Олег Ёлшин
Миллион для гения
Люди начали выгружаться, прыгая через борта, потом выстроились в ряд, и двери клуба гостеприимно раскрылись. Встречал их глава местного клуба. Фестиваль начался! Какой-то журналист, отряхнув фотоаппарат от дорожной пыли, начал фотографировать. Все проходило очень хорошо. По-настоящему…
Немного времени для подготовки, и начался показ.
Работ было немного – два художественных фильма и несколько документальных лент. Фильм о театре, другой про художника, еще один про ученого. Зрителей в зале было немного. Два дня один за другим показывались эти ленты, и все новые люди занимали места в зале. Здесь были в основном женщины. Женщины-доярки. Они сменяли друг друга в коровнике и приходили сюда на просмотр. И, конечно же, остальные места занимали сами участники фестиваля. Смотрели свои работы и работы коллег, сами оценивали, сами вручали призы. Здесь не было победителей. Все картины заслуживали внимания и принимались с восторгом. Люди выходили на сцену, произносили речи, а журналист, которого они привезли, все это снимал. Особенно удивляла реакция двоих мужиков с самогоном. Они не пропустили ни одного кинофильма, по-видимому, в этой летней деревне работали только женщины, а мужчины то ли руководили, то ли просто отдыхали. Они ведь приколотили вывеску, расстелили красную дорожку, и теперь отдыхали. Бутыль стояла рядом, но за целый день ни один из них к ней так и прикоснулся. Только восторженными трезвыми глазами смотрели на экран.
Леонидову понравился один художественный фильм. Очень понравился. Актеры явно не зашли на съемочную площадку на пару часов между съемками в рекламе и антрепризными концертами. Актеры знали свой текст, и, по-видимому, знакомы были с ролями, которые играли. И тексты ролей им вручили не за десять минут перед съемками. Скорее всего, они даже репетировали свои роли. Правда, среди них не было детей или внуков, внучатых племянников знаменитостей. Зато сценарий к этому фильму писал не сварщик и даже не осветитель. И грузчику такое не по силам. Кто-то, памятуя свой опыт и умение, в удовольствие наваял замечательную пьесу, по которой сняли фильм. И создавалось это кино не один день в маленькой комнатенке, экономя бюджет. То была настоящая работа! Леонидов давно не видел такого замечательного фильма. Он был уверен, что подобное не снимают сегодня, а тут такое откровение с экрана. В перерыве подошел к режиссеру. Они познакомились, разговорились.
– Когда ваш фильм выйдет в прокат? – спросил он режиссера.
– Никогда, – ответил тот.
– Почему? – изумился он.
– У нас его не купит ни один кинотеатр, – весело ответил режиссер, – и, помолчав, добавил, – а кто мы такие? Ну, кто мы такие? – и засмеялся.
– И что, вы никому не покажете его? Этот фильм никто не увидит?
– Почему же не увидит, – и он кивнул в сторону мужичков с самогоном и бригады доярок, отдыхавших после смены, – вот, смотрят люди.
– А, другие люди, в Москве, в стране?
– Как вы не понимаете? – воскликнул режиссер. – Этот фильм по нынешним временам «неформат». Вы знакомы с таким понятием? Это психологическая драма. Ни одна киностудия не имеет в планах подобных проектов. На них просто не выделяют денег. Практически все сделано на свои и на деньги друзей, – добавил он и замолчал.
– Что же теперь снимают? – спросил Леонидов.
– А вы не знаете? – засмеялся режиссер, – вы с какой планеты?
– Экшен! – вырвалось у него.
– Конечно! Конечно Экшен! Блокбастер! Мыло! Тарковский сегодня работал бы оператором, а Феллини осветителем, и это в лучшем случае, если бы очень повезло и нашлось протеже.
– Неужели нет никакой надежды? – на прощанье спросил Леонидов.
– Есть надежда, маленькая, но есть, – ответил тот, и глаза его загорелись.
– Канны! Если нас заметят Там. Если оценят в какой-нибудь номинации, наши кинотеатры будут бегать за мной и умолять продать им копии, но все это только после Канн. А без Канн мы никто.
