Ольга Александровна Коренева
Остаток ночи в её бокале
Официант принялся пихать на стол салаты, селёдку под шубой, тарталетки с грибами и с икрой, и всякую другую снедь. Появились рюмки, графинчики с водкой, с винами и соками. Роман Григорьевич встал и произнёс короткую речь, но за звуками песни было плохо слышно. Он сказал:
– Друзья! Коллеги! Поздравляю вас и себя с десятилетием нашей фирмы! За эти десять лет у нас… Мы… Наша фирма успешно выжила и не была смята конкурентами. Ведь таких, как мы, много! Ура! Живём!
Все выпили водку, а Вера – вино. Оно было сладкое.
– Живём! – вскричал Олег. – Наша фирма «Ясюкям» будет там и будет сям! – выдал он экспромт.
– Ого, да ты поэт! – восторженно завопила Даша.
– А то! – хмыкнул он, и положил ладонь на массивное Дашино колено.
– Ну так выпьем за поэта! – предложила Маша.
– Отличный тост! – поддержал президент фирмы.
Чокнулись стеклянными рюмками с золотистыми каёмочками по краям. Выпили водку, Вера – вино. Слишком уж сладкое.
– Ну, а теперь – за нашего дорогого президента! За нашего мудрого и любимого руководителя! – произнесла тост Даша.
Выпили. Музыка гремела всё громче. Певец разошёлся во всю. Подали горячие блюда. На столе появился острый аджапсандали, необычайно вкусный, азу, антрекоты, буритто, ризотто, чахохбили, и много всякого разного. Вера ела всего понемногу, и запивала апельсиновым соком. Тосты наплывали друг на друга, на столе возникали очередные графинчики с водкой, а потом чача, коньяк, и Вера не могла понять, что это за кухня, грузинская, что ли? Ресторан вроде с нейтральным названием.
Маша с Дашей пошли плясать. Обе были в лосинах. Машины тонкие длинные, как соломины, ноги были обтянуты золотистыми лосинами и высокими – до половины ляжки – сапогами-ботфортами, живот горой торчал вперёд и во время танца подскакивал, словно огромный арбуз в сетке. Туника была сетчатая и тоже золотистая, и сквозь неё просвечивала плоская грудь. Даша же была выпуклая со всех сторон, и все её выпуклости скакали словно сами по себе, отдельно от хозяйки. Олег не выдержал такого зрелища, вскочил, и присоединился к пляшущим дамам. В танце он то и дело хлопал Дашу по квадратному заду и восклицал:
– Лунозадая моя!
Вера отяжелела от съеденного и выпитого. Она медленно потягивала сок через трубочку и смотрела по сторонам. Посетителей в ресторане было мало. В углу сидела юная влюблённая парочка, в конце зала – старичок со старушкой, такие трогательные, они о чём-то увлечённо беседовали и словно ничего вокруг не замечали. Через три стола от них весело шумела небольшая группа кавказцев. Эти тоже были заняты собой. Вера задремала. Ей было уютно и спокойно. Роман Григорьевич куда-то вышел. Потом она очнулась и бросила взгляд в зал. Даша с Олегом танцевали в обнимку, а Маша возле шеста выделывала какие-то странные трюки. То задирала на шест свои тонкие ноги, которые казались золотистыми верёвками, то, раскорячившись, кружила, наседая на шест, потом она повисла на нём, уцепившись своими длинными верёвочными руками. Тут шест рухнул, и Маша распласталась под ним. Похоже, она даже не поняла, что произошло, настолько была пьяна. Она просто уснула. В это время в зал вошёл Роман Григорьевич. Все сотрудники фирмы столпились возле спящей и стали её поднимать. Но вставать, просыпаться она явно не хотела. Лежала себе и похрапывала. Народ за столиками с интересом наблюдал за всем этим. Веру разобрал смех. Весёленький корпоративчик получился – подумала она. И вдруг ей стало скучно. Глупость какая-то, бред, – подумалось ей. Она подошла к столику, допила сок, и вышла из ресторана. Поймала такси, и поехала домой. Окошко авто было опущено, и тёплый ветер отдувал назад лёгкие Верины локоны. Она с удовольствием подставила лицо весеннему воздуху.
