Ольга Александровна Коренева
У ночи длинная тень
Подошел Сергей, под белой водолазкой лениво перекатывались мускулы. От него здорово несло водкой. Взглянул мрачновато, исподлобья:
– Слушай, Витек. Да плюнь ты на нее! Не пришла, ну и черт с ней. Хочешь, я ей завтра пару теплых выдам?
– О чем ты? – нахмурился Виктор.
– Ну… Я же вижу, переживаешь. Виктор разозлился.
– Чего ты, Серый? Иди, тебя Лилька ждет.
Качнув плечом, повернулся и вышел из комнаты. Проходя мимо зеркала, покосился – да, выглядел сегодня Виктор модерново! Еще бы, потрудиться над своей "оболочкой" пришлось немало. Он все обдумал заранее. Вытащил старые самодельные джинсы, собственноручно их расклешил, симметрично насажал заплат, и штанины внизу искусно обил мебельными гвоздями-бляхами. Да, пришлось-таки попотеть! На заднем кармане масляными красками изобразил битла с гитарой. Шикарного такого битла – с карикатуры из журнала "Америка" перевел. Потом выкрасил свою рваную водолазку в черный цвет, а на спине, тоже масляными красками, вывел FATUM. На правом рукаве нарисовал боевую эмблему в ромбе – кривой желтый бумеранг.
Вообще-то, вид его произвел впечатление. Девчонки глаз не сводили, на некоторое время оказался в центре внимания. Но потом все привыкли, и он стушевался, как всегда…
Виктор толкнул ногой дверь – из кухни повалил табачный дым. Накурили, черти! На столе скопилась целая груда грязной посуды, в недоеденный салат натыканы окурки, все засыпано пеплом.
Да, ничего не получилось. И все из-за Инги. Не прийти в такой день, в день его рождения! Да если бы знал, что Инга способна на такое, лучше бы уж Маринку пригласил. Ма¬ринка простая девчонка, свойская, живо прибежит, не откажется… Не позвал, не хотел смешивать компании – ведь сегодня здесь все были только из его девятого "б… Девчонок маловато, да еще обещался прийти Коляна, ну тот, новенький, радио-гений, как называет его физик, тогда уж вообще будет перебор с ребятами. А уж он придет, раз обещал, он такой аккуратист, этот стриженый, – раздраженно подумал Виктор. Везет же на новичков их классу! поляна появился незадолго до Инги… Виктор вспомнил, что этот Коляна Вострышев приехал с отцом в середине года откуда-то из-за Заполярья. Жуткий тип! Увлекается радиоделом и уже, дескать, большой спец. По школе пронесся слух, что не то отец, не то дед Коляны был другом Кренкеля, на одной льдине плавали. А может, не Кренкеля, а Отто Юьевича Шмидта? Вроде бы и такая была версия… В общем, это у него наследственное.
Ну ладно, придет, так придет, как получится, – вздохнул Виктор. А пока не мешало бы еще раз Инге позвонить.
В коридоре было полутемно, на вешалке теснились шубы. Виктор схватил трубку, набрал номер. Инги дома не было… Идти к ребятам не хотелось, ведь все видели, что он ее ждал, то и дело к телефону бегал. Ему и сейчас не верилось, что Инга не придет, может, просто опоздала?.. Даже сейчас он втайне надеялся, что вот позвонят в дверь, и на пороге возникнет Инга в своем модном пальто, с лакированной сумочкой через плечо… Но как она могла его подвести?! Нет, конечно, ему плевать на эту девчонку, но ведь она знала, что приглашена! Ведь он на нее рассчитывал…
До сих пор она ничего такого с ним себе не позволяла, правда, когда она впервые заявилась к ним в класс, выглядела очень уж недоступно. Было это полгода назад, Инга перевелась к ним, потому что семья переехала в этот район.
Как-то на перемене в класс вошла незнакомая девчонка. Опросила:
– Это девятый "б"?
– Да, а что? – тут же обернулась Лилька.