Леонидов задумался. Может быть, ему тоже издавать свои книги Там. А Петров подтвердил эту мысль: – Старик, многие давно уже так сделали – раскрутились, а потом вернулись сюда, теперь они нарасхват.
– Но для этого придется уехать из страны, – подумал он. – Уехать на годы.
И Леонидов вспомнил слова Петрова: «Уезжать не хочу. Это моя страна».
Журналист к концу первого дня устал и попросился домой.
– Только своим ходом, – возразил ему руководитель фестиваля.
– Но, я уже сделал свою работу, отработал гонорар. Больше мне делать здесь нечего, – возмущался тот, – у меня масса работы, полно заказов. Всем нужны репортажи, пиар, а я тут с вами время теряю! Мой контракт выполнен, в конце концов!
Руководитель был опытным администратором, он не хотел ссориться с журналистом – мало ли что, и сделал правильный ход.
– А вы посидите в партере, вон с теми людьми, заодно возьмите у них интервью, – и кивнул на наших мужичков, – а я пока вызову вертолет. Лично для вас, господин журналист.
Руководитель знал, что делает, он не в первый раз проводил такие фестивали, а журналист был молодым, горячим… и совсем неопытным. Через несколько часов он нашел журналиста в компании тех двоих, и в возмущении спросил:
– Ну, что же вы, господин репортер? Я вызвал для вас вертолет, вас, понимаешь, ждали, а вы…
– А и не надо никакого вертолета, – еле связал журналист несколько слов, – у меня еще очень много работы, – и он посмотрел на недопитую бутылку – уже вторую. – Нам еще много нужно сделать.
– Да-да, – подтвердили мужики, показывая на третью бутыль.
– Поработаем ишшо… Ихмо… Меть… Ну его, этот вертолет. Отпускай его с Богом.
И вертолет отпустили. А был ли он, этот вертолет, уже никто не вспомнит.
На второй день в честь победителей хозяева фестиваля устроили банкет. А поскольку победителями оказались все, всех и пригласили. И доярок, свободных от смены, и, конечно же, наших двух мужичков. Все расселись за длинным столом, накрытым прямо на улице во дворике клуба, и отмечали закрытие. Леонидов сидел за столом и смотрел на этих людей – актеров и доярок, двух пьянчужек, на Петрова. И на мгновение показалось, что все так и должно быть. Все правильно, все получилось у этих людей. И какое-то смутное предчувствие защекотало, завибрировало в душе, в пустом желудке и в голове. Одни снимали кино, другие его смотрели. Чего же еще? При чем здесь столицы и слава, все это так далеко отсюда. Просто живут самые обыкновенные люди, пусть даже в городке Дальнерусске и смотрят кино. Оно им нужно, оно им нравится. И вспомнил глаза двух мужичков, которые еще были трезвыми, вспомнил, как они смотрели, и доярок вспомнил. И теперь он понял, что ему нужно делать. Но, об этом потом. И еще одно поразило его за этим накрытым столом. Теперь он смотрел не на людей, а на нехитрые угощения, которыми их потчевали. Смотрел и вспоминал тот день, когда они с Галей весь день смотрели телевизор и, казалось, пересмотрели все возможные передачи. В одной из них рассказывалось, из чего сделаны наши продукты. А здесь… Мясо было сделано из… мяса, огурцы из огурцов, картошка была похожа на картошку, рыба на рыбу. Мясо было из молодых бычков, а не из кенгурятины, которую, оказывается, мы потребляем многие годы. Оно и понятно. Откуда возьмется свинина или говядина в наших широтах? Кенгуру уже давно заполонили прилавки магазинов. Однажды кенгуру, вспомнив, что их историческая родина Россия, отправились в далекое путешествие. Они оставили Австралию и, видимо, вплавь, через океан, пустынями, горами, тайными тропами пробирались сюда. Так достигли цели путешествия и теперь снабжали своим мясом наши магазины. А на этом столе почему-то лежал настоящий жареный поросенок. Настоящие цыплята, не нашпигованные антибиотиками, просто цыплята. Видимо, по той дороге-недороге антибиотики не смогли доставить сюда или почему-то забыли это сделать. И цыплята были самыми обыкновенными. На столе лежал картофель! Несмотря на то, что уже давно национальным продуктом в нашей стране стали бананы! К весне только за сумасшедшие деньги можно купить остатки гнилой картошки, а бананы пожалуйте – за сущие копейки. И, действительно, откуда здесь взяться картофелю, в нашей северной стране, когда повсюду, даже в городах, растут лишь пальмы, а с них свисают эти самые бананы. Улицы, площади и скверы покрыты пальмовыми плантациями. Только ленивый не подойдет и не сорвет эти плоды. Зимой удивительные пальмы, невзирая на холод и снег, дают прекрасный урожай, а картошка… Ее просто не должно быть в этих широтах, поэтому бананы и есть самый распространенный национальный продукт. А тут картофель! Настоящий! Пахнущий картошкой, из нее же сделанный – чудеса!