В кармане пискнул мобильник, пришла СМСка. От Дениса – увидела она. И с каким-то новым чувством удовлетворения прочла мелкие строчки: «Весна идет вперед, ура! И вот сегодня день безобразно хорошего настроения! Бывает такое: ты не можешь спокойно идти – только подпрыгивать, ты не можешь спокойно отвечать на вопросы – только в шутку, на языке пляшут сотни смешинок, и вместо слов получается только не вполне приличный хохот, ты танцуешь под музыку, звучащую для тебя одного, кружишься на месте сияющим водоворотом, даришь конфеты незнакомым людям – и солнце выглядывает из-за тонких весенних облаков, чтобы ласково погладить тебя по буйной свихнувшейся голове… Это и есть просто безобразно, кричаще хорошее настроение. И я искренне желаю тебе, чтобы таким образом у тебя проходил не один день, а вся жизнь! И перестань быть змеюкой (((((( Вот!»
Она почувствовала лёгкое головокружение. Вино начало действовать, или весна, наверно что-то в воздухе было такое, весёлое, свежее, игристое, словно шампанское…
Денис припарковался возле парка. Ему хотелось посидеть в любимой беседке у пруда. Он вышел из машины, и не спеша направился к витой арке. У входа в парк качали ветками большие липы. Денис задумчиво брёл по дорожке. Мысли словно облака, гонимые ветром и подсвеченные солнцем, были лёгкие и разноцветные. Вспомнился отец. Его похороны. Его лицо, давно, давно, когда Дениска был ребёнком. Папа был неразговорчивый, спокойный, и очень редко кричал. Ну, бывало, конечно. Но чтобы вывести его из себя, надо было постараться. Папа был одним из родоначальников отечественного бизнеса. Однажды, когда Дениска был маленький, он захотел мороженого и стал истерить. Он орал, катался по полу и бил ногами. Папа сказал – какое тебе мороженое, ты шмыгаешь носом, и к тому же плохо себя ведёшь. Тогда мальчик выгреб мелочь из отцовского кармана и купил себе эскимо. Папа узнал, наорал на Дениса, и так сильно ударил его, что тот отлетел к стене и от страха описался. Это – самое сильное впечатление его детства, даже сильнее того дня, когда он впервые увидел огромного паука в большой красивой паутине. Он недоумевал – мелкие деньги, ерунда, за что? Неужели отец такой жмот? В тот день он невзлюбил отца.
Денис дошёл до скамейки возле пруда, сел и закурил. Вспомнилось, как они всей компашкой ездили по ночным барам, курили кальяны, снимали девиц, пили, снова пили, и Денис блевал, обняв унитаз. Пьяные они гнали по шоссе, обгоняя друг друга, серебристый «седан» Дениса летел словно сокол на соколиной охоте. Хорошо, гайцов не было. Потом его занесло, выскочил на тротуар и врезался в группу подростков. Но сразу вырулил и умчался, в гараже смыл с бампера кровь… Ну и что, пусть не шляются по ночам, дети ночью должны спать. Сам он, когда тинэйджером был, спал ночами, родители строго следили, прислуга, рано утром его везли в школу с английским и французским уклоном, потом – на музыку, на занятие танцами, на кун-фу. Все дни были расписаны по часам. Норма. Потом была стрельба, танки, черный октябрь, да, девяносто третий год, больше двух тысяч погибших. Денису было интересно, но он мало что понимал. Мелкий был ещё. Подросток, переходный возраст. Ему нравились танки, выстрелы, трупы. Его перестали возить в школу и везде. Это было классно! Все сидели возле телевизоров. Прилипли к экранам. Только папа куда-то уходил. А потом его убили. Как это случилось, Денис так и не узнал. Да и не спрашивал. Мама потом вышла замуж. Но это уже позже. Потом мать с отчимом уехали в Израиль. У отчима там была родня. Денис остался один. Он был сам по себе, не очень-то и переживал. У него были деньги, нефтяные акции, и полная свобода действий.
Лёгкий весенний ветерок взъерошил его волосы. Он подумал про Веру, про эту маленькую тоненькую словно нимфетка женщину с шоколадными волосами и колючим янтарным взглядом. И его душу обдало нежной душистой пеной. Он сплюнул сигарету, достал мобильник, и задумался над текстом для СМСки.