Но девчонка молча села на свободную парту и рядом портфель поставила. Сидит себе и невозмутимо читает книжку. На все вопросы односложно отвечает. Потом – звонок, приходит Елена Николаевна, исторична. Новенькая встает, захлопывает книжку и деловым шагом направляется к столу, Что-то сообщила учительнице, вернулась на место. По классу пробежал шепот: "Кто такая?" Какая-то отреченность и спокойная уверенность почувствовались сразу же в ней, Виктор не мог это оформить в мысли, слова, но заметил лишь, что отличается она от других девчонок, что у нее особая, легкая походка (при ходьбе чуть прогибалась в талии), ему понравилось ее розовое, своенравное лицо и лохматые подкрашенные ресницы, неожиданно торчащие из-под светлой кипени волос. Весь урок ребята посматривали на Ингу Василькову, делились впечатлениями.
– Секретарша, – шепнул вдруг длинный Валера. – Это… это моя личная секретарша.
Он глупо захихикал. А Снегов Алик откровенно уставился на нее своими синими телячьими глазами. Кто-то запустил в нее скомканной бумажкой – Инга даже не обернулась.
Она нравилась ребятам, каждый старался быть поближе к ней. Когда Инга вдруг стала дружить с Виктором, это было для многих ударом. Но она была такая, со странностями.
Его отношения с Васильковой стали предметом разговоров, престиж – так ему казалось – сразу возрос. Дело в том, что Виктор ничем особенно не блистал – не остроумием или каким-нибудь увлечением необычным, не философским складом ума, как толстяк Саша Карасев, авторитет в их классе, ни актерскими данными, как некоторые двоечники – те всегда дурака валяют и выкидывают у доски разные смешные коленца. Ну не было у Виктора такой комедийной жилки. Да и внешность у него была весьма заурядная, на роль героя-любовника не годился. Он был обычен, как урок, как портфель… И все же попытал счастья – пригласил Ингу в кино. И вдруг – удача! В кино пойти согласилась. А на другой день на химии села с ним за один стол. Ребята буквально умирали от зависти, а Виктор сиял.
Скучноватые будни вспыхнули праздничными огоньками, как новогодняя елка, даже усталые пришибленные лица родителей, поздно вернувшихся с очередного производственного совещания или профсоюзного собрания, казались другими, будто смотришь кинофильм, а в дурацких телефильмах про военные подвиги и ударников труда видится другой, необычный и романтический смысл…
И сам он стал не тот. С ролью победителя освоился. Походка уверенная, в голосе – требовательные, даже резкие нотки… Приятно, и страшно потерять вдруг все это. Поэтому с Ингой держался по-разному: почтительно и робко, когда вокруг никого, и развязно, даже – повелительно при других.
– Дай учебник! – Свой он уже не брал из дому, – Эй, Инга! Подкинь мне свою ручку, паста кончилась.
Инга молча исполняла его требования. "Влюблена!", радостно думал он. Дух захватывало, в сердце вспыхивала иллюминация. Захотелось удивить ее. Учиться на гитаре? Оказалось, у Инги есть самоучитель, сама предложила принести…
– Я очень, очень благодарен тебе, – сказал Виктор. – Ты столько для меня сделала… Пожалуйста, не забудь завтра захватить самоучитель.
А на другой день, войдя в класс перед самым звонком, когда все уже сидели на местах, он прямо с порога провозгласил:
– Василькова! Принесла, что обещала?!
Голос был капризный, барственный. И весь класс глянул на Ингу. Ее щеки чуть порозовели. Она склонилась над портфелем, молча передала книгу. Тогда впервые почувствовал Виктор в ней едва уловимый холодок. Но куда приятнее было не замечать ничего такого. И в разговоре с ребятами бросить этак небрежно: «Вот вчера мы с Васильковой…» Или: «Идем мы с Васильковой, я ей говорю…» Или крикнуть ни с того ни с сего: «Василькова! Поди сюда, скажу что-то!..»
Раньше он ребят на свои дни рожденья не приглашал, но теперь захотелось обязательно устроить вечеринку. И первую он пригласил, конечно, Ингу.
– Нет, ты приходи обязательно, ладно? Без тебя для меня не праздник. Я буду очень ждать, очень!.. Придешь, а?..
У него был несчастный вид. Инга, видимо, колебалась.
– Видишь ли, – она опустила свои лохматые ресницы. – Вряд ли смогу. Лучше уж ты меня не жди…
– Ну, я очень прошу! – занял он. – Все-таки, день рождения! Приходи, пожалуйста! А? Без тебя не сяду за стол.
Она как-то странно взглянула, то ли с жалостью, то ли с затаенной какой-то мыслью.
– В общем, не обещаю. На всякий случай ты меня не жди. Честно говорю.