Он ел эту настоящую еду и вспоминал Галю: – Жалко ее нет рядом. Хотя у нее сейчас, наверное, начинается сериал. Ел настоящую еду, пил настоящий самогон, сидел рядом с настоящими актерами и режиссерами, доярками и двумя пьянчужками и чувствовал себя как-то необычно, по-настоящему. И дело его было стоящим, в которое снова верил, потому что знал, что книги его нужны людям. Это стало для него сейчас главнее всего…
С таким настроением и покинул этот замечательный фестиваль. Ему вручили бутыль самогона, впрочем, как и остальным. Правда, взамен попросили оставить журналиста. Уж очень он им понравился. Журналиста не отдали, аккуратно упаковали его в коробку от большого фонаря и особенно берегли фотоаппарат – завтра вся страна узнает об удивительном кинофестивале, который прошел с успехом в городе Дальнерусске. В городе, где настоящие доярки и молоко, самогон, настоящая красная ковровая дорожка и где показывали самое настоящее современное кино. И еще сохранилось жаркое-жаркое лето…
Дорога вела назад, она становилась все шире, города больше, небо улетело на призрачную высоту, солнце спряталось. Все ближе и ближе к столице. Вот появились первые пальмы, с которых свисали любимые плоды, первые кенгуру перебегали дорогу. Наконец, въехали в город. Снова пальмы и повсюду эти красивые животные. Вот Плющиха, где давно вырубили три тополя и где теперь тоже растут три банановых дерева. А под пальмами этими сидят кенгуру и ждут, когда же их съедят. И снова зима…
Часть 3
26
Клейзмер подошел к окну и пристально посмотрел вдаль. Ледяной город сверкал в лучах зимнего солнца, отражаясь холодным блеском. Были видны дымящиеся металлические трубы завода, натянутые струны стальных рельсов трамвая, нити проводов на столбах. Мир, опутанный металлической паутиной. Металлический хаос. Бетонные стены домов заасфальтированного города, заасфальтированного мира, выбирались из сугробов грязного снега, скрывая людей, их замерзшие жизни, судьбы. Он посмотрел немного в сторону, где мерцали золотые купола, повел глазами вверх и увидел прозрачное голубое небо. Оно нависало над городом, пропуская лучи яркого солнца, которое уже не в силах было согреть никого. Была зима. Холодная зима.
Этот высокий бородатый человек стоял и пристально смотрел в окно. Потом раскрыл его, и ледяной ветер ворвался в его жилище. Он не замечал холода, лишь чувствовал свежесть его дыхания. Уже умывался этим ветром, а сердце бешено колотилось, согревая. Губы его шевелились, бормоча бессвязные слова, фразы, а в голове зрел вопрос, на который он должен был дать ответ:
– Как уживаются этот бетон и пластик рядом с деревьями и людьми, небом над головой? – он снова посмотрел вниз.
– Два мира. Один под ногами, который создал человек, и теперь топтал ногами, мир который вполне устраивал его. Но стоит посмотреть наверх, открывается другой мир. Так в котором из них мы живем? Интересно, если убрать все искусственное, оставить лишь настоящее, что сохранится? Цивилизация уже ни раз проходила через это чистилище. Очищение. Остались после этого пирамиды, созданные его руками, но сделанные из натурального камня. А все атрибуты высокотехнологичной жизни стерты с лица земли. Остались каменные идолы и амфоры. Сохранились развалины. Что настоящее, а что наносное? Что должно остаться, а что исчезнуть навсегда?