Даша, хмельная и счастливая, возвращалась домой на такси. Субботний вечер был так прекрасен! Она провела бурную ночь в объятьях Олега после такого классного корпоратива! Ночь плавно перетекла в день, полный секса и водки, потом – в поздний вечер, и Даша устала. Надо было выспаться, отдохнуть – ведь завтра на работу. В такси её разморило, и домой она пришла уже полусонная. Стянула с себя одежду и залезла под одеяло. Но сон, как назло, пропал, была лишь вялая дрёма. Голова кружилась, и казалось, что постель покачивается на волнах. Перед глазами замелькали лица, события, обрывки воспоминаний. Вот она подросток, мама сшила ей красивую голубую блузку с красной оторочкой и большими карманами. Даша во дворе срывает одуванчики, такие ярко жёлтые, солнечные, крупные, и плетёт из них венок. Идёт домой с венком на голове и с гирляндой на шее. Мама ахает – блузка испорчена, вся в больших жёлтых пятнах. Это уже вообще не отстирывается, мама плачет, ведь она так старалась… А вот они с мамой и дядей Гиви, маминым очередным другом, высоко – всю Москву видать, какая она огромная!!! – на колесе обозрения… Ужас, горе, кошмар! Самолёт разбился!!! А в нём – мама с дядей Гиви, они летят в Сочи… Летели… Бабушка ужасно кричит… Морг, бабушка не похожа на себя, такое странное усохшее лицо… А вот Миша, он её целует, прижимает к себе, она в белом платье, в фате, такая счастливая, ничего вокруг не видит, только его, и море цветов… Почему они разошлись? Она не хотела детей, аборт, потом – бесплодие. Она чувствовала, что муж погуливает, но мирилась. Думала – так, ерунда, надоест ему это. Но однажды Миша заявил, что другая беременна от него, и он уходит к ней. Гром средь ясного неба! Не может быть! Суд. Развод. Стресс и булимия. Именно тогда она поправилась на двадцать три килограмма. Ну и ладно, ну и пусть! Она ушла с прежней работы. Целыми днями, отрешённая от всего, слонялась по двору. И познакомилась с Машей – та выгуливала собаку, странную дворнягу с телом стафа и мордой крокодила. Собаку звали Герма. Маша жила через три дома от Даши. Подружились быстро, ведь общая беда – Машу тоже бросил муж, правда, давно. Сидели в Машиной большой обшарпанной квартире, пропахшей псиной и куревом, смолили сигареты, пили водку, и душу изливали. Маша пьяно тянула нить разговора, словно разматывала кокон шелкопряда, такого червячка, точившего душу:
– А познакомились мы с Валеркой возле палатки. Он в палатке пивом торговал и другими напитками, покрепче, и закусью. Были девяностые. Мы с Яршей – тогда у меня Ярша была, боксер, белая собака, – подошли пиво купить, я глянула – классный мужик, разговорились, он не дурак, начитан, остроумен, разведён. Я говорю – закрывай палатку, бери побольше алкоголя и закуси, и давай ко мне. Я тебя покупаю вместе с этой палаткой. Я богачка. А я тогда как раз родительскую квартиру продала. Мама умерла от рака, папа следом за ней от сердечного приступа. Ну, Валерка сразу так и сделал. И мы шесть лет пили и любили друг друга, такой секс был космический! Потом ведь у меня бабушка скончалась, на Арбате. И квартиру, машину папину, гараж, всё пропили, ещё от мамы и бабушки много золота оставалось. Потом деньги кончились, я стала зарабатывать переводами – документы с русского на английский и наоборот. Но это всё гроши. Валерка меня бросил. Я так страдала! Потом искала работу в интернете, попадались всё фирмы-однодневки, ну где только я ни работала! Наконец, вспомнила и стала ворошить прежних знакомых. В юности я дружила с Ромкой. Залезла в инет и нашла его в Одноклассниках. А у него – фирма! И я пишу ему: «Привет, Ромка, это я, Машка, твоя астральная сестра!» Он сразу взял меня к себе. Хорошее место, уже три года работаю, все прочно. Хочешь, тебя устрою?
