях.
Под проливным дождем побрел он на вокзал. Пробирался по улочке, которая превратилась в большую глинисто-бензинную лужу, этакое небольшое мутное озерцо. Он брел по его склизкому краю, то и дело оступался и с трудом удерживал равновесие. Мокрый и грязный добрался он до вокзала. Долго ждал поезда, продрог и начал уже чихать. Наконец поезд подошел. Карпов сел в вагон у пыльного, в засохших крапинках грязи, окна. И по мере того, как одна остановка сменялась другой, догадка его все больше превращалась в уверенность.
Он не удивился, увидев метконструкции в отцепленных вагонах на запасном пути. Спокойно он записал в блокнот название остановки: «Узловая». И все же подумал, что мерзко курировал это дело и что ему здорово нагорит от начальства. Но делать нечего, Карпов взял обратный билет и стал дожидаться поезда… Уставший, почти равнодушный ко всему, вернулся он в столицу. Там, в гостинице, он малость отдохнул, перекусил, потом написал рапорт о попустительстве ольховского начальства и, соединившись по телефону со своим управлением, зачитал рапорт Соболеву. Срок командировки еще не истек, но ему здесь уже нечего было делать. И он заказал обратный билет на самолет. После Ольховска город показался ему удивительно чистым, нарядным, слаженным. И даже очередь за апельсинами казалась какой-то изящно-современной, уютной. Он купил апельсины и прогуливался по обсаженному тополями бульвару. И глядел, как на город тихо и мягко спускается вечер, и прозрачные тени ползут по асфальту, тополям, домам. Но мысль о пропавшем письме портила ему всю прогулку. Нет, не могло пись¬мо само собой испариться. Может, он забыл подшить его в дело? Но тогда бы оно лежало на столе. А ведь на столе письма нет, он смотрел самым тщательным образом. Конечно, надо было сразу подшить письмо. Но ведь он и раньше засовывал документы в стол и забывал о них, и никогда у него ничего не пропадало. Исчезло письмо как раз после того собрания, на котором Соболев намекнул на чрезмерную раздутость их штата. И тут Карпова осенило: его хотят подсидеть! Вот балда, слепой, раньше не понял! Конечно, подсиживают! Но кто же, кто, черт подери? Аббасов? Нет, вряд ли. Не похож он на подлеца. Акулин? Карпов принялся насвистывать. Откуда-то доноси¬лось бряцание гитары. Из распахнутых окон слышались звуки радиолы… Вдруг сзади просвистели громко и насмешливо, в тон ему, явно его передразнивая. Карпов оглянул¬ся – Аббасов в позе манекена застыл у распахнутой дверцы машины. Легок на помине, палки-колеса. Кремовый смокинг и такая же кремовая машина, изнутри бархатно-красная. Аббасов, по-видимому, кого-то ждал. Аббасов смотрит на него полупрезрительно, сожалеюще. Смуглое лицо, чёрные насмешливые глаза. Но вот выражение его лица изменилось, стало почтительно-внимательным. Из подъезда соседнего дома вышел плотный седой мужчина. Они садятся в машину. Хлопают дверцами. Уехали. И Карпов вдруг проникся странной уверенностью в том, что письмо взял именно Аббасов. Взял, вынул тайком из «Дела» и уничтожил.
А, палки-колеса! Вот гад! Ну, подожди! Ну, дождешься ты у меня! Подсидеть захотел?! Посмотрим еще, кто кого подсидит!.. В восемь он позвонил Лидочке. Автомат плохо ра¬ботал, и его два раза неверно соединили. Соседний автомат был вообще неисправен, и он вернулся в прежний.
– Алло? Попросите, пожалуйста, Лиду.
– Я слушаю.
– Здравствуй, это…
– Знаю-знаю, Карпов. Уже приехал? – ее голос, такой деловой и безразличный, «канцелярский» сначала, вдруг изменился, стал слишком громким, дерзким и, вместе с тем, нерешительным.
– Да, – сказал он. – Только сейчас. Ты сегодня…
– Угадал. Сегодня я свободна. Через час у кинотеатра. Жди, Андрюша.
– Алло, алло!
Гудки. Трубку повесила.
Она опоздала на полчаса. Он подарил ей духи и шоколадку. Неважно, что пять рублей из его бюджета долой. Лидочка того стоит.