Он продолжал всматриваться вдаль, временами поднимая глаза к небу, а губы бормотали эти бессмысленные, безумные слова:
– Все их технологии, изобретения. Где они? Только скелеты несчастных и величественные пирамиды над ними – больше ничего. А человек? Что в нем временное, а что постоянное, вечное? Нужно им это как-то объяснить. В этом нет ничего сложного. Есть величины непостоянные, переменные, а есть незыблемые – КОНСТАНТЫ! Как это объяснить? Но, существует же неизбежность. Все равно это должно произойти. В конце концов, мир явился из точки. Это не взрыв. Только невежества могут пугать такие понятия. Взрывы устраивают люди, а не Боги. Мир родился из точки и должен вернуться назад. Неминуемо вернуться, пройти через нее. Точка – это лишь мгновение, короткая пауза, переход, а за ней… Нужно пережить это, чтобы идти дальше. Нельзя вечно топтаться на месте, геометрия проста. И тогда произойдет обновление, истинное откровение. Бояться не нужно. Остается только отбросить ненужное, бессмысленное, переодеться и сделать этот шаг, дождаться, понять! В этом выход! Но, как это объяснить ИМ? Смогут ли? Захотят ли? Поймут?
Он подошел к столу, заваленному кипой бумаг, которые, словно живые, шевелились на холодном ветру. Перелистал замерзшие страницы.
– Не то… Все не то… Слишком много времени нужно, чтобы объяснить – жизни не хватит. Нужен другой путь.
Он продолжал перебирать листы бумаг, исчерченные, испещренные мелким подчерком.
– Все не то! Это не их язык! Но, должен же быть какой-то выход?
Он нервно отшвырнул в сторону кипу бумаг, где были надписи, математические иероглифы, понятные лишь ему одному. Те, соскользнув со стола, полетели вниз. Они белыми птицами распластались по полу, разметав свои крылья. Теперь они занимали все маленькое пространство. Формулы, мысли и цифры, написанные и доказанные, больше они были ему не нужны. Он их понял, постиг, он доказал ЭТО, и теперь они его не интересовали. Отработанный материал…
Встав с шаткого стула, прошелся по белому полу, исчерченному иероглифами формул. Топча их ногами, нервно ходил, бился в четырех стенах, а совсем близко открывался другой мир, который он придумал, увидел и доказал. Его мир! Просто нужно найти язык, перевод. Нужно понять, как объяснить им ЭТО. Внезапно взгляд упал на предмет, который завладел его вниманием. Он кинулся в угол, достав оттуда старенький, пыльный футляр со скрипкой. Схватил его, вынул инструмент. Что-то подсказывало – он нашел то, чего так не хватало. Истина находилась рядом, она была в каждом предмете, каждом порыве ветра за окном, в каждом дыхании и мысли, и в этой скрипке. Кинулся к окну, закрыв его, обнял скрипку, согревая ее обеими руками, потом достал смычек и… заиграл.