– Конечно, хочу! Ой, может, отвлекусь, может, найду себе кого! Машка, ты моя спасительница!
– Ну ладно, ладно, после благодарить будешь. А смотри ведь, как у нас всё похоже! Нет мужей, но это даже и не плохо, в этом что-то есть!
Давай теперь за это, тост возник!
Маша разлила по рюмкам остатки водки. Работал телевизор, какой-то новостной канал, звучало в фоновом режиме: «Бедность, которая сейчас фиксируется в России – это бедность работающего населения. Об этом во вторник было сделано такое заявление вице-премьером по социальным вопросам…»
Вот картинки из прошлого и настоящего сложились в фантики, стало что-то грезиться, какие-то боксёры заскакали по блестящим крышам, мокрым от дождя, гигантские птицы взмахивали крыльями, и Даша уснула.
Среди ночи разбудил его телефон – пьяный Машкин голос:
– Привет, Ромка, братец мой астральный. Ничего, что я звоню тебе так поздно, ведь дружба это штука круглосуточная. Я люблю тебя, ты же знаешь. Я вообще всех люблю. И тебя тоже. Мне снилось сейчас, что я летаю и всех вокруг спасаю. Вот проснулась вдруг, а за окном – луна, и такая огромная, ты подойди к окну, нет, ты посмотри в окно…
Роман Григорьевич досадливо кашлянул и отключил мобильник. Машка всё такая же дура. Как всегда. Как в юности. Но тогда она была посимпатичней, не пузатая, хоть и такая же мужеподобная выпивоха. Жили они в одном подъезде, часто сталкивались то в лифте, то во дворе, и Машка навязала ему свою дружбу. Это она умела. Как пиявка прямо. Им было по двадцать два, Машка училась в институте Мориса Тореза, а Роман после армии работал токарем на заводе. Он был высокий, тонкий, с причёской под битла, и ходил в джинсах и замшевом пиджаке песочного цвета, ни дать ни взять писатель или музыкант. И носил он в руках кожаный «дипломат». Он любил свою работу, детали точил быстро и качественно, а между делом создавал красивые вещицы – из стружек делал необыкновенные изысканные романтические серьги, браслеты, колье, броши, сотворил даже несколько латунных люстр под старину, под золото с бриллиантами (стекляшками украсил). Машка всё это лихо продавала, и брала заказы. Спрос на его творения был огромный. Но он творил только по вдохновению. Однажды Машка собрала у себя дома компашку, как всегда – она это любила. Жила она отдельно от родителей – те купили ей кооперативную хату. Она всех собирала на «флэт» частенько – водка, музыка, кальян. Ромка там был завсегдатаем. И понравилась ему одна девчоночка, скромняшка такая с золотистой косой, зеленоглазая, без косметики, личико свеженькое, носик башмачком, Вика. Новенькая. Где-то Машка её подцепила. Он весь вечер проговорил с ней, и подарил колье собственной работы, оно на редкость красивое вышло, совершенно особенное. Она тихо сказала, что хочет уйти, и он вызвался проводить её. Только они вышли в коридор, как влетела пьяная Машка и устроила скандал. Роман прикрикнул на неё. Тогда она схватила Вику за косу и с силой ударила о стену коридора. Девушка потеряла сознание, лоб был рассечён, хлынула кровь. Народ выбежал из комнаты и столпился, все заахали, загалдели, кто-то бросился к телефону, вызвали скорую. А Машка пошла в туалет блевать. Вообще, с Машкой было много курьёзов. Однажды она заставила его на спор порезать себе самому вены. Но потом так ласково влезла в душу: «братец мой астральный, я же тебя люблю, я тебе самый близкий человек…» И он расслабился. Жил он в двухкомнатной хрущёбке с родителями и младшим братом Санькой. Братец был любимец папы и мамы, добрый, открытый, наивный. Музыкант и остряк. Когда Санька погиб в Чечне в девяносто пятом, отец и мать не смогли это пережить, и вскоре умерли друг за другом от сердечного приступа. Маленькая хрущёбка опустела и стала казаться Роману огромной бездной. Он был уничтожен свалившейся на него трагедией. Он сразу потерял всех родных. Были ещё двоюродные дяди-тёти-племянники, которые распоряжались похоронами. А потом ещё и родной завод закрыли. Пришла беда – отворяй ворота. Роман впал в депрессию, запил. Машка давно уже переехала в другой конец Москвы, и её следы затерялись. Однажды в магазине он случайно встретил Вику, и вот она вывела его из запоя и вернула к жизни. Она оказалась его спасением, лучиком света, его радостью и счастьем. И болью. Он долго думал, как сделать ей предложение, купил кольцо с бриллиантом. Но она вышла замуж за другого. Этот удар отрезвил Романа. Он взял себя в руки и занялся делом. Сначала развозил пиццу, потом работал в рекламе, затем взял кредит и открыл своё дело. Название как-то само пришло в голову, с потолка упало: «Ясюкям». Было в этом звуке нечто ясное, и каменное, и мягкое. А потом вдруг внезапно снова возникла в его жизни Машка, и он взял её на работу – так, по старой памяти, ностальгируя по юности, по заводской работе, по творчеству, ведь его поделки бижутерийные и люстровые были его творческим началом, его хобби. Его жизнью.