И все-таки он не удержался: в раздевалке, когда все столпились у вешалок, требовательно заявил:
– Василькова! Итак, завтра – ко мне на день рожденья, слышишь? В восемь ноль-ноль, без опозданий. Чао!
Уверен был: прибежит. Ведь она в него влюблена. Да и самому ему Инга так нравилась! Еще бы, ведь не даром она нравилась почти каждому,
… И вот он ждет весь вечер, а Инги все нет. Черт, как она его подвела! Он ведь на нее рассчитывал!..
Виктор снова набрал Ингин номер. Частые гудки. Сжимая трубку, прислонился к стене. Вечер не удался, это ясно. И зачем только он ввязался в эту канитель!.. Вспомнилось, каких трудов стоила ему вечеринка. Хлопоты о костюме, об этих вот самых обойных гвоздях, например. За ними на другой конец города ездил. Да что там гвозди! Из-за этого дня рождения с матерью даже поругался.
"Придут, натопчут, разобьют что-нибудь", возражала мать. "Да еще на закуску траться…" "Да ты что, ма, не дикари же! Да я прослежу, а потом уберу все и помою", убеждал он. Но мать была решительно против… Пришлось пойти на хитрость. Он договорился с тетей Симой, что в тот самый день она пригласит родителей в гости. Тетка у него – что надо, всегда выручит. И как раз они с дядей Шурой сделали ремонт, навели порядок, а мама еще не видела, как у них там получилось: новый линоль, новые обои, еще что-то там новое…,И когда тетя Сима позвонила, и они с матерью долго говорили о разных пустяках, о юбках каких-то в ГУМе, о кофточке-"лапше", о селедке («селедка – чудо, чудо, берите только баночную!») – Виктор чуть не задохнулся. Вдруг забыла тетя Сима об их уговоре?! Он совсем измучился, он уже ничего хорошего не задал. И вдруг мама сказала:
– Ладно, Симочка, придем поглядеть на вашу квартиру. В субботу? Ну что же, придем…
У Виктора даже холодный пот выступил. Неужели – удача? Но вот мама положила трубку и сказала:
–Ну, ладно. Можешь приглашать гостей. Салат я приготовлю, вино купишь сам. Там и еще чего-нибудь придумаем…
И Виктор стал бурно готовиться к этому дню, дню своего торжества. Костюм, магнитофон с битловыми записями, гитара. Но самое главное – Инга! Она придет, красивая, как всегда, и ребята, как всегда, будут прикалываться, а она, конечно, – ломаться… А он будет запросто с ней: "Василькова, передай са¬лат, достань бутылку. Да не здесь, а там, в нижнем ящике! Дай-ка сюда гитару!"
Но все сорвалось. Она не пришла. Ух, и подвела же! Ведь он на нее рассчитывал…
Еще раз набрал он ее номер: Инга ушла к подруге. Слезы выступили на глазах, и все предметы вокруг исказились, как в испорченном телевизоре.
Распахнув дверь, вошел в комнату…
Ну и что же? Вот вошел он, именинник, и никто на него даже не посмотрел.
Взял гитару, с силой рванул по струнам. Обернулись, и на него глянули равнодушные, непонимающие лица. Кто-то храпел на диване, в углу трое играли в расшибалку, а за спиной тихо переговаривались:
– Слушай, давай мотанем отсюда.
– Погоди, неудобно же…
– Да чего тут делать, с тоски подохнешь…
Звонок в дверь. Виктор встрепенулся: "Инга?" Но нет. Пришел Коляна Вострышев. Как и обещал. Такой длинный, что даже сам покосился на люстру: не задеть бы! Затылок – ежиком, как у допризывника, и одет почему-то слишком уж простецки для такого дня: этакая рубашоночка цвета хаки, под Че Гевару, не понять чего. То ли гимнастерка какая, то ли китайская роба. Во всяком случае он, Виктор бы такую униформу не напя¬лил бы на себя! Да еще тубус какой-то, какую-то свою штуковину подмышкой зажал.
– Эй, Коляна, привет! – радостно заорал из своего угла Алик. – Чего ты там притаранил? Вали сюда!
– Налить ему штрафную! – завизжала Лилька.