– О-о, «Рижская сирень», какая прелесть! – сказана она и вызывающе повела плечом.
Карпов улыбнулся ей одними глазами. Его забавляло в этой девушке нелепое сочетание нахальства и неуверенности. «Смешная девчонка», подумал Карпов. Он оценивающе оглядел ее. Она была в яркой кофте и короткой юбке. Хотя юбка сзади слегка протерта, блестит. А кофта зашита на спине.
– Ты сегодня отлично выглядишь, – сказал ей Карпов.
Она небрежно дернула плечом, бросила:
– Я всегда отлично выгляжу. Ну, так куда пойдем?
– Хочешь в кино? – спросил он.
– Нет.
– А в кафе?
– Нет. Давай погуляем. Такой вечер чудный, да?– сказала она и смутилась. И тут же разозлилась на себя за это смущение, вызывающе глянула на Карпова и взяла его под руку. – Чудный вечер, – повторила она.
– Да, – согласился Карпов.
Она убрала свою руку и принялась вертеть сумку.
Вечер был напоен запахами листьев, духов, выхлопных газов, в общем, ароматом летнего города. Почему-то запах города летом всегда волнует, обнадеживает. Лидочка покачивала бедрами, размахивала замшевой сумкой, напевала что-то себе под нос. Она была слегка смугла, слегка румяна, ничего девочка, в норме. Он сказал ей:
– Знаешь, у меня приятель есть, сейчас диссертацию пишет.
– Какую?
– Да что-то о материи и духе.
Она усмехнулась нахально и конфузливо как-то, сказала:
– Между прочим, дух материален. Интересуешься древнеяпонской философией?
– Да, – соврал он.
– Ну так ты знаешь Тяно-Мото, – она бросила на него быстрый взгляд и пригладила ладошкой волосы.
– Что-то плохо помню, – сказал Карпов.
Она втянула носом воздух, сказала:
– Липой пахнет. И медом. Липовым медом… А Тяно-Мото, между прочим, глава школы, отстаивающей материальность духа. Древнеяпонские философы считали, что продукт материи не может быть нематериальным. А значит, и дух, ну, иными словами – мысль, интеллект тоже материален, ибо он есть порождение человеческого мозга. Конечно, это не доказано, наша наука довольно слаба…
Они переходили дорогу, и Карпов осторожно взял ее за локоть. Она не обратила внимания. Тогда он обнял ее за плечи. Не заметила. Скорей всего, сделала вид, что не заметила. Она нравилась ему все больше.
Ну так вот, – продолжала Лида, – ты, конечно, знаешь старые легенды о призраках. Не странно ли, что поверья эти были распространены у всех народов? А не возникала ли у тебя мысль, что эти самые призраки есть не что иное, как сознание, материальное сознание, интеллект. Дух. то бишь. После смерти человека тело его, грубая материя, распадаясь, смешивается с такой же грубой материей: землей. А дух, тончайшая эманация, тоньше световых фотонов, электричества… дух продолжает свое существование в воздухе. Он везде, он незрим… И лишь особо одаренные личности могут ощущать, даже созерцать его, ибо мозг их – о что-то вроде небольшого аккумулятора, ну, динамо-машины, притягивающей подобно магниту дух… «А девка-то развитая, – подумал Карпов, – пожалуй, она и в самом деле дочка какого-нибудь члена коллегии, этакая блудная дочь…» Он посмотрел сбоку ей в лицо. Кожа гладкая, слишком гладкая от «жидкой пудры». Губы и ресницы старательно подкрашены. Длинные темные ресницы, изящно загнутые кверху. Загадочно синеватые веки…
«Она симпатичная. Да нет, она почти красавица. Ноги вот слегка подкачали, слишком прямые, слишком тощие. Будь они повыпуклее на икрах… А вообще они ничего, сойдет…»
– Можно тебя поцеловать? – сказал он тихо.
На углу он купил ей цветы.
– Какие забавные цветы. Как они называются? – спросила она.
– Не знаю, – сказал он. – Нравятся? Чем они пахнут?
Она погрузила в них лицо, зажмурилась. И, откинув назад голову, расхохоталась.