Машка, дура, разбудила. Сон сгинул. Роман нащупал на тумбочке пульт, включил телик, и услышал визгливый дискант:
– Ленина похоронить, мавзолей взорвать!
Олегу не спалось после бурного общения с Лунозадой. Уже вечер перешёл в ночь, но он ощущал бодрость и подъём. Он постучал по боксёрской груше, висевшей в углу гостиной, потом развалился в массивном мягком кресле и включит телик. Шёл фильм о боксе. Его тематика, родная. Вот тогда, в юности, он спал как убитый, никакой интим не будоражил его сон. И просыпался радостный. С мыслями. Но пока он радовался, мысли улетучивались, и в голове становилось пусто. Вспомнилось: раннее утро, за окном темно, будильник верещит как ненормальный – пора на тренировку. Так: умылись, побрились, пааабежааалииии… Как чудесно после бурной ночи поиметь двухчасовую тренировку! Как он любил бокс! А потом он лежал на коврике у кровати. Доползти до подушки не было сил. На тренировке любимый тренер заставил почувствовать его летающей собачкой… цирковым моржом… дрессированным ёжиком… В ринге пришлось работать с парнем на две головы выше – тянулся как подсолнух к Ярилу и пропустил пару боковых. После тренировки было две новости: – через неделю соревнования, и он едет, и – боксирует не в своем обычном весе и надо согнать пять кило. Блин! Как он любил бокс! Перед тренировкой тренер оглашал основные задачи: совершенствование технико-тактического мастерства, сенсомоторных и мыслительных процессов, что означало: боксёр, когда его уе… ударят в челюсть, прежде чем замертво упасть на ринг, должен осмыслить – что он сделал не так. При работе в парах – берегите руки! Руки для боксера главное! Голова?.. Причём здесь голова! Главное – головой не лезть в разные места – и все нормально… а руки – они потом могут пригодиться. И, важно – самоконтроль! Дисциплина! Тренировка воли! Если после разминки не появилось желание тренироваться, значит, вы плохо размялись! Как он любил бокс! Но скорость начала теряться с возрастом. Ну, что скорость теряется – оно понятно. Ведь потеря скорости частично компенсируется виденьем удара и расчетом. Но в тридцать три года у него сила удара ослабла, и выносливость уже не та стала. Рановато для боксёра. Просто в нём что-то сломалось. Пришлось уйти. Потом он стал тренером в женском боксе. Девки, жёсткие, стервы… Нет, всё надоело! Он разлюбил бокс! Вот досада! Потом он стал качать мышцы. Нашёл работу – охранником в супермаркете. Однажды он там познакомился с Романом, который только что открыл свою фирму и набирал сотрудников. И тот переманил его к себе.
На экране возникла реклама, и Олег задремал, уронил голову на грудь, и вскоре уснул под звуки телевизора. Он громко храпел. Ему снился ринг. А за окнами ночь расцвела огромной лиловой лилией с яркими сверкающими пестиками реклам и фонарей.