Коляна сходу начал что-то рассказывать, что-то, вроде, интересное – ну, конечно, интересное только для него, как для радиста, о какой-то последней катастрофе на море. О законах каких-то там и и сигналах при S 0 S спасении экипажа, и все такое прочее… И так – будто все это лично его касалось, и это он самолично подавал или ловил, что ли, там эти самые сигналы…
Сначала все оживились – ну, понятно, свежий человек. Впрочем, оживление вскоре схлынуло; кроме Алика никто – как показалось Виктору – что-то не среагировал на подвиги моряков и радистов. Гуляки продолжали клевать носами. У окна торчала Лилька. Изящно сжимала двумя пальчиками сигарету. Наверно, воображала себя Софи Лорен или еще кем-нибудь. Рядом верхом на стуле сидел Юз: задрав голову, восхищенно таращил на Лильку свои круглые глаза.
– Ты когда это курить стала? – процедил Виктор. Лилька шевельнула своей рыжей гривой:
– Давно, Витюша, давно.
– Женщинам не идет, – буркнул он раздраженно.
Лиля выпятила губки розеточкой, картинно закинула голову, пустила в потолок тоненькую струйку дыма.
– Умолкни, Виктор, в этом вопросе ты не компетентен.
– Умолкни и бледней! – вторил ей Юз.
Качаясь, подошел пьяный Валерка, вмешался в разговор:
– Ну ты, пончик, тоже туда же? Палладии мне нашелся. Исчезни. Дорогу рыцарю…
Валерка стукнул себя в грудь и направился к Лильке. Он сделал вид, что хочет пройти к своей даме, но все время натыкается на невидимую стену вокруг нее. Мол, непреодолимые препятствия! Он размахивал руками, распяливал пальцы, вихлялся, пятился, гримасничал. Лилька ухмыльнулась. Тут Валерка зацепился ногой за стул и грохнулся.
– О, мальчик, стоит ли так шуметь? – протянула Лилька. – Не надо кушать водку, если не умеешь. Хэллоу, олд-бой!
В углу, на банкетках, примостились с бутылкой сухого в руках Алик и Коляна. Вскоре к ним и Юз присоседился, которому наскучила роль Лилькиного палладина.
– Так ты что, и вправду не веришь, в какое время S 0 S дается? – Коляна возмущенно тряс в воздухе растопыренной пятерней. – Ну ты и мамонт!.. По три минуты в конце каждого часа, чудила!
– Да знаю, знаю, – смущенно оправдывался Алик. – Просто забыл… Толкай дальше. Так ты, значит, в этом отряде тоже?
Коляна гордо выпятил грудь, ткнув в нее пальцем:
– Любуйтесь и гордитесь мной, пока я с вами. Со вчерашнего дня я – боец спецотряда по борьбе с радионарушителями.
При Московском техническом радиоклубе. Охраняю покой эфира.
– Ишь расхвастался, – кивнула издали Лилька. – Полумаешь, герой!
– Да ну, не слушай ты ее, – отмахнулся, не оглядываясь, Юз. – Нет, ты в самом деле охраняешь?
Коляна продолжал вполголоса:
– Честное слово, парни, сам не ожидал… Вчера в первый раз меня взяли с собой на дежурство. Вдруг зовут: «Вострышев, поехали!.." Ну, в опергруппу радиолюбителей-дружинников… В городе без этого нельзя. Есть такие паразиты, хулиганят в эфире, а знаете сколько вреда от них? Если сосчитать, сколько погибло кораблей, сколько жертв, катастроф в воздухе и на железной дороге из-за того, что они глушат эфир!.. Им говорят – "освободите частоту!.." А они в ответ – матом. Ну, монстры, вредители!
– Да уголовники просто, – сказал Алик. – А как их ловят?
– Ну, как… Радиопеленгаторами, конечно! – Коляна даже удивился такому невежеству. – Юз и то знает. – (польщенный Юзик кивнул, прожевывая плюшку: "Угу"). – Пеленг – великая сила!
Беседу их заглушили хриплые синкопы. Кто-то снова вздумал потанцевать, на полную мощность врубив проигрыватель. Впрочем ненадолго… Музыка оборвалась, девчонки убежали шушукаться на кухню.
Вошел мрачный Сергей. Набычась, потянулся за бутылкой.
– Все выжрали, дьяволы…
Стал хватать пустые бутылки и трясти над стаканом.
– Серж, у тебя отсталый метод, – Лилька выставила вперед тощую ногу в туфле на высоченной платформе. – Надо бутылку сорок минут держать, тогда пятьдесят грамм накапаешь.