Есть алгоритм, который понимают немногие, но есть язык, который должны знать все. Есть истина, которую не объяснишь словами или цифрами, но музыкой, нотами, сокровенным движением души. Этот язык доступен многим. Он понятен всем, потому что душа дана каждому. Она теряется, пропадает, бьется между сознанием, разумом и привычным, постылым телом. Она думает и говорит на своем языке. Но если она ведет тебя по жизни, желания твои совсем другие, нежели те, которые заложены инстинктами и телесными просьбами, вожделениями. Она свободна от них. Нужно услышать ее и найти к ней путь, отказаться, чем-то пожертвовать. И тогда она завибрирует, заиграет, как струна. Откроет перед тобой сокровенные знания, ответит на вопросы, которые недавно ты даже себе не задавал! И жизнь изменится, засверкает, и не вялое похотливое тело будет тащить тебя за собой, а вести, звать, настаивать и торопить. И сотворять это будет твоя удивительная душа…
Он играл, и странная, удивительная мелодия исходила из инструмента. Это были не ноты, не музыкальные фразы, бесстрастно заученные равнодушным непонятливым подростком. Не бессмысленный набор звуков, не чья-то музыкальная фантазия, хотя кто-то ее когда-то написал. Она была узнаваема, но, как сейчас, в этой холодной пустой комнате, звучала впервые. Она говорила, и Клейзмер говорил вместе с ней:
Долгий тяжелый труд, опыт мучений, творческих побед, поражений, и снова побед. И когда цифры кончились, исчерпали себя, исписались, явилась простая и удивительная истина, и все эти формулы теперь были не нужны. Явилась идея, настоящая, не придуманная, не требующая доказательств, и она засверкала невероятным звучанием в душе и звуках волшебной мелодии. Он доиграет ее до конца, но останется ли она или исчезнет, как остальное, временное и бессмысленное? Останется! Конечно, останется и будет звучать. И станет такой же вечной, как его душа и души остальных в этом мире, в целой вселенной. Они не могут не услышать ее. Они должны понять, и никакие формулы больше не нужны! Точка! Переход! А за ней новый мир и новая жизнь! Вечная…
За стеной заплакал ребенок. Он громко кричал, был потревожен непривычными звуками мелодии. Он не слышал еще такого, поэтому ему было не по себе. Просто ему никогда никто не давал слушать этой музыки и другой тоже, а потому он плакал.
– Клейзмер, прекрати сейчас же! – раздалось из-за стены.
Он не слышал, продолжая играть, словно в экстазе, а звуки неслись далеко за пределы закрытой комнаты – замкнутого кубика бетонной клетки. Но уже с другой стороны стена начала сотрясаться раздраженным грохотом:
– Клейзмер, прекрати хулиганить! Сейчас же перестань! Сумасшедший! Идиот! Блаженный!
Стены начали дрожать, изгибаясь под стуками крепких кулаков, они упруго вибрировали от ударов, словно были не из прочного бетона, а из резины или гибкого пластика. Коробка его комнаты превратилась в резиновую грушу, которую теперь нещадно колотили, топтали, били со всех сторон. Сверху, снизу. Потолок стал мягким, податливым и проваливался глубокими впадинами, пол ходил ходуном, а Клейзмер не замечая, продолжал играть. Потом закончил и словно прозрел:
– Вот, чего так не хватало! Этот язык доступен каждому!
А из-за бетонных стен продолжали раздаваться крики людей. Десятков людей, тысяч людей.
– Ты замолчишь или нет?
– Перестань сейчас же!
– Сумасшедший!
– Безумец!
– Блаженный!
Наконец он услышал их, изумленно огляделся. Отставил с плеча скрипку, задумался. Потом улыбнулся.
– Поймут! Просто нужно немного времени. Совсем немного! Времени и сил! Они обязательно поймут!
27
Леонидов вернулся из поездки, и Галя теперь его не узнавала. А он и сам себя не узнавал. Что-то сломалось, нет, скорее, открылось второе дыхание, и после всего увиденного он хотел работать, хотел идти к своему читателю, готов был, наконец, перейти чертову улицу, которая разделяла их все это время. Он стал другим. Словно отобрал крылья у своего Ангела и теперь готов был с их помощью совершить полет на неизведанную высоту. У Петрова получилось – теперь очередь его. Как это сделать, он пока не знал, но очень хотел этого и верил в успех. Он «завелся» и остановить его было невозможно. Он писал, как когда-то раньше – теперь ничто не мешало. Писал с удовольствием, яростно отдаваясь удивительному чувству свободы. Деньги закончились, и он был совершенно «голым», неприкрытым перед этой жизнью с ее тяготами, невзгодами, но не обремененный ничем. Смело подходил к столу и писал, подготавливая себя к чему-то еще…
Галя смотрела на него изумленными глазами, не понимая.
– Мы проиграли, – как-то раз сказала она. – Больше надеяться не на что. Остается ждать премьеры. Что будем делать, Леонидов?
– Наоборот, – весело воскликнул он.
– Что? – не поняла она.
– Теперь самое время начинать.