В понедельник работы было мало. Пришёл лишь студент – распечатать дипломную работу с флэшки, и подросток – распечатать фотографии. И всё. Днём Роман Григорьевич удалился, а спустя час разбежались и сотрудники. Вера с Машей-Дашей пошли в ближнее кафе. Они решили отметить прекрасный весенний день, гармонию в душе и в воздухе, и взяли графинчик водки и сладкое вино. Водку подали в стеклянной колбочке. А вино – в бокале. Для Веры. На закусь взяли пиццу и салатики. Соседние столики были пустые, посетителей в кафе не было, кроме подруг. Маша подняла тост:
– Девчонки, мы как королевы, одни в этом зале. В этом дворце мы единственные. И нас обслуживают слуги. Это наш родовой замок!
– Да, нам только и осталось, что мечтать и фантазировать, – сказала Даша.
– Дашка, ну ты всё портишь своим пессимизмом, – нахмурилась Маша. – Ну, залпом, за нас, за прекрасных принцесс!
Её крупное одутловатое лицо просияло, длинные тонкие губы раздвинулись, словно широкая щель, и она вплеснула туда водку.
Её примеру последовала Даша, боднув воздух своей большой башкой со щетиной разноцветных волос, похожих на стерню. Вера хихикнула, глядя на подруг, и пригубила вино. Взяла кусок пиццы, откусила.
– Эх, хорошо-то как! – выдохнула Даша. – Наливай!
Выпили ещё. Вера допила свой бокал, и ей заказали ещё вина. У женщин глаза заблестели, щёки раскраснелись. У Веры слегка припухли губы.
– Девчонки, а помните, помните? – сказала Маша.
– Помним-помним, – сказала Даша. – Я помню, как мы Верку нашли. Сидела в мегацентре и ревела. Сумку у неё уперли. И с работы уволили.
– Ну, во-первых, не уволили, а сократили! – вспыхнула Вера. – Я что, виновата, что половину больниц позакрывали. А я медсестрой была. И устроиться негде – везде много больниц сократили, врачей, персонал весь – на улицу! Я даже уж, с отчаянья, хотела даже в психдиспансер санитаркой, но и те посокращали, позакрывали.
– Конечно, земля в Москве дорогая, вот бизнесмены и скупают площади, а здания на снос.
– Нет, принцессы, не раскисать, команда прыгать и плясать! – вскричала Маша и так дрыгнула ногой, что столик отъехал в сторону, стул качнулся, и она грохнулась на пол. Но тут же поднялась, пододвинула стул, уселась на него боком, закинув нитеобразную ногу в золотистой лосине на другую, и снова наполнила свою рюмку. Лихо опрокинула её в щель рта, и затянулась сигаретой. Даша тоже закурила.
– Эх, хорошо сидим! – голос у Маши был низкий, мужской. – Верка, а ведь это мы тебя в «Ясюкям» привели, мы тебя и в подруги взяли, заценила?
– Маш, а помнишь, помнишь? – сказала Даша и захохотала.
– Это как я на столе голая танцевала, ты о том? – хохотнула Маша.
– Да, ты мне рассказывала так прикольно, там одни мужики были, и вахтёр пришёл, который у тя в подъезде сидел. Он прямо писал кипятком от восторга.
– Ну да, я пьяная была. Зато потом, каждый раз, когда я мимо проходила, он говорил: «А, Маш, ты так классно на столе голая плясала». Мне жутко неудобно было.
В это время в кафе вошёл высокий квадратный мужчина с длинными волосами цвета переспелой пшеницы. Маша с Дашей замолчали и с интересом взглянули на него. Вера тоже посмотрела. На вид лет под сорок, квадратные плечи, квадратный подбородок, крупный нос.
– Хороший жеребец, – оценила Маша. – У мужчин нос как член. У этого, видать, самое оно. Как думаешь, Вер?
– Думаю, это профессор, – сказала Вера первое, что пришло в голову.
– Ну, мы сейчас это выясним, – заявила Маша, и уверенным шагом направилась к устроившемуся возле окна мужчине.