Возле шахматного столика, заваленного блюдцами с недоеденными пирожными и чайными чашками, сидели на ковре девчонки и кое-кто из ребят. Толстяк Карасев разглагольствовал:
– …Термин "летальный конец". Душа вылетает и…
– Это суеверие, души нет! – возмутилась глупенькая Таня Матренина.
Толька Макаров хохотнул и, ломаясь, пробасил:
– У тебя, Матренина, может, и нет, а у других все
есть.
Саша Карасев, помолчав, продолжал:
– Ду Душой называют астральное тело, или, иными словами, биополе, то бишь энергетическую оболочку, обволакивающую тело наподобие скафандра и заставляющую тело жить, двигаться, мыслить. После разрушения биомассы – ну, смерти тела, – био¬поле отделяется от него и начинает самостоятельное существование во Вселенной, ну, в атмосфере, везде. Оно невидимо, но особи с обостренной чувствительностью могут его видеть, слышать, общаться, и благодаря контакту прорицать. Вот отсюда ясновидцы и прорицатели…
– Так значит, мой дедушка не умер? – воскликнула Таня, округлив глаза.
– Не перебивай, Матренина, – шикнул на нее Толька. Карасев продолжал:
– Один философ сказал: "человечество смертно, человек же бессмертен". Ну, конечно, интеллектуально развитый человек, а не алкогольная горилла, и не серый "чувак", вроде некоторых… – Карасев чуть прищурился и глянул на проходившего мимо Виктора. – У тех поле слабое и быстро разрушается. Сейчас ведутся закрытые исследования в этой области…
На Виктора вдруг нашло такое отчаяние, что захотелось опрокинуть стол, заорать, убежать куда-нибудь. Но он сдержался и стал с улыбкой смотреть, как Сергей и Валерка вырывали друг у друга бутылку из-под "Московской".
– Да постой, дай я ее покручу, – сипел Валерка.
– А я те говорю, нагреть надо, – бубнил Сергей. – Лилька! Зажигай газ.
Викору было плохо. Он видел – никому до него нет дела. Кто пьет, кто философствует, кто про S 0 S талдычит, все им до лампочки… А ему самому впору S 0 S посылать, да кто услышит? ! А сам он краем уха слышал, как в углу, рядом, увлеченно шептались:
– Экран радиопеленгатора, он, понимаешь, такой чистый, как снег. Как совесть, Ага! – рассказ Коляны звучал патетически. – Чего осклабился, Юз? Ты не понял?
– Куда ему, пончику! Ему понятно лишь то, что съедобно. – Алик явно брал реванш перед Юзиком. – Абстракция не для него. – Да нет, какие абстракции, – продолжал Коляна. – Там, в центре экрана такое светлое яркое пятно, и лучики, как звезда, во все стороны! Как, значит, обнаружим радиохулигана, или, по-нашему, "ходю", все лучики сразу стрельнут в одном направлении. Все, засекли!.. Вот вчера целый вечер за одним охотились… Он, гад, думал, что его век не поймают… Сидит себе и стукает. Ха-ха! – Коляна затряс длинной вскинутой ручищей. – Как веревочка не вейся… возмездие всегда придет…
Виктор бестолково слонялся по комнате. Теперь совсем было ясно: он один на всем белом свете. Как на тонущем плоту… Кстати, о каком это возмездии они говорят? Вот к нему пришло возмездие, никому он не нужен. Ну, хоть бы Лилька подошла, что ли, танцевать позвала бы. Всем на него наплевать… Он поднял глаза. Прямо на него двигался Сергей. Водолазка с одного бока была почему-то заправлена в брюки, а с другого косо свисала. Губы кривились в вялой нежной улыбке. Весь какой-то волосатый, на гориллу похож… "Шикарно выпили и закусили, а на остальное мне начхать", – казалось, говорил весь его вид. Неожиданно для себя Виктор с силой ухватил его за ворот. Сергей нелепо взмахнул руками, повалился в угол дивана. Глаза его сузились, как щели, он с угрозой глянул на Виктора. Приподнялся на локте и так лягнул Виктора под коленку, что тот зарычал и сел на пол. По телу будто электроток пробежал. Но тут же он бросился на противника и двинул его головой под дыхало… Потом они катались по полу и остервенело дубасили друг друга. Ребята их разнимали. Но они