– Я не понимаю, – она посмотрела на него с надеждой, но он больше не сказала ни слова, – я больше так не могу, я устала, – вдруг спросила: – Ты не хочешь позвонить тому издателю?
Леонидов ничего не ответил. Он вспоминал ту поездку, дорогу и колею, машину с табличкой «ЛЮДИ», глаза людей, которые смотрели на экран, поля колосящейся пшеницы, высокое небо и удивительное лето. Но объяснить ей этого не мог, потому молчал. Галя устало посмотрела на него и поняла, что сказать ему нечего.
– Все пишешь? – наконец, задала вопрос, который он давно от нее не слышал. – Ну-ну, – и вышла из комнаты. Галя не знала, что они будут делать завтра, на что будут жить, как жить. Просто устала, а он ничего не хотел объяснять. Знал одно – у него появилось огромное желание и силы второго дыхания, а, значит, теперь он сможет все!
В карманах оставалось немного мелочи. Удивительное чувство свободы, – посмеялся он над собой. Пока не найдется выход, нужно занять немного денег, а там будет видно. Что может быть проще? – подумал он. Набрал номер Петрова. Конечно же, Петрова, который в этой жизни был всегда рядом.
– А, привет! – обрадовался тот.
– Привет, режиссер! – поздоровался он. – Как дела, где будешь показывать свой фильм?
Петров задумался, немного помолчал и произнес:
– Знаешь, вчера я был на приеме у Алки… Ну, Аллы… Аллочки…
– Неужели сама пригласила? – удивился Леонидов.
– Ну, ты понимаешь! Сама! Именно сама! Прочитала статью о фестивале и разыскала меня. Она коллекционирует всех знаменитостей, весь, так сказать, бомонд.
– Поздравляю! – порадовался Леонидов, – теперь и ты бомонд!
– Да, уж! – проворчал Петров, – знаешь, сколько я потратил на костюм для этой чертовой тусовки? Больше, чем на свой фильм! Вот так! А иначе нельзя, иначе ты не в фокусе.
– Зачем, вообще, пошел туда? – засмеялся Леонидов.
– Как зачем? Там собираются все. Там решаются вопросы. Пора выводить фильм в СВЕТ! Ну, сам понимаешь.
– Ну и как, нашел контакты? – спросил Леонидов. Петров что-то говорил, невнятно рассказывал о каких-то людях, светских львах, о пантерах и кошках, о родственниках и внучатых племянниках, вдруг горячо воскликнул:
– Да пошли они! Ничего, прорвемся! Все будет нормально. Главное фильм, а он готов – дело за малым. Буду ходить по киностудиям и каналам, буду проталкивать. Только, зря покупал эту тряпку. Знаешь, сколько стоит один такой костюм от какого-то… Медильяне? – возмущенно воскликнул он, назвав его стоимость, – теперь висит в шкафу. Занимает целую вешалку, целый шкаф. Видите ли, рядом с ним никто висеть не должен. Один он такой! – и Петров выругался. И тут Леонидов вспомнил о таком же костюме-негодяе-нарциссе, который уже почти год занимал место в его шкафу. Этот мерзавец выкинул оттуда все его любимые куртки и теперь одиноко пылился на вешалке.
Они поговорили еще немного, и Леонидов повесил трубку – язык не повернулся спросить у друга взаймы. Да и не было у него этих денег. Потом набрал номер еще одного старого друга – приятеля, с которым часто общался во времена, когда занимался бизнесом. Как хорошо иметь много друзей, – подумал он.
– Привет, старик, как дела, как бизнес? – с радостью отозвался тот. Он не коверкал слова «бизнес», с уважением относился к этому понятию. Наверное, поэтому имел в свои годы приличное состояние, виллу на Кипре, шикарную машину и такую же молодую жену… уже третью. Они поговорили, вспоминая молодые годы, старые давние времена. (Когда-то они вместе прошли через бедность, голодное студенчество, а денег хватало лишь на чашечку кофе и пачку сигарет).
– Извини, старик, нет! – четко произнес тот в ответ на просьбу, узнав о его делах. – И не проси, денег в долг не даю, – подумав немного, добавил: – Тем более, друзьям.