– Болотом…
Так они бродили по темнеющему городу, не чувствуя усталости. Карпов прочитал ей две строфы из Бодлера и сказал, что любит этого поэта.
– Да, приятные стихи, – согласилась она, – перевод хороший. Кто переводчик?
– Не помню. Разные переводили…
Быстро время летит. Вот уже одиннадцать, и он не хочет расставаться с ней. Но она говорит:
– Уже поздно. Мне пора.
– Подожди, – удерживает ее Карпов. – Ну ладно. Дай поцелую…
– Она растерянно улыбнулась, уронила сумку. Нагнулась, подняла ее быстро, неловко. Он взял ее за плечи, приблизил лицо. Она сама его поцеловала – приподнялась на носках и прижалась губами к его губам. И тут же отвернулась, сказала:
– Знаешь, я наврала тебе насчет отца. Он у меня вовсе не в министерстве работает. Он шахтер.
– Знаю, – сказал Карпов и обнял ее.
Лида неловко уткнулась лицом в его плечо. Карпов осторожно поцеловал ее волосы. Подумал: «Она ничего девчонка, красивая… Да, для начала неплохо. Секретарша – полезная вещь…»
В пятницу в управлении разбиралось дело о метконструкциях. Соболев собрал весь их отдел в своем кабинете и произнес длинную вступительно-ознакомительную речь. Когда он уже кончал свою ораторию, появилась комиссия от министерства. Шестеро довольно стереотипных мужчин в черных костюмах цепочкой прошли в его кабинет и деловито опустились на стулья вокруг начальственного стола, и тогда Соболев представил их как комиссию от министерства. Карпов покрылся испариной. «Теперь мне хана, – мелькнуло в голове, – Соболев не простит мне конструкции… Выговор о влепят в лучшем случае…» Рубаха его взмокла и неприятно прилипла к телу под мышками и на спине. Аббасов – он сидел напротив Карпова – ободрил его взглядом…Ну и долго же это тянулось, вечность…
Слава богу, проехало. Карпов еще раз отчитался за командировку и, не щадя красок, расписал ржавеющие под дождем метконструкции, попустительство ольховского начальства и свою «изнурительную» борьбу с ним. Потом слушал, как Соболев и все члены комиссии поочередно честят Ольховск. После них выступали сотрудники отдела и тоже бранили Ольховск, бранили по-научному, щеголяя друг перед другом эрудицией и интеллектом. А в заключение Соболев, ко всеобщему удовольствию, рассказал пару соленых анекдотов.
После собрания Карпов сразу пошел к себе в комнату. Он решил основательно разобрать свой стол и все лишние бумажки подшить в дело. Почти следом за ним в комнату вошла Лида.
– Послушай, Карпов, – сказала она.
– Здравствуй, – перебил ее Карпов.
– Мы уже здоровались, – смущенно отозвалась Лида. -Лучше скажи, у тебя восьмое дело? – она посмотрела куда-то в сторону.
Восьмое дело Карпов держал в руках, и он молча показал ей папку.
– Только машинка здесь сломалась, ну, скоросшиватель, – пробормотал он.
– Так замени. Давай заменю, – она вырвала у него из рук папку и пошла к двери.
Карпов схватил ее за локоть, загородил выход.
– Погоди, поговорим, пока никого нет.
– О чем? – Лида посмотрела на стену, потом на пол.
Карпов отвернулся, почесал голову, сказал тихо:
– У меня тут, знаешь, бумажка пропала. Письмо начальника СМР, знаешь?
Лида захлопала накрашенными ресницами, спросила:
– Ты где держал письмо?
Карпов замялся:
– Ну, не помню. В столе, может быть.
Она подошла к столу, выдвинула ящик. Проговорила неуверенно:
– Хламу-то, хламу сколько. Ну и ну… Гляди, тут и брошюрки справочные, и старые телеграммы…
Она вынула кипу телеграмм, сколотых несколькими скрепками сразу, принялась раскалывать их, раскладывать на столе, сортировать.
– Так, сейчас подошьем в «дело»…
– Да не копайся ты, подшивай все сразу, пачкой, – торопил ее Карпов.
– Сейчас, сейчас, – проговорила она, продолжая быстро разбирать бумажки, – надо все по порядку… Гляди, а это что?
– Где?