брыкались, вырывались и сцеплялись снова. Виктор старался бить кулаком по лицу – удар у него был довольно тяжелый, Сергей ошалело мотал головой и дубасил Виктора коленями в живот. Их уже не пытались разнять – бесполезная затея… Только гулко бухались то и дело их тела на пол, и грохотали опрокидываемые в пылу битвы стулья. За этим грохотом и звоном обрушиваемой посуды никто и не расслышал, как хлопнула входная дверь. Это смотались Коляна с Аликом. Ушли и не заметили затеваемой драки. Коляна рад был, что удалось увлечь своим делом приятеля, он и увел его пораньше, надеясь еще успеть сегодня на радиопатрулирование. А побоище в квартире продолжалось. Уже и большой стол был опрокинут, всеми четырьмя ножками торчал кверху… Виктор выдохся первым. "А из-за чего деремся-то?" – мелькнула мысль. Сел на полу, с недоумением оглянулся. Вокруг – равнодушно-любопытные лица. "Публика… Только себя и видят…" Он с трудом сдерживал слезы. Поднялся. Сергея не было. На Виктора глядели, как на странное насекомое, опасливо расступаясь. Шатаясь, проковылял в ванную. Там Лилька вытирала мокрым полотенцем голого до пояса Сергея.
–Закрой дверь! – рявкнула Лилька, и сама захлопнула дверь перед его носом.
– Лиль, пусти, мне тоже помыться надо, – от жалости к себе Виктор тихонько застонал.
Дверь распахнулась, вышел Сергей, уже одетый, за ним Лилька.
– Слушай, я тебя не повредил? – озабоченно спросил
Сер¬гей. – Черт знает, сам не понимаю, чего это я… Ну, извиняюсь, что ли…
– – Да брось ты, – Лилька потянула за собой Сергея. – Это он из-за Инги одурел. Совсем дошел мальчик. Не понимает, что такая краля не для него… Она все терпела, терпела.
Жалела бедняжку. А он уж и – ноги на стол. Пошли, Сергей!
И потом, когда уже все оделись, и дверь на лестницу распахнулась,
Лилька обернулась к нему через плечо:
– Что? Ты что-то хотел сказать? Нет?.. Тогда – гуд бай, покоритель! Чао!
Фитк снова замолк. Он сидел по-турецки на стуле и ел палочками роллы с тунцом. Я оглянулась. Прямо на могиле, словно на постаменте, были коротконогие стулья без спинок и низенький стеклянный столик, на котором красовалось плоское блюдо с роллами и причудливые извилистые стаканы темного стекла с каким-то напитком.
– А что дальше-то было? – спросила я.
– Слушай, я устал. И вообще я трапезничаю, чего и тебе советую, – бросил он, жуя.
Я отхлебнула напиток, он был какого-то болотного вкуса. А роллы оказались слишком острые, во рту словно пожар полыхнул. Налетел ветер, срывая позолоту с кладбищенских деревьев. Аркады и пролеты ветвей буквально заворожили меня, такая в них была красота! Мне захотелось плакать и ворошить ногами остатки пережитых дней – не только моих, но и всех тех людей, что похоронены здесь, всех, чью жизнь мне показал Фитк. Ветер, резкий и пылкий, мял мою одежду, целовал меня как шальной, комкал и рвал мою душу…
Фитк, наконец, насытился, и мы пошли вдоль могил, наши волосы взвивались от порывов этого шального ветра. Потом мы зашли в оградку осыпанной золотом листьев могилы, сели на металлические сиденья, и Фитк стал рассказывать историю очередной умершей.
– Женщина с ведрами идет к колодцу. По дороге весело с кем-то переговаривается. Из-за штакетника видны только голова ее и плечи, а собеседника и вовсе не видать. То ли ребенок, то ли кто-то низенький, старичок… Серые планки штакетника, мелькая, бегут по ее выгоревшему платью, и кажется, будто это забор движется мимо женщины. Лицо у нее медное от ветра и солнца, грубое, доброе. Плечи широкие, коромысло степенно покачивается на них, звякают ведра. То и дело она оборачивается, улыбается кому-то, и видна ее сильная шея. Волосы туго закручены на затылке. Лет ей тридцать, а может, и за сорок. Вот женщина прошла, вот уже у колодца. Не очень-то стройна, сколочена так же крепко и просто, как сруб колодца, куда она со звоном запускает цепь.