– Почему? – вырвалось у Леонидова. Он знал, что его просьба не обременительна для него, и поэтому был удивлен. – Почему именно друзья попали в такую немилость? – засмеялся он. Но его старый друг серьезно продолжил:
– Потому что главное, что есть у людей, это дружба, – ответил тот. – Мы меняем бизнес, продаем и покупаем дома, квартиры, яхты, меняем жен, любовниц. Но единственное, что остается на всю жизнь – старые друзья. Это и есть самое ценное!
– Поэтому ты не даешь в долг друзьям? – не понял он.
– Совершенно верно, – ответил тот. – Деньги портят дружбу, отравляют жизнь, любовь, даже отношение к нам наших детей. Ты никогда не задумывался, почему я, имея массу старых друзей и приятелей, всегда делал свое дело сам? Потому что не хотел портить отношения с близкими людьми. Такова жизнь, старик. Стоит дать тебе денег взаймы, мы вступим в особого рода отношения! Нам это нужно? Нам это совсем не нужно. Да будь они прокляты эти деньги, которые лишат меня друга. Плевать я на них хотел! Самое ничтожное, что есть на свете – это деньги, и не стоит ими ломать нормальные отношения. Так что, не проси. Не хочу, чтобы ты зависел от меня. Не хочу косо на тебя смотреть, когда ты мне их не вернешь. Главное дружба! Мы же одна компания! Ближе нас по жизни никого и не осталось! А ты говоришь деньги. Да, пропади они пропадом! Нет, старик, не проси. Я хочу сохранить то настоящее, что было между нами и есть. Это я тебе как настоящий друг говорю! Проси чего хочешь, ради тебя последнюю рубашку сниму, но денег не дам. Ну, ты сам понимаешь, – устало закончил он.
– Да-да, понимаю, – ответил Леонидов. Они дружески попрощались, и он повесил трубку. Потом сидел за столом и смотрел куда-то вдаль не в силах сфокусировать взгляд и сосредоточиться. Думал, что сошел с ума. Он ничего НЕ ПОНЯЛ!
Потом вынул из кармана последнюю мелочь и, разложив ее на столе, пересчитал. Когда в последний раз он делал это, сколько лет назад? Не помнил! Сидел так, долго смотрел на эти монетки, потом на горы книг, подпиравших потолок, и снова на них. И почему-то улыбался, получая странное удовольствие. Когда еще такое случится? Это нужно запомнить! Всегда, когда съезжаешь на санках с горы и попадаешь в самый низ, оборачиваешься и обязательно смотришь туда, откуда только что съехал. Смотришь, ощущая точку низшего падения. И только потом, оттолкнувшись от нее, снова взбираешься на гору или ищешь новую высоту.
День начался для него холодным зимним утром. Он рано вышел на улицу и теперь озирался по сторонам. Он не знал, что будет делать, куда пойдет, а в руках был пакет, в котором лежали его книги, много книг. Он достал их с высоких пыльных этажей, и теперь вместе с ними готов был совершить этот маршрут. Только пока не знал, куда. Люди проходили мимо, торопясь по своим делам, спешили на работу, собирая пробки на дорогах, очереди на остановках к маршруткам и автобусам, а он стоял и наблюдал.
– Черт возьми, ну неужели он не может продать несколько книг и заработать несчастные деньги? Вот люди, они рядом, просто подойди и предложи им свое детище, свой товар! И не нужны никакие издательства, книготорговые компании, посредники, магазины. Ты придумал их, это было нелегко, но ты писал их этим людям, и сейчас они рядом, они перед тобой! Сделай шаг – ты заслужил! Это же так просто! – уговаривал он себя.