– Да вот, внизу, к телеграмме прицепилось, к скрепке… Уж не письмо ли это? Ну-ка, ну-ка… Так и есть, письмо. Ах ты, растяпа!
Карпов бросился к столу, схватил бумажку. «Письмо от начальника СМР»…
– Чудеса, – забормотал он обрадованно, – чудеса в решете. Лидуша, ты мой ангел-хранитель! Дай я тебя поцелую…
Она облегченно рассмеялась, увернулась от него. Карпов поймал ее ладонь в свои, сжал крепко.
– Знаешь… – начал он.
Она перебила:
– Знаю, – и опустила ресницы. Потом вдруг глянула на стол, проговорила быстро: – А где дырокол? Давай подошьем быстренько все бумажки, пока никого нет.
– Давай, – согласился Карпов. И подумал: «Секретарша, это верно, вещь полезная. Карьера, практика … Но… дело не в этом…»
– Давай подошьем, – весело повторил Карпов.
Вместе они стали искать дырокол.
Фитк прервал свой рассказ, и глубоко затянулся. Он сжимал в пальцах диковинную трубку, которую курил с явным наслаждением. Когда она у него появилась, я не заметила. Мы все так же возлежали на пушистом покрывале тахты, но тут она снова превратилась в могилу, да так резко, что я вскочила, а Фитк захохотал.
– Ну и что там дальше с Карповым и Лидой? – спросила я.
– А, неинтересно, – махнул он трубкой. – Меня больше прикалывает та бабка из соседней могилы.
Он произнес это так, будто «… из соседней квартиры…»
– Такая бабка бодрая, в шляпке тридцатых годов, вон она чешет через двор, общественница ненасытная, во-во, поднимается по лестнице, сейчас в двери трезвонить будет, смехота!.. Эту в семьдесят восьмом похоронили. Тоже та еще эпоха.
И он принялся ржать как сумасшедший, входит в соседнюю оградку, и ржет, аж согнулся, сейчас описается от смеха. Мне тоже становится смешно, хотя никакой бабки я не вижу. Но я хихикаю и иду за ним. Тут мы вдруг снова оказываемся в каком-то могильном баре, сидим за столиком, на котором красуется бутылка шоколадного ликера и бокалы с этим же напитком, на тарелках – пирожные. Фитк замолк, отдышался, пригубил свой ликер, и завел очередную историю:
– Инженер Рожков издал короткий вопль:
– Опаздываю!
И бросился к двери.
– Подожди, – крикнула вдогонку жена. – Выйдем вместе!
Рожков сдернул с вешалки пальто, повернул дверной замок. Жена торопливо подкрашивала губы.
– Сейчас, сейчас. Одну минутку…
Тут в дверь позвонили. На пороге появилась невысокая, сухонькая старушка в старомодной черной шляпке.
– С добрым утром! – она приятно улыбнулась. – Извините, что побеспокоила… Я, простите, из домоуправления. Я, понимаете ли, являюсь представителем от нашей домовой общественности.
Старушка поискала глазами стул, села и начала рыться в своей сумочке.
– Видите ли, – сказал инженер, – нам сейчас очень некогда, торопимся. Нельзя ли как-нибудь в другой раз…
– Вы уж меня извините, но дело – прежде всего. Наша общественность поручила мне…
– Знаете, мы опаздываем на работу, – жена Рожкова то вынимала, то снова опускала ключ в карман.
Старушка учтиво кивнула и вытащила, наконец, из сумки какие-то списки.
– Простите, пожалуйста, я только на одну минуточку.
Говорила она старчески неторопливым, вежливым голосом.
– Будьте так добры, разрешите взглянуть, заплачено ли у вас за квартиру…
– Заплачено, заплачено, на прошлой неделе платили, – жена нервно взглянула на часы.
Инженер сунулся, было, к двери, но жена удержала его.
– Петя, да подожди же!
– О, не беспокойтесь, я вам верю, – старушка часто закивала головой. – Но, очень извините, порядок прежде всего. Извините, что вынуждена побеспокоить…
– Вера, где у нас расчетная книжка? – отрывисто бросил Рожков, направляясь с портфелем под мышкой в комнату.
– В столе, в самом низу! – торопливо сказала жена.