Вскоре квадратный уже сидел за их столиком, потягивал коньяк и вещал:
– А вот как вы считаете, почему после падения Берлинской стены и развала СССР не был подписан новый Вестфальский мир или Версальский договор? Молчите? А-а! Ну, вот почему, думаете, геополитические державы тех времён, прежде всего США, устранились от установления нового мирового порядка? Молчите? А-а! А просто не было желания доверить всё умелой дипломатии – предпочли путь глобализации и права на гуманитарное вмешательство, которое стало новым правилом…
Тут Маша перебила его:
– Вы такой потрясающий! Давайте знакомиться! И пойдём ко мне, всей компанией ко мне в гости! У меня дома потрясающая собака, сучка Герма, ну такая умница! Как-то я делала салат, тут завопил мобильник, я вышла в коридор на минутку, взять телефон, а когда вернулась – салата нет, тарелка пустая, а Герма облизывается…
– Собаку звать Сперма? – переспросил квадратный. – Какое сексуальное имя.
Вера захохотала. Она всё хохотала и хохотала, и никак не могла остановиться.
Во вторник утром Роман Григорьевич собрал всех своих сотрудников и объявил:
– Друзья! Коллеги! Мы переходим на новый уровень!
Все переглянулись и притихли, уставившись на президента фирмы. А президент, лощёный, длинноногий, бритоголовый, с высокими темными бровями и густыми ресницами, держал паузу. Сотрудники стали нервно поёрзывать на стульях. Наконец, президент произнёс:
– Мы будем продавать сопутствующие товары. Куколки из соломы. Это сейчас модная тенденция, такие куколки пользуются немалым спросом.
– А где мы возьмем эти куколки? – спросили разом Маша и Даша.
– А, вот! – Роман Григорьевич выбросил вперёд руку, словно Ленин. – Вот главный вопрос! Это ваша задача, коллеги и друзья! Вы должны найти оптовый рынок.
– Такого рынка нет и быть не может! – вскричала Маша.
– Значит, надо самим этих кукол делать. Найти солому и делать! – отрезал президент.
Тут Вера вскочила с места, её осенило.
– А в нашей, в бабушкиной деревне полно соломы, и мы в детстве вязали таких кукол из соломы. И не только. Ещё собачек, кошек, коров. И кто-то там умеет, я знаю!
Роман Григорьевич просиял, и сказал:
– Отлично, Вера. Ты – ценный кадр. Маша, выпиши ей командировку в деревню, пусть договорится о поставках этих кукол. За это мы её премируем.
– На сколько дней командировку оформлять? – деловито спросила Маша.
– На неделю. Недели тебе хватит, Вера?
– Вполне.
В поезде Вера уснула, и сон был долгий и глубокий. Потом она ехала в автобусе, потом шла три километра по пыльной колдобистой дороге. Вот и деревня родная, серые бревенчатые избы, большой красивый дом генерала, снова маленькие избы, вот родной забор из выбеленных солнцем, дождями и ветрами кольев цвета вечерних облаков. Бабушка возилась в огороде, за высокими ветвистыми деревьями её было совсем не видно, но Вера знала, что она там. Вера распахнула дверь серой дощатой калитки, и прошла между грядками. Скинула со спины рюкзак и поставила его под большими вишнями, они были все в белых цветах. Так легко и душисто пахло травой, цветами, столько воздуха и зелени вокруг! Вера дышала и не могла надышаться. Вот она подошла к грядке. Бабушка от неожиданности ахнула и радостно заулыбалась, и кинулась обнимать внучку.
– А я и не ждала, вот неожиданность, вот радость-то! – вскричала она. – Пойдём скорее, накормлю, а я как раз пирогов напекла в печке, с капустой, суп гороховый сварила! Вот чай поставлю!
Вера даже не ожидала, что ей будет так хорошо! Она соскучилась по родной деревне, и только сейчас это поняла. Они с бабулей долго сидели за столом и говорили о том – сём, о всяких мелочах, и им было уютно и легко.