За женщиной плетется мохнатая коза. У козы тонкие полуизогнутые рожки… Женщину и козу заслоняет вдруг толпа идущих – это с поезда. Люди с битком набитыми сумками проходят мимо… Широкая панама с загнутыми полями проплывает над забором. Лицо под панамой как пареная репа, длинный нос, очки в черной оправе, и ворот толстой, наглухо застегнутой кофты. А, да это тетя Лера. Видать, в город ездила за продуктами. На миг она загородила и женщину, и колодец. Панама трясется в такт ее тяжелым, солдатским шагам.
Прошла. Коза вдруг заскакала вприпрыжку, как пес. У козы черные надбровья и кокетливая полоска на носу. А удлиненное рыльце чудесно своей белизной. Коза изящнее своей хозяйки. Женщина опять оборачивается, смеется. С козой разговаривает.
А Надя сидит на подоконнике, ноги босые поджала, глядит в окно. На коленях косточки выпирают, кожа натянулась, побледнела на сгибах. Солнце жгучее, ветер. Скоро подруга ее Таня кончит заниматься, зайдет, и они пойдут на речку. Скорей бы! Одной неохота. В палисаднике бродит Вовка, томится, за калитку поглядывает. Таню ждет. То-то он выбритый, причесанный, в чистой рубашке. Надя глядит на свои руки – отлично загорела за две недели.
За окном береза, она мохнатая, как коза. Ветвистая. А на кухне бабушка с тетей Верой обед готовят. Надя думает: в городе сейчас – жуть. Неделю назад еще не было такой жары, и то невмоготу. Хорошо, что отпуск на самый зной пришелся.
Вспомнила работу. Длинное тесное помещение, накаленное
от жары, от духоты, от распаренных людей за столами. Окна распахнуты, за окнами асфальт плавится, излучает парной химический дух, и все внутри пропитано этим духом. В узкой мастерской он соединяется с запахами красок, туалетных вод, потных тел, едва прикрытых легкими платьями. Груды посуды на столах, быстрые легкие мазки мастериц, идет работа… И вдруг такое – хвойный воздух, солнечный свет. Аж в ушах звенит, кузнечиково звенит воздух! Как дышится легко! Солнце нестерпимо яркое и ласковое! Теплый песок ластится под босыми пятками. Возгласы бабушки и тетя Веры:
– Ой, кто приехал! А тощая-то, ну и кощей! А бледная! Замучили совсем девчонку! Ну, мы тебя здесь подлечим, раскормим. Сейчас чайку с медком попьем, устала, поди. А Вовка-то, знаешь, тут девушку завел, красотку. Таней зовут…
И пошли разговоры – про Вовку, про Таню, про учительницу Танину – тетю Леру; это она поселила на лето у себя очередную ученицу. Да и муштрует ее, готовит заранее в консерваторию, куда каждый год поступают ее ученики. Она, тетя Лера-то, Валерия Федоровна, с характером. Вовка не заходит в ее двор за Таней. Она сама сюда приходит, когда отзанимается.
Такие пошли в тот день разговоры… А Надя лишь фыркала недоверчиво. Надо же, длинный Вовка, нескладный, застенчивый до смерти, и вдруг – девушку завел! Не верится даже… Но во дворе появилась Таня – высокая, светловолосая. Сарафан стильный, с оборкой по подолу, а фигура статная, крепкая. Она вроде чуть смущена, она выглядит совсем еще юной и в то же время сильной, зрелой. Это она, Таня, Вовкина девушка… На вид она старше своих семнадцати.
Надя сидит на подоконнике, ждет подругу.
Береза мохнатая за окном, Вовка слоняется по палисаднику. Надя берет зеркало, рассматривает себя: лицо розовое от солнца, нос морковный. Прямые соломенные патлы. Говорят, она похожа на свою незамужнюю тетку, тетю Веру.
Мама говорила, мол, замужество лишает женщину многого. Например, сил, свободного времени, полета. Будь сама мама свободной, как тетя Вера, давно была бы она известной художницей, а из-за этой хозяйственной возни, детей, мужа, пришлось ей довольствоваться скромной работенкой, разрисовкой посуды в мастерской… А почему же тогда тетя Вера не стала известной? Работает как вол, и считает своим долгом помогать то замужней сестре, то брату женатому, то взрослым племянникам? Вернее, они так считают… Она, де, счастливая, со своей мамой живет (с Надиной бабушкой, значит), и нет у нее семейных забот.