В комнате что-то зашумело, грохнуло.
– Черт возьми! Да где у тебя счета? – раздраженно крикнул Рожков.
– В столе! Что ты там уронил?
Жена бросилась в комнату.
Навстречу ей вышел Рожков в съехавшей набок шляпе, потный. Он протянул старушке расчетную книжку.
– О, простите, извините, – старушка сокрушенно покачала головой и начала аккуратно перелистывать ее. – Порядок неотъемлемая часть разума, – приговаривала она, отыскивая нужную страницу. – Представьте себе, я никогда не могла понять людей, у которых нет порядка… Простите, какая это квартира? Сто восемнадцатая?.. Рожковы? Ах ты, господи, опять очки забыла, ничего не вижу без очков…
Когда посетительница ушла, Рожковы разом посмотрели на часы, каждый на свои, и беспомощно переглянулись.
– Я предлагаю напиться чаю как следует, не спеша, – сказала жена. – Теперь все равно опоздали.
– Теперь все равно, – уныло согласился инженер. – Там уже летучка идет вовсю. Черт знает что… Давай ставь чайник.
А в соседней квартире уже перекатывался округлый мелодичный голос старушки.
– Я от домовой общественности, насчет, знаете ли, квартплаты…
– Здравствуйте, Лидия Аркадьевна. Только… Понимаете, в магазин собралась. Вот, одетая стою.
– Ах, это вы, Раиса Семеновна! А я, представьте, как-то запамятовала, что вы здесь живете… Мне казалось, что на пятом этаже…
– Что вы, что вы, Лидия Аркадьевна, вы ведь только позавчера у нас были.
– Была? Ах, простите! Значит, у вас я уже проверяла квартплату…
– А как же! Проверяли, проверяли… – полная женщина в шерстяном платке устало вздохнула.
– Простите, извините, ради бога. Значит, проверяла… Сейчас, взгляну только на списочек… Ага… Седьмой этаж. Вот он. Так и есть, проверила. Уж вы извините, пожалуйста.
– Да ничего… Вы присядьте, Лидия Аркадьевна, вот стул.
Старушка села.
– Кстати, мне не терпится узнать, – начала она,– пьете ли вы по моему совету чайное молоко? А? Пьете?.. И как оно на вас действует?
– Пью, Лидия Аркадьевна, пью. Как скипячу молоко, и туда, значит, сразу чай. И сразу этак легко сделается, вроде бы и не болела. Отляжет вроде. Очень облегчительно.
– Вот-вот! – обрадовалась старушка. – Я, представьте, моментально помолодела, как стала этот чай пить. С позволения сказать, зарядку по утрам делаю, общественной работой занимаюсь. И, представьте се¬бе, не болею!
Старушка улыбнулась ясной улыбкой, поднялась со стула и сделала несколько приседаний.
– Вот. Не кажется ли вам, что это служит наглядным примером для вас, молодых?
– Да какая уж я-то молодая, – отмахнулась женщина. – За пятьдесят уж.
– А мне, извините, за семьдесят, – улыбнулась старушка. – Я, понимаете ли, тысяча восемьсот девяносто седьмого года рождения… И бодра, легка. Даже, простите, изящна. Вот, убедитесь!
Старушка уперла свои сморщенные кулачки в бока, слегка подпрыгнула, вскинула ногу в зашнурованном ботинке, потом – другую.
– Ну, уж это я не знаю… Это уж вообще… – женщина уважительно закачала головой.
Через полчаса голосок Лидии Аркадьевны слышался в квартире этажом ниже.
– Какой чудесный сервиз, Галина Ивановна! Совершенно исключительный сервиз. Как сейчас помню, покойный свекор мой привез подобный же сервиз из Неаполя. На двадцать четыре персоны. Чудо!.. Чудо, что за сервиз. В то время я еще посещала классы балета мадам Фуке… А вы, Галина Ивановна, простите, пожалуйста, но просто любопытно, где вы достали подобный сервиз?
По розовому лицу дамы в цветастом фланелевом халате блуждала сонная теплая улыбка.
– В комиссионном купила, где же еще? К свадьбе дочери приготовила. Кстати, слышали новость? Миша Семенов вчера женился. Да Миша, с пятого этажа.
Старушка задумалась, вспоминая.