Потом сел в какой-то автобус, доехал до метро, спустился в подземку. По вагону шел калека, неся в руках пакет. Он невнятно тянул жалобные слова о какой-то операции, о том, что не хватает денег на лечение. Люди доставали мелочь и протягивали ему. Калека вышел из вагона. Леонидов зачем-то проследовал за ним и увидел, как тот, отойдя пару шагов от дверей, лихо перебегая сквозь толпу людей энергично расталкивая их руками, заскочил в следующий вагон, согнувшись, достал пакет и уже трогательно произносил заученный текст. А пассажиры снова доставали мелочь…
Так проехал несколько остановок, все не решаясь к кому-нибудь подойти. Потом его вынесло массой народа на перрон, потащило, поволокло по длинному залу, и он, не сопротивляясь, поплыл в этой плотной утренней толчее. Он был рад находиться рядом с людьми, он привыкал к ним, все еще не решаясь с кем-то заговорить. Да и не до него сейчас было этим людям. Ноги привели в просторный зал пригородных касс. Очереди людей за билетами, очереди электричек за людьми. Очереди, очереди. Серые спины, не проснувшиеся лица. Но было как-то тепло в этой толпе. Эти люди серой массой согревали друг друга, не давали замерзнуть, не давали сбиться с утреннего пути, и были рядом друг с другом. У высокой стены вокзала топталась, переминаясь с ноги на ногу, старушка. Она держала в руках пучки укропа, зелени, выращенной в домашнем парничке. Стояла и продавала, озираясь по сторонам. Рядом находился рынок, но туда ей путь был заказан – оно и понятно, откуда у нее столько денег, чтобы заплатить за место. Там торговали люди, которые даже не представляли, как выращивается этот укроп, впрочем, как и все остальное. Поэтому она стояла здесь, переминаясь с ноги на ногу и, озираясь по сторонам, боясь, что ее прогонят. А пока не прогнали – продавала. Наконец он увидел вокзал, тот словно, приглашал его войти и по железной колее отправиться в неведомое путешествие. И только стук колес по рельсам…
– Электричка? Почему бы и нет, – подумал он. Наконец оказался в вагоне. Люди расселись, поезд двинулся с места. И тут началось! Из тамбура появлялись мужчины и женщины, парни и девушки, молодые и старые с мешками и рюкзаками. Они заходили по одному, энергично предлагая свой товар: расписания поездов и мини-массажеры, диски с кинофильмами и журналы, мороженое и бутерброды, ножницы и расчески. Какой-то мужчина, сев на маленький табурет и вынув из футляра гармонь, заиграл. Закончив свое вагонное произведение, с пакетом прошелся по вагону, получив за свое искусство пригоршню монет. И тогда Леонидов понял, что попал в место, которое искал. А еще подумал, что все это ему что-то напоминает. Что-то очень знакомое, подобное он уже видел раньше, только не помнил, где, и было это давно. Как только гармонист перешел в тамбур, из дверей показался следующий продавец, потом еще один и еще. Они шли в строгой очередности, по какой-то договоренности, не мешая друг другу и не пересекаясь. Делали свое дело хорошо, уверенно продавая маленькие вещи, и тогда Леонидов тоже перешел в тамбур. Теперь он стоял среди коробейников, следя за ними, а они один за другим продолжали заходить в вагон…
– Что это ему напоминает? – снова подумал он. – Очень знакомое. Он точно где-то уже видел это…
– Не тормози, – неожиданно услышал он чей-то голос.
– Не понял! – удивился Леонидов.
– Ты идешь или как? – спросил паренек с дюжиной варежек и перчаток в небольшой сумке. Те торчали, ожидая, когда же их продадут. Вернее, ждали людей, которых они согреют, поэтому им было некогда.
– В первый раз что ли? – воскликнул парень, глядя на его пакет и, заметив нерешительность во взгляде: – Новичок? Давай, не боись! – засмеялся он. – Давай-давай, не тормози, а я за тобой.
И легко подтолкнул коленом Леонидова в открытые двери тамбура прямо в вагон. Двери за ним закрылись, и он оказался один на один с публикой…
Леонидов смутился и растерянно смотрел на них, а они на него. Держал в руках пакет с книгами, а люди ждали – что же он принес, что он им предложит? А он робко стоял, не в силах вымолвить ни слова. И только одно слово застряло в мозгах – то, которое он мысленно произнес. Но он ничего не говорил! Он молчал! С самого утра он никому ничего не сказал! Обернулся к дверям с желанием скрыться, сбежать, исчезнуть, раствориться в толпе, снова стать пассажиром, но вдруг остановился и замер.