На следующий день они с бабулей пошли в гости к тёте Тоне и дяде Пете. Тётя Тоня была младшей сестрой Вериной покойной мамы. Вера помнит их свадьбу, сама она тогда была ещё малышкой лет пяти, ей было интересно и удивительно – уйма народу, огромные столы во дворе и куча еды на них самой разной, вся деревня собралась, и ещё потом – костёр на берегу реки и шашлыки, горячие, жёсткие и необычайно вкусные! Потом была музыка из магнитолы, и все плясали. И Вера тоже крутилась и топотала ножками и танце. А уж когда у тёти Тони с дядей Петей родилась Гапка, Вера была уже взрослая, работала уже в московской в больнице. Приезжала сюда в отпуск. Гапка была такая крошечная, словно кукла, спелёнутая лежала в корзине, пищала тихо-тихо, как котёнок. Она родилась поздно – тётя долго не могла забеременеть, ездила в город, в поликлиники разные, в больницы, сдавала анализы, лечилась, всё без толку. Потом в какой-то монастырь они с дядей Петей ездили, к чудотворной иконе. И через год после этого на свет появилась Гапка. Назвали её Агапией, в честь святой мученицы. Гапка выросла мелкой, худенькой и тихой.
День был солнечный, очень тёплый, и тётя Тоня накрыла стол в саду. Стол был сколочен из досок, и скамейки тоже. На скамейки тётя постелила одеяла. Пили домашнее вино из смородины, сладкое, густое, лёгкое, на столе дымилась картошка в мундире, в мисках красовались маринованные грибы, соленья, квашеная капуста. Потом дядя Петя принёс самогон. Ели, пили, неспешно беседовали. Обсуждали посадки, грядки, события в деревне и в соседнем большом посёлке. Вере всё это было неинтересно, и она принялась болтать с Гапкой. Рассказала ей о проекте Романа Григорьевича. Гапка согласилась делать соломенных куколок. Она это хорошо умела. Они выпили густого красного вина, и развеселились, принялись острить и хихикать.
– Чего скалитесь, дуры, – сказал захмелевший дядя Петя. – А ты, Гапка, школу закончила, пора бы за ум браться.
– Учиться ей надо, вот чего, или работать, трудовой стаж нарабатывать, – сказала тётя Тоня. – Вот Вера умная, работает в Москве. Взяла бы с собой нашу Гапу, пристроила б куда-нибудь.
– Конечно, возьму, – сказала Вера. – Пристрою, обязательно. Даже знаю, куда.
Заскрипела калитка, вошёл низенький крепко сбитый мужичок в затёртых джинсах и майке.
– Привет, хозяева, наточил я вам серп, – весело сказал он, и положил на скамейку что-то, завёрнутое в мешковину.
– А, Дима, ну давай, к столу, присоединяйся, – сказал дядя Петя. – А к нам вот племяшка приехала, Вера. Девчонки, принесите сало, там, в холодильнике, да нарежьте, да потоньше.
Вера с Гапой пошли в избу. Резали сало и болтали. Вера говорила про «Ясюкям», про коллег, припомнила анекдоты, которые рассказывал Олег. Дружно смеялись. В сад вернулись минут через сорок, неся тарелку с розовато-белыми аппетитными ломтиками сала. За столом про них, похоже, уже забыли. Шёл жаркий спор. Бабуля говорила:
– Так ты прости его. Врагов надо прощать. Это по-божески.
– А если враг – грешник? – вопрошал Дима.
– Всё равно прости, – отвечала бабуля.
– Если я прощу грешника, я разделю с ним его грех, – отвечал Дима.
– Странное ты чего-то говоришь, это ж надо же такое удумать! – восклицала тётя Тоня.
Тут в разговор встряла Вера. Она сказала:
– А я вот думаю, что если грех смакуешь, одобряешь, то тогда только и приобщаешься к греху и разделяешь его.
– О, какая племяшка-то рассудительная. Замужем, дети есть? – поинтересовался Дима.
– Нет у меня ничего такого, – сказала Вера. – Не надо мне этого, я сама по себе.
Дима покачал головой. Бабушка сказала:
– Это поколение девяностых. В девяностые у них возраст создания семьи был. Но до того ли было? Перевороты, разруха, шоковая терапия. Распад страны. Войны – Афган, Чечня, Приднестровье в 92-ом, там ведь тоже наши воевали. Половина парней погибла. И вообще, две трети населения страны сгинули. Выживший молодняк – что там у них в душе творится, кто знает?
День уже клонился к закату, когда гости встали из-за стола. Хозяева пошли провожать родню до того места, где дорога сворачивает налево. Там, на пригорке, паслись две тучные коровы. Вера подумала, глядя на них: «Это Маша и Даша». Ей стало смешно.