Надя рассматривает в зеркало свои ноги, маленькие узкие ступни. Думает: «Мне уже девятнадцать. Работа, отпуск 24 дня, работа. Груды тарелок, чашек, блюдец, солонок, чайников. Синий мазок, золотой, черный, аккуратнее води кисточкой… Конец рабочего дня. Вместе с мамой – на остановку».
– Мам, можно мне на праздник к Наташе пойти, у нее восьмого марта вечеринка?
– С ума сошла! На этих вечеринках пьянки, мордобой. Покалечит тебя какой-нибудь ухарь. Дома сиди, рисуй, пока время есть…
Вот так всегда. А теперь – красота, столько свободного времени!
Свист за окном. Условный посвист… Надя выглядывает, мигом соскакивает с подоконника. Таня пришла. Мастерски Танька свистит, совсем как парень. – Привет! Отзанималась?
– Не совсем еще, – улыбается Таня и закручивает на затылке пышные волосы. – А Вовка где?
– Только что здесь был. Смылся.
– Ха, ха, ха, ха!
– Ой, умора!
Обеих разбирает смех. Смех бессмысленный и счастливый. Еще бы! Солнце-то как плещет, и плескается бликами мелколистая береза в палисаднике, звенят кузнечики в травах, а Вовка тоже, как кузнечик, ускакал застенчиво при виде Тани.
– Лера отпустила надолго? – спрашивает Надя.
– До обеда. «Ладно уж, иди», говорит…
Надя живо вообразила Танину учительницу, подругу тети Веры: большую, чернобровую, как казак, с крупным лицом. А смоляные волосы острижены под горшок.
Таня задрала голову, щурится на солнце. На шее и плече у нее коричневые отметины: это от скрипки, натерла грифом.
–Ой, больно, – вдруг морщится Таня и трогает шею. – Надо бы кремом смазать.
Они идут в одних купальниках. Вон и река блеснула. Модный эластичный купальник обтягивает Танину ладную фигуру. У Нади же ситцевые трусы сборятся сзади и спереди, а лифчик от другого купальника, бог знает как ушитый, с тесемкой через шею, распластался двумя неровными блинами на плоской груди.
Сзади – топот. Их нагоняет Вовка. Удивительно, как он сгибает свои длиннющие ноги. Будь такие ноги длинные у Нади, она бы в них запуталась и упала. А Вовка – ничего, бежит. Бледный, худющий, с короткой стрижкой, в рубахе с рукавами. Даже в зной стесняется без рубахи и брюк появиться.
–Приятно босиком, – говорит Надя. – Я летом на даче вообще всегда босая хожу, в любую погоду. В городе уже не походишь. Трава какая теплая, и душистая, я даже пятками запах чую, и мягкая – облако.
– Ага, – говорит Таня и сбрасывает босоножки. У Тани большие, мужские ступни.
– Куда пойдем? – басит Вовка.
Надю и спрашивать не надо. Она знает.
– На наше место, да, Тань?
– Там глубоко, – Таня размахивает босоножками.
– Ну и хорошо, окунаться не надо, – говорит Надя. – Ступишь – и сразу по шейку.
– Утонем, там течение…
– Да что ты! Вовка нас спасет. Да, Вовка, спасешь?
– Ты сама плаваешь, как бог…
Вода отсвечивает желтым, это отражается дно. Мечет во все стороны солнечные зайчики.
Таня спускается к реке, пробует ногой воду.
– Ой, холодно, – отскакивает.
– Вовка, иди первый.
– Не бойсь! Шаг, и все в порядке…
Вовка храбро лезет в реку.
– Ну, как водичка? – спрашивает с берега Таня.
Вовка притворно стучит зубами, дрожит и отвечает перехваченным голосом:
– Те… те… тепленькая.
Он ныряет, плывет под водой и выныривает у самого берега где уже по колено в воде стоят Таня и Надя.
– Ай! Не брызгайся!
– Кончай, Вовка! – Таня делает шаг вперед и ухает в воду. – Ой, яма!
– Плыви давай.
Бултых-х!..
Все трое пытаются плыть против течения, цепляются за кусты, передвигаются прыжками, но все равно течения не одолеть. Их сносит назад.
